Памяти нашего незабвенного родственника и друга
Михаила Дмитриевича Котилевского посвящается
Рассказ написан в соавторстве с Кириллом Лефтром
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали —
Но мы не терялись никогда.
На пикапе драном
И с одним наганом
Первыми въезжали в города.
Так выпьем за победу,
За нашу газету.
А не доживём, мой дорогой,
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой!
(К.Симонов «Песня военных корреспондентов»)
Июльский день, солнечный и жаркий, огромным лазурным зонтом распахнут над небольшим, уютным немецким городком Зигбургом. На центральной площади, где беззаботным многолюдьем шумит ежедневный базар, у стеллы под крылатой Никой — памятника, посвящённого победе немцев над французами в войне 1870-го года, встречаются два человека. Оба отнюдь не молоды, но один заметно старше, идёт опираясь на катящийся впереди роллатор, другой — помоложе. Друг на друга они настолько похожи, что даже не очень пристального взгляда достаточно, чтобы понять, что перед нами отец и сын. Между собой общаются они по-русски. Обменявшись приветствиями и слегка обнявшись, присаживаются под навес. Устроившись за столом, заказав по бокалу ароматно-мутного баварского пива, они продолжают беседу:
— Сегодня ему исполнилось бы семьдесят семь, две семёрки подряд.
— Да, если б дожил ... родился в сорок пятом. Победоносном...
— Точно.
Повисает молчаливая пауза. Затем эти двое, не чокаясь, выпивают за упокой души того третьего.
— Давай, тогда ты начинай, – предлагает тот, что помоложе.
Старик, поправив очки, достаёт из сумки несколько листов бумаги и негромко начинает читать написанное от руки:
“Наша с Мишей возрастная разница составляет что-то порядка одиннадцати лет. Мой старший сын моложе него почти на двадцать. Вот такая арифметика. 23-го июля текущего года отметил бы он семьдесят седьмой день рождения, если бы дожил. Раньше все эти цифры казались серьёзными. Теперь всё изменилось, однако Миша долго и тяжело болел в последнее время. Он боролся мужественно и упорно, но болезни, увы, одолели. “Отмучился!” — говорят обычно в подобных случаях.
Наша первая встреча пришлась на пору его пятнадцатилетнего отрочества. Это случилось в мае 1960-го года, с той поры прошло уже более шестидесяти лет. Будучи начинающим инженером-электриком, подружился незадолго до того автор сих строк с его старшей сестрой — Людмилой Дмитриевной. Были мы тогда молоды и хороши собой, и настало для нас время создавать семью, что мы и сделали в конце лета того же года. Не стану подробно описывать детали нашей с Людмилой совместной семейной жизни. Не тема этого рассказа. Речь пойдёт о её брате Михаиле и о наших с ним взаимоотношениях, которые, к великому сожалению, недавно безвозвратно закончились.
Пятнадцатилетний отрок, которым Миша являлся в ту пору, мало меня интересовал, да и мы были ему далеки. Его волновали тогда всяческие школьные заботы, и “вращался” он в кругу общения среди сверстников, в основном из числа соседей, населявших тот же дом, где тогда проживала их семья. Проспект Мира, дом номер 46 — в том здании, жили в основном семьи работников высшего звена Министерства Энергетики СССР. Асмоловы, Ботвинники, Веселовы, Дасковские, Мхитарян, Сыромятниковы, Чупраковы и, безусловно, Котилевские, одним из которых являлся Михаил, имели квартиры в здании, постройки 1944-го года. Для тех, кто был связан с энергетикой и соответствующим министерством, расположенным в Китайском проезде, те имена были хорошо известны. Уверен, что о каждой из них можно было бы написать отдельную книгу. Среди членов тех достойных семейств безусловно были юноши и девушки, которые приятельствовали либо с Людмилой (кто постарше), либо с Михаилом (кто помоложе) Котилевскими.
Миша дружил с Сашей Сыромятниковым и Рубеном Мхитаряном, меньше с Сашей Асмоловым. У каждого из этих ребят впоследствии возникали иные интересы, продолжались линии собственных судеб.
