Народ не торопился расходиться, разгоряченные зрелищем, люди еще долго стояли на раскисшем снегу. Со всех сторон раздавалось:
- Старик-то хорош, этот как его, Панталон, уже на кладбище место готовить, а он всё пляшет да девок щупает…
- Тю, будто и не видали такого, сколько молодых под венцом с дряхлыми стариками стояли. А уж чуть богаче жених, так и вовсе девчонку себе покупает.
- А этот придира, такую глупость несёт, а посмотреть – словно нет его умнее. «Ходить ногами, а есть руками». Без него не знают…
- Ох, бабоньки, как этого их главного над опойцами-то зовут? Бахус? Пойду мужику перескажу, так ведь опять скажет, что выдумала всё.
- Побьёт ещё, на днях Маланью мужик прибил, еле живая, уж не чают, что поднимется.
- Гарпии всё, их власть.
- Скажешь тоже, гарпий каких-то приплёл. Все знают, что мужик Маланьи к Фиске бегает, вроде окрутила та его, приворожила.
- Фиска-то баба известная, уж сколь мужиков сгубила, ведь будто слепые делаются с ней.
Солидный купец повернулся к товарищу:
- Пойдем что ли, уж больше ничего не будет, что этих, - кивнул на простолюдинов, - слушать, ума, чай, не набраться.
- Пойдёмте, Пётр Карпович, что уж тут делать? Извольте поинтересоваться, пеньку почём брали?
Фигуры купцов растворялись в густых сумерках, голоса их становились тише, глуше, можно было разобрать лишь обрывки фраз: «мошенник», «а я его», «пусть в яме посидит», «слезами нас не…»
Рослый сбитенщик поправил связку баранок на плече, закрыл переносной короб и отправился в трактир, пропустить шкалик, другой - такой повод!
Сапожник Ерёма, успевший за время шествия пару раз заглянуть в распивочную, очнулся в арке, когда все разошлись. Потряс худыми карманами – тихо, и побрел, не разбирая дороги, к теплу, в маленькую комнату в подвале. А там, в темной каморке, сидела жена Ерёмы, вздрагивая от заливистого лая дворовой собаки.
Щекочиха, вернувшись в дом, долго ругала невестку за подгоревшую кашу, за кричащего мальца, да мало ли за что ругает свекровь сноху? И уже лёжа в своем закутке, слушала, как сын повторяет её слова, тихий вскрик молодой хозяйки. Щекочиха так и заснула с улыбкой на лице.
Антон всё стоял в опустевшем городе, опустошённый, оглохший. Неожиданно улица стала сужаться, дома накренились и Кислицин внезапно почувствовал, что ноги не ощущают земной тверди. Ему хотелось подняться выше, вырваться к звёздной россыпи, но сил не хватало. Крыши угрожающе нависали над ним, прицеливаясь множеством шпилей. Ржавый петух с флигеля облезшего дома клюнул в щиколотку, когда Антон пролетал мимо. Воздух стал гуще, киселём втекая в легкие, ещё немного – и он рухнет оземь. Кто-то схватил за руку и с силой потянул вверх. Анна Петровна! Бахрома чёрной шали развевалась на ветру.
- Тётушка…
- Тише, Тоша, береги силы, сейчас начнётся.
«Что?» - хотел крикнуть Антон, но крик так и не вырвался наружу - его затянуло в центрифугу.
Мизинец, колено, лоб, правое веко, локоть, ухо – всё это теперь существовало автономно, и всё двигалось по своей собственной орбите. Калейдоскоп из цветных бликов сливался в многочисленные круги. Он чувствовал дурноту, с трудом смежил веки – стало легче. Остановилось все так же внезапно, как и началось. Кислицин понял, что лежит на чем-то твёрдом. С опаской открыл глаза, огляделся: абсолютно ровная поверхность неясного серого цвета, сумеречное пространство без горизонта.
«Так выглядит ничто», - думал Антон, осматривая себя и удивляясь целостности. Воздух был настолько густым, насыщенным, что с каждым глотком ощущалась особая сила, наполняющая тело. Антон чувствовал себя маленькой частичкой и целой Вселенной одновременно.
- Получилось, - Анна Петровна, возникшая рядом, коснулась его плеча.
- Тётушка, - выдохнул Кислицин. Он совсем не удивился её присутствию, он знал, она не оставит, ждал её. – Теперь-то мы можем поговорить?
- Теперь да, здесь никто никуда не торопится.
- Где мы?
- Что ты чувствуешь?
- Этому трудно подобрать слова. Спокойствие, даже наслаждение, пожалуй. Воздух здесь какой!
- Да, первозданный, чистый. В нём нет мусора, которого уже не замечаем.
- Мусора? Это про экологию?
- Не совсем, хотя можно назвать и душевной экологией. Ты читал мои дневники?
- Да, созвучно, жаль, что нелепая ссора не позволила узнать тебя раньше. Прости.
- Мне тоже жаль… Это место отсчета, место, где тайное становится явным. Ступень из представления первых философов, орфиков – эфир, горный воздух, зарождающий Вселенную. Они думали, что горный дух окружен хаосом. Сократ воспринимал свободу как честность к себе, постоянно двигаясь к Истине. Но уже его ученик Платон, разделяя людей на классы, оправдал ложь, сделав ее прерогативой элиты. И это движение мысли ко лжи вдохновило на создание знаменитой аллегории «Пещеры». Большинство воспринимает мир как стены пещеры, как иллюзорное отражение жизни. И только философы способны вырваться и увидеть солнце истины.
