Мироздание состоит из четырех элементов: Огня, Воздуха, Воды и Земли.
Но материя не мертва, и ее элементы одухотворены:
Огонь – напором и целеустремленностью (отрицанием цели посредством ее достижения) и разрушением (без которого нет созидания)
Воздух – стремлением к переменам: духом свободы, непостоянства, новизны и воображения.
Вода – созерцанием, рефлексией и творчеством (посредством комбинирования существующих форм и гармоний).
Земля – воспроизведением жизни, прагматичной изобретательностью, упорством и консерватизмом заведенного порядка.
Огонь уничтожает.
Вода лечит.
Воздух меняет.
Земля сохраняет.
Было бы нежелание, а повод разочароваться всегда найдется... И тогда цель растает в тумане, а средства ее достижения предстанут неоправданно трудоемкими и напрасными.
Чёрт дернул Изломова связаться с черной женщиной. Нет, как раз, чёрт никого не дергал, потому что от человеческих закидонов у него самого развился хронический нервный тик: Изломов сам влез ему на рога, ухватился за них, как за руль велосипеда, и бессовестно впутал чёрта в рисковую авантюру, из которой он еле унес копыта, предварительно скинув с хребта бремя в лице своего непрошеного наездника. А Изломов выпутывался уже сам – ползком и наощупь.
Отчего, спрашивается, ему не сиделось спокойно, когда ушла жена (во-первых, потому что Изломов избегал семейных обязанностей, а во-вторых, оттого что он предпочитал привычное неизведанному, которого так хотелось жене)? Ведь Изломов, действительно, любил покой – истово наслаждаясь всем тем, что покой мог предложить: невозмутимость, неспешность, созерцание незыблемого порядка. Но нет, стоило жене уехать в теплые края (где, вопреки ее любви к новизне, сезоны не менялись, и на берегу океана круглый год загорало и щурилось на волны ленивое лето), Изломов решил, что ему нужно устраивать личную жизнь – идти ей навстречу, ибо под лежачий камень (коим Изломов, производя обманчивое впечатление легкого на подъем человека, являлся по своей сущности) вода (метафора жизни) не течет (утверждение, очевидно, противоречащее наблюдениям о том, как ее капля исподволь точит камень). Кажется, между бывшими супругами возникла несусветная вавилонская путаница, и после расставания каждый получил то, что требовалось другому: жена – незыблемую твердыню однообразия; Изломов – штормовой ветер перемен.
Расставание супругов прошло спокойно и конструктивно – без эксцессов разрубания переплетшихся в гордиев узел корней: корни давно ветвились независимыми путями и черпали свои несхожие минералы из разных слоев почв. Целый месяц жена собирала вещи, а Изломов наблюдал за ее махинациями и не верил, что устоявшемуся быту грозят перемены. Все это представлялось излишним и абсурдным, ведь Изломов был нежен с женой, а скандалов (которые все-таки случались из-за его эгоизма и упорных попыток вести отдельную и необремененную жизнь) не переносил на дух и первым шел на примирение.
«Кризис среднего возраста» – так охарактеризовал решение жены Изломов и успокоился, словно, как и всякий кризис, этот должен был миновать сам собою. Да и приготовления длились настолько долго, что Изломов привык к ним и даже поддался иллюзии рассеянного наблюдателя за вяло текущей широкой рекой (будто она вовсе никуда не движется, а только лениво переливает из пустого в порожнее рамках отведенных ей берегов) – что так будет продолжаться вечно (”Till Death Do Us Part”). Жена использовала сборы как повод для избавления от ненужных вещей и сортировки оставшихся. Она перебирала и аккуратно укладывала свою красивую одежду (с которой обращалась настолько бережно, что нередко сводила Изломова с ума, поскольку ее стирка и сушка превращались для него в изнурительный многоступенчатый ритуал, сопровождаемый грохотом захлопывающихся дверец и вращающихся барабанов), а Изломов подглядывал и вспоминал свою привлекательную и притягательную жену в этих юбках, блузках и платьях, ассоциировавшихся у него с определенными моментами в их отношениях. Когда жена просматривала семейные альбомы и рвала ненужные фотографии, Изломов усаживался рядом и задавал вопросы о родственниках, запечатленных на старых фотографиях, на многие из которых помнил ответ.
«Никак ты заинтересовался моим прошлым? – иронизировала жена. – Самое время...»
Но его любимым занятием было угадывать жену на школьных и студенческих групповых портретах. Это прекрасно удавалось ему, и Изломов надеялся, что докажет верными догадками свои приверженность и лояльность, и жена передумает уезжать.
Но приготовления все-таки закончились, и жена уехала, а Изломов остался один. Сначала он испытал облегчение (все-таки жена изрядно потрепала ему нервы), но потом слегка затосковал. Он пытался скрасить печаль воспоминаниями, и, поскольку давно переместил центр тяжести бытия в воображение (заместив общение просмотром фильмов, а отношения с людьми – чтением книг об их судьбах), это удавалось ему неплохо. Порой ему мнилось, что с отъездом жены ее стало больше в его душе. И все-таки чего-то не хватало. Или Изломов опять спасовал перед диктатом расхожих истин, заглушавших своим менторским тоном тихий внутренний голос отшельнического предназначения? Дважды эта чуждая внешняя сила уже толкнула его на неудачные браки. Неужели, ему было суждено повторить ошибку в третий раз?
