Звёздная система Мерак
Барышев оставил Грише много указаний. Точнее, рекомендаций. Не рекомендуется делать то, сё, быть там, сям, разговаривать с этими и теми. Очень много рекомендаций, причём составленных очень быстро, так и хочется сказать, три короба рекомендаций, набранных всего за пять минут. Тёмка усвоил какой-то метод быстропечатания? А самая главная рекомендация так и названа – «и главное, старайся ничему не удивляться».
Кармазин сидит и перебирает всё, чему можно было удивиться, но он не удивился. Хм…можно даже с начала начать с раннего, например вспомнить Арвина, который остался работать на Марсе. У него есть ноги, но он никогда не вышагивал. По нему казалось, что он относительно неторопливо плыл и летел. Может даже левитировал. Соседка Гриши, если вспомнить, как она появилась… Да она будто затекла в своё кресло! Ладно, можно ехать дальше. Таможенные, прочие дела… То, что их космоплан почти не развалился от вибрации? Хех, он выглядит надёжным, после того…тех тонких корыт, в которых работах Кармазин, вибрацией корпуса его не удивишь. Чему может удивиться человек, испытавший турбулентность в Юпитерских глубинах?! Стоп, или Юпитерианских… Короче ерунда, если без шуток, та психолог – Ханна, она увидела Гришу насквозь. Да, Кармазин думал, что она сука, даже мымра, но она поняла главное – если разум Гришеньки представить как замковые ворота, в них действительно ломились не один раз.
Они, кажется, остановились. Действительно остановились, и иллюминаторы закрываются плотными шторами. Но главное в другое – эти шторы для космоплана глубоко чуждые.
- Уважаемый, вопросик можно?
- Конечно. Что Вас интересует?
- Шторки, которые закрыли окошки, они будто не отсюда. Их, словно, недавно присобачили.
- Вы абсолютно правы. Шторы защитят ваши глаза и глаза бывших подданных императора. Для наших братьев и сестёр яркие вспышки света приносят изысканное удовольствие.
«Изысканное удовольствие», подумал Гриша. Тем временем, им принесли трапезу. Три тарелки и высокий, уже запотевший стакан с холодной газировкой. Кармазин вспомнил то, как встречал Новый год с Арвином, как тот съел целого осьминога. А здесь он вроде как уже порезаный. У него порезанный, а у соседки он вполне себе живой. Она берет в руки интересную двузубую вилку, берёт её так, будто это не вилка, рыболовный гарпун. Один удар и всё, нету осминожка. При этом что интересно – рыбак с гарпуном будет рассчитывать удар, На какие-то мгновения соседка Гриши показалась ему кошкой. Словной процесс убийства осьминога был ей интересен примерно так же, будто бы она с мышкой игралась. Но и рыбак, и кошка перед броском думают несколько секунд, а голубокожая соседка Гриши, кажется, рассчитала удар, ещё когда вилка была у неё в руке. А теперь? Она взяла, намотала ВСЕГО (примерно килограммового) осьминожка на вилочку….и проглотила его. За один раз. Причём, странное дело, это зрелище не было отвратительным. Почему? Потому, что она аккуратненько схватилась за него губами, а потом он разматывался в процессе проглатывания. Не мерзко-отвратительная картина, после которой хочется сказать «да что ж ты жрёшь то, как чушка?!».
Когда шторки поднялись, они оказались с совершенно другом мире, сразу стало как-то светло. Говоря скучно научным языком, источники света свет либо излучают, либо отражают, и планета под ними отражает много света. Она светло-жёлтая, а с большой высоты кажется почти белой. И не единого облачка. Они начинают снижаться, но пока ещё не понять, что там за рельеф и вообще что к чему.
Барышев недвусмысленно написал Кармазину – «Возрастные азадийцы могут быть душками, а могут быть говно-говном. Смотри не перепутай!». Соседка Кармазина вроде бы его не отшила, свою говнистость не продемонстрировала…
- Госпожа, позволите вопрос?
- Я слушаю.
- Вот интересно, вы смотрите на меня, на чужака. Который будет жить и работать на вашей планете. Это ж ваша автономия, как мне написали?
