Продолжение восьмого внутривквеливания
Мрачные предчувствия Хауса оказались пророческими – чем дальше Уилсон наблюдал их отношения с Кадди, тем понятнее становилось, что добром всё это содоминирование не кончится. Уилсон всей душой хотел стабилизации их отношений. Видел в них возможность наконец-то адаптировать социопата-Хауса к общепринятой нормальности, в которой полагал на тот момент путь к его окончательному избавлению от наркотической зависимости, да и самому хотелось немного ослабить груз вечной ответственности на плечах, чтобы уделять больше времени Сэм. Тем более, что с Сэм пока всё было тоже непросто. К тому же, за началом новых отношений с Кадди Хаус, кажется, забыл некоторую натянутость, возникшую в их с Уилсоном отношениях. Такая забывчивость Уилсона более, чем устраивала. И ещё, помимо прочего, помимо всех эгоистических и нравственных соображений, ему просто хотелось, чтобы Хаус, уже дотянувший до пятидесяти, всё в той же гениальности и неприкаянности, нашёл, наконец, для себя спокойную, но не скучную, гавань и смог бы стать хоть приблизительно счастливым.
Однако, всё развивалось не так гладко. Хаус не чувствовал уверенности в себе. Кадди – декан госпиталя – и в личных отношениях была склонна играть альфу, не забывая о том, что Хаус – не только бойфренд, но и подчинённый. Помнил об этом в какой-то мере и Хаус, но Хаус не мог прогибаться бесконечно, хотя старался, как никогда. И всё же он оставался Хаусом со своей раздражительностью, со своим сарказмом, со своей гордостью, со своей гениальностью. И – теперь-то уж Уилсон мог это признать – со своей настороженной беззащитностью и душевной освежеванностью. Он не склонен был отвоёвывать место под солнцем нахрапом, мнительный во всём, что касалось личных отношений, но он тоже был альфой. Только, если можно так выразиться, альфой-подранком. Но это, увы, обрекало их отношения на крайне низкую притираемость, а Кадди, не смотря на все декларации, не делала встречных шагов, и Хаус, вымучивая покорность, становился порой сам себе противен.
Единственное, что их спасало и могло спасти, и на что делал ставку в данном случае Уилсон, был секс. Зашкаливающее векторно-направленное либидо, которое принималось сиять между ними, как выброс лучистой энергии, при самом невинном разговоре или даже перепалке. Может быть, кто-то его и не видел - Уилсон видел. Что бы там ни было, этим двоим было просто Богом положено делить одну постель, и в постели они сочетались так гармонично, как только могут сочетаться мужское и женское, инь и янь.
Позже Уилсон не раз упрекал себя за то, что пытался поддерживать Хауса в его противоестественном приспособленчестве, тем самым невольно приближая миг катастрофы. Следовало бы поговорить с Кадди и совсем в другом ключе - в том, в котором они говорили позже, когда беглого преступника - Хауса разыскивала полиция трёх штатов. Но, как всегда, Уилсон боялся показаться необъективным и нелояльным, ни разу, впрочем, не задав себе ясного вопроса: «кому?». Да и была всё-таки надежда, что Хаус - вернее, гормоны Хауса – справятся с мелкими житейскими неурядицами. А впрочем, с мелкими, может быть, они и справились бы.
Позже это выглядело так, будто всё случилось из-за болезни Кадди и из-за того, что Хаус уступил слабости, тем самым продемонстрировав свою несостоятельность в качестве «каменной стены» для их маленькой семьи, но кто-кто, а Уилсон знал, что первый тревожный звонок поступил раньше. Ещё после привычного и достаточно невинного обмана Хауса с анализом на гепатит. Хаус и раньше проделывал такое - многажды, но тогда Кадди была только его боссом, и просто принимала игру. «Кое-что изменилось», - сказала она.
- И как я теперь буду работать? – риторически спросил Хаус, привычно развалясь на диване у Уилсона.
- Будешь говорить правду.