Первичные элементы существуют не только в окружающем мире, но и в человеческих характерах:
Огонь – желание, страсть, ревность, жадность, непримиримость, ненависть, раздражительность, быстрота, холеричность.
Воздух – легкость, перемены, свободолюбие, независимость, неприкаянность, артистичность, юмор.
Вода – созерцательность, глубина, мистика, творчество, гармония, меланхолия.
Земля – практичность, консерватизм, верность традиции, инерция, покой, флегма.
Так или иначе, Изломов решил действовать – пока еще не закончились моральные и физические силы для поисков спутницы на петляющем жизненном пути. И тогда он вышел из зоны собственного комфорта – настолько, что вернуться обратно заняло у него куда больше времени, чем потребовалось жене, чтобы упаковать свои вещи, отправить их в противоположный конец континента и полететь за ними вслед.
То ли из теоретических воззрений о борьбе и единстве противоположностей, то ли для сообщения себе избыточного импульса (который, будучи помноженным на его инертность, даст скромные, но приемлемые результаты), Изломов стал искать среди женщин, наиболее отличавшихся от него внешне и внутренне. Его давно привлекали африканки – жаждой жизни, открытостью, задором и спонтанностью. Коротая жаркий летний досуг в кондиционированном торговом центре, Изломов стал заглядываться на черных красавиц, напоминавших ладных и сытых пантер. И смотрел на одну из них так пристально, что привлек к себе ее внимание – через витрину.
И тогда Изломову пришлось действовать – по известному принципу груздя, с его требованием строго соответствия слов и поступков. Впрочем, все по порядку, и в качестве первого шага следовало перейти от многозначительных взглядов к более конкретным словам. На это ушло еще несколько дней: Изломов вынашивал решимость и готовил речь. В один роковой день он все-таки отважился зайти в магазин и направился напрямик к продавщице, оказавшейся к нему спиной и оттого вдвойне обескураженной и обезоруженной тыловым амурным штурмом. Изломов пробормотал заготовленную шутку:
«А нет ли у вас башмаков, способных перенести в иной мир – гармоничный и справедливый...»
Он считал подобную прелюдию оригинальной, изысканной и политически актуальной (в свете последних, побуждавших к бегству, событий). Правда, шутка была несколько подпорчена сильным акцентом, от которого Изломов не смог избавиться за тридцать лет проживания в Америке, и который особенно крепчал в моменты волнения. И дело было не только в затрудненном понимании сказанного: акцент выдавал иммигранта – одного из тех, кто привык скакать по тридевятым царствам и тридесятым государствам, в обуви и без, от худшей жизни к лучшей, которая, в свою очередь, оказывалась недостаточно хорошей. Таким образом, вопрос мог носить насущно прагматический характер, а не риторически отвлеченный (и, следовательно, романтический), как замышлялось его автором.
Продавщица обернулась и растерянно посмотрела на придирчивого покупателя, чьи непомерные запросы выходили за рамки наличного ассортимента. Точнее, обернулась она только наполовину, словно сама рассматривала варианты спасения от свалившегося на ее голову чудака. Но бежать было некуда: с противоположной стороны путь преграждала стена со стеллажами, на которых была выставлена модная дамская обувь (предназначенная вовсе не для пешего преодоления значительных дистанций, но чтобы ее обладательниц носили на руках, желание чего она возбуждала своим изяществом).
– Нет, – ответила продавщица просто и серьезно, – таких башмаков у нас нет. В нашем магазине вообще весьма ограниченный выбор мужской обуви, – добавила она в качестве оправдания.
Шутка не возымела запланированного эффекта, но Изломов не отступил: он был робок, но, отважившись на дерзкий шаг, проявлял упорство (которое являлось отсрочкой изменения курса действий и, следовательно, симптомом все той же нерешительности).
– А если поискать в закромах? – предложил он.
Тут в глазах продавщицы разгорелся огонек раздражения: если она говорила, что товар отсутствует, значит, так оно и было! А бесполезная настойчивость ставила под сомнение ее компетентность.
– Нет, – отрезала она и отвернулась уже окончательно. – Хорошего вам дня.
Разве день может быть хорошим без сапог «скороуходов»? – хотел пошутить Изломов, но слова застряли не столько в горле, как в коре головного мозга: увы, он даже не смог вспомнить, как звучали «скороходы» по-английски, поэтому о каламбуре не могло быть и речи.
Изломов вышел из магазина, слегка поклонившись полуобнаженной черной спине, показавшейся ему беззащитной и трогательной – в невольной проекции собственного поражения и отступления (хотя «неприступность» была более подходящим для нее эпитетом). А воспоминание о вспышке гнева при повторном вопросе вызывало у него восхищение: если подобные искры выпадали на долю замешкавшегося покупателя, какой всепоглощающий пожар сулила любовь к избраннику? Однако таковым Изломову, очевидно, не было суждено стать. Что ж, по крайней мере, он попытался. И он смирился – гордый своей отвагой и не без подспудного облегчения.