Аристотель, которого назовут последним философом жизнерадостного мироощущения, утверждал, что разумная часть души приближает человека к Истине. Но позже ростки Лжи уже подняли головы, и на смену Разумной Истины пришла Судьба, рок, обреченность. Истина живет в постоянном поиске добродетелей, в рефлексии. Так зародились киники - философы, отрицающие земные блага. Самым ярким представителем учения стал Диоген. Ложь набирала силу, и наслаждение возносилось на трон. Эпикурейцы, прародители гедонизма, добродетели приписывали наблюдение за телесным наслаждением. Но сторонники Эпикура, с их умеренным аппетитом, не могли и представить, какую жажду вызовет ложь в гедонистах.
Представления людей об Истине и Лжи меняли наполненность пространства. Когда Лжи стало слишком много, для жизни не осталось места… Это чувствуют многие, как многие уходят, оставляя знаки.
- Куда уходят?
- В мир свободы… Ты разгадал знаки?
- Буквы! Я понял, просто не знаю, что в них скрыто.
- Разгадка близко, но ты должен разобраться сам.
- Почему я?
- Смотри, - Анна Петровна махнула рукой, и в тот же миг пространство заполнилось разноцветными светящимися шарами.
Антон чувствовал напряжение, тревогу, исходящую от них. Световые сгустки быстро двигались по маленькой орбите, словно прощупывая локацию. От череды беззвучных взрывов кружилась голова, шары фонтанировали, раскрываясь множеством голограмм. Как-то незаметно вокруг него раскрывались картины современной жизни…
Множество мониторов кружились вокруг, информационные передачи, различные ток-шоу, из которых потоком лилась агрессия – дурная одежда лжи. Стало нечем дышать, хотелось отключить звук, стереть изображения. Хотелось вернуться в точку отсчёта, дышать горным воздухом. Кривляющиеся старики и старухи, превращенные в кукол в компании с молодыми партнёрами, ведущий, вещающий о плоской Земле и рептилоидах, заполнивших город – Антон закрыл лицо руками и закричал.
«Смотри», - властно звучал в голове голос тётки. Молодой человек с трудом убрал руки. Множество кабинетов различных офисов, сотни, тысячи сотрудников пронеслись перед глазами Антона. Какие-то схемы, бесконечные посредники, виртуальная работа, лишённая смысла. Васильков, со своей чёрной кружкой суррогатного кофе, мокрое грязное пятно на чистом листе бумаги. Рваные всполохи ночных клубов, раздетые разгоряченные тела, коктейли, таблетки, грязный доступный секс, жестокие драки, реки крови – только чтобы чувствовать, чтобы понимать, что ещё жив.
- Не могу больше, как это прекратить?
- Смотри, - голос Анны Петровны звучал всё настойчивее. – Ты должен это видеть.
Наркопритоны, жилища алкоголиков, драки, избитые женщины, грязные аферы всевозможных мошенников, циничные оскорбления в интернете, отнимающие жизнь – картины проносились перед глазами Антона. Многочисленные ток-шоу, пробуждающие самые низменные чувства. Кислицин когда-то прочёл, что многие используют обсуждение самых стыдных семейных тайн не только для солидного вознаграждения, но и как социальный лифт. В той, прошлой, жизни они с коллегами обсуждали феномен таких «стирок». «А что, я бы согласился за пару миллионов все, что хотите рассказать», - заявил тогда Васильков.
Внезапно изображения погасли, Антон с облегчением вздохнул. Но в тот же миг раздался непонятный гул. Он оказался в эпицентре тайфуна, вокруг него в бешеном вихре кружились листы с отчётами, директивами. Он глох от шуршания, слеп от бесконечного потока. Легкие наполнялись сухой бумажной пылью.
- Не могу, - крикнул в бесконечность.
Бумаги исчезли, а он сидел в каком-то офисе, невидимый посетитель, свидетель бесстыдной сделки. Он видел и этот кабинет, и множество других, подобных ему, и впервые выступал в роли очевидца. Больше всего удивила будничность, привычность действия. Никаких эмоций, никаких рефлексий…
Антон впервые испугался за сохранность рассудка.
- Это было бы слишком легко, - Анна Петровна опять сидела рядом.
- Надеюсь, шоу закончилось?
- Прости, ты должен был всё это видеть.
- Зачем?
- Чтобы найти ответ.
- Эти голограммы…
- Нет, ты ошибаешься, голограммы остались в том мире, неужели не чувствовал? Любое действие отражается многократно, в воздухе возникает бесчисленное число проекций, воспринимаемых как продукт, плод труда. Создание воздушных замков считают добродетелью. Заметил, как поменялась стилистика: «финансовый пузырь», «раздуто», «мыло», безликий «контент» как инертный наполнитель. Ценится не мнение, а лайк, не смысл, а трафик – проекция проекции. От этого мусора задыхаются все.
- Смысл, пропал смысл.
- Тьма всегда сгущается перед рассветом.
- Будет ли рассвет?
Тётушка улыбнулась и вдруг сказала:
- Передай Серёже, чтобы не корил себя, нет за гранью никаких обид, только любовь.
- А ты, где ты? – кричал Антон в пустоту.
Почувствовал спиной приближение ветра, холод сковал позвоночник. Он больше не боялся воронки, знал, что за ней – путь к свету. Он распадался и обретал единство, и это был совсем другой человек, человек, которому не ведома обречённость.