На послелицейские годы Александра Пушкина пришло и время, когда одна за другой стали возникать ранние преддекабристские организации. Походы в Европу, победа над Наполеоном и знакомство с разительно отличавшейся жизнью европейцев от жалкого существования русского народа привели к возникновению разных тайных обществ среди объективно мыслящего слоя, вернувшегося из Европы.
В первой четверти XIX века то тут, то там, с кольями и дубинами в руках, вспыхивало 280 восстаний крестьян, решавших больше не терпеть своих угнетателей. Первым таким тайным обществом в Петербурге в 1816 году стало «Союз спасения»,где поначалу встречи будущих декабристов проходили в доме Муравьевых, на Фонтанке. Дружеские споры постепенно разгорались и привели их к необходимости учреждения тайного общества. Его ядром стали будущие декабристы, гвардейские офицеры: Никита Муравьёв, Александр Муравьёв, капитан Иван Якушкин, князь Сергей Трубецкой, Матвей Муравьёв-Апостол, Сергей Муравьёв-Апостол, майор М. С. Лунин,И. А. Долгоруков, адъютант графа Витгенштейна Павел Пестель. В нем же состоял с лицейских лет самый любимый и близкий друг Саши Пушкина, Жанно (Иван Пущин).
В 1817 году в Уставе общества («Статуте») была определена главная цель: всеми силами трудиться на общую пользу, поддерживать благие меры правительства и частные предприятия, препятствовать злу и искоренять социальные пороки, обличая невежество и косность народа, несправедливый суд, злоупотребления чиновников, казнокрадство и лихоимство, жестокое обращение с солдатами, неуважение к человеческому достоинству и несоблюдение прав личности, а также засилье иностранцев на ключевых постах страны.
Доказательство того, что Александр Пушкин дружил с членами этого общества и читал перед ними свои ноэли неоднократно, были получены в показаниях декабриста И.Н. Горсткина от 28 января 1826 года (Лист 7). На вопрос: «4. Когда и у кого бывали вы на совещаниях общества? В чем заключались сии совещания? Кто разделял их и кто вообще были известные вам члены общества?», был получен ответ:«4. Одно совещание я помню у Александра Муравьева, когда мне предложено было вступить; тут было толковано о том, что я имел честь изложить выше, с таким прибавлением, что если б (уверял г-н Муравьев) государю императору доложили о сем нашем обществе и предполагаемой цели, то и его величество верно б не запретил оного. Вскоре потом гвардия выступила в С. П. Бург (Петербург), где прошло может быть полгода, об обществе и слуху не было. Потом стали у некоторых собираться сначала охотно, потом с трудом соберется человек десять, я был раза два-три у К. Ильи Долгорукого, который был, кажется, один из главных в то время, у него Пушкин читывал свои стихи, все восхищались остротой, рассказывали всякий вздор, читали, иные шептали, и все тут; общего разговора никогда нигде не бывало; съезжались как бы по должности, под конец и вовсе не съезжались; — бывал я на вечерах у Никиты Муравьева, тут встречал частенько лица отнюдь не принадлежавшие обществу; скоро все это надоело и понемногу совсем свидания прекратились».
В X главе «Евгения Онегина» тоже речь идет о «сходках» у «осторожного Ильи» и об участии Пушкина в этих собраниях:
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты (Муравьева),
У осторожного Ильи (Долгорукого).
...........
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал,
Читал свои Ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
Так, благодаря Горсткину, стал впервые известен факт личного знакомства Пушкина с Ильей Долгоруковым, и об участии самого поэта в собраниях Союза Благоденствия. Это происходило потому, что с этим союзом Саша Пушкин был связан и организационно: был членом «Зеленой лампы», которая, по свидетельству доносчика Грибовского (члена Коренной управы Союза Благоденствия), была побочной управой «Союза Благоденствия».
Таким образом, свидетельство Горсткина относится к тому же, о чем говорят и строки Пушкина в вышеуказанном отрывке из "Евгения Онегина" - что он "читал свои ноэли" зимой 1819-1820 гг. и читал их не на случайных пирушках, а на совещаниях Союза Благоденствия, у Ильи Долгорукого («осторожного Ильи»). И Саша Пушкин не просто «читал» («Пушкин читывал свои стихи»). То есть, читал их часто, постоянно, неоднократно, привычно. И это историческое свидетельство большой важности, потому что до этого всегда в литературе подчеркивалось, что Александру Пушкину «в тайных обществах не доверяли и не брали туда». Допустим, ему не открылся Жанно, боясь неожиданностей с его стороны, но в одном обществе они, бывало, вращались.