- Лучше сразу купить поводок и строгий ошейник. Как думаешь, если Кадди будет водить меня на поводке, мои останутся достаточно дисциплинированными исполнителями?
- Или будешь лучше шифроваться, - невозмутимо предложил другой вариант Уилсон, не отрываясь от бумаг. – А спалился – извинись.
- И в чём я виноват?
Уилсон, наконец, удостоил его длинного взгляда:
- Обязательно, чтобы ты был виноват?
- За что извиняться, если не виноват?
- Ты её обманул.
- Я её сто раз обманывал.
- Кое-что изменилось, - ответил он словами Кадди.
- Я ей не в личном соврал. Это – работа, в работе ничего не изменилось.
- Ваши отношения изменились.
- На работе – нет, она – босс, я – шестёрка, и завкадрами обещал за этим бдительно следить. Вот если бы я имитировал оргазм в постели…
- Она имитировала оргазм? – живо заинтересовался Уилсон.
- У неё не было такой возможности, - приосанился Хаус.
Интерес Уилсона угас.
- Извинись, - повторил он.
Хаус молчал, играя бровями.
- Я знаю, что ты пытался её поймать на вранье, - сказал Уилсон, снова уделяя основное внимание заполнению карт. – Чтобы баш на баш, да? Не вышло?
- Вышло сто раз. Но она…
- Ты – хреновый психолог, когда дело касается женщин.
- И кто мне это говорит? Человек, который ни с одной женой больше года не ужился?
- Наглая ложь. Я прожил с Самантой больше года.
- Да? Ты, наверное, оба раза сложил?
- А Джулия? С Джулией я прожил почти десять лет.
- И последние восемь вы спали отдельно и старались не встретиться на кухне.
- А ты с Кадди что, хочешь в этом мой рекорд побить? – невинно поинтересовался Уилсон, и Хаус заметно помрачнел.
- Разбуди в себе манипулятора, - снова предложил Уилсон. – Соври ей, что извиняешься.
Но тут у Хауса запищал пейджер и, взглянув на экран, он поднялся:
- Мы все умрём, - сказал он. – Нет смысла мириться с Кадди – святая инквизиция в лице молодчиков из ЦКЗ всё равно нас сожжёт на костре. В больнице чёрная оспа – спасайся, кто может.
Уилсон только головой покачал, но уже через несколько минут с удивлением, действительно, услышал по внутреннему радио объявление: «Все связи между этажами прекращаются вплоть до особого распоряжения. Вход в диагностическое отделение только с белыми карточками. Карантин».
Это уже потом он узнал, как Хаус с привычной самоуверенностью полез в бокс проверить свою догадку, а догадка не подтвердилась, и он остался наедине с заразным трупом, в противоинфекционном костюме, который поспешно принесла Кадди, с ограниченным запасом воздуха в автономной системе обеспечения дыхания. Хорошо ещё, что всё кончилось благополучно.
- Ты – кретин, - сказал он Хаусу вечером, когда они сидели в подвале китайского ресторанчика и запивали фастфуд прозаическим пивом. – я сегодня вспоминал, как тебя заложником взяли, и как ты из своей патологической тяги к головоломкам чуть не угробил Тринадцатую. Тогда – её, сегодня за себя взялся?
- Это была не чёрная оспа, – сказал Хаус. – В итоге я оказался прав.
- В итоге права оказалась Мастерс. А ты облажался.
- Только не с Кадди, - самодовольно заявил Хаус. – Она испугалась за меня – было приятно.
И вы помирились? – недоверчиво спросил Уилсон – он знал не только Хауса, но и Кадди.
- Ну… почти. Мне осталось доказать ей, что…
- То есть, вы – там, где и были?
- Она – женщина, она должна поломаться, - тоном прожжённого циника заявил Хаус и вальяжно откинулся на спинку стула.
