Хабибка вздохнул и пошёл в армию.
Из-за невысокого роста его определили в танковые войска и послали на Украину, в Днепропетровскую область.
Это было всё равно, как если бы его отправили к инопланетянам.
Хабибка походил на маленького, обожжённого солнцем старичка с грустными глазами. Из своего посёлка Бишты Бухарской области Узбекской ССР, он, сельский житель, никогда не выезжал. Он не летал на самолёте, не ездил на поезде и почти не знал русского языка. Он не понимал, зачем его привезли сюда, в этот украинский холодный лес. Танков с их грохочущими движками, с их оглушающими выстрелами он поначалу боялся так, что закрывал ладошками глаза и шептал молитвенно:
– Вой, худО… Боже мой…
Слышал ли бог мольбу маленького человека? Никто не знает. К нему обращается столько разных людей.
Хабибке оставалось одно – терпеть. Он старался добросовестно выполнять все приказы, команды, задания. Но окружающее не становилось понятнее. Хабибке было тревожно и тоскливо.
Однажды во сне ему приснилась лепёшка. Горячая, пухлая, с зёрнышками тмина в середине, с румяной корочкой по кругу. Она лежала в центре длинного стола в солдатской столовой. Хабибка, сидящий с краю, изо всех сил тянул к ней руку, но никак не мог достать. А когда уже почти дотронулся до неё кончиками пальцев, подошёл Чивчиян и сказал:
– Отставить! Сначала отожмись на турнике десять раз!..
Обидный был сон.
Чивчияна Хабибка боялся больше всего на свете.
Гамлет Чивчиян был одного с ним призыва. На гражданке занимался штангой, имел спортивный разряд, и его сразу же назначили спорторгом роты. Чивчиян свято верил в армейскую заповедь: «Не можешь – научим. Не хочешь – заставим». Её он внушал каждому. Но она не срабатывала в случае с маленьким, грустно улыбающимся Хабибкой. Когда Чивчиян заставлял его отжиматься на перекладине, закреплённой в проходе спального отсека роты, Хабибка висел на ней несколько секунд, беспомощно дрыгал ножками и падал к сапогам спорторга. Гамлет закатывал глаза и обречённо махал рукой.
Всё круто изменилось в один день.
Как-то самый угрюмый из их призыва Петро Неделько сделал десять отжиманий и подошел к кровати, у которой стоял Хабибка.
– Опять сачкуешь, беляш? – сказал он и поддал Хабибке ладонью по затылку.
Не успела пилотка Хабибки упасть на отполированный мастикой пол, как Неделько почувствовал себя висящим в воздухе.
– Ещё раз тронешь его или скажешь что-нибудь плохое, прибью, мамой клянусь.
Когда ноги Неделько снова коснулись пола, он обернулся и увидел перед собой Чивчияна.
– Все слышали? – громко спросил спорторг.
Секрет резкой перемены в отношении Чивчияна к Каюмову был в том, что Гамлет заметил, как ловко и грамотно Хабибка обрезает разросшуюся, запущенную лозу винограда возле входа в казарму. Он подошёл к нему, стал задавать вопросы. И оказалось, что живущий в Бухарской области отец Хабибки и отец Гамлета, живущий в Армении, в районе Котайка, занимаются одним делом – виноградарством.
Они азартно говорили про сорта винограда, про спирт коньячный и технический - про всё, что слышали и знали от своих отцов. И стали с этого дня друзьями не разлей вода.
Жизнь Хабибки круто изменилась.
Всякий раз, видя своего спасителя, он светился, как лампочка-двухсотваттка, висящая во дворе его родного дома. Хабибка обрел уверенность. Перестал стесняться говорить по-русски. Фамилию Гамлета он так и не научился выговаривать правильно и звал его ласково Чифчик. Это кличка приклеилась к спорторгу сразу и намертво. Во время занятий Гамлета с молодняком в спортзале или в казарме Хабибка устраивался поближе к турнику и подбадривал висящих на нём ребят:
– Чифчик родина любить научит! Он тибе чемпион мира сделит!
