На грядках ветер шелестел картофельной ботвой, в вольере дремал годовалый щенок кавказской овчарки, из-за облаков проглядывала порой луна, но лишь порой: ночь была темна и тиха.
Однако не всем спалось в эту ночь: кое-кому не давала покоя загадочная Святокапустинская капуста – удивительный сорт с необычайно крупными и крепкими кочанами, вкуса которых не довелось дотоле узнать еще никому, кроме, видимо, самих Святокапустиных. Непонятно, почему, но они никогда не продавали свою великолепную капусту – как бы кто ни упрашивал. И даром никого никогда не угощали. Какая-то крылась в этом тайна. Какая? Вот это-то и хотел выяснить школьный сторож Гаврилов в ту ночь.
Он прокрался задами к Святокапустинскому огороду, перелез, кряхтя, через забор... Но щенок в вольере встрепенулся, громыхнула шаткая сетчатая дверца — он оперся о нее передними лапами и замер, принюхиваясь и прислушиваясь.
Гаврилов затих. Ночной ветерок дул ему в лицо, щенок не чуял чужого.
Вновь громыхнула сетка вольера.
Сторож неслышно двинулся дальше.
«Уф-ф...» – щенок даже не гавкнул, а неуверенно буркнул. Но он был настороже.
Гаврилов весь скрючился, сгорбился, сжался и, мягко ступая, приблизился к капустной грядке...
***
Среди ночи Святокапустин вдруг подскочил на постели: во дворе залаял Достоевский.
Беременная Святокапустинская жена тоже поднялась – пошла на кухню, достала из холодильника банку огурцов, хлебнула рассола.
– Ох, Толяш, и поясницу ломит! Люто! Вот стопудово: сегодня-завтра – рожу.
Святокапустин ничего не ответил – он вообще не из разговорчивых, особенно с женой. Накинул телогрейку, сунул ноги в галоши и выбежал из дому. Минут через десять вернулся угрюмый, мокрый. Дышал тяжело – кажется, что-то случилось. Но Юля ничего спрашивать не стала – ей сейчас лучше не волноваться. Живы все, и ладно...
***
На следующий день Толя на работу не пошёл: с женой происходило что-то неладное, что-то очень странное, и ночное происшествие тревожило его всё больше и больше: кто-то упёр с грядки один капустный кочан!
Дело в том, что в семье Святокапустиных – согласно легенде, передававшейся из поколения в поколение – всех детей находили в капусте! Потому и фамилия такая необыкновенная.
Толя с Юлей хотели ребенка уже давно, да только в этом году вот дождались: далеко не каждый урожай приносил семье прибавление, и из всех кочанов только в одном созревал плод. В каком – поди угадай!
А теперь вот...
Юля на глазах преображалась: сначала совершенно исчезли и без того редкие, но довольно заметные волоски на руках и ногах, потом сама кожа стала какой-то нечеловеческой, превратившись в шелк и бархат, она перестала пахнуть и источать тепло. Глаза у Юли выглядели теперь декоративно, будто и не глаза вовсе, а бижутерия какая-то. Вся она казалась нереальной, какой-то нарисованной.
При этом при всем, совершенно ясно было, что Юля рожает: схватки начались еще утром и все учащались. Скорую вызывать не стали – они же Святокапустины! Толя был в панике, но вида старался не подавать.
Наконец, она сказала:
– Всё. Кажется, рожаю.
И началось такое!..
Как вспоминал потом, придя в себя, обомлевший отец новорожденной девочки, Юлин живот вдруг раскрылся книгой, зашелестели, замелькали с бешеной скоростью страницы, некоторые отрывались и вылетали наружу. Они комкались, мялись, сворачивались и свивались – в конце концов, образовав детское тельце. Оно было исписано какими-то тарабарскими каракулями, шевелилось, наполняя комнату сухим шуршанием, и попискивало надтреснутым, вибрирующим голоском, будто с бумажной свистулькой кто-то забавлялся.
Когда мамаша с папашей очнулись от глубокого обморока, бумажная девочка выглядела уже как минимум трехмесячной. Она агукала и сучила ножками. Грудь не брала, да и молока у Юли не оказалось.
Минут через пятнадцать девочка продемонстрировала вполне взрослую мелкую моторику: самостоятельно стала вытягивать из носа тонкие бумажные спиральки, пробовала их на вкус и выплевывала. Когда же ей казалось, что родители уделяют ей слишком мало внимания, она начинала реветь, и из глаз ее на подушку сыпалось полупрозрачное конфетти.
Бумажная девочка прибавляла в объёме стремительно, детство ее промелькнуло минут за сорок — родители все ещё не отошли от шока, а она уж выглядела невестой. Тельце бумажное удалось на славу: стройное, ладное, формы просто сказочные!