Уилсон только хмыкнул. Сам он к тому времени уже вышел на новый уровень отношений с Самантой и рассчитывал попробовать снова, хотя, в общем, представлял себе исход наступания на одни и те же грабли. Грабли Хауса были куда интереснее
Второй звонок поступил, когда уже казалось, что всё обошлось – Хаус в очередной раз прогнулся, Кадди в очередной раз уступила. И в их неспокойном союзе установилась временная видимость благополучия. О Уилсоне того же сказать, кстати, было нельзя – отношения с Самантой, которые он возводил старательно, как игрушечную башню, устанавливая кубики друг на друга, с грохотом рухнули. Самое смешное, что поводом послужило: «ты мне не доверяешь».
- Что за предъявы! А она в курсе, что ты сам-то себе доверяешь через раз? – полюбопытствовал Хаус. Они сидели в тот вечер на кухне у Хауса, и Уилсон, потерянный, то теребил галстук, то крутил в руках возвращённое Самантой обручальное кольцо, то судорожно зевал и тряс головой. Выглядел он сонным, хотя на самом деле, скорее, был возбуждён.
- Ты чего зеваешь? – в упор спросил Хаус. – Я ещё с первого раза заметил, что развод с этой твоей бывшей-будущей на тебя, как донормил действует. В тот раз ты всю конференцию проспал.
- Я нервничаю, - признался Уилсон. – Это нервная зевота.
- Нервничать надо было раньше, когда строил свои матримониальные планы без учёта реальной обстановки… Она бы всё равно тебя бросила, - вдруг добавил он, помолчав и, кажется, уже серьёзно. – Нашла бы другой предлог. Люди не меняются, и раз уж вы не ужились в первый раз, не уживётесь и в сто пятьдесят третий. Забей…
- Как у тебя с Кадди? – спросил он тогда, почему-то уверенный, что именно сейчас Хаус не смолчит и не соврёт.
- С каждым днём всё лучше и лучше, - не сморгнув глазом, отрапортовал Хаус.
- Серьёзно?
- Я смотрю мультики с Рэйчел, а Кадди кормит меня лазаньей и мусакой. Потом мы занимаемся любовью, а потом мы спим, и она кладёт на меня ногу, поэтому я всегда ложусь справа.
- Что-то не слышу в твоём голосе радости.
- Да пошёл ты, - сказал Хаус. – Зевай дальше – у тебя повод есть: твоя вторая попытка взять этот вес провалилась, и штанга тебя по ноге треснула.
- Это тебя она по ноге треснула – ещё с твоей первой попытки, - огрызнулся Уилсон. – Мои ноги в порядке.
- А слова ранят,- сварливо напомнил Хаус.
И третий звонок он тогда тоже не пропустил мимо внимания. Тогда, когда Хаус после очередной смерти пациента, в которой даже не был виноват, просто втиснутый в слишком жёсткие временные рамки, построил проекцию от его семьи на свою и, основательно нарезавшись в баре, дал Уилсону понять, что хочет разорвать с Кадди.
«Не делай этого!» - сказал Уилсон, и тогда он ещё был уверен в своей правоте. Увы, совет оказался плохим и, тем хуже, что Хаус ему последовал. В итоге, он просто упустил инициативу разрыва, и она ушла в руки Кадди, что было, пожалуй, ещё хуже самого разрыва. К тому же руководствовался пьяный Хаус всё тем же искрящим либидо. А Уилсон – дурак – ещё рад был тогда, что он передумал.
«Прикинь, вагина Кадди всухую разгромила мой здравый смысл», - сказал ему через день после этой истории Хаус в припадке подогретого очередной порцией виски откровения.
- Ты не сказал ей?
- Я сказал. И тут же врубил заднюю. Ты был прав, я слишком напился и не годился для серьёзного разговора.
- Хорошо, - сказал Уилсон, хотя ничего хорошего не было, и его терзало предчувствие надвигающейся катастрофы, которая – он уже это знал — не будет милостива к Хаусу.