Прошёл год их службы.
В роте появился ещё один узбек, Фазыл Туляходжаев.
Шустрый, сыплющий анекдотами парень, продавец секции радиотоваров ташкентского ЦУМа, он быстро стал своим в роте. Когда танкисты вспоминали родные города, Фазыл ревниво следил, чтобы о Ташкенте не говорили снисходительно.
– У вас там как, на ишаках по городу ездят? – с ухмылкой спрашивал Неделько.
– Ишаки?! У нас метро строят! У вас метро есть? То-то!.. Вот тебе и «да ну»!.. Бананы гну… У нас на каждой улице машин больше, чем во всём твоём Нежине!
Через полгода во вторую танковую роту привезли очередное пополнение.
На первом построении новичков, прибывших из учебки, старшина Литовченко зачитывал их фамилии.
- Шумилов Сергей, Ташкент, - старшина поднял голову. - Хлопец Шумилов, а ты по-русски как? Нормально? А то у нас тут есть, понимаешь, один боец, Каюмов...
Хлопец ответил, что такие слова, как «вольно» и «отбой», понимает очень хорошо.
- Это шо у нас, шутка такая? – с улыбкой уточнил старшина. - Ну-ну, пошуткуй…
Хабибка подошел к Шумилову, познакомился с ним и повел его в столовую. Там, повар принес ему с кухни кусок жареного хека, хлеб с маслом и кружку остывшего чая.
Сергея скоро прозвали профессором: он любил читать книги.
Когда в роте узнали, что Шумилов попал наводчиком в экипаж Неделько, все сочувственно покачали головами: пропал профессор! И, действительно, доставалось Сергею от своего дембеля-механика по полной.
Однажды вечером, когда рота пошла в столовую, Неделько прикинулся больным и остался в казарме. Крикнул вдогонку Шумилову:
– Слышь, чурка! Притащишь пожрать.
Сергей принес ему ужин. Петро поковырялся ложкой в миске и вдруг с криком «холодный, сука!» запустил ею в Шумилова.
Сергей успел увернуться. В следующий миг он сбросил дембеля с койки, стал бить его кулаками, ногами. Перепуганный дневальный кинулся расцеплять их. Шумилов вырвался. Выбежал из казармы.
Он понимал, что подписал себе приговор.
В двенадцатом часу ночи его нашел на угольном складе Фазыл.
Сергей сидел на вершине огромной горы черных брикетов, почти у самой шиферной крыши – выдохшийся, опустошенный.
Фазыл рассказал ему, как дембеля вернулись с ужина. Как хватились его перед отбоем. Как вытряхивали из дневального правду. Как вся рота прочёсывала полк и поселок. Как были слышны визг и крики Неделько: дембеля били его в «красном уголке».
Став дембелем, Хабибка старался быть строгим, но это у него не очень-то получалось. Самое суровое задание, которое он давал молодым, было:
– Поставь мой шинель на вешалка!
Петро Неделько злился:
– Че ты с ними нянчишься?! Их гонять надо, псов! И пендалей им давать! Лопух…
– Зачем ты борзый? – спрашивал Каюмов. – Не нада быть борзый. Хабибка не борзый. И его все уважаит.
Иногда Хабибка и Чифчик брали у старшины увольнительные и шли отдохнуть в село Вольное.
– О! Пошли в загул, дегустаторы, – улыбаясь, говорили им в след служивые.
Все знали, что вечером Чифчик принесёт бесчувственного Хабибку на плече, придерживая его одной рукой, как игрушечного солдатика в игрушечной шинели. При этом шапка на Хабибке будет с опущенными ушами и завязана: чтобы не слетела, не потерялась. Чифчик осторожно положит Хабибку на кровать и в который раз объяснит всем:
– Он пить не умеет. А обижать меня не хочет, уважает: взял и выпил стакан красного. Ну, и всё. Какой человек, а?! Мамой клянусь, настоящий друг!