Однако через пару дней, скрываясь от затянувшейся жары под гостеприимной сенью универмага, он снова повстречал продавщицу. На сей раз она шла к выходу – неторопливо, грациозно, самодостаточно, слегка сгибаясь под ношей пакетов, как античная дева под тяжестью наполненных кувшинов. Изломов остолбенел: его взору предстала черная Венера. Она уже покинула поле зрения, а Изломов продолжал стоять, сраженный молнией языческого видения посреди бела дня. И снова нерешительность – эта прискорбная привычка тщательно обрабатывать информацию и рассчитывать силы перед осуществлением шага (если таковой по-прежнему представлялся целесообразным после размышления) – не позволила ему двинуться вслед. Но и стоять на месте оказалось затруднительным: его колени подгибались. Все-таки Изломов отважился и последовал за видением. Выйдя через черный ход (куда, как оказалось, вел коридор), он оказался на автобусной станции, где толклись сомнительные личности, и увидел, как его мечта грациозно залезает в автобус. Он снова опоздал, однако полученные данные позволили ему сделать важные выводы. Продавщица не пользовалась достатком – ей приходилось ездить на общественном транспорте. Значит, помимо прочего, Изломов мог оказаться ей полезным в материальном смысле. Эта перспектива обнадежила его. Она укладывалась в заранее начертанную схему плодотворного сотрудничества противоположностей: белых и черных, богатых и бедных, юных и зрелых. К слову о возрастных категориях, Изломов заключил, что продавщице не больше тридцати (тогда как ему самому недавно стукнуло пятьдесят – самое время для поисков вдохновения на лоне молодости...)
На следующий день он пошел в обувной магазин, извинился за странную шутку и объявил продавщицу «прекрасной!» ей в лицо. Эффект оказался незамедлительным и ошеломляющим: Изломова одарили широкой белозубой улыбкой и номером телефона, который женщина сама записала ему на обратной стороне оторванного чека: Изломов еще не вытащил из кармана кошелька, но уже столько получил в кредит! Он также узнал, что продавщицу зовут Лией, что на днях ей исполнится тридцать восемь, и что у нее есть сын. Имя показалось Изломову мелодичным, как журчание родника. Возраст обрадовал его (незрелость – обоюдоострое оружие). Наличие же чада он предпочел пока не обдумывать.
В душах людей элементы редко предстают в чистом виде. Односоставные характеры примитивны – им хватает воображения лишь на то, чтобы искать себе подобных для усиления побуждений, что и так безраздельно властвуют их душой. Однако именно им проще достигать поставленные цели.
Чаще элементы образуют пары, в которых они подвержены взаимному влиянию. Один элемент доминирует. Второй становится его напарником и помощником. Характер усложняется и становится гармоничнее.
Огонь и Воздух – первопроходец, пророк, революционер, авантюрист. В этом сочетании Огонь разносится Воздухом, но, не привязанный к Земле, он скорее зрелищен, чем разрушителен. Нагретый Огнем Воздух зажигает людей: вдохновляет, подстрекает и провоцирует их.
Огонь и Земля – хозяин, завоеватель, властитель, тиран. В этой паре Огонь направлен на угрозу извне: соперника и врага, но если завоевание терпит провал, способен обратиться на своего обладателя. Земля под защитой Огня превращается из заботливой Матери в территорию, а ее межи – в государственные границы.
Вода и Воздух – поэт, мечтатель, мыслитель, перекати-поле. Ветер волнует Воду. Вода становится творческой стихией, но под воздействием ветра способна выйти из русла и берегов и превратиться в наводнение. Воздух насыщается влагой. Он ласков и терпим, но может разразиться бурей. Наводнение и буря – не следствия целенаправленного разрушения, но безумия, подспудно вынашиваемого беспокойством воды и воздуха.
Вода и Земля – землепашец и садовник, художник видимого и практик данного, мастер и врач. Отягченная Землей, Вода превращается в озеро и тихую заводь. Она служит флоре, берущей начало в почве. Но если ей не удается отстоять своей автономии в союзе с Землей, Вода становится болотом и зацветает ряской. Напоенная Водой, Земля плодоносит и заботится о своем чаде. Такая Земля – Праматерь.
Желающий быть обманутым – да обманется. Первое свидание не только оправдало ожидания Изломова, но превзошло их, ибо надежды обладают свойством лепить реальность по своему подобию – реальность воспринимаемую, тогда как реальность данная некоторое время терпит гегемонию обольшения, но исподволь наверстывает упущенное; причем, с лихвой: разя самозванца его собственным оружием – воображением, которое впоследствии сгущает темные краски там, где прежде сиял мираж радуги (хотя, на самом деле, вокруг всегда царила сплошная и неизбывная серость).
Ждать встречи сложа руки было выше сил Изломова. Время стоит болотом для безынициативно сидящего на берегу и течет звонким ручьем для того, кто не поленился разуться и войти в освежающую воду. Изломов срезал лучшую розу в своем саду (оставшемся ему от жены) и повез ее Лие. Чтобы капризный цветок не завял в пути и дотянул до окончания рабочего дня продавщицы, он поставил его в бутылку из-под травяного эликсира, с эпонимическим названием «Роза и Лимон». Здесь в душе Изломова взыграла страсть к семантической игре а-ля Рене Магритт, и он добавил в комплект натуральный лимон – сияющий солнцем и пахнущий цитрусом. В таком виде инсталляция предстала на суд обувного магазина. Роза вызвала у Лии восторг, но авангардные изыски не нашли отклика. Лимону – этой затейливой арабеске композиции и ее наиболее оригинальной части – явно грозила участь очутиться в мусорном ведре, как только Изломов переступит порог магазина в обратном направлении. Он понял это и смирился.