А через несколько дней грянул гром – у Кадди обнаружили опухоль в почке, и Хаус запаниковал. Кто-то выражает панику, вертясь и прыгая вокруг, кто-то - постоянно донимая врачей вопросами – Хаус не умел вертеться и сам был в состоянии ответить на большинство вопросов, кроме главного. Он прибегнул к привычному для себя способу решения проблем – затеряться где-нибудь подальше от эпицентра возникновения проблемы и занять выжидательную позицию, пока проблема или сама рассосётся, или примет ту остроту, которую уже невозможно будет игнорировать.
- Субъективный идеализм, - ворчал Уилсон. – Ты делаешь вид, что проблемы не существует, и она перестаёт существовать.
- Проблемы не существует, – подтвердил Хаус. – Существует опухолевое образование в почке. Это не проблема, это диагноз.
- Отправляйся держать её за руку.
- Опухоль от этого рассосётся?
- Нет, но если ты не пойдёшь, «рассосутся» ваши отношения. Ей страшно. Ты ей нужен.
- Я ничем сейчас не могу помочь.
- Просто будь рядом.
- Зачем?
- Ей одиноко.
- Я Чейза послал её развлекать, он будет цитировать ей Ветхий Завет и рассказывать анекдоты.
- Хаус!
Вот и всё, что он мог – это самое «Хаус» с интонацией: «Как это странно и досадно, что такой гениальный тип может быть в то же время таким редкостным кретином!»
Однако, Хаус послушал. Видимо, это был один из тех советов, которым он всё-таки следовал. Но, не в силах справиться с собой, принял викодин. Сорвался. Уилсон ждал этого срыва и не видел в нём ничего ужасного. Но Кадди, когда уже, казалось, всё позади и всё обошлось, сделала для себя выводы, изложила их Хаусу в довольно безапелляционной форме, и когда они с Уилсоном снова увиделись, Хаус был неестественно весел и снова плотно сидел на викодине. Уилсон почувствовал медленный, но не слабый страх: разрыв с Кадди, конечно, зацепил и саму Кадди, но по Хаусу он прошёлся асфальтоукладчиком. И не винить себя - ну, прямо ни в чём - Уилсон тоже не мог.
Сейчас мальчик на берегу просто слушал. Сегодня он был одет точь-в-точь, как Хаус на той конференции: светлая тенниска, белые шорты, голубые кроссовки. Велосипед валялся в двух шагах, и его переднее, задранное колесо ещё вертелось, напоминая Уилсону жука, который, перевёрнутый на спину, сучит лапками, чтобы встать, но он не мог вспомнить, когда его собеседник спрыгнул с велосипеда и бросил его вот так – это оставалось за пределами их очередного… контакта?
Видимо, мальчик как-то почувствовал, что Уилсону надо выговориться, и не пытался ничего анализировать, не лез ни с советами, ни с расспросами – просто сидел, пересыпая камушки из руки в руку, и слушал.
- Ну, и в чём ты себя винишь? – спросил он, когда Уилсон, наконец, замолчал, ещё не зная, хочет ли продолжить. – В том, что между ними возникли отношения, или в том, что они разрушились? Ты в этом не участвовал.
- Зато я давал советы.
- Которым они оба имели полное право не следовать. Брось, Джимми. Они – взрослые люди, не то, что мы с тобой.
- Как раз нет, - покачал он головой. – Это я взрослый человек и, может быть, Кадди. А может быть, даже ты. Но не Хаус. И когда ему страшно, он просто…
- Прячется под одеяло?
- Да, - с облегчением выдохнул Уилсон, довольный тем, что мальчик угадал, хотя, с другой стороны, не угадать он и не мог – он по-прежнему оставался подсознанием, сном, галлюцинацией Уилсона.
- И это работает до тех пор, пока монстр – выдумка, - задумчиво сказал он.
- В том случае монстр тоже был выдумкой, - возразил Уилсон. – Просто сначала об этом никто не знал.
