...их у меня было и немного, и немало.
какими прекрасными были те 29-е сентября, когда я не знала о бедах и трагедиях, когда дни были настолько яркими и светлыми и, бесконечно любимая бабушками и дедушками, я даже не могла представить себе каким жестоким может быть мир...
благодарите коленопреклонённо своих бабушек и дедушек, которые самоотверженно любили и растили ваших пап и мам - для вас.
как моя прабабушка Соня,прикрывавшая моего папу собой от бомбёжек...
как моя прабабушка Гелена, сама опухшая от голода, кормила, как воробушка - хлебными крошками, мою маму...
и, благодаря им, есть я.
и не предавайте памяти тех,чью жизнь оборвали и не дали родиться тысячам и миллионам других жизней.
29 сентября 1941 года. Бабий Яр.
всего лишь за несколько месяцев до этого Соня на подводе (так называют у нас телегу) вывозила из Одессы моего годовалого отца, увозила, спасая и не зная вернутся ли, выживут ли...
выжили. и жёлтых звёзд не носили, и по дороге Бабьего яра не ушли.
но среди ушедших мы остались навсегда, потому что мы - носители звёзд.
Сонэле
Этот обычный дворик – «колодец» в те далёкие годы не вызывал ни у кого ни литературного, ни краеведческого интереса. Таких двориков было много, и их безобидно называли «еврейскими». Хотя после войны табличек с еврейскими фамилиями убавилось. В нашем дворике их остались две: «Фукс» и «Перель».
Был ещё сосед Абрам Моисеевич, но он «занимал пост», как говорила бабушка, и поэтому взял фамилию русской жены. Фукса я боялась до заикания из-за очков с толстенными стёклами, за которыми его глаза казались всегда выпученными.
Абрама Моисеевича любила, потому что у него была огромная, с меня ростом, книга «Сказки братьев Гримм», которую он мне читал по своим выходным, до темноты не включая свет. И я ждала, когда он скажет:»А зачем нам свет? Ты посветишь», и гладил меня по рыжим волосам. И тётя Женя, его жена, улыбалась.
Однажды кузины бабушки тётя Сарра и тётя Бэлла как-то неожиданно повезли меня в зоопарк, а , когда мы вернулись, наш всегда орущий двор был тихим и молчащим. Абрама Моисеевича похоронили. Он узнал, что болен неизлечимо, и решил всё на рельсах железнодорожного вокзала. Конечно, мне ничего не сказали. Для меня – Абрам Моисеевич уехал куда-то очень далеко, а, чтобы я не грустила, оставил книгу.
Спустя годы и годы я обнаружила, что он был очень похож на Михоэлса, и моё воображение рисовало, как в этой большой, лобастой голове поселился рак и убил Абрама Моисеевича.
Его тёща - светлоликая от постоянных молитв – бабушка Шарыгина до своих последних дней говорила о нём, как о живом, и поэтому тоже я верила, что он скоро приедет.
Итак, вторая табличка . Это - мы. Вернее, моя прабабушка Соня, Сонэле, которую все почтительно называли «мадам Перель». Она обожала моего отца, которого годовалым вывозила в эвакуацию.
Бабушка и дедушка прошли войну врачами в госпиталях , а Соня спасла их сына. Она не любила об этом вспоминать, но любовь к внуку перешла на меня полной мерой, и я получала всё, чего хотелось.
А хотелось не кушать «гоголь-моголь» и слушать её. Конечно, был компромисс: посадив меня на высоченный табурет и вручив серебряную ложку (её подарок к рождению), Соня готовила обед и рассказывала.
Она называла имена своих (и моих) родственников. Они были непривычными и какими-то грустными. И я спрашивала:» Соня, они –иностранцы?» Она смотрела на меня с нежностью и отвечала вообще непонятное:» Нет, они – странники…»
Их было много, очень много, и я всё ждала, что когда- нибудь эти странные странники к нам приду,т и переживала, что им не хватит места.
Соня никогда не говорила о гетто. Наверное, тоже ждала их.
Несколько странников обязательно приходили к нам в дни рождений : дяди Ефим и Рувим, неразлучные тётки Сарра-Бэлла, тётя Рая и дядя Сеня, тётя Фрина и дядя Сюля.
И, когда все садились за стол, я спрашивала :» Соня, а остальные?» И странники плакали, обнимая и целуя меня, передавая из одних любящих рук в другие. И ещё говорили:»Ой, какой ребёнок! Какая умная! Дай Бог…»
В общем, ничего я не понимала, а только ещё больше верила, что они - иностранцы, слушая их гортанный язык.
А потом Соня начала болеть.
И наступило лето, когда нас не вывезли на дачу. Девять моих первых лет были связаны с маленьким белым домиком на 16-й Фонтана с чисто выбеленным потолком, куда меня и Соню отправляли «оздоравливаться».
Там пахло морем, и напротив окна росла огромная шелковица, роняя на подоконник фиолетовые ягоды.
Лето для меня начиналось с той минуты, когда мы с Соней, счастливые и без всей нашей большой семьи, оставались в комнатке, где вместо дверей висела накрахмаленная марлевая занавеска.
Забирали нас оттуда к осени, и я цеплялась за эту занавеску и подвывала от ненависти к школе и к лету, которое закончилось опять.
До моего десятилетия оставалось три месяца. Целых три месяца на даче! Но никто не говорил о даче, у моего отца глаза были тёмными, и он не шутил, а Соня из дородной мадам Перель постепенно превращалась в анемичную старуху с голубоватыми губами. Она и раньше кашляла, но теперь этот звук был постоянным – надрывный и страшный, как всхрип какого-то животного.
Я не знаю, почему в тот день мы остались вдвоём. Наверное, чтобы нам никто не мешал побыть вместе.
Соня тяжело двигалась на кровати, пытаясь найти удобное место для своего костлявого тельца, а я смотрела на неё и косила на экран телевизора.
Она попросила поднять подушку, и мне не стоило усилий приподнять её за плечи. Соня отдышалась и начала говорить:» Я ухожу к нашим странникам, а ты не бойся. Позвони маме и папе и сиди в комнате, пока они не придут».
Я выключила телевизор и смотрела на Соню, разгадав взрослую тайну: странники никогда не придут, потому что Соня уходит к ним.
Мы обнялись, и её тепло я чувствую до сих пор.
Я позвонила и сидела в сумеречной комнате, закрыв глаза и не боясь. Так меня учила Соня. И, когда все пришли и все плакали, я впервые обратилась к какому-то Яхве, которого любила Соня и говорила, что у него можно всё попросить. «Яхве, пусть Сонэле встретится со своими странниками, она так без них скучала. Помоги ей…»
На меня смотрели любимые и любящие лица, и не было в них удивления от того, что маленькая рыжая девочка говорила с Богом. Только я этого не знала