Изломов хотел получить теплоту и спонтанность, и на первом свидании Лия предстала ему именно такой: сердечной и непосредственной. Он хотел безотлагательной нежности, и женщина позволила ему взять себя за руки и поглаживать их до локтя включительно. А когда они поднимались на эскалаторе, – этом передвижном эдеме любовников, с его змеистой, медленно ползущей (но такой скоротечной!) возможностью для близости, – Изломов слегка прижался к Лие и погладил ее курчавые волосы – упоительно шелковистые на ощупь. Изломов не оставил шевелюры без комплимента и попал впросак: Лия не без гордости объяснила, что ее волосы – парик. Что, помимо прочего, она часто носит парики, и меняться – ее неутолимая страсть. Изломов тут же отдернул руку: он не возражал против протезов, но отказывался их гладить.
Речь неизбежно зашла о том, почему он выбрал черную женщину. Изломов ждал этого вопроса и дал на него убедительный ответ, позволивший красноречиво развернуть его чувственно идейную платформу:
– Он начал с ослепительной красоты африканок («Да, мы такие!» – согласилась Лия).
– Он продолжил их непосредственностью и радостной жаждой жизни (и Лия снова подтвердила его наблюдения).
– Он перешел к своей заинтересованности черной культурой, а именно, джазом (и Лия обожала джаз!)
– И, наконец, саркастически высмеял искусственное (культурно обусловленное) противостояние белого и черного, возможное только в нездоровом американском обществе. Разве не было прекрасно сочетание несхожего и даже противоположного?
«Вот, – указал он на свою рубашку (в которую облачился неслучайно) с причудливым узором черных пятен на белом фоне (напоминавшим то ли пророческую чернильную кляксу Роршаха, то ли выплеснувшиеся за границы своего круга и пустившиеся во все тяжкие Инь-Ян), – я люблю, когда так: черное по соседству с белым, белое на черном...»
И снова Лия согласилась с диалектическим подходом к жизни, хотя тут же призвала не спешить, потому что доверие строится постепенно – из разрозненных камней взаимной подозрительности. Изломов пропустил «медленно созидаемое доверие» мимо ушей, так как иначе ему пришлось бы оспорить эту концепцию: сам он считал доверие органическим и мгновенным – даваемым и получаемым в кредит, вплоть до обнаружения неплатежеспособности партнера... Его оптимистическое расположение духа не смогла поколебать даже упомянутая вскользь связь с Богом, которой, по мнению Лии, должен был обладать ее избранник. Проигнорировать данное требование было трудно (Изломов характеризовал себя как атеиста, с годами переквалифицировавшегося в мистика, и не мог похвастаться близостью к Всевышнему, которого считал, как минимум, недоступным), но, после разъяснений, они сошлись на том, что под связью с божественным понимались общие нравственные устои, к которым, в понимании Изломова, можно было придти самостоятельно (хотя лично ему это не совсем удалось) и без путеводителя религии.
Он чувствовал себя на вершине блаженства и без сверхъестественного вмешательства: каким удивительно близким оказалось счастье! Еще вчера они были незнакомцами, а теперь судьба благосклонно завязывала линии их жизней в праздничный бантик. Изломов предвкушал второе свидание, которое не заставило себя ждать, но вместо поступательного развития к желанной цели принесло разочарование и отрезвление...
Огонь противостоит Воде; Воздух – Земле. Антагонистичные элементы могут сочетаться в душе только посредством третьего, связующего их, звена. Такие сложносоставные характеры обогащаются внутренними противоречиями, но платят за это ценой утраты целостности, душевного конфликта и невроза. В них два противоположных элемента борются друг с другом и перетягивают на свою сторону третий, попеременно призывая его в свидетели и соучастники. Один из антиподов терпит поражение и, будучи вытесненным, становится неосознаваемым идеалом, который ищут в другом – друге, партнере, жене.
Изломов пригласил Лию в ресторан после работы и рассчитывал, что на этот раз все закончится, по меньшей мере, страстным поцелуем. Вместо этого его сразу предупредили, что он должен вести себя, как джентльмен, и не распускать руки. Тут Изломов сразу почувствовал свои верхние конечности – зачесавшиеся и ставшие обузой. Феномен запретного плода так и подзуживал их уцепиться за что-нибудь гладкое и мягкое и залезть куда-нибудь в темное и скрытое от глаз. В ресторане Лия предложила ему сесть напротив, чтобы было удобнее общаться, глядя друг другу в глаза, но Изломов не послушался и сел рядом (не даром же он заказал приватный столик с диваном). Лия смирилась: в конце концов, ее кавалер заказывал музыку и оплачивал счет, в связи с чем ей приходилось идти на временные тактические уступки. Но то ли из-за ослушания Изломова, то ли потому, что у нее было плохое настроение, разговор не клеился. Стратегические преимущества черно-белых отношений были обговорены, а частные достоинства еще не обнаружили себя.