- Вы считаете, я раздумываю над этим? У меня есть общественно важная работа, почти все мои мысли о ней. Что же касается вас, я лишь однажды подумала, хватит ли вашего жизненного опыта, чтобы не оказаться в эпицентре нежелательного эпизода.
Сказала, как отрезала, Грижа, пережёвывая пряную морскую капусту едва не улыбался, думая как же по сути элегантно его послали нахер! Зато нутришко то её как вылезло. Завышенное чувство собственно важности. Кармазин почему-то вспомнил адмиралов на плацу, ему смешно, он едва сдерживается. В том, что он вспомнил, адмиралы громко кричали, говорили всякую ерунду, вроде «Запомните!!! Тута вам не это?! А то я вам щасс…». Строй слушал громкую адмиральскую тираду с сурьёзными видом и все внутри хихикали, думая «Ну чё ты нам сделаешь, болезный?! Ну что мы такого ещё не видели?». Эх, как всё было давно…
Поверхность планеты всё ближе, и смешки с лица Кармазина как сдуло. На ней нет ничего живого, только свет и пустота. Там пустыня. Пустыня ведь необязательно как Сахара, с необъятными барханами да дюнами. А ещё есть Гоби, Атакама, Мохаве, да Антарктида, в конце то концов. Да Кармазин сам, если уж на то пошло, вырос сам недалеко от пустыни. Тундра в полярную зиму, да в мороз градусов 45 убивает может не быстро, но настойчиво и решительно. А ему сказали, что здесь ему будет прямо полная противоположность. В одном она действительно есть – внизу сплошные горы. Вот это действительно удивительно – горы появляются на стыке тектонических плит, когда они друг на друга наезжают. А здесь?
- Уважаемый, можно ещё вопросик?
- Конечно, спрашивайте.
- Скажите, а ровные поверхности на поверхности есть?
- Примерно одна двадцать четвёртая часть. Из них не больше одной шестой пригодно для проживания.
Стюард забирает у них грязную посуду, а Кармазина после еды будто проснулись способности к расчетам в уме. Не больше одной 144-й части планеты пригодны для проживания. Если планета по площади как Земля, то три Египта, где можно жить – не так уж и мало. Впрочем, некоторая эйфория у Гриши начала уходить. Почему лишь шестая часть равнин пригодна для житья? Остальные что, как Тибет какой-нибудь? Стюард ушёл, гонять его стыдно, а спрашивать свою соседку Гриша не хочет. Кармазин вновь вспомнил рекомендации Барышева – ничему не удивляться. Можно, кстати, удивиться тому, что в кресла и столик не интегрирована никакая медиасистема. Не может пассажир взять и уткнуться в музыку, новости или киношку, если он не хочет ни с кем общаться или глазеть в иллюминатор.
«Развлеки себя сам», подумал Гришенька. Подумал, достал свой планшет из чехла натуральной кожи и немного растянул экран, почти как древние египтяне перед прочтением свитка. И так, на планете действительно есть города. И там, что характерно, отнюдь не холодно. В погодной сводке указана температура, скорость и направление ветра, но нигде нет влажности. Логично, ничего не скажешь, если никаких «источников влажности» на планете не наблюдается. Они всё ниже, сбрасывают скорость и Гриша вершинах гор видит странные объекты. Будто там, на вершинах, кто-то воткнул спички в горы, спички зажёг, и дождался пока те полностью не выгорят или…не расплавятся. На самом деле – Кармазин явно видит следы воздействия сверхвысоких температур. Не удивляйся, значит не удивляйся, и Гришенька отчётливо чувствует, что его прям таки тянет поспать. И он ничего не может с собой поделать. Под ними уже равнины, и проносящаяся поверхность так и наливает своим грузом глаза. Кармазин засыпает, и его память подсунет ему схожие воспоминания. Воспоминания пустоты и света.
