ПРОРЫВ
Продолжение кризиса среднего возраста часто происходит в старости. После того как волна безумного желания удержать молодость прокатывается по гениталиям, сердцу и голове сорокалетних людей, она ударяется о каменистый берег шестидесятилетия и шуршит увлекаемыми назад, в море желаний, камушками и ракушками привязанности к удовольствиям. Недостатки большинства старых людей становятся гораздо отчётливее и выступают как скулы под обвисшей кожей щёк. Многие старики становятся с годами всё более жадными к деньгам и пище, всё глупее демонстрируют своё самодовольство и всё раздражённее реагируют на окружающих.
Отлив жизненной силы делает тела старых людей слабее, а ум – печальнее. Однако тем старикам, которые цепляются за чувственные утехи молодости, отлив жизненных сил напоминает пору их прилива. Они вспоминают те состояния, при которых волна желаний проходила через их ещё крепкие тела. Это явление напоминает обманчивую осеннюю пору бабьего лета. Очарованные воспоминаниями, старики и старухи размышляют о своей половой привлекательности, влиянии на окружающих людей и возможностях покутить. При этом всём они чувствуют непонятную для них неприятную скованность и пытаются совершить прорыв, цель которого – выйти за пределы своего возраста и телесных сил.
Ледорубы сломали пустой горизонт,
Ожидая найти волшебство
В холодной безжизненной тиши.
Но на мёрзлой земле
Лишь кустарник, согнувшись, растёт,
И для тех, кто рождён здесь,
Доступны из пищи лишь мыши.
Тягостное и бредовое сознание не является исключительно уделом стариков, ищущих вторую молодость. Оно откровенно проявляется и у многих молодых людей. Поразительная готовность, с которой дети, подростки и молодые люди копируют пороки стариков из своих семей, объясняется вовсе не авторитетом стариков и любовью к ним юных поколений, а тем, что родившись, существа уже несут в себе образ собственной старости. И этот образ прекрасен или уродлив в зависимости от нравственных накоплений, сделанных родившимся существом в прошлых существованиях.
Моему подопечному было девяносто семь лет, но он перемещался самостоятельно и речь его была осмысленной и чёткой. Он нуждался в относительно небольшой помощи при купании и переодевании. При этом всём у старика было всё время плохое настроение. Он обосновывал своё плохое настроение тем, что не чувствовал облегчения после испражнения, хотя его стул был регулярным. Такое состояние вызывается напряжением толстого кишечника, которое создаёт устойчивый телесный дискомфорт. Познакомившись получше со своим подопечным, я пришёл к заключению, что напряжение кишечника старика вызвано давлением чувства неудовлетворённости, с которым он, судя по всему прожил всю свою жизнь. Он категорически не хотел замечать положительные стороны своего положения и самочувствия, хотя охотно сотрудничал со всеми специалистами, занимавшимися его лечением. Какое-то время наблюдая старика, я обнаружил, что его охотное сотрудничество имело скрытый мотив. После общения с каждым из своих лекарей он с некоторым торжеством отмечал, что ему ничего не помогает. Старик не был привязан к своей семье и не выражал радости от общения с вполне заботливыми сыном, невесткой и внуками. Скорее, он выражал недовольство тем, что они общаются с ним не так, как он хотел бы, при этом никак не определяя, что именно он хочет. Когда я задал ему вопрос о том, при каком положении дел он мог бы чувствовать себя удовлетворённым, он живо, как школьник, повторяющий таблицу умножения, выпалил: «Это было бы возможно, если бы я мог испражняться регулярно!». Он знал, что его крепость неприступна.
Недовольство старика вызвало увеличение внутреннего давления в его теле, которое вызвало хроническое напряжение кишечника. Сын старика, разумный и совестливый человек, пытался организовать для отца приятную и расслабляющую атмосферу, но наталкивался на полное безразличие и в конечном счёте пришёл в отчаяние. Он страдал хронической болезнью сердца и полагал, что не в силах выдерживать напряжение, исходящее от отца. По моим наблюдениям, болезнь сына старика была вызвана расстройством того же телесного ветра, что и напряжение толстого кишечника его отца. Этим телесным ветром является апана, ветер, управляющий процессом испражнения и выдохом.
Невзирая на то, что сын осуждал поведение отца и, видя его отрицательный пример, сознательно пытался адаптировать в своей жизни методики «позитивного мышления», он, как выяснилось в наших беседах, пытался этими самыми методиками достичь прорыва, положительного скачка в своём относительно стабилизировавшемся самочувствии. Желание прорыва лишь напрягало его силы и расшатывало телесное здоровье.
В комнате внука моего подопечного, школьника старшей школы, на незастеленной и смятой постели валялась грязная тарелка с остатками сладких кукурузных хлопьев, смешанных с молоком. «Он сейчас много учится» – сказал мой собеседник. И с досадой добавил: «Никак не могу убедить его не оставлять посуду и еду в комнате; тут и так спасения от муравьёв нет». Он боялся давить на своего сына, чтобы не мешать ему учиться; ведь без учёбы в жизни не продвинуться. Он не знал, что неуважение к месту обитания, выражаемое его сыном, является, пока ещё внешним, но уже расстройством апаны. Апана, отделяя внутренние экскременты, во внешнем аспекте отвечает за способность людей соблюдать правила общежития и общения, отбрасывая неприемлемые для других формы поведения. Также он не знал, но, возможно чувствовал, что своим неуважением сын выражает то самое желание прорыва в иную действительность, которое его отец и дед выражали своими болезнями.
Если в жизни человека нет целей, выходящих за пределы получения чувственных удовольствий, то даже если он сдержан, образован и приличен, то не может избежать неудовлетворённости своим существованием. Забота такого человека о других часто бесплодна, поскольку она подчиняется прихотям.
Последняя моя встреча с подопечным состоялась при его переезде в престижный дом престарелых. И старику и его детям идея переезда нравилась – им было лучше друг без друга. Этот дом престарелых был похож на старую европейскую гостиницу и старик с удовольствием оглядывал своё новое жилище. В комнату вошёл постоянно работающий здесь врач, в обязанности которого входил опрос нового постояльца. Это был очень полный мужчина лет пятидесяти. Он дружески и терпеливо выслушал все жалобы старика и ответил на вопросы его сына. Наконец, последний выразил свою озабоченность пристрастием отца к солёной пище. На это врач улыбнулся, встал со стула, и уже на ходу сказал: «Какие радости в жизни остаются у человека, когда он стареет? Карьера окончена, прежние развлечения становятся недоступны. В таком состоянии вкус пищи придаёт жизни хоть какой-то смысл. Ничего другого мы дать ему не можем!»
Так коротко и ясно он выразил философию жажды прорыва в лучшую действительность и её итог.