Лия принялась знакомить Изломова с афроамериканкой культурой – а именно, образом поведения черных женщин. Она расхваливала себя и хвасталась, что меняется каждый день (внешне – иные перемены, кажется, не были ей известны или не представляли интереса), документально подтверждая свои заявления многочисленными свидетельствами фотографий. Их в ее телефоне оказалось так много, что хотя Изломову нравилось смотреть на переменчивые лики возлюбленной, вскоре его одолели пресыщение и усталость. Но фотографии не заканчивались. К тому же они были в отвратительном качестве (ее предыдущие любовники явно не сочли нужным раскошелиться на хороший телефон), и чтобы толком рассмотреть, их приходилось увеличивать. Правда, это стало поводом придвинуться вплотную, и вскоре Лия почувствовала себя прижатой к стене. Чтобы восстановить достоинство и независимость, она начала сравнивать себя с современными звездами черной поп-культуры, о которых Изломов слыхом не слыхивал и предпочитал оставаться в неведении. К тому же, всякий раз когда выяснялось, что очередное имя ничего ему не говорит, Лия всплескивала руками и восклицала с нескрываемым изумлением и едва маскируемым упреком: «Как ты можешь ее не знать?!». Вскоре эта проигрышная викторина решительно осточертела Изломову. Он хотел объяснить Лие, что ее кумиры вознесены к славе морской пеной, и завтра о них забудут, но решил не подливать масла в огонь. Все-таки, чтобы не выглядеть невежей, он напомнил, что человеческая культура существует на протяжении многих веков, и знать всех попросту невозможно. Например, говорит ли ей что-нибудь имя Чайковского (если бы Петр Ильич мог слышать, он бы приятно удивился: ему еще ни разу не приходилось всплывать спасательным кругом в столь экзотическом омуте)? Ни о каком Чайковском Лия не слышала.
– Как же, – злорадно мстил Изломов, оседлав своего любимого и верного коня горбунка, – а «Щелкунчик»?
– Какой щелкунчик?
– Которого безостановочно крутят у вас на каждое Рождество!
– Ах, щелкунчик. Ну, да. Ты обязательно должен будешь познакомить меня с русской культурой.
Изломов уклончиво согласился («как-нибудь потом»), поскольку не знал, с какого конца начать, и не подразумевала ли она под культурой особенности русской кухни...
К его облегчению, обсуждение звезд закончилось (а, значит, и повышенная жестикуляция), и он снова взял руку Лии, чтобы двинуться выше локтя – к подмышке. Но рука была изъята, а разговор коснулся неожиданной темы: критически осмотрев официантку, которая их обслуживала, Лия осталась недовольной ее внешним обликом и начала клеймить женщин, которые, не страдая генетическим заболеваниями, позволяют себе располнеть... Та же официантка казалась Изломову весьма аппетитной, и он не находил ничего предосудительного в некоторой женской полноте – все это было вопросом вкуса: некоторые мужчины благосклонно относились к женской сдобности; некоторым женщинам она шла. Но Лия категорически отвергла подобную толерантность: для нее полнота была признаком распущенности.
«Посмотри на меня! – потребовала она от Изломова, хотя он и без того не сводил с нее глаз. – Почему я так прекрасно выгляжу? Потому что не позволяю себе жрать, как свинья!»
Далее последовала гневная тирада о завистницах – всех тех, кому ее красота, целеустремленность и сила воли не давали покоя, и которые желали ей зла. Да, она не собиралась всю жизнь работать в обувном магазине, в котором дослужилась до позиции младшего менеджера, но скоро пойдет учиться на ассистентку дантиста и по окончании станет зарабатывать шестизначную зарплату. А потом, – поскольку она не собиралась всю жизнь копаться в чужих ртах, – на заработанные деньги откроет свой бутик. Ибо она была красива и прекрасно разбиралась в моде. В следующий раз она устроит Изломову ознакомительную экскурсию по торговому центру и научит его разбираться в красивых вещах.
Изломов представил такой тур и загрустил. Кажется, он серьезно просчитался: он надеялся обрести натуральность и спонтанность, а вместо этого столкнулся с культом внешности, притворством париков, непомерными амбициями, презрением к бедности, в которой она выросла, и непримиримостью к тем, кто носил на себе ее отпечатки.
На десерт Лия съела два пирожных (в отместку за то, что крем-брюле, который она предвкушала весь вечер, не оказалось в ассортименте), попутно приговаривая, что она обладает безупречной фигурой потому, что не позволяет себе сладостей каждый день (как бесчисленные неряхи вокруг). Запить пирожные кофе не удалось (из-за отсутствия в ассортименте капучино), и Лие пришлось прибегнуть к дополнительному коктейлю. Заломов уныло потягивал двойной эспрессо – черный, как африканская ночь, и прохладный, как средиземноморский бриз, – и немного грустил. Темы для разговора были исчерпаны, и чтобы избежать неловкого молчания, его собеседница повторяла ранее сказанное.
Изломову не сразу удалось уговорить Лию подбросить ее до дома. Его предложение вызвало недоверие: Лия опасалась сообщать домашний адрес, потому что еще плохо знала своего кавалера. Изломов не рассчитывал быть приглашенным в дом на чай, но с подобным страхом обнаружения дислокации столкнулся впервые. Это с кем же она имела дело прежде, если жизнь научила ее конспирации?