***
Земля, Западная Сибирь за Северным полярным кругом
В экспрессе «Москва-Норильск»
13 июля 2317-го года, 15 лет тому назад
После Уренгоя поезд идёт до Норильска почти пустым. Народ спит, кто-то что-то ест, словом все ведут себя тихо. Кармазин, вжавшийся в своё кресло вагона туристического класса, смотрит на табло в другом конце вагона. Он знает, а не видит, что пониже есть большое клеймо ТВЗ, тверских вагонных мастеров. Это их детище получилось неудачным, но они не стали отпираться. Тверичи сказали, пусть эти ЭПЭ-670 отъездят своё, а там, не забывая сделанных ошибок, они сделают поезд получше. Чуть более быстрый, менее шумный, и не такой капризный в обслуживании. Здесь они сделали какое-то активное шумоподавление – внешние шумы в противофазе подаются вовнутрь и в вагонах должно быть тихо. В теории да, должно, но на практике звуковые излучатели глючат, и часто получается так, что лучше, чтобы их вообще не было. Ещё чаще они начинают что-то голосить, и пассажиров приходится пересаживать на резервный состав. Но этот конкретный состав обслужен как следует и под мерный шум линейных электродвигателей можно беззаботно спать. Что, кстати, многие делают.
На табло то 615 км/ч, то 618 км/ч. Поезд выходит на высокий мост над Енисеем. Действительно над, Енисеем, потому, что он однопролётный, и никаких мостовых опор в реке нет. Слева, севернее от них Дудинка. К ней подходит отдельная ветка пригородного сообщения, сейчас летом, ей часто пользуются те, кто ходят круизами по реке. Или те туристы, которые прошли водой от самого Байкала, а потом полетят топтать свои горные ботинки на Путорана. Скорость заметно снижается, ведь им осталось всего ничего – километров шестьдесят. Впрочем, какая ерунда 60 километров, по сравнению с уже проделанным путём. Кармазина выпустили в отпуск на Галапагосах. Сначала на армейских машинах до Сан-Кристобаль, потом на чём поприличнее до Мехико. Потом полёт через океан, и вот теперь Гриша в экспрессе, уже устав тыкать всем своё транспортное требование до места проведения отпуска. Хотя никакой отпуск он тут не проведёт.
Отец Кармазина развёлся с его матерью ещё восемь лет назад. Некоторое время прям пользовался успехом у женщин, особенно когда сбривал бороду, избавлялся от всех «ароматов франции» и становился красноречивым и обаятельным. Его запала хватило ненадолго, что-то глодало его изнутри, и он запил. Что называется, деньги есть – ума не надо, а Норильск, зараза, так и провоцирует или бухать или ширяться. Потом…одичал практически, и всё кончилось пьяной ссорой на лестничной площадке. Слово за слово и «фатер» Кармазина всадил кухонный нож в шею соседа. Потом жене и дочери, как свидетелям, ума то остановиться не хватило. Приговор суда вполне логичен – отец Гриши проведёт ещё 18 лет в заключении перед тем моментом, как вообще сможет заикнуться об условно-досрочном освобождении.
Поезд идёт совсем медленно среди пригородных платформ. Поезда, которые пойдут к Карскому Морю и до Хатанги по сути своей пригородные, с этой точки зрения Норильск иногда называют краем света. Крайней точкой, куда можно добраться с относительным комфортом. Вот и всё, остановка. Двери неслышно открываются и в вагон врывается холодный влажный воздух.
В городе не бывает тепла, бывает духота. Когда испарения озёр и болот заволакивают всё вокруг и в 22 градуса тепла чувствуешь себя хуже чем в 15. Кармазину такое уже знакомо, вся его служба в таких местах, где нет тепла, есть только духота. Молодняк под его командованием шутит, что их не отправят куда-нибудь в Скапа-Флоу и в Рейкьявик, где мерзко по-своему. Гриша вообще забыл, когда ему было тепло. Не от одежды или отопления, он забыл, когда шкурой чувствовал тёплый и сухой воздух. Не местную дрянь, когда точка росы больше 20-ти градусов, и непонятно, что же хуже.