Конечно, зная его пылкий нрав, друзья его оберегали, не желая подвергать опасности, понимая, что такой поэт, как он, рождается один раз в тысячелетие. Правда и то, что некоторые (например,Горбачевский) из тайного общества, считали, что поэт слишком несдержан и может каким-либо неосторожным словом погубить всё их дело. Но именно Саша Пушкин стал выразителем вольнолюбивых настроений передовой дворянской молодежи той поры.
Ведь волновалась не только дворянская молодежь. Волновалась и крестьянская Россия. Все уже знали, что в Варшаве, при открытии первого сейма Царства Польского, 15 марта 1818 года, Александр I обещал «даровать» России конституцию, что оказалось ложью, обманом. На Аахенском конгрессе, он, наоборот, вместе с австрийским императором и прусским королем подписал декларацию, по которой самодержцы трех государств обязались охранять народы от революционных «увлечений». Саша Пушкин не преминул откликнуться на эту ложь самодержца сатирической рождественской сказкой «Noёl», направленной прямо в него:
Ура! в Россию скачет
Кочующий деспот.
Спаситель горько плачет,
А с ним и весь народ.
Мария в хлопотах Спасителя стращает:
«Не плачь, дитя, не плачь, сударь:
Вот бука, бука - русский царь!».
Царь входит и вещает:
«Узнай, народ российский,
Что знает целый мир:
И прусский, и австрийский
Я сшил себе мундир.
О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
Меня газетчик прославлял;
Я ел, и пил, и обещал -
И делом не замучен».
В «Ответе на вызов написать стихи в честь ее императорского величества государыни императрицы Елисаветы Алексеевны», Александр подчеркнул свою политическую оппозицию:
Свободу лишь умея славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Стихотворение, обращенное им к своему старшему другу к Чаадаеву, который нравился ему своим светлым государственным умом, смелостью суждений, исключительными знаниями философии, истории, политики, экономики, тоже получило широкую известность.
В стихотворении к нему он призывал:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Здесь у него твердая вера в падении самодержавия, что отвечало надеждам и чаяниям лучшей, передовой молодежи того времени. Поэтому оно быстро распространилось в списках по огромной России. В это же время театр был самой радостной страницей в его жизни. Здесь он сблизился с Никитой Всеволожским, который был любителем музыки и певцом, страстным театралом, переводчиком французских комедий и водевилей. Саша Пушкин называл его «амфитрионом любезным, счастливцем добрым, умным вралем». Именно в доме Никиты обосновалась одна из ячеек тайного «Союза благоденствия» - «Зеленая лампа», двери которой («приюта гостеприимного, приюта любви и муз», открывшиеся 20 марта 1819 года на бывшем Екатерингофском (совр. проспект им. Н. А. Римского-Корсакова). Символом света и надежды группы являлась зеленая лампа, висевшая над круглым столом.
"Зеленая лампа" познакомила Сашу Пушкина с Федором Глинкой, руководителем другого филиала «Союза благоденствия» - «Вольного общества любителей российской словесности». И, когда Петр Плетнев, друг и будущий издатель поэта, однажды обратился к Федору со словами: «Следовало бы и нам избрать Пушкина...», тот ответил веско: «Овцы стадятся, а лев ходит один».
И у этого «льва» было свое оружие - смелое и разящее гусиное перо, подлежащее
особой охране. Этим острым оружием 19-летний Саша Пушкин смело и решительно резал самодержавие и крепостничество.
Кроме двух братьев Всеволожских, членами «Зеленой лампы» были: поэты Пушкин, Дельвиг, Глинка, Гнедич, Барков. Туда вступили и будущие декабристы: Сергей Трубецкой, Яков Толстой, Александр Улыбышев, Александр Токарев и другие. Вступая в кружок, каждый из них клялся свято хранить тайну о своих собраниях; они носили кольца с изображением лампы; за стол они садились обычно в красных фригийских колпаках - являлись своего рода русскими якобинцами. Другие их называли «лампистами», которые, правда, не знали, что председательствовавший на собраниях Яков Толстой объединил членов кружка по поручению «Союза благоденствия» - в целях более широкого распространения идейного влияния тайного общества.