Как-то осенью Чифчик был в наряде, и Хабибка пошёл в село один: узнал, что в магазин привезли импортные мужские сорочки и захотел сделать отцу подарок.
Он ушёл утром, а вернулся ближе к обеду. Когда стал считать сдачу в казарме, оказалось, что не хватает восьми рублей. Его окружили. Кто-то вспомнил, что в том магазине обсчитывали уже. Но чтобы вот так нагло, сразу на восемь рублей…
– Я ж говорю – лопух, – сплюнул презрительно Неделько.
Фазыл посмотрел на него. Выругался по-узбекски и пошёл в каптёрку.
Вернулся он минут через пять с увольнительной для себя и Шумилова и с чем-то, завёрнутым в газету. Сказал Сергею:
– Пошли, Профессор!
По дороге обсудили, как будут действовать.
В селе зашли к знакомому прапорщику: попросили одолжить на полчаса початую канистру с бензином.
Возле магазина Сергей встал за отворённой дверью с канистрой. Фазыл развернул газету. В ней была пустая кобура. Он смял газету, засунул её в кобуру и, пристегнув эту имитацию оружия к ремню, зашёл в помещение.
Старушка с авоськой расплачивалась с продавцом за свечи. Фазыл дождался, когда она выйдет. Только тогда сказал толстому мужчине за прилавком:
– Мужик, ты обсчитал нашего друга на восемь рублей. Верни по-хорошему. И никакого базара не будет.
– Чего?! Ах ты, чурка! – попёр на него толстяк.
Фазыл схватился за кобуру, расстегнул её, крикнул:
– Стоять!.. Серёга, заходи!
Сергей зашёл и стал молча поливать из канистры деревянный пол вдоль стены у окна. Резко запахло бензином.
Продавец побледнел.
– Э… Ты чего? Ты что делаешь?!
Сергей, продолжая выливать топливо на пол, буднично, спокойно сказал:
– У нас, чурок, есть обычай: там, где наших друзей обижают, мы разжигаем костёр.
Толстяк дрожащей рукой открыл кассу, достал из неё десятку.
– Всё, всё! Хлопцы! Не надо! Ошибся! Вот, возьми…
Фазыл положил десятку в карман. Отсчитал два рубля мелочью. Высыпал монеты на прилавок. Одна из них покатилась и упала на пол. Продавец вздрогнул так, словно рядом что-то взорвалось.
– Сдача, – сказал Фазыл. – Мы не шакалы. А если ты, шакал, вздумаешь настучать, тебе в окно гранату кинут. Всё понял?
Продавец закивал, замахал руками.
Фазыл и Сергей не оглядываясь вышли из магазина. Обоим казалось, что сердца их колотятся, как танковые движки на пределе. Через некоторое время Фазыл усмехнулся и выдохнул с облегчением.
– Вернёшься в Ташкент, Серёга, заходи ко мне в ЦУМ. Я тебя таким транзистором со склада отоварю! Будешь «Червону руту» слушать, службу вспоминать.
На следующий день в батальон из Днепропетровска приехал командир полка подполковник Зайцев. Проходя мимо старой деревянной казармы второй роты, он увидел ухоженный цветник у входа, аккуратно подстриженные кусты зеленой изгороди. Курилка превратилась в уютную беседку, обвитую виноградной лозой.
– Смирно! – истошно крикнул старшина, выбегая из казармы.
Отдыхавшие в курилке танкисты вскочили со скамеек и вытянулись в струнку.
– Вольно, – махнул рукой Зайцев, – это кто ж тут у вас такую кучерявую красоту навел?
– Рядовой Каюмов, товарищ подполковник! – уныло выкрикнул старшина.