Кармазин хочет хоть краем глаза увидеть РУАТ, свою, как он сам называет, Алма Матерь. От своего универа он уже отбился. Призванные четыре года назад вместе уже вернулись, втянулись в учебный процесс в новых группах. Нашли себе новых девчонок, потому что все старые их забыли и в свою очередь нашли себе новых парней. Гриша думает, зачем он припёрся сюда? Этот универ уже не его. Он учится на дистанте, уже сдал первую сессию и вскоре сдаст вторую. Ностальгический визит? В ностальгии хоть что-то приятное есть, а тут так, посмотреть на здание главного корпуса и понять, что это не его. Нет, приятного нет ничего, Гриша подходит к такси, которое может отвести его к некоторой определённости.
- В РОВД «Талнашки»
- Погнали.
Оно будет именно погнали. Вальковский тоннель – настоящая магистраль под городом со множеством вьездов и выездов. Буквально минуту и они уже под землёй, мчат хорошо за двести. Квартира Еранцевой на севере, в «Талнашках», относительно престижном северном пригороде. Там дорогие квартиры в высотных домах с видом на горнолыжную базу. И самое главное – где-нибудь с 15-го этажа появляется ощущение перспективы. Не те же ощущение, как у жильцов этажа третьего-четвёртого, которые семь месяцев в году видят снег высотой по шею. Каждый дом в «Талнашках» цепляется за образ снежной цитадели, где действительно серьёзные люди могут заниматься серьёзными делами. Света выросла там. Первые три класса на домашнем обучении, потом частная школа, родители боялись как огня отдать её в «общегражданский» коллектив. А теперь она заперлась где-то там, и Кармазин не может её видеть.
Магистраль заканчивается, толком не начавшись, и Гришу быстро высаживают у коренастого трёхэтажного здания, где он сможет задать вопросы. Правда, вопросы будут без ответов.
***
Участковый инспектор пьёт крепкий персидский чай с сахаром, будто он и сам перс. Пьёт, немного прищурившись, думая, что бы ему сказать в данной ситуации? С одной стороны, Кармазина он понимает. Понимает и чувствует – Гриша делает последнюю попытку достучаться до Светы. Почти для отбития номера – нет, значит нет, я же старался, правильно? Постарался, меня послали, а дальше чё – звиняйте.
С другой стороны, участковый работает на обитателей «Талнашек». Очень небедных обитателей. Они его выбрали, они платят ему солидное жалование, и более чем приличные премии, если он делает всё так, как они хотят. А они очень часто хотят, чтобы никакие лишние люди до них не доходили. Никакого человеческого подхода здесь не получится – если Гриша получит адрес Еранцевой, жильцы района выкинут участкового с волчьим билетом, и выберут нового. Ровно такого, который устраивает их.
- Нельзя, Григорий Алексеевич. Нельзя и всё тут. Понимаете?
- Понимаю? Но что можно то? Что можно сделать, чтобы не гневить ваших работодателей-избирателей? Может письмецо? А?
- Письмецо можно, только я ничего не гарантирую. Знаете же такое? «Ваше письмо доставлено. Данное сообщение не означает, что письмо было прочитано или понято адресатом».
В этот момент Кармазин хорошо понял, что всё. Света для него потеряна, но в самую первую очередь она потеряна сама и для себя. Письмо на трёх страницах участковый ей не покажет. Не от вредности – просто забудет и не покажет. У него своих проблем полно – буянящие квартиросъемщики, семейные разборки с рукоприкладством… А это? Да мало ли таких, которые чем-то тихо «закидываются» и никому не мешают? На таких люди его не ориентируют, так что… Так что Гришино письмо даже доставлено не будет. Кармазин вышел, поймал то же такси у парковочного кармана и скомандовал ехать до вокзала.
Таксист уже заезжает в тоннель и Кармазин понимает другую вещь. В Норильск он больше не вернётся. Экзамены можно сдать хоть у чёрта на рогах, и ни на какой церемонии получения диплома он быть не хочет. И дома у него здесь уже нет. Его мать не здесь, она далеко, и как отходит от наркоты вспоминает свои знания в области добычи карьерным способом. Военная машина «сепаратистов» работает на форсаже, и ей нужны миллионы тонн редких металлов. Отец? Отец и до тюрьмы писал или звонил Грише только тогда, когда ему что-то было нужно. Кармазин даже эксперименты ставил – сколько продержится «фатер», и после скольких вопросов будет его очередная просьба? После двух или после одного?
