Иисус был кривой. Точнее, глаза у него были зрячие, но как-то один ниже другого и существенно уже, от этого казалось, что он ехидно кривится на любой посторонний взгляд. В руках Иисус держал развернутой странную толстую книгу, на одном листе которой было написано «Библия», а на другом — «Закон», ниже шли римские цифры, непонятно к чему относящиеся в середине текста. Смотрел Иисус с загрунтованной картонки формата а-четыре, за спиной у него стояла радуга, почему-то не содержащая синего спектра.
— Джон, это чье?
Василий Данилыч кивком указал на Иисуса. Дворник, отпиравший свою каморку в цокольном этаже пролетом ниже, посмотрел в указанном направлении и развел руками — не знаю. При этом выражение лица у него стало совершенно как у Иисуса. Василий Данилыч знал, что спрашивать остальное бесполезно, даже если Анварджон знает, но не хочет говорить — ни за что не скажет.
— И так в парадной целый иконостас, ладно Николая Чудотворца ты повесил, он хоть в рамке, хотя тоже — зачем?
— Нельзя выбрасывать, — Анварджон показал зубы, похожие на молочную кукурузу в початке — круглые, плотно сидящие, и нырнул в кладовку за тележкой, с которой он собирал по двору мусор. — Плохо выбрасывать.
— Да ведь это не икона, — снисходительно объяснил ему Василий Данилыч. — Просто репродукция. Как в журналах печатают репродукции картин. Саврасова там или Шишкина. Настоящие картины в музеях висят.
Анварджон выволок свою телегу, состоявшую из рамы с колесами от детской коляски, на которой была прикручена шурупами детская же ванночка, вынес метлу и начал запирать кладовку, все так же улыбаясь во весь рот. Василий Данилович продолжал стоять, точно ему был нужен ответ дворника.
— Старый совсем, — наконец сказал Анварджон, кивая на Николая Чудотворца. — На деда похож. Его кто-то в коробку для газет положил. Я повесил. Деду в следующем году сто лет будет. Весной поеду к нему. Отпуск.
— А это зачем? — Василий Данилыч снова кивнул на кривого Иисуса. — Черт знает что такое.
Анварджон, исчерпав свой лимит на пространные объяснения, виновато обошел Василия Данилыча боком и покатил свою телегу на улицу. Дверь запищала магнитным замком, открылась, закрылась. Василий Данилыч еще раз посмотрел на Иисуса поближе — гуашь, что ли? Похоже на то. Или маркеры цветные. Ребенок, наверное, рисовал в школе на уроке этого, как его, религиозного воспитания. Лепят кто во что горазд, детям же не объясняют, что Христа можно изображать только получившим благословение иконописцам. Как раньше на Ленина разрешение нужно было получать, да и давали его только настоящим художникам, остальным могли дать только срок за карикатуру на вождя. А теперь что, демократия.
В остальном к подъезду у Василия Данилыча претензий не было, даже наоборот. Коробку под бесплатные газеты Джон пристроил, раньше народ эти бесплатные газеты из почтовых ящиков на подоконнике оставлял или вообще бросал на пол. Сейчас все складывают в коробку, а Джон в макулатуру сдает. Или вот зеркало повесил, пусть кем-то и выброшенное, но все-таки удобно, что перед самым выходом можно себя еще раз окинуть взглядом. Термометр прибил в простенке, на новый год перила обматывает гирляндой мигающей, детям нравится. Санки можно оставлять. Но кривой Иисус — перебор.
Василий Данилыч подошел к стене, встал на цыпочки, поднял руку, чтобы снять мазню со стенки и охнул — резкая боль в груди заставила его попятиться. Забыл, что врач не разрешил такие движения. Пришлось сбить рисунок палкой, которой обычно подпирали дверь, когда привозили мебель. Картонка упала в руки, немного сыпанула белой высохшей краской, но в целом была безопасна для последнего приличного пальто.
Поднявшись на свой второй этаж, Василий Данилыч поискал глазами, во что бы завернуть позорище, и не придумал — газеты из ящика он тоже не брал, подстелить было нечего. Пришлось так нести в мусорное ведро и совать вдоль стенки. Он все равно собирался мусор выносить, сейчас накроет чем-нибудь, чтобы Джон не увидел, и выбросит. Мусор и мусор.
Василий Данилыч прикрыл картонку краем пакета, взялся за ведерную ручку, в прихожей автоматически пошарил на полке, куда клал ключи. Рука нащупала только пустоту. Он поставил ведро, раздвинул коробки (одну с перчатками, другую с шарфами), добрался до самой стенки, потом опустил голову вниз, где стояла обувь — ключей не было.