- Ни Хаус, ни Кадди, ни ты…. Но ты продолжал давать советы… Даже когда обратного развития уже можно было не ожидать…
- И в конечном итоге…
- И в конечном итоге случилось то, что должно было случиться, когда вместо того, чтобы отрубить собаке хвост, отрезают по кусочку… Ты думаешь, Хаус страдал из-за разрыва с Кадди?
- Конечно. Может, он и не хотел бы показывать, но…
- Я не так спросил, - перебил мальчик. – Ты думаешь, Хаус страдал из-за разрыва с Кадди, - теперь он выделил слово «Кадди» голосом, - или из-за того, что его план стать, как все, чтобы стать счастливым, с треском провалился? То есть, не его план – план Нолана. И, возможно, твой. Вы облажались с этим планом, а на него посыпались осколки. И он даже не понял, кто пострадавшая сторона – тебя это мучает?
- Нет, - покачал головой Уилсон. – Я и так знаю, кто здесь пострадавшая сторона. Кадди. Мы с Ноланом придумали план, Хаус пытался его осуществить, а Кадди была отведена довольно жалкая роль тренажёра. Как не взятый вес, который попытались удержать, но, не справившись, просто бросили на помост и отскочили.
- Ты сейчас точно о Кадди говоришь? Мне кажется, тут, скорее, наоборот аналогия должна быть.
- Тут аналогия в обе стороны работает. А ведь они бы могли…. В общем, я не думаю, что у них всё это было просто так. На свете не так много женщин, которые были бы способны выносить Хауса изо дня в день, и совсем мало женщин, которых изо дня в день мог бы выносить он. И только двух женщин, к которым подходило и то, и это, он любил. Но Стейси не выдержала испытания болью. А Кадди – обезболиванием. Но она бы выдержала, они оба выдержали бы, если бы им с самого начала дали возможность абстрагироваться от всего окружающего, уйти, никого не слушая, держась за руки, в закат, не примеряя роли, не заучивая тексты. Но из-за нашего с Ноланом дурацкого плана перевоспитания Хауса всё это просто лопнуло, как лампочка, и осколки брызнули, как осколки того зеркала из сказки – кому в сердце, кому в глаз.… Но, знаешь, самое смешное, что я тогда всё ещё продолжал верить Нолану. А перестал потом, когда мы с Форманом искали Хауса, а он сказал…
- Я помню, что он сказал, - снова перебил мальчик - у него была хаусовская манера перебивать. – Мы сейчас не о Нолане говорим. Нолан – эпизод, Кадди – гораздо большее. Так ты серьёзно считаешь, что у них могло бы что-то срастись, если бы обстоятельства обернулись по-другому? Если бы не песчинка, попавшая в часовой механизм? И под песчинкой я понимаю маленькую опухоль в почке Кадди.
- Я этого не знаю. Но Хаус именно так думал. Иначе не было бы кусков собачьего хвоста. Хаус никогда не умел терять, но я даже не знал раньше, как он умеет не-терять, и как далеко может в этом зайти.
- Но не-терять Кадди он не пытался?
Уилсон набрал в руку мелкие камушки и тоже принялся пересыпать из ладони в ладонь.
- Я думаю, - наконец, после долгого молчания проговорил он, - что он…обиделся. Эта история была испытанием для них обоих, но Кадди выехала из него на белом коне, а Хаус вернулся к наркотикам. Он принял таблетку, чтобы быть в силах отбросить с головы одеяло, и эта таблетка могла бы быть единственной и последней… если бы... если бы не «зрительный зал». Говорю же, они, как по нотам, разыграли свои отношения от первого до последнего слова. Альфа и альфа. Игрок и игрок. Актёр и актёр. Она как будто бы забыли, зачем всё это затеяли, но слова своих ролей повторяли исправно
- Тогда зачем ты настаиваешь на том, чтобы он попытался возобновить эти отношения, когда ты умрёшь? – жёстко, в упор, спросил мальчик.
Уилсон опустил голову:
- А на чём ещё я могу настаивать? На том, чтобы он принял схиму?