– Рядовой Каюмов! – командир полка поискал глазами Хабибку. – За приведение в образцовый порядок территории вокруг ротной казармы и рассады всей этой… хреновины от имени командования награждаю вас десятидневным отпуском на родину!
У Хабибки перехватило дыхание.
Зайцев выждал несколько секунд, а потом спросил, улыбаясь:
– Вы кому служите, Каюмов?
Чифчик, стоявший позади Хабибки, что-то шепнул ему.
– Служу Советский Союз! – крикнул обалдевший Хабибка.
– Служи, танкист, – сказал подполковник. – И всю территорию батальона причеши мне таким же макаром, как вот здесь. Ясно?
– Так точный! – выпалил танкист-садовник.
Из отпуска Хабибка вернулся с целым чемоданом сухофруктов, хурмы, гранатов, брикетов сушёной дыни. Даже специи привёз: пообещал сделать плов перед уходом на дембель.
А через месяц…
Через месяц Шумилов пошёл на почту в село. Среди писем и денежных переводов была телеграмму, которая обожгла ему руку. В ней сообщалось о смерти отца Хабибки.
Сергей сломя голову побежал в батальон.
«Только бы ротный был в казарме… Только бы не столкнуться с Хабибкой, – бормотал он, тяжело дыша, – только бы не столкнуться».
Он знал, что мусульмане хоронят покойников в тот же день, до захода солнца. И решил, что сообщать об этом начальникам не стоит: вдруг они посчитают, что отпускать Хабибку на похороны нет смысла?
Придя в казарму, он разыскал Фазыла. Сказал ему о телеграмме. Тот помотал головой. Перечитал два раза телеграмму. Согласился с Сергеем: не надо ничего говорить про мусульманские похороны.
К ужину все, кроме Хабибки, знали о печальной новости: он всё это время поливал кусты роз перед батальонным клубом и следил за тем, как два молодых танкиста пропалывают цветник.
Люди во второй роте сосредоточенно занимались каждый своим делом.
Ротный звонил в полк по поводу билета на самолёт.
Каптёр Рыбка бегал в село за водкой.
Чифчик нёс из буфета закуску.
Комсорг роты сержант Сапета собирал деньги. Сбрасывались, кто сколько может: по рублю, по трёшке, по полтиннику.
Когда Сапета подошел к Чифчику, тот протянул ему три десятки.
– Так тут же много, – удивился сержант.
– Слушай, Сапета, – поморщился Чифчик, – ты что, точно знаешь, сколько стоит отец? Я собирал деньги на шаль маме. Она не обидится, если я ей привезу платок, а не шаль. Она же не шаль ждёт. Она меня ждёт, да?
– Да, – согласился Сапета.
– Деньги – пыль,– Чифчик постучал ребром ладони по тумбочке.
– Пыль, – снова согласился Сапета, – а вот Неделько не дал ничего. Говорит, нету.
– Гандон, – кивнул Чифчик.
Подошел каптер Рыбка.
– Чифчик, а сколько людей будет?
– Ну, считай: нас, дембелей, восемь человек, старшина и ещё два узбека, земляки Хабибкины – Фазыл и профессор этот, как его?
– Шумилов. Понял. Значит одиннадцать. А почему вас восемь?
– Этим говнюком, Неделько, чтоб вообще близко не пахло!
Когда Хабибка вошел в каптёрку, то увидел, что посредине её стоят пять табуреток, накрытые простынёй, как скатертью. Увидел тарелки с закуской, хлеб, кружки. Вокруг этого странного стола сидели дембеля, старшина, Фазыл и Шумилов.
Все молчали.
Пахло гуталином, потом, стираным бельём и жареной рыбой.
Фазыл тихо пригласил Хабибку сесть рядом с ним.
Хабибка вертел головой, ждал, когда скажут, по какому поводу их собрали. Даже улыбнулся пару раз.
Встал старшина.
Расстегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки у горла. Кашлянул.