На собраниях кружка члены читали свои произведения и очерки, в которых пропагандировалась английская конституция. Заседания заканчивались всегда непринужденным дружеским ужином с вином - Всеволожский был очень богат, и по субботам в его «приюте» обычно собиралась молодежь - поэты, писатели, актеры и художники. Однако Саша Пушкин бывал у него не только на собраниях «Зеленой лампы», но и на всех его традиционных субботних пирушках. Также часто он ходил с ним в театр.
Заболев летом 1819 года, Саша Пушкин много труда вложил в продвижение своей поэмы «Руслан и Людмила» вперед. После выздоровления уехал в Михайловское, смог закончить все намеченные части, называемые им "песнь". Последнюю песнь в черновом варианте он закончил, пока еще находился в Михайловском.
Из деревни он прислал приятелю- «ламписту», Василию Энгельгардту, стихотворение характеризовавшее их направление бесед в «Лампе»:
Приеду я
В начале мрачном сентября:
С тобою пить мы будем снова,
Открытым сердцем говоря
Насчет глупца, вельможи злого,
Насчет холопа записного,
Насчет небесного царя,
А иногда насчет земного.
В послании «Всеволожскому» он дает тоже оценку светского общества и помещичьего барства:
...важное безделье,
Жеманство в тонких кружевах
И глупость в золотых очках,
И тяжкой знатности веселье...
Этому ничтожному «свету» он противопоставлял мир, к которому все (будущие декабристы) стремятся:
И, признаюсь, мне во сто крат милее
Младых повес счастливая семья,
Где ум кипит, где в мыслях волен я,
Где спорю вслух, где чувствую живее,
И где мы все - прекрасного друзья,
Чем вялые, бездушные собранья,
Где ум хранит невольное молчанье,
Где холодом сердца поражены...
Находясь в деревне, он собственными глазами увидел то, о чем его друзья все время говорили - что в «Зеленой лампе», что - в домах Тургеневых, Муравьевых, Ильи Долгорукова. И ужасы крепостничества с бесчеловечным отношением к крестьянам: с беспощадным истязанием крестьян кнутом и плетьми, с продажей крепостных крестьян, как скотов, с их разорением помещиками, держа их в беспросветной нищете.
Свое возмущение он сразу же выразил в стихотворении «Деревня», построив его на резких контрастах: на сельской идиллии и на ее фоне - «барстве диком». Приветствуя свой «пустынный уголок, приют спокойствия, трудов и вдохновенья», рисуя ее красивыми картинами, он обращается к тому, что ужасает его душу:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает-
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярём до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
Как и стихотворение «Вольность», это стихотворение стало гневным протестом против крепостничества, рабства и бесправия, как и гнета самодержавия. Так зрела его ненависть к Александру I и его временщику Аракчееву. Саша Пушкин стал обличать их в эпиграммах, как, например,и «На Стурдзу» - реакционного русского дипломата, ратовавшего за передачу университетов под надзор полиции.
Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата
И смерти немца Коцебу.
И в эпиграмме - «На Аракчеева», у которого на гербе был написан девиз: «Преданный без лести», он писал:
Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он - друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести
б-ди грошевой солдат.
Собрав у себя друзей, Саша Пушкин прочел им обе эпиграммы. Те и так знали, что в аракчеевских военных поселениях уже бунтуют солдаты и по приказу Аракчеева и в его присутствии сквозь строй были прогнаны 52 человека, из которых каждый получил от 1 до 12 тыс. ударов шпицрутенами. В первые же дни после умерло 25 чел.
И Саша Пушкин не успокаивается. Он просит своего приятеля по «Зеленой лампе», офицера П. Б. Мансурова, находившегося в Новгороде, сообщить ему, что делается в новгородских поселениях, поясняя: «Это все мне нужно потому, что я люблю тебя - и ненавижу деспотизм»... Он переписывает и широко распространяет оду «Вольность». А на странице стихотворения «Погиб увенчанный злодей» рисует шаржированный профиль убитого отца Александра I - Павла I...
