Отрывки из романа-утопии "Незаконные похождения Мах,а и Дамы в Розовых Очках", книга 2, повествующего о смутном времени распада государство образующих, общечеловеческих, моральных норм, когда на грешную землю нашу поднялась из самой Преисподней одна из богинь Ада, некая сверх могущественная демоница Велга, дабы, воплотившись в тело избранной Ею женщины, разжечь среди людей ещё большую смуту, ускоряя падение человечества во тьму.
– Меркурий Валерьевич! Это произвол, Меркурий Валерьевич! Прошу Вас, взываю к Вам, как вопиющий о справедливости и защите слабых от произвола сильных! – приветствием зазвучал с порога поставленный мужской тенор; и Макс, пользуясь поворотом головы и заинтересованно распахнутыми глазами своего нового телесного обиталища, разглядел, вытянувшегося возле двери в бравую солдатскую стойку, высокого пожилого мужчину в форме полковника. О том, что мужчина этот именно полковник, Макс узнал из сопровождающих его собственные мысли соображений самого, глядящего на погоны вошедшего президента.
– А, это вы, Толий Рисович?... Оперативно! Славно сработали, мальчики, благодарю за скорую доставку! – одновременно обращаясь к гостю в погонах полковника и трём дюжим верзилам в тёмных строгих костюмах, тенью расположившихся за спиной вошедшего, и не переступающих порог кабинета, пошёл им навстречу президент.
– Я извиняюсь, Меркурий Валерьевич… Может это, всего лишь, способствующие скорому делу методы… но, как честный человек, я, признаться, был оскорблён! Гнусные намёки и грубые шутки ваших соколов меня сильно озадачили! – переводя тон с обвинительного на извинительно-снисходительный, продолжил театральную речь оскорблённой невинности вошедший высокий полковник; на лице его, при этом, обозначилась улыбка, обнажившая ряд чистых, золотых зубов, искристо сверкнувших отразившимся солнечным светом от огромной хрустальной люстры под потолком.
– Никаких намёков и шуток своим людям я никогда не позволял! Как я понял, вы оскорбились за собственную честность их словами, Толий Рисович?... – затянул, шокирующую Макса сложностью и рассудительностью, беседу президент, одновременно поглядывая на рабочий стол, где, под прессом бронзового и старинного на вид свечного канделябра, возлежала хмурая папка из серого картона, с отпечатанным на ней поверх именем вошедшего.
– Меркурий Валерьевич… – виновато и беззащитно, на манер кающихся в безгрешности, развёл руки в стороны полковник, и, удерживая этот жест, замер в ожидании ответа.
– Вы знаете, о чём я хотел бы поговорить… Поэтому, Толий Рисович, прошу вас – прикройте за собой дверь для приватной беседы! – сурово и вкрадчиво приказал гостю президент; и, стоящие тенью за спиной у полковника амбалы мгновенно исчезли, оставив его наедине с Максовым новым телом.
– А! Ну конечно! Я догадался… всему виной последний перерасчёт на продовольствие!... Конечно! Я так и знал, что окажусь виновным, хотя уверен, что и Вы понимаете, какова роль нашего “Старшего по Тылу” и бухгалтера в этом деле… Я, знаете ли, в лагере, всего лишь, последняя инстанция – так же, как и Вы в государстве… Многие, весьма значительные вещи обходят меня стороной, так же, как и Вас… Я не хочу никого обвинять, но приму меры, чтобы виноватые понесли наказание в полной мере… Это, пожалуй, моя единственная привилегия – привилегия последней инстанции, так же как у Вас! – подхалимски расхохотался, освобождающим от напряжения хохотом полковник, и, весьма бесцеремонно, но явно с целью снять стресс окончательно, полез в карман за сигаретами.
– Увы, Толий Рисович, продовольствие здесь ни при чём… Речь пойдёт именно о привилегиях… о привилегии последней инстанции, как вы изволили только что выражаться, – хладнокровно продолжил гнуть своё президент, а на последнем высказанном слоге, и вовсе, зашипел шёпотом гремучей змеи.
“Шельма, прохвост… ведь, как изворотлив! Хотя, может быть и не врёт… Конечно, скрывает какие-то нарушения… у кого их нет? Но, сказать сходу, что он такой уж злодей, я, пожалуй, не решусь… ведь речь идёт об убийстве! Такие подозрения, определённо, следует обосновывать серьёзно…” – прошелестела, словно неуверенный в себе вечерний вечер, сквозь Максову душу, мысль президента.
– Ну конечно! Вы имеете в виду неказистость моей кандидатуры на пост начальника колонии, по сравнению с предполагавшейся из центра кандидатурой… я понимаю! Тот кандидат Вам понятней, ближе… ведь я не оканчивал аспирантуру на юрфаке Растамбовского университета, не защищал кандидатскую на спецкафедре пенитициарного института, я не работал в администрации столичной мэрии… конечно – он образованней меня, в теоретическом, так сказать, отношении… он – моложе, в конце концов! Но, подумайте сами, рассудите: в моей работе необходим опыт, практический опыт, ведь это, по сути – управление маленьким городом, небольшим государством в государстве… Государство нуждается в человеке осведомлённом! Оно нуждается в таких людях, как я, как Вы, в людях практических и прозорливых! – побелев как полотно, но тут же и покраснев до отрешённого кумача, заскандировал самооправдание полковник, вновь выставляя собственные предположения о предмете беседы щитом, против таящихся на кончике языка президента ядовитых обвинений в чём-то значительно более серьёзном.