Однако час был поздним, и автобусы ходили редко. Лия снизошла до оказанной ей чести. Изломов решил сыграть в игру: позволить своей спутнице угадать его машину – то есть, выбрать на парковке любую, которая ей приглянется. По его представлениям о вкусах Лии, ее выбор должен был пасть, как раз, на его машину – черную, с мускулисто обтекаемым контуром. Но то ли Лия устала и не смогла сконцентрироваться, то ли предположения Изломова оказались неверными, но она выбрала серебристую, угловатую и просторную: наверное, ее вкус был неисправимо испорчен вместительными автобусами, на которых она ездила столько лет. Однако увидев бордовые сиденья, Лия оживилась и взвизгнула от восторга так, что у Изломова зазвенело в ушах.
«Моя машина – совсем, как ты, – польстил он спутнице, – черная снаружи, и красная внутри...»
Этот комплимент вызвал некоторое недоумение, и его автору прошлось пояснить: конечно, он имел в виду не цвет подкожной плоти, но огонь ее сердца!
Сначала они неслись с ветерком по скоростному шоссе. Но потом пришлось съехать и останавливаться на каждом светофоре, которых на дороге насчитывалось изрядно. Уже недалеко от пункта назначения Лии приспичило испить капучино, которым ее обделили в ресторане. Они остановились на заправочной станции. Лия осталась отдыхать в машине, а Изломов отправился добывать ей кофе. Это оказалось непросто: заправочная забегаловка была до отказа набита сомнительной публикой. Капучино Изломов заказал через автоматическую систему, пройдя испытание опциями и кастомизациями, и долго ждал, пока напиток приготовит издерганный безостановочными заказами работник. Но, кажется, его заказ был выполнен, а чашку не выдавали. Когда он полез с вопросами, ему объяснили, что напиток сначала следует оплатить – таких прощелыг, как он, на заправку заглядывало немало, и каждый норовил что-нибудь урвать на халяву.
Чтобы сэкономить время, Изломов попытался заплатить по еще одному автомату. Тот долгое время скрывал свою неисправность и признался в ней лишь в самом конце процедуры. Очередь к кассе извивалась между прилавков, а стоило зазеваться, кто-нибудь залезал вперед – не из наглости, но по причине царившего хаоса, не позволявшего понять, где заканчивается очередь. Прошло полчаса, прежде чем Изломов появился из магазина с напитком, который его подмывало в сердцах выплеснуть на асфальт, а бумажную кружку смять в руке. Тем более, как выяснилось, он забыл положить сахар, и теперь Лия отхлебывала кофе с кислой миной, пока он спотыкался о каждый светофор.
Улицы становились все путанее, перекрестки все изломаннее. Наконец, они подъехали к пункту назначения. Очнувшись от сонливости, Лия проворно отстегнула ремень и схватилась за ручку двери с намерением ускользнуть не целованной. Однако Изломов перехватил ее немым, но красноречивым упреком, и пассажирка сочла своим моральным долгом немного задержаться. Впрочем, ввиду усталости и необходимости раннего подъема, она рассчитывала на понимание и быстроту церемонии прощания. Изломов обогнул машину и, раскрыв женщине дверь (что обезоруживало галантностью), присел на корточки и попытался поцеловать Лию наугад в подъем ступни или лодыжку, как того требовало придворное смирение (уже по инерции, он по-прежнему желал видеть в своей спутнице королеву). Но хотя нога была ажурной, и, застав объект врасплох (как часто женщинам лобызают ноги на втором свидании?), поцелуй скользнул выше лодыжки и устремился вверх по голени в направлении женских тайн (пока Лия не уперлась рукой в его неотступно надвигавшуюся голову), прикосновение губами не принесло желанной радости: в глубине души Изломов уже вынес Лие приговор: крикливая дикарка и самовлюбленная обезьянка!
Не имея возможности развернуться на узкой улице, обратно Изломов возвращался каким-то невообразимым лабиринтом, по которому его не слишком уверенно вел навигатор, часто пересматривая и меняя свои решения. Озабоченный интерпретацией изречений путеводного оракула, Изломов свернул на относительно большую дорогу, показавшуюся знакомой и оказавшуюся встречной полосой (ну, да, здесь он, действительно, уже был на пути сюда – в прямом смысле этого выражения). Он медленно ехал по правой (для себя) и левой (для законных пользователей) полосе встречной проезжей части и отчаянно искал лазейку для бегства, которое преграждала разделительная полоса с поребриком и клумбами. Встречные машины даже не сигналили ему, но покорно перемещались в сторону – здесь видывали и не такое...
На ближайшем перекрестке, Изломов сменил полосу на попутную и, немного успокоившись (только чудо спасло его от крупных неприятностей – от столкновения с полицейскими, до столкновения как такового), задумался над знаком свыше, каковым представилось ему событие. Он оказался на встречной полосе. Что это значило на, так называемом, экзистенциальном уровне? Очевидно, что он двигался в неправильном направлении... Вернувшись домой, Изломов решил прекратить отношения со своей черной подругой. Точнее, почти прекратить. Вернее, почти решил...
