Из не придуманных историй (кроме имен)
1
В мои советские времена у парней и семейных мужчин, которые, как и я, проживали в Украине, была традиция носить фетровую шляпу. Она была настолько популярна, что ее надевали, и к плащу, и куртке, и даже футболке. Скорее всего, это было связано с появлением в стране несложной технологии массового производства таких головных уборов. А ведь во времена дореволюционные, соответственно книгам с картинками, шляпу можно было увидеть лишь на голове именитого адвоката или доктора, да еще при трости в руке.
Так советская власть как бы показывала народным массам, что для нее все они равны – как в одежде, так и в небольших зарплатах. Показ показом, и тем не менее, власть все же выделяла своих чиновников и зарплатой, и одеждой – чтобы не ослабить самую себя. На разных этапах это были кожаные бушлаты и кепки, черные коверкотовые плащи, пыжиковые шапки, мало ли что еще.
В конце 80-х, к своим 55 годам, Дмитрий Алексеевич Ничипоренко вышел на уровень обладателей пыжиковых шапок. Тогда, в Киеве при одном из министерств, он занимал должность руководителя определенной инженерной структуры, которую в наши дни относят к так называемым «айтишным». Дмитрий Алексеевич этим гордился. Почему бы и нет? Он проживал в трехкомнатной квартире восьмиэтажной высотки, и в центре города, а не в каком-нибудь новом микрорайоне, на отшибе. Ее преимуществом, в отличие от всем надоевших «хрущевок», являлась и относительно просторная кухня.
По окончании ужина она превращалась в кабинет хозяина. Здесь, на цветастой клеенке большого стола, Дмитрию Алексеевичу было удобно раскладывать сложенные гармонью большие листы бумаги. Они были заполнены цифрами и замысловатыми таблицами и собраны в папки скоросшиватели. Нечипоренко привозил их в портфеле с работы, а по уторам снова увозил, с собственным анализом – для на представления начальству. Не спальню же он должен использовать для этого. А комнату вторую и салон занимали два его уже взрослых сына.
Цифры, цифры, цифры, с которыми он общался и на работе, и дома до поздних часов. Из-за постоянно нараставшей нагрузки министерство увеличивало численность подразделения Нечипоренко. Теперь и его самые близкие помощники стали появляться на той же кухне. В те или другие вечера за ее столом можно было увидеть и четверо, и даже шестеро коллег. Только начальник и с такой бригадой едва успевал представить министерству рекомендации в назначенный срок. Выработка стратегических решений отрасли требовала больше внимания и усилий.
В периоды таких нагрузок Нечипоренко с коллегами и перекусывал сообща. Да нет, не перекусывал – то был настоящий ужин. На том же столе появлялись нарезанные крупными кусками батоны, тарелки с горячим борщом и парочкой увесистых домашних котлет. Еда подавалась исключительно организовано. Одна минута уходила на уборку со стола документов, вторая минута – на расстановку наполненных едой тарелок. Это чем-то напоминало воинскую столовую, в которой кормили солдат первого года службы.
Роль старшины на домашней кухне Нечипоренко принадлежала его супруге Татьяне Юрьевной Зубаревой. Свои команды она произносила изредка и вполголоса, а большую часть из них подавала посредством глаз. Подобным образом Зубарева общалась со своими учениками старшеклассниками в школе, где она десятилетиями преподавала математику. Никто ее не слышал и, когда она готовила еду в полуведерной кастрюле.
Особое гостеприимство и показательная организованность в квартире Нечипоренко отражались еще в одной детали. С нее и начинался этот рассказ – с фетровых шляп, которые тоже, словно по команде, водружали на головы коллеги Дмитрия Алексеевича перед уходом. Все они были серого цвета и отличались лишь оттенками и формой.
Лишь порой тот цветовой ансамбль нарушал один улыбчивый человек, которого хозяева квартиры называли Гошей, хотя возрастом он от них не отличался. Его полное имя Игорь здесь не оглашалось, возможно и потому, что его было трудно выговаривать. Вот голову Гоши покрывала зеленая шляпа. А еще от других Гоша отличался тем, что едва заметно прихрамывал на правую ногу. К совместному ужину безоговорочно приобщался и он, а вот из разговора с мужчинами в серых шляпах как-то выпадал.
Татьяна Юрьевна это связывала с гуманитарной профессией Гоши. К этим временам (возраст 50+) он читал лекции по психологии в университете. Это было ближе ей самой – педагогу и воспитателю. Таким образом, гостя в зеленой шляпе приходилось развлекать завучу и учителю математик одной из киевских школ, где Татьяна Юрьевна самостоятельно этого добилась. Но, кроме того, она возложила на себя ответственность и за воспитание двух сыновей. Старший из них уже сам обладал университетским дипломом с отличием.