Во 2-ой половине февраля 1820 года в Петербург пришло сообщение из Парижа об убийстве Пьером Лувелем П герцога Беррийского. Официальный Петербург готовился к «торжественному поминовению убитого». И Саша Пушкин, с литографированным портретом Лувеля, где сам написал большими буквами «Урок царям», расхаживал с ним по рядам кресел, комментируя все произошедшее. Так он продолжал свою насыщенную политикой жизнь до своей первой ссылки, пока на него не начали собирать досье.
Добившийся широкой известности вольнолюбивый поэт и автор злых эпиграмм не мог не раздражать власть предержащих. Одним из них был член «Вольного общества любителей российской словесности» Василий Каразин, личность которого была противоречивой, но сделавшего немало для ссылки поэта. Он почти был неизвестен широкому кругу читателей, поэтому - немного отступления.
Борьба вокруг Александра Пушкина началась с событий, развернувшиеся в «Вольном обществе любителей российской словесности», когда к началу 1820 года руководство Вольного общества было в руках членов тайных обществ и их единомышленников. Здесь председателем был Федор Глинка,которому противостояло сильное правое крыло в лице мелких, обиженных талантом писателей, стремившихся (не из высоких побуждений) показать свое усердие перед властью. К ним относились Борис Федоров, князь Н. А. Цертелев и еще несколько человек. В ноябре 1819 года, получив вождя в лице Василия Назарьевича Каразина, по инициативе которого когда-то был учрежден Харьковский университет в 1802 г., группа воспряла.
У Каразина была завистливая и деятельная натура. С приходом в «Общество словесности» он начал борьбу с декабристским движением, добившись своего избрания помощником председателя Общества и привлечения к изданию журнала Общества «Соревнователь просвещения и благотворения» («Труды Вольного общества любителей российской словесности»). Он выступил 1 марта 1820 г. с речью «Об ученых обществах и периодических сочинениях в России» и с критикой органа Общества, после чего предложил изменить его направление. Речь возбудила сомнения, поэтому и было решено рассмотреть ее на чрезвычайном заседании. На нем Каразин свою речь опять начал с восхваления правительства, сказав о необходимости просвещения. Он обрушился на «мнимые права человека», на «свободу совестей», «столько препрославленные и столько во зло употребленные в XVIII столетии».
То есть, Каразин был против всего, что было связано с освободительными и демократическими идеями. И предложил радикально изменить характер издания Общества, а значит - и журнала «Соревнователь». Намекал, что он должен быть передан в руки старшего поколения членов Общества, с отстранением молодежи. Говорил и о «необузданности юношеской», о том, что общества должны быть составлены «из людей ума зрелого или по крайней мере неиспорченного, допускающего благонамеренное влияние на себя просвещенной опытности».
В качестве положительных примеров литературных произведений, появляющихся на страницах «Соревнователя», Каразин назвал «басни Ф. Н. Глинки», «идиллии В. И. Панаева и Федорова". Глинку он назван исключительно потому, что тот был председателем общества, а Панаева и Федорова - за то, что они принадлежали к его партии. Личный характер имели и хвалы , а нападки на «баловней-поэтов». Здесь Каразин имел в виду ту группу молодежи, которую считали школой Жуковского и Батюшкова (к ним иногда присоединяли и Вяземского). В группе молодых поэтов самым видным представителем был Саша Пушкин, а к Дельвигу, Кюхельбекеру, Баратынскому примыкали поэты Плетнев и А.А.Крылов.
Но истинный смысл тех своих выступлений Каразин раскрыл в письме, адресованном Николаю I в 1826 г., "имея целью раскрыть сколь благопристойность и цензура могла позволить, обратить внимание благомыслящих на небывалое у нас республиканское оных направление», а потому его «озлобило» на автора «Бестужева, Кюхельбекера, барона Дельвига и других членов общества любителей российской словесности, со включением Глинки, президента оного». Каразин сообщал, что в разговоре с министром внутренних дел В. П. Кочубеем он указал на лиц, «направление умов» которых было «совсем подобное тому, каковое замечали во Франции до наступления переворота». Эти лица были: С. Волконский, В.Кюхельбекер, К. Рылеев, Ф.Глинка и А.Пушкин. И добавлял: «В. и. в. (Ваше императорское величие) изволите сами заметить, что из прежде вышепоименованных лиц, казавшихся мне сомнительными, последний, т. е. Пушкин, один оказался не замешанным в деле, о котором да погибнет память! — вероятно потому лишь, что он был побежден милосердием, простившим ему дерзкие стихотворения». - Так он признал свой донос Кочубею на Александра Пушкина в 1820 году.
