Вот уже полгода, как Виктор Краюхин слёг – отнялись ноги. Он давно страдал суставами, но всё же, хоть через силу, а выходил на улицу, заставляя себя немного пройти. По утрам выгуливал дворняжку Чуню, которую лет пятнадцать тому подобрал возле мусорных баков ещё крохотным щенком. Дворняга – такая уж, видать, уродилась – так и осталась мелкой, низкорослой, как какой-нибудь карликовый шпиц, если его очень коротко остричь. С тех пор Чуня являлась полноправным членом семьи, «хозяйничала» в двухкомнатной малогабаритке наравне с Виктором и его матерью – кроткой старушкой, которой давно перевалило за восемьдесят.
Самому Виктору – под шестьдесят. От природы моложавый, с худым лицом и таким же худым телом, с белёсо-голубыми глазами, как у ребёнка, которые от пристрастия к «зелёному змию» потускнели, – он заметно и как-то резко постарел. До пенсии ему совсем немного, какие-то месяцы. Когда он попал под сокращение, потерял работу (ноги уже тогда плохо слушались), и материнских крох едва стало хватать на квартплату да на хлеб с молоком, старушка долго упрашивала сына, чтобы тот оформил себе пенсию – по инвалидности. Но из-за лени ли, по какой ли другой причине, Виктор лишь отмахивался да отнекивался: дескать, инвалидность ещё получить надо. И дадут ли её? А лишний раз по врачам бегать, справки собирать… это ж такая канитель!.. И стаж у него… смешно сказать.
Словом, сидел на шее у матери который год и ждал чего-то, а чего – одному Богу известно. О каких-либо переменах к лучшему в своей жизни даже не мечтал, о бывшей жене не вспоминал, о детях… с тех пор, как последний раз виделся с ними, столько времени прошло, что и не знает, где они, как?.. В общем, как жил раньше – шиворот-навыворот, никчёмно, так и теперь… О таких ещё говорят: на голове густо, а в голове пусто.
Ныне, в аккурат на Великий пост, и вовсе слёг из-за ног. Ко всему прочему у него внутри что-то стало шалить: то желудок прихватит, то ещё что-то, а то и сердце сожмёт так, что ни шевельнуться, ни крикнуть.
В последнюю, Страстную неделю, Виктору стали сниться родственники и всё почему-то покойники. Со вторника на среду, например, приснились ему отец и старший брат Михаил, погибший ещё в Афганскую. Позавчера – тётка с мужем и ещё кто-то, умершие много лет назад. В эту ночь – шурин Андрей, офицер-подводник с Дальнего Востока, от белокровия скончался. Виктор видел шурина всего лишь один раз на своей свадьбе, а вот надо же – приснился.
Сестра Валя тоже приснилась – опухоль головного мозга у неё врачи обнаружили, но поздно. Бедная, страшно мучилась она перед смертью.
Если всех перечислять, немалый список получится. Вот почему в ночь со среды на четверг сон был как бы особенный, даже старушка-мать это заметила, ибо проснулся он в этот раз несколько возбуждённый.
- Витя, что это ты?
- А что?
- Да улыбаешься.
- Так, мам, ничего…
- Небось, опять наших видел?
На вопрос матери Виктор и впрямь – лишь улыбается: значит, видел. Но улыбается той блаженной улыбкой, которая радует и пугает одновременно.
- Не нравятся мне твои сны, сынок, – покачивает головой мать.
- Мне хорошо с ними, мам…
- С покойниками-то?..
Сын молчит. Да и надо ли что-то объяснять, вроде бы и так всё ясно.
- Что хоть на этот раз?.. – любопытствует она.
Виктор, облокотившись на руку, приподнимается, стараясь сдвинуть две большие подушки так, чтобы можно было принять полусидячее положение, откинувшись на них спиной. Мать ему помогает, поправляя сбившуюся простынь и одеяло. Здесь же, виляя хвостом, крутится у неё под ногами Чуня, стараясь запрыгнуть на кровать.
- А ну, пшла отсель… – незлобиво замахивается на неё старушка. – Стирай потом за тобой простыни да наволочки.
Чуня всё понимает, смиряет свой собачий нрав и ложится на половичок, специально постеленный для неё в углу комнаты, между стулом и шкафом, возле батареи.
- Так кто приснился-то? – старушка присаживается на краешек кровати, в ногах сына.
Счастливая улыбка сходит с лица Виктора, но не потому, что он чем-то опечалился, вовсе нет, просто он старается сосредоточиться, вспомнить сон.
- Захожу я будто бы к тётке Лизе, – начинает он рассказывать, – но квартира, вроде бы, как наша, только коридор большой. Захожу, значит, а из коридора тётку Лизу не вижу, хотя точно знаю, что дома она. Стою, значит, я в коридоре, а из комнаты выходит Алексей Иваныч – и ко мне…
Виктор замолкает и погружается в себя.
- Дальше-то что? – выждав некоторое время, вопрошает мать, стараясь вывести сына из задумчивости.
- Дальше-то… – словно придя в себя, повторяет он. – А дальше Алексей Иваныч, вроде как, в комнату уходит, к тётке Лизе, и почему-то сердитый. Он же всю жизнь сердитый был, ты же помнишь…
Мать согласно кивает.
- Ну вот. Он уходит, а мы в коридоре с Иваном…
- Он-то откель взялся?
- Откель, откель… – без насмешки, мягко, даже ласково передразнивает её Виктор. – Не знаю откель. Ведь это же сон.
Иван – сын упомянутых тётки Лизы и Алексея Ивановича – приходился Виктору двоюродным братом, он погиб в автомобильной аварии.
- Что дальше-то? – уже не терпится узнать матери.
И вновь улыбка светится на лице Виктора.
- Выходим мы с Иваном на лестничную площадку, а у меня в руках откуда-то свиток. Оказывается, свиток этот я принёс…
Он вновь замолкает, но на этот раз мать не даёт сыну впасть в задумчивость:
- Что за свиток-то?
- Поминальный, кажется, – Виктор напрягает память. И уже уверенней: – Да, поминальный… Я свиток этот Ивану-то даю, чтобы он в церковь с ним пошёл, за упокой чтобы подать... я же не могу, ноги-то мои не ходят. Так вот, даю Ивану этот свиток. Он его стал смотреть, а там вместо имён фотографии. Да чёткие все такие. А свиток большой, как рулон, и длинный, если его раскручивать…
- Без имён, что ли? – переспрашивает непонятливая старушка.
- Я же сказал, вместо имён – фотографии: и тётки Лизы, и Алексей Иваныча, и Валентины… всех, в общем.
- Ну, ну…
- Что «ну-ну»?.. Иван вдруг как бросит это свиток, да как матюгнётся, да крепко так, мол, тебя ещё здесь не хватало, меня то есть… Я и проснулся.
- Свят, свят… – перекрестилась старушка. С полминуты посидела возле сына молча. Так же молча встала и, слегка ковыляя, вышла из комнаты.
В этот же четверг Виктор попросил мать обтереть его влажным полотенцем и достать чистую сорочку. А ещё попросил маленькую картонную иконку, что все эти годы пылилась на подоконнике в его комнате.
«В заштат никак собрался… сынок-то мой», – спокойно подумала старушка. Именно что спокойно, без вздохов, без охов и ахов, лишь с той глубинной печалью, с какой мать, пережившая своих детей, устаёт от земной жизни, стремясь поскорей в жизнь вечную, смиряясь с судьбой, покорно принимая всё, что уготовано.
Через несколько дней Виктор умер. А ещё через несколько дней пропала Чуня: выбежала во двор и не вернулась.