В душе Изломова Земля боролась с Воздухом. И его доминирующий элемент – Вода – то цеплялась за Воздух, чтобы освободиться от бремени долга и ответственности, то снова тяготела к Земле, чтобы обрести покой. И когда жажда покоя перевесила свободолюбие, Воздух испарился и стал его тайной мечтой.
Изломов обещал Лие духи на ее день рождения, а обещания следует сдерживать. У Лии могло быть немало недостатков, но медлительность (помимо той, что заставляла ее сдерживать нетерпеливый мужской натиск) не входила в их число: она действовала быстро и решительно, как пожирающий сухостой огонь, и знала, что хотела, а хотела она духи; причем, не какие-нибудь, а вполне конкретные, название которых ничего Изломову не сказало. В парфюмерном магазине Лия сразу направилась к нужному стеллажу – не нуждаясь в совете и указке и прекрасно ориентируясь в дебрях с разномастными флаконами.
Судя по приветствиям работниц, Лия была здесь завсегдатаем. Попутно они успели познакомиться с продавщицей из Азербайджана. Упоминание города, в котором родилась его бабушка, обрадовало Изломова, и он уцепился за восточную женщину, способную медленно, но внятно изъясняться на русском языке, как за спасательный круг необитаемого острова в океане. Но Лия уже схватила искомый флакон и тянула Изломова к кассе – пока он не передумал. Очередь туда начиналась почти от входа в магазин. Прекрасный пол гурьбой спасался от смердящих забот повседневности в иллюзорном эдеме благовоний и ароматов. Лия нервно посматривала на часы (у нее заканчивался перерыв, и хотя она была менеджером, над ней стояла начальница, пристально следившая за соблюдением распорядка – тем беспощаднее, чем ближе к ней в служебной иерархии располагался подчиненный). Но отступать от цели противоречило ее принципам, даже если это ставило под угрозу трудоустройство.
Всю дорогу от кончика хвоста очереди до ее головы, Изломов нес коробку с флаконом, чтобы передать подарок по адресу после оплаты. Наверное, поэтому Лия обнаружила расхождение с намеченным курсом только в самом конце, когда он передал коробку кассирше: флакон оказался меньше, чем она рассчитывала. Лия выхватила духи из рук кассирши и побежала обменивать их на максимальный размер. Кассирша вежливо улыбалась. Очередь терпеливо ждала, переминаясь с ноги на ногу. Изломов ждал спокойно и отрешенно: он окончательно склонился к финальной точке в их отношениях и со смиренной иронией принимал любые знаки препинания на пути к ней.
Лия снова действовала оперативно, и Изломов засомневался: решительные и уверенные женщины импонировали ему. Но колебания длились недолго: похоже, Лия совершенно не ценила его как личность, но беззастенчиво пользовалась им. И хотя еще недавно Изломов наслаждался идеей щедрости к обделенной (находя в обмене денег на положительные эмоции выгоду для обеих сторон – ведь он уже не мог придумать, что еще купить себе на сбережения), подобная расстановка больше не устраивала его: он был готов оплачивать счета лишь в том случае, если в нем нуждались не только для этого.
Лия вернулась с новым флаконом, вмещавшим в себя в полтора раза больше эликсира и стоившим пропорционально. К сожалению, изначально выбранных ею духов в таком объеме не оказалось, и ей пришлось довольствоваться другим типом. Лия мыслила стратегически. Количество было важнее нюансов букета. Изломов усмехнулся. Роль наблюдателя за страстями человеческими обладала рядом преимуществ. Он платил дорого, но приобретал неоценимый опыт.
Еще пока они стояли в очереди, Изломов осторожно пожаловался на то, что предыдущее свидание несколько разочаровало его... Лия бросила на него изумленный и недовольный взгляд: она не ожидала подобных претензий. Изломов уточнил: нет, не она сама, по-прежнему представлявшаяся ему прекрасной и желанной, но динамика развития их отношений. Казалось, дистанция между ними не уменьшалась (decrease), но, напротив, увеличивалась (increase). Далее последовал краткий, но пылкий спор о значении этих слов: Лия настаивала на том, что Изломов употребил их наоборот, и увеличение (increase) означало уменьшение (decrease), а уменьшение (decrease) – увеличение (increase), но потом поймала себя на противоречии и раздраженно отвернулась: так, не удостаивая их вниманием, сильные женщины решали проблемы.
За порогом магазина Изломов торжественно вручил подарок будущей имениннице и сфотографировал ее, однако вовсе не для того, чтобы задокументировать свою щедрость: намерение прекратить отношения не сказалось на его желании любоваться экзотической красотой, с которой ему вскоре предстояло расстаться. Они обнялись (в знак благодарности Лия позволила прижаться к себе крепче допустимого приличиями) и распрощались в последний раз. Но об этом догадывался только Изломов: что кто-то может преподнести ей подарок, уже приняв решение уйти, находилось за пределами понимания Лии.