Но против самого Каразина на повторном заседании выступили многие, в том числе и Дельвиг, заключивший свое выступление двустишием Василия Пушкина:
Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно,
Тот выражается приятно и свободно.
Плетнев вспоминал: «Каразин, как бы не поняв иронии, благодарил поэта; но дело кончилось тем, что Каразин был исключен из общества». А Цертелев, его сторонник, подал 26 апреля заявление, что «на заседании 15 марта ... в пылу спора члены Общества называли сочлена своего (Каразина) клеветником, невежею, нарушителем спокойствия и другими именами, которых повторять не смею». Граф Д. И. Хвостов в своем заявлении (поданном также 26 апреля) указывал, что Каразин «оскорблен лично более 9 раз словами не мягкими и нежностью не исполненными».
Рассуждение Каразина сделалось орудием его политического доноса Кочубею (оказалось, что отправка своей речи Каразиным была лишь началом доносительских сношений с министром. Так, 2 апреля им была отправлена Кочубею записка, в которой отмечалось «Дух развратной вольности более и более заражает все состояния... Молодые люди первых фамилий восхищаются французскою вольностию, и не скрывают своего желания ввести ее в своем отечестве. Для примера представляю вашему сиятельству князя Сергея Григорьевича Волконского и пр. Сей дух поддерживается масонскими ложами и вздорными нашими журналами, которые не пропускают ни одного случая разливать так называемые либеральные начала, между тем, как никто из журналистов и не думает говорить о порядке... В самом лицее Царскосельском государь воспитывает себе и отечеству недоброжелателей... это доказывают почти все вышедшие оттуда. Говорят, что один из них, Пушкин по высоч (айшему). пов(елению) секретно наказан. Но из воспитанников более или менее есть почти всякий Пушкин, и все они связаны каким-то подозрительным союзом... Стоит только вспомнить Францию и ужасное влияние, которое имели на нее тайные общества».
Ознакомившись с запиской Каразина, Кочубей пригласил его на личное свидание 12 апреля. Как показывают записи в дневнике Каразина, внимание Александра I, которому Кочубей доложил записку Каразина, более всего привлекло примечание, сделанное в записке: «Кто сочинители карикатур или эпиграмм, каковые напр. (имер) на двуглавого орла, на Стурдзу, в которой высоч. (айшее) лицо названо весьма непристойно и пр.».
В дневнике Каразин лицемерно возмущался тем, что Кочубей поручил ему достать эпиграммы Пушкина. Но его записка, основной целью которой был политический донос на Пушкина и его товарищей-поэтов, отправила юного поэта в южную ссылку - после долгих ходатайств его друзей и друзей отца, чтобы он не попал на Соловки.
Однако, обстоятельства, сопровождавшие ссылку Александра Пушкина, повлияли на соотношение сил в Вольном обществе. В дни, когда стало известно, что "Пушкина за вольнодумство Александр I отправляет в ссылку", сторонники Каразина, замолчавшие после 15 марта, стали развивать усиленную деятельность. С Цертелевым во главе они потребовали 26 апреля пересмотра дела. Было назначено новое заседание на 31 мая. Однако это заседание происходило в такой накаленной атмосфере, что Глинка закрыл его, не доведя до конца, и протокол не был составлен. Назначено было на 2 июня новое заседание.Партия Цертелева (Каразин уже совершенно отстранился от участия в Обществе) в эти дни проявила энергичную деятельность.
Высылка Пушкина из Петербурга вызвала волнение в литературных кругах. Глинка и другие выражали ему свое сочувствие, не уклоняясь и от демонстративного выражения своих симпатий. На страницах журналов появились стихи, обращенные к Пушкину, о чем немедленно Каразин довел до сведения Кочубея - в записке от 4 июня 1820 г. Он обращал внимание министра на появление в «Соревнователе» стихотворения Кюхельбекера «Поэты».