– Такой день у нас сегодня, понимаешь… Телеграмма пришла, хлопцы. Хабибу Каюмову пришла.
Старшина достал из кармана гимнастёрки сложенный бланк телеграммы.
– Вот. Тут пишут, Хабиб, шо у твоего отца был сердечный приступ. И шо он, понимаешь, умер.
Старшина кашлянул. Передал сидящему рядом Примаку телеграмму.
Тот осторожно взял её. Так же осторожно передал дальше. И скоро она оказалась в руках у Хабибки.
Его голос прозвучал в полной тишине.
– Зачем умер? Я дома был. Он там тоже был.
Фазыл что-то тихо сказал Хабибке по-узбекски.
Тот закрыл своими маленькими ладошками лицо. Стал раскачиваться и шептать:
– Ота… Отаджон… Вой, худО…
Старшина достал из-за занавески, за которой висели шинели, бутылку водки. Передал её Чифчику.
В каптёрке было слышно только всхлипывание Хабибки и бульканье наливаемой в кружки водки.
И опять зазвучал голос старшины Литовченко.
– Хабиб… Ты, главное, крепись, хлопец. Ты матери, младшим своим ещё нужен. Давай тату твоего помянем. Светлая ему, понимаешь, память.
Все встали. Выпили не чокаясь. Сели.
– Хабиб, Фазыл, а вы что? – спросил Сапета.
Все посмотрели в их сторону и увидели, что водка у обоих не тронута. А Шумилов держит кружку в руке, словно не знает, что с ней делать.
Фазыл, осторожно подбирая слова, попытался объяснить:
– Да у нас это… Обычай такой, – он виновато обвёл взглядом стол, – ну, нельзя на поминках спиртное пить…
Возникло неловкое молчание.
Шумилов поставил кружку.
– Мы же, понимаешь, не знали, – растерянно сказал старшина, – раз вам нельзя, то и мы, наверное…
Когда Хабибка, понял, о чём идёт речь, встал с табуретки и испугано замахал руками:
– Нет, старшина, нет! Вы все пить надо! Вы мой отец уважал. Я тоже ваш закон уважал.
– Конечно, старшина, какой разговор, – развёл руками Фазыл, – тут всё от души. Конечно, помяните отца… А мы... А за нас, узбеков, пусть Шумилов выпьет, ему можно.
За столом сдержанно улыбнулись.
Хабибка глубоко вздохнул.
– Давай, Шумилов. Пей за мой отец. Все надо пить. Все мой друзья, мой братишка.
– Ну, добре, – сказал старшина, – вы тогда хоть порубайте, чи шо. Ты же, Хабиб, завтра весь день в дороге, понимаешь.
Все одобрительно загудели: поддержали старшину. Стали передвигать закуску поближе к Хабибке.
Напряжение спало. Главное было сказано.
Хабибка смотрел на товарищей. Кивал. По щекам текли слёзы.
– А где Петро Неделька? – спросил он вдруг.
– Да ну его… Может, не надо, а? – обратился ко всем Сапета.
Жующие согласно закивали.
– Зачем так? Он вместе служить пришёл, – сказал Хабибка, – пусть тоже мой отец помнит.
Старшина нехотя дал знак Рыбке. Тот пошёл за Неделько.
Чтобы Хабибка хоть немного отвлекся, успокоился, его спрашивали о дороге домой, о семье. Он стал что-то отвечать и отвлекся немного.
– Чифчик, налей водка, - снова вспомнил про русский обычай Хабибка, – пусть все здоровье свой отец выпиваит.
Старшина достал ещё одну бутылку. Налили в кружки водку.
В это время открылась дверь и вошёл Рыбка с табуреткой. За ним невысокий крепыш Неделько. Не поднимая своих желчно-желтых волчьих глаз, он шарил ими с опаской по полу. Словно опасался, что из-под стеллажей кто-то может внезапно выскочить и вцепиться ему в ноги.