Создавались все эти формы разноцветными, радужными серпантинами, обвивавшими, в общем-то, пустоту. Они плавно и переливчато струились, змеились, вились – бесконечными спиралями снизу вверх.
Голова ее первое время была только мельтешащим вихрем мелких бумажных обрывков, вроде шпаргалок – их непрерывное кружение казалось хаотичным и выглядело просто безобразно. И довольно странно из этого кружения и мельтешения роящихся клочков смотрели на родителей два бледных глаза, и улыбался бледный рот.
Но вскоре все эти клочки стали на некоторое время слипаться в плотный ком: сначала на секунды, затем на минуты, часы – пока, отбушевав наконец-то последней пургой, ее внутренний мир не приобрел вполне прилично смотрящегося внешнего вида.
Вылепились мелкие черты, губки набухли и заалели, над ними возвысился вздернутый носик, глазки приобрели насыщенно синий цвет. Единственно, что было необычно – брови ей заменяли два кривоватых, сложных узелка, в которых угадывалось дважды судорожно нацарапанное эпилептическим почерком слово "вдруг". Причем, один раз слева направо, второй раз справа налево, зеркально.
Одежда на ней как бы выросла сама по себе. Она могла выглядеть и гламурненько, глянцевито, загадочно, томно – что и продемонстрировала пару раз матери с отцом. Но едва начав разбирать те каракули, которыми было исписано ее тело, она уразумела, что такое пошлость и дурной вкус и предпочла иной внешний вид. Платье в тетрадную клеточку, туфельки-кораблики, очочки с цветными стеклышками – словом, чудачка-умница. Но очень мила – просто ангел бумажный: с виду важный, да на самом деле кроткий сердцем и легкий душой.
— Как назовем-то это чудо чудное? — озаботился наконец Толя.
Юля глянула на него так дико, что он очнулся:
— И что же теперь делать? Как мы кому объясним, откуда у нас вдруг взялась двенадцатилетняя девочка? И куда делся ребёнок, который должен был родиться? Нас обоих посадят, к чёртовой матери!
Жена смотрела-смотрела, порываясь что-то сказать, да так и не сказала — разрыдалась просто в голос, уткнулась лицом в одну подушку, другой накрылась сверху, спрятавшись от кошмара в мягкий, пышный домик.
Толя осторожно приблизился к новорожденной, которая обрела на время устойчивый образ.
— Девочка… Ты нас понимаешь?
Волшебное создание вопросительно состроило глазки.
— Ну, что мы говорим — понимаешь?
— Ага, — не мигая, ответила эта куколка. — Что я, нерусская, что ли. Всё понимаю.
Святокапустин судорожно выдохнул. Его слегка познабливало, и волосы стояли дыбом — даже брови топорщились во все стороны.
Он посмотрел на Юлю, испуганно косящую на них одним безумным глазом из-под подушки:
— Ну вот, мать. Всё понимает. Живая, здоровая, разумная.
Он перевёл взгляд на девочку:
— Ты такая останешься, или к завтрашнему дню как пенсионерка будешь выглядеть?
— Не знаю, может, ещё годков пять накину и остановлюсь. Посмотреть хочется, что тут как.
— О господи! Посмотреть! Что тут как… Мать, что делать-то? Ползунки, кроватка, памперсы, игрушки… Куда со всем этим нам теперь? Я не понимаю!
Юля, размазывая слёзы по щекам, спросила вдруг:
— А обратно ты можешь? В маленькую чтоб?
Куколка хитро прищурилась:
— Неть!
Юлины рыдания очень скоро сошли на мышиный писк. Толя же окончательно выдохся и упал на постель. Прикрыл глаза рукой. Промычал:
— Мммооожет, в Москву её отправить?
Юля не поняла:
— Как в Москву? Зачем в Москву? Она же только что родилась, ты что говоришь?
— К деду. И тебя тоже. Местным скажем, что сложные роды. В райцентр увезли, дескать. А потом, когда всем уж всё равно будет, скажем, что умерла дочка. А она пусть там останется.
— А деду что скажем?
— Правду. Он поймёт.
Тут Юля приподнялась на постели, морща лицо от боли. Потом собралась и сказала максимально твёрдо:
— Так. Толя. Что это, пхльть, за капуста, что это, йопп, за монстра и что за капустные дела вообще! Почему дед поймёт то, чего совершенно не понимаю сейчас я? Рассказывай немедленно всё, что знаешь на самом деле! Или я за себя не ручаюсь! Я! Её! Родила! Кого?! Кого я родила, Толя?!
(Такое вот начало. Как вам? Писать дальше?)