У Кармазина здесь дома нет. Ведь дом – не просто что-то в четырёх стенах, где тепло и уютно. У него и четырёх стен нет – всё, если так можно сказать, семейное богатство, родители разобрали. Квартира отца ушла с молотка, мать свою продала, что бы иметь хоть какой-то угол в том месте, где она живёт. Даже не так – чтобы внести первоначальный взнос за ипотеку за собственный угол в том месте, где она живёт. Как у Петренко, теперь флот – дом и семья Гриши. Их могут кидать из одного конца света в другой, после чего они привыкают, что вечер теперь утром…
- Вокзал, приехали.
- Приехали, за орехами…
Кармазин вспоминает свою выправку и идёт по пешеходной зоне Урванцевского Бульвара шагом настоящего молодого лейтенанта. Наверное он снова поедет в Норвегию, в Тронхейм. Там ему бесплатный концертный абонемент, как «защитнику», и Анне тоже найдёт для него время. Три года назад она сказала, что её работа ещё не окончена. Она вообще никогда не будет окончена даже в том случае, если Кармазин поселится в идиллическом месте с такой же идиллически любящей его семьёй. Раз так?
Вот он и вокзал, «Заполярная дирекция МПС. Станция «Норильск - Пассажирский». Кармазин прошёл зал ожидания, не снижая хода, он уже вышел на открытые перроны и надо же, он видит уже подающийся на посадку поезд. Экспресс «Мангазея» Норильск-Москва. Гриша как-то вошёл в вагон, у него как-то списались деньги с банковского счёта. У него такое ощущение, что всё у него происходит через как-то, через одно место. Интересно подумал он, поезд обслужили в моторвагонном депо ровно за то время, пока он сделал все свои дела. Пять минут на посадку, они тронулись, и всё. Как справа от них остался музей Норильской железной дороги, то всё, ограничения скорости совсем другие, и машинист в головном вагоне, можно сказать, втопил как следует. В окне всё замелькало, и Гриша понял - Норильск из своей жизни ему придётся вычеркнуть или даже вырезать. И Свету, увы, наверное, тоже...
***
Планета Кадулл, наши дни
На рулёжных дорожках космопорта Режистан-Радани
Кармазин проснулся после трёх, если не четырёх часов сна, и быстро понял – они стоят здесь уже долго. Тут и гением не надо быть, если гигантскую машину видно изо всех иллюминаторов левого борта, которая перегородила все рулёжки и подъезды к терминалу. Огромный, переливающийся серебром военный транспорт, говоря военным языком совершает погрузочно-разгрузочные операции. Причём, своим намётанным и опытным глазом Гриша понимает – происходит погрузка устаревшего барахла, и выгрузка дорогих, возможно опытных новинок. Блестяшки, как часто называют такие вещи военные. Толком не обкатанные, не бывшие в бою, понятное дело. Но командование такое «У-ух, мы вам там, если чё!». Будто прислали богемский хрусталь на выставку, а не новое вооружение. Которое должно побывать и в грязи, и просто в чьих-то откровенно кривых руках, чтобы все «детские болезни» побыстрее повылазили.
Все вещи, даже кажущиеся бесконечными, заканчиваются, рано или поздно. Транспорт завёл свои ионные двигатели, потрещал ими на всю округу, пристроился на взлёт, и они начали двигаться. У Кармазина в голове только штампы засели, мол, ионные двигатели экономичные, но не тяговитые. С такими настроениями он думал, что транспортный космоплан будет взлетать долго и тягостно - бывают же такие глупые фильмы про авиацию, что самолёт еле взлетает, и пилоты тянут штурвал на себя. Не, всё у транспортника получилось. Он спокойненько, без надрыва взлетел, впрочем, не стал демонстрировать военную браваду, отрываясь от поверхности так, будто ничто не весит.
- До свидания, госпожа. Удачи вам в вашей общественно-важной работе.
- Вам тоже.
Соседка Кармазина ответила ему даже не глядя на него. В прочем, может у ней действительно какая-то там важная и ответственная работа? Ведь здесь, в бизнесе, летели всего двое, Гриша и Она, а с учётом её порядком покоцанной одежды стоит поразмыслить кто или что оплатил ей не самые дешёвые билеты.