“Нет! И всё же, вряд ли это он… ведь сколько хладнокровия и выдержки нужно иметь, чтобы не сломаться на раскаяние… Нет, нет! Конечно, это не он! Наверняка – и здесь какие-нибудь интриги… наверняка, есть кто-то, готовый ради выгоды или мести, обвинить человека даже в самом убийстве… Полковник Борисов определённо ни в чём не виноват! Мне следует срочно реабилитировать свои грозные предпосылки!” – услышал мысли президента Макс, а следом и, согласованный с этой мыслью, голос своего нынешнего тела: “Пожалуй, Ваши аргументы весьма весомы! Действительно, Вы правы: здесь нужен человек практический!” – почёсывая подбородок, изменил тон президент; а Макс, внутри его, услышал следующую утвердительную мысль: “А ведь я совсем не прозорлив! Этот человек и старше, и мудрее… Своим нелепым обвинением я мог бы здорово его взволновать! Он бы посчитал меня легкомысленным, посчитал бы глупым тираном… Я бы потерял лицо! Если бы слухи о подобном моём сумасбродстве дошли до Миллы, то она наверняка бы оскорбилась и перестала бы меня уважать… Ох, нет! Слава богу, я остановился! Ох, милая Милла, ты в моей душе, как весы правосудия, как точка нравственной опоры, как сама мораль!” – подумал, и с таким же освобождающим хохотом, как у своей потенциальной жертвы, поведал полковнику саму суть собственных подозрений, в виде, отвлечённого от темы беседы, постороннего анекдота: “А, знаете ли, Толий Рисович, за вашу практичность вас не только почитают, но и побаиваются!... Злые языки воспитуемых Вами преступников шутят даже о том, что Вы сами замучили и убили бывшего начальника лагеря Удальцова… Ха-ха! Вы можете себе представить, как они Вас боятся?!... Это – смеху подобно!” – истерически похахатывая, облегчил душу перед полковником президент.
Сам полковник, услыхав такие слова, даже отпрянул на шаг, вновь побелев саванным полотном, а вглядевшись в глаза президента пристальней, прицокнул языком, заалел, заулыбался и громко воскликнул, как будто поддерживая шутку: “Вот как?!... Значит, скоро злодеи заговорят, будто я кого-нибудь съел, или будто пью кровь, как граф Дракула! Это закономерно, при моей-то работе!”
– Вы представляете себе?! Вы представляете?! – прослезившись сквозь истерический свой хохот, и, чувствуя, что вот-вот разрыдается всерьёз от неизвестно откуда нахлынувших эмоций, вторил полковнику в нелепой шутке президент, когда Макс, услышав сей глупый анекдот, не на шутку развеселился внутри его юношеским безотчётным весельем.
Сам же полковник, меж тем, продолжал закреплять завоёванные на поприще задора и шутовства позиции, заявив до кучи: “И если бы вы знали, господин президент, какие отвратительные негодяи сочиняют обо мне зловещие сказки! Если бы Вы видели этих петухов собственными глазами! Например, парень, а его зовут Мадонна! Ну, это разве серьёзно?!... И вот такие вот извращенцы пускают слухи!... Я сам, когда услышал, как они поют, чуть не упал!” – с каким-то нервическим ажиотажем принялся, сквозь хохот, браниться на судьбу полковник, совсем запанибратски предлагая президенту сигарету из модной и дорогой собственной пачки.
– Вы, пожалуй, идите… идите, идите, работайте, Толий Рисович! О преимуществе Вашей кандидатуры перед городским представителем администрации, я внял и полностью с Вами согласился… Идите, идите, работайте! – погнал гостя прочь президент, ощущая, как нервы его разыгрываются от неизвестно откуда накатившей волны противоречивого, не в меру приподнятого настроения. Находившийся в его теле Макс, тем временем, думал о преимуществах президентского практического бытия, и, шаря вместе с ним по предметам роскоши, прикидывал в уме их вероятную стоимость, соизмеряя её со стоимостью столичных шлюх, марихуаны, красивой одежды и автомобилей, тогда как обсуждаемый на поверхности вопрос с высоким полковником из исправительного лагеря ничуть не трогал его душу, а тем более – раздражал и даже угнетал.
“Что за чертовщина?! Не могу спокойно решать свои текущие дела! Что за бес в меня вселился?! Только что был занят с полковником Борисовым, а сейчас – блуждаю мыслями чёрте-где, мечтаю о каких-то глупостях, думаю о чём-то непотребном…” – раздражённо думал, параллельно Максу, президент, чувствуя, как само тело его так и рвётся в какой-то нелепый юношеский галоп, цепляясь за всё вокруг с неистовством кутилы и мота.