Фридрих не раз рассказывал Оконникову о своих многочисленных победах над женщинами. Он считал его благодарным слушателем и ценил это. Если тот и перебивал его, то только для того, чтоб, казалось, подбодрить рассказчика. Это могла быть какая-то колкость, вроде как плевок в сторону женского пола. Фридрих часто доходил до таких подробностей, сообщал такие детали, с таким простодушием, что нельзя было сдержаться, чтоб не рассмеяться. И он смеялся.
Он, будто бы, и восхищался тем, с какой легкостью тот сходился с женщинами. Но кривил губы: «Хм! Они же за деньги», - но кривил не только поэтому.
Да, были женщины за деньги, но были и такие, что и бесплатно.
Неужели Фридрих, действительно, был очень желанным для женского пола? Может быть, искусство обольщения – и искуство, но Оконникову, при этом, почему-то становилось противно и стыдно, как увидеть голого. Возникало желание отвернуться, уйти в сторону. Он отворачивался. Что касается «уйти», то не уходил, считал неприличным уйти, но и оставаться было нельзя.
Он так не мог. И только наблюдал, записывая в список его преступлений рассказ Фридриха об очередном флирте или развлечении.
К нему позвонила его сотрудница, фармацевт из аптеки, и без всяких, тут же сказала, что думает о нем и настроена решительно, настолько, насколько позволяет представить ему его фантазия, то есть он может воспользоваться ею как женщиной, и она ждет встречи с ним, вся так и горит нетерпением. Что он скажет ей по этому поводу? Не против ли он?
Он был не против. Наоборот. Но надо дождаться, когда закончится рабочий день: у него люди. А вечером он ее ждет.
-И что? Она пришла, приехала? – спросил Фридриха Оконников, которому тот все это рассказывал; то ли для того, чтоб развлечь его очередной пошлой историей, то ли потому, что говорить уже было не о чем, они решили все дела, и не все ведь о них (делах), вот он и решил о сокровенном, но оно, сокровенное, свелось к разврату, правда, были еще деньги, но то уже дела.
-Приехала. И все произошло здесь – на этом столе, - он кивнул на стол, в сторону Оконникова, как будто именно там, или рядом.
-Наверно, ей было жестко, - сказал Оконников и представил, как это было, без деталей, в общих чертах, но и этого хватило, чтоб испытать чувство брезгливости, из-за чего он убрал руки со стола.
И теперь тоже, вспомнив этот случай, он убрал их.
Стоило ли ему сказать что-то по этому поводу. Может, и стоило. Ему были неприятны такого рода признания, которыми время от времени снабжал его Фридрих.
Он не раз наблюдал, как тот после разговора с женщиной, обязательно провожал ее пристальным взглядом.
Когда он посмотрел вслед Ольге Ильиничне, то, что он сказал, казалось, было не в счет, оно из головы, глупость, там, в нем, в этом взгляде, было то же: настороженность и в то же время глаз как бы обволакивала слезисто-влажная пелена, из-за чего казалось, что он вот-вот заплачет, и опять же, возможно, вовсе и не пелена, а масляный налет, и взгляд не настороженный, или напряженный, а похотливый.
Бородай, невыдержанный на язык, случалось, проследив за ним, замечал:
-А ты ловелас.
Фридрих был доволен. Даже больше, чем, если бы побежал за женщиной.
-Женщины это чувствуют. Она почувствовала.
-Хм. Не знаю.
-Как они это чувствуют?
«Ольга Ильинична почувствовала, - решил Оконников. - Отсюда и ее гонор. И неизвестно, кто здесь выиграл, и дура ли она.
Потом, размышляя над этим небольшим эпизодом, который его вдруг заинтересовал, он задал себе вопрос: а не было ли у Фридриха с ней чего-то такого, что случалось с другими сотрудницами: «Нет, нет. Она, кажется старше его. Интересно, сколько ей лет?»