Партия Каразина, в лице Цертелева, Б. Федорова, А. Измайлова, О. Сомова и др., не удовольствовалась своей победой в Обществе - повела кампанию против группы поэтов, связанных с Пушкиным, печатая на страницах «Благонамеренного» Измайлова и других журналов критические разборы, эпиграммы и пародии, направленные против «романтиков» и их учителя Жуковского (соблюдая в данном случае большую осторожность, а также и против «союза поэтов» (Баратынского, Дельвига, Кюхельбекера. Эта кампания продолжалась несколько лет...
Но и в самом Вольном обществе происходила мобилизация прогрессивных сил. Перевыборы там шли до тех пор, пока не был избран Николай Гнедич (первый издатель "Руслана и Людмилы" Александра Пушкина), известный как покровитель молодых талантов, и как один из самых горячих почитателей Пушкина. Его избрание знаменовало победу левого крыла Общества. При вступлении на должность Гнедич утверждал могущество человеческого слова: «... перо писателя может быть в руках его оружием более могущественным, более действительным, нежели меч в руках воина» и Гнедич отрицал значение светской литературы.
Он впервые обратился к понятию национальной литератур. Провозгласив независимость писателя как основное требование, Гнедич указал, что главная задача литературы - это воздействие на общественное мнение и борьба за общее благо во имя любви к человечеству. «Писатель своими мнениями действует на мнение общества; и чем он богаче дарованием, тем последствия неизбежнее. Мнение есть властелин мира». «Писатель сражается с невежеством наглым, с пороком могущим, и сильных земли призывает из безмолвных гробов на суд потомства. Чтобы владеть с честию пером, должно иметь более мужества, нежели владеть мечом». Гнедич предостерегал поэта от того, чтобы «ласкать могуществу»; прославлял бедность: «На сем пути человек узнает человека и научается любить его: ибо видит, что большая часть людей несчастны». «Фортуна ж и Меценаты, которых он будет искать, продают благосклонности свои за такие жертвы, которых почти нельзя принесть не на счет чести»).
Обращаясь к поэзии, Гнедич прежде всего обратил внимание на язык. «Наконец писатель да любит более всего язык свой. Могущественнейшая связь человеческих обществ, узел, который сопрягается с нашими нравами, с нашими обычаями, с нашими сладостнейшими воспоминаниями — есть язык отцов наших! И величайшее уничижение народа есть то, когда язык его пренебрегают для языка чуждого. Да вопиет противу зла сего каждый, ревнующий просвещению, да гремит неумолкно и поэзией и красноречием! Пусть он в желчь негодования омачивает перо и всем могуществом слова защищает язык свой, как свои права, законы, свободу, свое счастие, свою собственную славу!».
Не отрицая за поэтами права воспевать любовь, Гнедич направил свое внимание на героические темы. Указывая, что писатель должен идти не вслед за веком, а впереди его, он говорит: «В такое время нужно чрезмерить величие человека, нежели унижать его». - Этой речью как бы замыкался первый период борьбы между левым и правым флангами Вольного общества. И, хотя имя Саши Пушкина не упоминалось, но в действительности эта борьба была тесно связана с его судьбой, так как никто не сомневался, что из всех поэтов молодого поколения именно ему принадлежит первенство.
Все эти события, развернувшиеся в Вольном обществе, показывали, что обстоятельства ссылки Пушкина содействовали тому, что уже ранее существовавшие партии и группировки в литературных кругах определились с полной ясностью. Стало очевидно, кто является союзником, а кто - противником Пушкина. Связь между литературными спорами и спорами политическими выяснилась. Раскол, происшедший в Вольном обществе, был вызван политической борьбой. И он привел к победе левого крыла Вольного общества, руководимого членами тайного общества. После этого руководство перешло в руки писателей-декабристов.
С этого же времени руководители Вольного общества — Рылеев и Бестужев — входили в непосредственную переписку с ссыльным Пушкиным. и эта переписка принимала всё более и более дружеский характер. Именно в эти годы, непосредственно после ссылки, популярность Александра Пушкина росла быстрее и общее мнение присудило ему первое место среди русских поэтов. А его противники не смели уже оспаривать это первенство.