– Петро, выпей за мой отец, - сказал Хабибка, – телеграмма пришёл, что его сердце болел и он совсем умер.
У Хабибка снова потекли слёзы.
Фазыл протянул Неделько кружку. Тот сделал глоток. В это время Сапета произнес:
- Теперь вот за всех отцов пьем…
Неделько поперхнулся. Прыснул водкой. Поставил кружку на стол.
– Ты чего? – удивился Сапета. – За своего отца не хочешь выпить?
Неделько побагровел.
– Да пошел он… Я б его…
Он вдруг затрясся и выскочил из каптёрки.
– Зачем он так? – удивлённо спросил Хабибка.
– Хлопцы, – сказал старшина Литовченко, – отцы у всех – яки есть. Треба выпить за то, шоб вы сами, понимаешь, стали такими отцами... ну… шоб за вас хотелось бы выпить.
Все одобрительно поддакнули ему.
Хабибка устал. От нервного напряжения он обессилел, расслабился, сник. Старшина посмотрел на часы. Незаметно подал знак, и все стали потихоньку вставать со своих мест. Подходя по очереди к Хабибке, каждый обнимал его или жал ему руку, говорил что-то.
Ночью после отбоя Чифчик маялся в спортзале.
Он то подходил к штанге и отжимал её по нескольку раз, то перетаскивал зачем-то волоком гимнастического коня из одного угла зала в другой. Время от времени подходил к окну, всматривался в темноту и снова видел силуэты сидящих в беседке Хабибки и Фазыла.
Наконец он не выдержал, пошел в беседку.
– Слушай, поспи немного, а? – сказал он Хабибке, – завтра целый день в дороге.
– Нет, Чифчик. Хабибка отец думать будет… Твой отец сколько лет? Сорок три… Пусть сто лет будет. Пусть мы хороший отец будет. Старшина сказал.
Чифчик посидел ещё немного. Помолчал. Посмотрел в сторону спортзала и увидел, что в нём кто-то выключил электричество. Встал и снова пошел туда.
С правой стороны зала в окна проникал слабый свет от фонаря на столбе.
То, что Чифчик разглядел в полутьме под турником, заставило его оскалиться и огромными прыжками рвануть к нему.
Он схватил за пояс человека, стоявшего на табуретке, и швырнул его на маты. Человек этот хотел вскочить, но Чифчик снова повалил его и схватил за руки, не давая подняться.
Оба тяжело дышали. Смотрели в одну точку: на верёвку с петлёй, привязанную к перекладине.
– Не хочу… не буду, – прохрипел Неделько.
– Будешь, – прорычал Чифчик.
– Пошёл ты!.. Не буду, не буду! – истерично завизжал Неделько, мотая головой.
– Будешь, – снова прорычал Чифчик, – тебе мало того, что натворил? Мать хочешь убить?! Ты злой! Злой, как пёс! На всех... На себя уже разозлись!
На последних словах он так тряхнул Неделько, что тот замер, обмяк, перестал мотать головой. Зажмурил глаза.
Прошло какое-то время. Неделько попросил тихо:
– Не говори никому.
– Ладно, – ответил Чифчик, – кому надо, тот знает.
Неделько повернул голову. Спросил серьёзно, с испугом.
– Кто?
Чифчик разжал руки. Поднялся.
Не оглядываясь, подошёл к табуретке. Встал на неё. Стал развязывать верёвку.
– Иди спать, Неделько.
Неделько сел. Обвел взглядом полутёмный зал: так, словно впервые в жизни видел его. Медленно встал. Пошел к выходу.
Чифчик проверил крепление турника. Чуть не выдернул из половой доски металлическую пластину с шурупами.
Подошёл к окну. Увидел, что к Хабибке и Фазылу подсел ещё кто-то. Третий человек закурил сигарету, сделал затяжку, и лицо его осветилось. Это был Шумилов.
2012