Кармазин только сейчас заметил, что вся наземная часть космопорта как бы немного заглублена. И сам пассажирский терминал так и хочется сравнить с полуподвальным этажом. Барышев кстати писал Грише – «Азадийцам с их генетической памятью нравятся неподвластные ураганам подземелья». Впрочем в зоне прилёта нет ощущения подвала. Здесь снова свет и пустота. Огромные окна, занимающие часть крыши, стены светло-песочного цвета. Здесь будто всё говорит, «парниша, ты приехал в пустыню, если ты ещё не понял».
В большом просторном зале, Кармазин заметил новую, абсолютно чуждую ему вещь. Постамент, сверху тёмная, раскрывающаяся чаша с тёмным, но прозрачным верхом и такоё же темной, но прозрачной крышкой. Под крышкой, в чаше, кажется свечи, а само место тянет к себе как магнит. По ободку чаши надписи на восьми языках. О шести Гриша имеет представление, один из двух похож на сплошные О с засечками по сторонами, а второй на очень грубую клинопись. «Общее число погибших с 25 октября по 10 ноября 2326 г. – 6 млн. 57 тыс. и 376 представителей трёх рас». Видно памятник жертвам той самая резни, которую пережил Барышев. Не просто пережил, а вытащил из неё кого-то ещё, отошёл, и делает всё, чтобы ничего такого нигде и никогда не повторилось.
У Гриши уведомление, входящее письмо от Арвина. Гришенька как мог изучил его за пару месяцев, и он твёрдо уверен, что Арвин сочинял своё напутственное письмо не один день. Сочинил, сделал отложенную отправку, чтобы оно дошло именно сейчас, а сам, небось, чуть ли не локти кусает, что думает о нём Гриша, прочтя подобное.
«Здравствуйте, Григорий.
Сейчас вы уже прибыли на территорию, условную контролируемую нашей общностью. Более того, вы прибыли на планету, считающуюся корпоративной, и все окружающие вас предложат вам разные трактовки того, что можно считать корпоративной планетой, и почему это никак не является комплиментом.
Когда я вместе с Вами ехал в поезде по территории Меринер-Сити, вы спросили, что же побудило меня прибыть на территории вашей общности в поисках работы и жилища. Я назвал побочную причину, и теперь настало время назвать главную. Наиболее существенную.
Григорий, возможно, вы задавали себе вопрос, почему я, говоря о наших братьях и сёстрах, я говорил об общности, но не об обществе. И почему так говорю не только я. У общества может не быть единых целей, но обязательно будут единые ориентиры или ценности. Нечто такое, что не изменяет своей сути в независимости от нации или флага.
Возможно, вы также задавались себе вопрос, почему люди, родившиеся в стране Мексика, за редчайшими исключениями не оставались на тех территориях, которые они защитили и уберегли. Как они говорили мне сами – «Мы не за такое воевали», и более чем уместно сказать, что я воевал не за тот Кадулл, который вы увидите или уже увидели. Я был наивен, думал, что величайшее потрясение за всю нашу историю заставит нас объединиться. Но никакого объединения не произошло, мы так и остались мелко стайными животными, «обрабатывающими» все съестное там, где можем дотянуться. Уверен, вы увидите множество отталкивающих персоналий из тех, кого мне положено называть нашими братьями и сёстрами, и подавляющее большинство из них будет относиться к вам как к «личинке» или «мальку», который не смеет чему либо учить их. У них уже сформировалась собственная «правда жизни», и ни о каком общем благе они ничего не слушают и не хотят.
Григорий, возможно вам не стоит бороться с тем, что люди называют ветряными мельницами.
С уважением, Арвин Хайат».
Кармазину показалось, что в только что прочтённом им письме Арвин постарался вытянуть из себя искренность и относительную понятность, в нём не было каких-то таких, сложно замутнённых оборотов. Если всё сложное сказать хоть как-то проще? Сегодня врут почти все, но кто-то старается быть честным, и хотя бы не скрывать цену собственных ошибок.