— Так. — сказал он себе. — Дверь я открыл, значит, на улице не потерял. Не раздевался, значит…
Не договорив, он похлопал себя по карманам, потом засунул туда руки, но нашел только носовой платок и старую маску, оставшуюся со времен ковида. Ключей по-прежнему не было. Отпихнув ведро, он еще раз обшарил всю прихожую, потом кухню, и даже тумбу, в которую лазил за ведром, но нигде не обрел желаемого. Давление подпрыгнуло и забило в ушах тревожным боем. Василий Данилович вернулся к дверям, открыл их и посмотрел на замок снаружи — вдруг забыл вытащить? Но накладка замка зияла скважиной, лишенной каких бы то ни было признаков ключей. В комнату он не заходил, кухня маленькая, да и был он в ней всего несколько минут. Может, в ведро упали, когда он эту картонку засовывал?
Наплевав на чистоту шахматной плитки в прихожей, Василий Данилович вытряхнул мусор прямо на пол, очистки картофеля, морковный жмых от самодельного сока, пустые таблеточные блистеры, упаковки от масла и молока, обертки конфет, просроченный творог… Ключи не нашлись.
Значит, все-таки оставил снаружи в замке. Пока хватился, кто-то, проходя по лестнице, их выдернул. Не жильцы, те порядочные люди, но какой-нибудь доставщик пиццы или кошачьего корма. Теперь дождется, пока Василий Данилыч уйдет на работу, и придет посмотреть, чем тут поживиться. Да не один, а с дружками. А у Василия Даниловича ценностей нет, только вот недописанные мемуары о приватизации завода в девяностые, вся правда как есть, но разве же ворам это понятно? Они пока искать будут, все тут разгромят и вверх дном перевернут, испортят и поломают. Телевизор вынесут, микроволновку, пылесос тоже. А то еще, говорят, и плиту уволочь могут или стиральную машину. Надо срочно звонить, вызывать мастера, замки менять, а денег только до следующей пенсии осталось. Впритык. У сына ипотека, у соседей он сроду не занимал, даже не знает, к кому можно. Кредитную карту не оформил, когда предлагали, а теперь и из квартиры не уйдешь. Да еще какие проценты по ней заплатишь, может, пенсии не хватит, будет до конца жизни одно проценты платить и умрешь должником. И неясно, обойдется ли дело только замком или всю дверь менять придется, говорят, иногда бывает что-то такое, что замок не вынуть. А пока карту оформишь, пока слесаря из ЖЭКа дождешься, пока замок новый придут поставить — проем занавеской закроют и спи в прихожей, карауль. Так и раскладушки нет...
От воображаемого вида разоренного дома, оскверненного чужими сапогами, грядущей нищетой и долгами, Василий Данилович сполз по стенке, слабо дыша. Боль вцепилась в грудь когтями и хлопала крыльями, злобно клекоча. Валидол в кармане был, но сегодня последнюю таблетку съел в магазине, когда понервничал. Увидел, сколько теперь мясо стоит, уму непостижимо.
Телефон… Надо мастера…
Он попытался переместить руку к карману, но боль стала такой невыносимой, что он отказался от этой идеи. Сначала надо чтобы отпустило за грудиной, а то и вправду…
На лестнице тоже было глухо, рабочий день в разгаре, это он с суток. Джон гребет листья у гаражей, не услышит, да и воздух набрать в легкие надо, а ему не вздохнуть даже. Картонка с Иисусом смотрела на его мучения с картофельной кожурой на шее, точно удав ее обвил.
— Из-за тебя все, — горько прошептал Василий Данилыч. — Опиум ты для народа. Был бы настоящим богом, вернул бы мне ключи, спас бы меня. А вы обманщики все, что ты, что коммунисты твои.
Входная дверь на пружине оглушительно хлопнула, стены старого дома вздрогнули и прямо к ногам Василия Данилыча упали ключи. Кроме как с полки, на которой они обычно лежали, падать им было неоткуда, но полку эту Василий Данилович минуту назад обшарил всю. Даже коробки снял, чтобы щель у стены посмотреть. Но ключи лежали, поблескивали, длинный и короткий. Матово отсвечивал бочонок-брелок со счастливым числом семь, как в лото. Топорик. Василий Данилович скособочился и подхватил их с пола, прижал к себе. Дышать стало легче и боль прошла, может быть потому, что кредитная карта с процентами больше не угрожала его рассчитанному до копейки бюджету.
Цепляясь за стену, он поднялся, принес из кухни веник и совок, убрал мусор и ссыпал в ведро. С картонки тоже скинул очистки, покрутил ее в руках. Иисус ехидно смотрел на него своими разными глазами, точно подмигивал. Ключи, наверное, все-таки в щель завалились, а от сотрясения упали. Элементарная физика. Василий Данилович вышел на площадку, надежно закрыл дверь, спустился вниз, и, почему-то воровато оглянувшись, быстро поставил картонку на место.
Как ничего и не было.