В ее день рождения Изломов послал СМС с наилучшими пожеланиями: оставаться такой же красивой и реализовать свои самые дерзкие амбиции. А засим пожелал удачи и попросил позволения откланяться. Вышло неловко: не дочитав сообщение до конца, Лия успела оросить его ливнем сердечек и поцелуев. Потом поняла и спохватилась. Воспоследовал нервный обмен обид и неуклюжих объяснений. Изломов сделал ударение на том, что, по-прежнему восхищаясь ею, пришел к выводу о несходстве характеров (эвфемизм пропасти в образовании), которое не позволит их отношениям сложиться; и что динамика последних оставила у него неприятное впечатление, что Лия пыталась манипулировать им, а четкий и затянутый график дозволенного свидетельствовал о стремлении к контролю, тогда как он рассчитывал, по меньшей мере, на спонтанность реакций.
Лия пропустила абстракции о совместимости характеров и уцепилась за «спонтанность»: она не являлась шлюхой, как, вероятно, того хотелось Изломову, а черный цвет кожи не означал неразборчивости и вседозволенности. Изломов бросился оправдываться – поспешно и оттого неубедительно: кто сказал, что он видел в ней шлюху (к слову, Изломов ничего не имел против особ легкого поведения и находил общение с ними приятным и необременительным)? Лия не слушала (точнее, не читала) его. Исчерпав упреки по сути, она завершила претензией по форме: как он посмел расторгнуть их отношения в ДЕНЬ ЕЕ РОЖДЕНИЯ?! Иными словами, испортить ей праздник.
Здесь именинница была права. Изломов стушевался и пообещал вернуться к разговору позже (если она будет заинтересована в его продолжении), а пока – наслаждаться знаменательным днем, который он вовсе не намеревался испортить, но совместил поздравления с прощанием лишь из экономии выразительных средств. Он чувствовал себя виноватым, но переписка еще более укрепила его сознании правильности решения: очевидно, Лия была склонна к «наездам», и если бы их отношения зашли дальше, разрыв прошел бы только болезненнее.
Это стало их последним объяснением. Изломов продолжал посещать торговый центр в жаркую погоду и считал изменение привычного маршрута своих прогулок признаком трусости. Но поскольку его путь проходил мимо обувного магазина (который располагался в углу двух широких, как проспекты, коридоров, но не прятался от них, а, наоборот, словно бы являлся их истоком и обозревал деловито снующих покупателей и праздных зевак с отеческими покровительством и пристрастностью), Изломов проходил мимо ускоренным шагом – как-то боком и с затаенным дыханием. Он одновременно боялся и надеялся быть замеченным; не решался посмотреть сквозь широкую витрину и все-таки косился туда, поддаваясь соблазну узреть стройную и гибкую темнокожую фигуру среди стеллажей с обувью и посетителей. Но ни разу не заметил ее.
Зато он продолжал переписку с уехавшей женой. Как славно, что они расстались друзьями. Изломов посылал фотографии цветов из ее сада. Здесь он попал в чувствительную точку сердца жены: сад, в который она вложила столько сил и любви, не перестал интересовать ее. Она внимательно и критично следила за состоянием растений по фотографиям и давала бывшему мужу доброжелательные, но требовательные ЦУ. Неожиданно Изломов ощутил в себе склонность к садоводству: с одной стороны, он заботился о наследии жены, позволявшем поддерживать общение с ней; с другой, – осознал, что любит цветы. Всякий раз нюхая розу или поправляя стебель непомерно разросшегося георгина, он вспоминал о том, как жена копошилась в саду, а он следил за ней из окна. Его умиротворяли процесс поливки – Вода и Земля были его стихиями! – и мысли о том, как соки устремляются по стеблям и напаивают листья и бутоны. И, наконец, он подспудно верил, что пока не увял сад жены, между ними сохраняется метафизическая связь, и, возможно, когда-нибудь она вернется, чтобы принять из его рук эстафету ботанической заботы (которую он с облегчением вернет ей), как перелетные птицы возвращаются в северные края с наступлением лета...
Элемент, что противостоит доминирующему в нашей душе, обычно вызывает страх или отвращение. Но для тех, кто тянется к недоступному и запретному (в силу невротического характера), он обладает гипнотическим притяжением. И тогда в воображении человек приручает чуждое и пугающее, чтобы отважиться приблизиться к нему в своих мечтах. Изломов не возражал против флирта с огнем, но огнем одомашненным – в камине, к которому приятно протянуть озябшие ноги, и комфорки, согревающей воду в чайнике.
Изломов не перестал думать и о Лие, словно что-то между ними осталось недосказанным и недоделанным. Она превратилась для него в дух фешенебельных универмагов, праздничная суета которых очаровывала его вопреки своей поверхностности (или, как раз, благодаря ей): блеском витрин, изысканно искусственными позами манекенов, ароматами парфюмерных магазинов и множеством красивых женщин, среди которых чернокожие особенно бросались в глаза. Изломов прекрасно понимал, что за этим глянцем нет и отдаленного намека на глубину. Но кто сказал, что форма хуже содержания (если, конечно, не искать в первой последнего). Как пчелу, Изломова тянуло к красивым – цветущим и сочным – женщинам, а их примитивность только окружала самодовлеющую плоть ореолом самодостаточности. Изломов чувствовал себя не до конца телесным – неким недовоплощенным или развоплощенным духом, который искал себе прочную оболочку для достижения гармонии. И темнокожие африканки представлялись ему апофеозом плоти – черной плодородной землей, к которой тяготеет все живущее, чтобы черпать оттуда соки, а в конце – бесследно уйти в нее.
Сентябрь, 2022 г.