2
Так что Татьяна Юрьевна не только искусно готовила борщ и котлеты. Кстати, и ее попечительство над Гошей было связано не только с неким родством их профессий. Она была с ним знакома с киевской послевоенной юности, тогда они проживали в одном дворе. По нему она пробегала в школу или студию бальных танцев, в светло-синем ситцевом платьице, в крупных белых горошинах. А Гоша изо всех сил старался, оказаться на ее пути. Чтобы запомниться девушке своей ловкостью и атлетизмом, он забирался на высокие ворота двора и подоконники даже второго этажа.
Однажды, спрыгивая с одного из них, Гоша повредил колено. Да настолько, что потребовалось хирургическое вмешательство. Его приходилось повторять более 30 раз, но легкая хромающая походка осталось навсегда. С юности Таня дорожила теми воспоминаниями и, потому что Гошу жалела, и потому, что видела в нем своеобразный образец верности любви в 15-летнем возрасте. А ведь в романе, который только зарождался, могла появиться точка вообще, в связи с переводом отца Татьяны на работу в Житомир.
Но перед Таней и ее родителями физиономия широко улыбавшегося Гоши появилась и в вагоне, в котором они отправлялись к месту нового проживания. Это происходило за несколько минут до отправки поезда. Несмотря на возражения отца Тани, Гоша сопроводил всех их до самого Житомира. Уже там он помог почти все расставить в квартире. Лишь после этого Гоша вернулся в Киев, посреди ночи. Таню он теперь не раз навещал в основном по выходным дням.
Это продолжалось, когда в 10 классе за Таней тенью увязался отличник Дима. Он и сидел с ней рядом, за одной партой. Таня окончательно почувствовала, что ее сердце принадлежит Диме, когда на очередном уроке по математике он в считанные минуты решил три варианта контрольной задачи – свой, ее, и ее новой подруги. И как вообще могло быть иначе после того, как Дима разобрал ее авторучку, промыл, собрал и вернул, со словами «Отныне она больше не будет пачкать твои пальчики».
Эти действия оказались прелюдией к совместному поступлению в институт, а там и – к созданию семьи, по завершению обучения. Дима и теперь являлся надежной опорой. Все у него ладилось на работе. За смышлёность и умелые руки его продвигали по службе с удивительной скоростью. Дмитрием Алексеевичем его стали называть первым среди сверстников. А что же Гоша? На правах чуть ли не родственника он продолжал проведывать Татьяну с интервалами, которые удлинились, но ненамного.
Жизнь каждого из нас непредсказуема. В ней может ярко светить солнце, но вдруг возникнуть гроза среди бела дня. У Тани гроза выразилась в неудачных первых родах. Да настолько, что ее госпитализировали в специальной больнице Киева. Из-за занятости на работе, мама, папа и Дима (мужчины в своих неизменных серых шляпах) приезжали из Житомира только по выходным дням. Хуже состояние Тане было трудно представить. Несколько облегчало его ежедневное посещение вездесущего Гоши.
Палата Тани была на первом этаже. Тем, кто ее проведывал, было удобно общаться с ней через одно из окон коридора. Звали Татьяну к окну несколько бледнолицых мальчишек шести-семи лет из соседних палат. Они кричали хором: «Опять зеленая шляпа!». А Гоша появлялся у окошка ранним утром. Таня подходила к нему и принимала из рук Гоши поллитровую банку еще теплых вареников с творогом. Он вез их на метро с противоположного конца города. Чтобы они не остыли, его мама заворачивала банку в полотенце.
К тому времени и Гоша был уже тоже дипломированной особой. Чтобы не молчать, он рассказывал Тане о своем очередном увлечении той или другой девушкой. С его слов их у него было немало. Только не им, а Тане он приносил, вместе с варениками, листик из карманного блокнота. На нем едва вмещалось посвященное ей четверостишие, переписанное из его юношеского дневника. Два из них Таня запомнила; вот они в ее изложении:
***
В 16 влюбился до боли в печёнке,
И думал, как только остепенюсь,
На Тане, загадочно яркой девчонке,
На удивление маме – женюсь.
***
В этом платьице из ситца
Мне Татьяна ночью снится,
До чего классно в нем
Таня видится мне днем!
К счастью, по возвращению в Житомир, судьба снова повернулась лицом к Татьяне. Постепенно в школе и ее признали достойным почета учителем математики. Но в гору по-прежнему, фактически, неслась карьера Дмитрия Алексеевича. За относительно короткий период он поднялся от начальника отдела до начальника самостоятельной организации, получил хорошую трехкомнатную квартиру, которую обживал с Таней и двумя шустрыми мальчишками.
В зените житомирского успеха друзья помогают Дмитрию Алексеевичу проложить служебную тропу в Киев. Вскоре он и здесь возглавил своих ближайших коллег, как уже отмечалось в начале рассказа. Не дремала и Татьяна Юрьевна. Отмечалось и это. А вот Гоша и здесь оставался в статусе близкого друга приветливого дома Нечипоренко. Правда, Татьяне Юрьевне он больше не показывал стихи о ней самой. Ими и ничем другим он старался не потревожить ее семейное благополучие. Он и женился для того, чтобы никому не дать повода даже подумать о его намерениях юной поры.
И хотя два его брака быстро распались, в третьем появились две дочери. Гоша ими дорожил, как другие хорошие отцы. Определенный разлад и в его, наконец-то, сложившуюся жизнь внесла горбачевская перестройка второй половины 80-х. Крушение последней в мире советской империи сопровождалось распадом страны на новые государственные образования, массовой остановкой заводов и фабрик.
3
Без работы оказались миллионы рабочих и служащих. В Украине, теперь государстве нового формата, не нашлось элементарной занятости годами преуспевавшему Дмитрию Алексеевичу и его друзьям. Им не повезло еще и тем, что до выхода на пенсию оставалось от трех до пяти лет. В таких кругах было не принято резко менять профессию и статус. Потому друзья Дмитрия Алексеевича, и он сам, увидели в себе оскорбленных и униженных граждан.
По старой привычке они продолжали собираться в квартире вчерашнего начальника. Теперь за играми в преферанс и шахматы бежали дни, недели, месяцы, годы. Все ругали новую власть и диктовавших ей свою волю олигархов. Даже эти обедневшие пенсионеры с трудом собирали десяток, другой гривен на бутылку самогона. Деньги теряли покупательную способность. Закусывать вообще приходилось рукавом.
Татьяна Юрьевна в числе первых оправилась от болезненных ударов новой реальности. Она поняла, что выход надо искать в торговом бизнесе. Не исключаю и того, что первым к этому пришел выпестованный ею старший сын. Успешному выпускнику университета пришлось начинать чуть ли не с губной помады. Наездившись по миру, в поисках удачных сделок, он все же оказался в списке влиятельных олигархов. За совмещение в офисе сына должностей бухгалтера и советника, теперь Татьяне Юрьевной выдавали денежное пособие в гривнах и долларах в конвертах.
Разумеется, она стала лучше одеваться, «чтобы солидней выглядеть в новых деловых кругах». Дмитрий Алексеевич относился к этому по-своему. Он отыскал бедствовавшую родню по отцовской линии в селе, которое находилось в часе езды электричкой. Туда он теперь отправлялся один-два раза в неделю, предварительно загружая продуктами сумку на колесах – «кравчучку». Ничего плохого в том бы не было, если бы домой Дмитрий Алексеевич не возвращался «под капитальной мухой».
Татьяна Юрьевна всеми силами старалась оградить мужа от алкоголя. Его врачи ведь видели в том смертельную отраву. Дмитрий Алексеевич проявлял недовольство. В запретах жены ему виделось что-то другое. Отвоевать право на выбранной им территории он пытался запомнившейся жене фразой «Тебе меня не понять с той поры, как ты стала носить горностаевую шубку. А известно ли тебе, что на деньги, вырученные от продажи только одного ее рукава, можно двое суток кормить все село, в котором живут мои родственники?».
Опасения Татьяны Юрьевной оказались ненапрасными. Управлять собой по части водки Дмитрий Алексеевич уже не мог. Сердце его не выдержало. Татьяна Юрьевна осталась одна в квартире, потому что ее сыновья уже давно проживали в своих семьях. Они приезжали к маме в основном по праздникам. Татьяна Юрьевна сходила с ума от одиночества.
Так бы могло и случиться, если бы на протяжении и этих лет с ней по-прежнему не находился на связи Гоша. Он ей звонил по телефону и навещал, в неизменной зеленой шляпе, чуть заметней припадая на больную ногу. Однажды у Татьяны Юрьевны появилось опасение, что запил и Гоша. Тогда он впервые попросил взаймы три сотни долларов, а в Украине это были немалые деньги.
Татьяна Юрьевна успокоилась, когда узнала, что деньги предназначались для оплаты частных педагогов, которые должны были подготовить старшую дочь Гоши к вступительным экзаменам в вуз. Гоша приходил за деньгами не раз. Это повторялось и при поступлении младшей дочери. А Татьяна Юрьевна уже и не рассчитывала на возвращение денег. Откуда им было взяться у пенсионера. И все же Гоша предстал перед Татьяной Юрьевной с немалой пачкой долларов. Из его разъяснения следовало, что это итог благополучного трудоустройства дочерей.
– Мог вернуть и меньше, потому что я не записывала, сколько давала, – вырвалось у Татьяны Юрьевной.
– Но, записывал я, – ответил Гоша и предъявил блокнот с пометками.
Гоша пережил Дмитрия Алексеевича на 11 лет. На четвертом из них он остался вдовцом. В ту пору возросло внимание, которое он оказывал Татьяне Юрьевной. Он приезжал к ней чаще, все в той же зеленой шляпе. Однажды Гоша предложил Татьяне Юрьевной выйти за него замуж. Решительный отказ его не обидел. Только из-за резкого обострения болей в колене они перешли на общение по телефону. Давно уже не блистало и здоровье Татьяны Юрьевны. К финишу приближалась и ее жизнь. В итоге она состояла из многих счастливых лет и дней. Гоше Татьяна Юрьевна была признательна за то, что самые сложные из них облегчил и украсил он лично.