Среднюю школу Миша окончил не плохо, но без особого блеска. По её окончании возник естественный, вполне резонный вопрос, о котором писал “лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи”: “У меня растут года, будет и семнадцать. Где работать мне тогда, чем заниматься?”. В предыдущих своих рассказах я уже намекал, что в еврейских семействах главным считалось — “дать дитю высшее образование”. В русских же семьях во главу угла ставился иной приоритет — отправить дитё на работу, чем раньше — тем лучше. Родители Михаила были абсолютно русскими, поэтому отправился он работать. Отец моей первой жены Людмилы и её брата Михаила, Дмитрий Григорьевич Котилевский, работал в Министерстве Энергетики СССР, занимая там высокий пост. Прекрасно ориентируясь в структуре электроэнергетической системы страны, ему были известны две перспективные для молодых специалистов организации, в одной из которых уже работали мы с Людмилой. Миша пошёл во вторую — Всесоюзный научно-исследовательский институт электроэнергетики (сокращённо ВНИИЭ). Ваш покорный слуга уже упоминал о нём в предыдущих произведениях. Во ВНИИЭ Михаил занимался телемеханикой, тогда эта область считалась передовой и быстро развивалась. Любопытно, что одновременно с Мишей работал там же мой бывший однокурсник Оскар Перский (см. рассказ “Близнецы”), и ещё один знакомый — Витя Левертов. Ну, это так — к слову.
Поработал Михаил в том институте недолго, поскольку пришёл срок служить в Советской Армии, служба в которой являлась в СССР обязательной. Благодаря “чистой” анкете, подходящей для службы за границей, служить отправился он в так называемую “Группу Советских Войск в ГДР” (сокращённо ГСВГ). Начинал он свою службу в танковой части, сперва в качестве механика-водителя. Приходили от него в то время забавные, приправленные армейским юморком, письма, украшенные рисунками-карикатурами. Темой тех карикатур почему-то в основном были упражнения на турнике. Родственники полагали и надеялись, что служба, видимо, шла успешно.
Однажды отец, Дмитрий Григорьевич, будучи в командировке в ГДР, навестил сына в воинской части, что, безусловно, было доступно далеко не всем желающим. Позже Михаил тоже приезжал домой, в отпуск. Такой весь из себя боевой, бравый военный. Произошло событие летом, когда мы жили на даче — в Жаворонках. Незадолго до того я смастерил турник на дачном участке: прибил большими гвоздями между двух ёлок отрезок стальной водопроводной трубы. На том турнике Миша продемонстрировал нам “салагам” парочку приёмов, которые делают обычно бывалые воины, что выглядело весьма эффектно! В то время настроение у него было очень даже позитивное, боевое. Потомственный кубанский казак в нём ярко проявился.
Досконально освоив материальную часть танковой техники того времени, Михаил Дмитриевич переключился на человеческие души. Должности священника в те годы в армии не существовало, но, стартовав с уровня комсорга роты, начал Миша свою карьеру по “духовной” части. Отслужив положенный срок, остался он по собственному желанию на сверхсрочную. Затем пришла ему в голову идея стать кадровым военным — офицером. Начал готовить документы, проходить аттестации и комиссии. Вот тут-то и возникла проблема. Не прошёл Михаил медкомиссию, какой-то изъян обнаружили врачи в состоянии его здоровья. Точной причины назвать не могу, однако факт остаётся фактом — пошёл он, прослужив в армии аж пять лет, вместо военного училища на ДМБ. Знаете что это такое?
Смею вам доложить, что, вернувшись из Армии, Миша никаких безобразий себе не позволял, как это, увы, порой случается с молодыми людьми. Он стал уже достаточно взрослым и зрелым человеком. Поскольку намерение начать карьеру кадрового военного потерпело фиаско, у Михаила “родилась” иная идея — он решил посвятить себя журналистике. Близкая школьная подруга Людмилы — Майя Солнцева, с которой сидели они девчонками за одной партой и дружили, преподавала марксизм-ленинизм в Московском Государственном Институте Международных Отношений (МГИМО), а замужем была за известным специалистом по международному праву, доктором юридических наук, профессором Игорем Павловичем Блищенко. У нашего Миши на руках имелась прекрасная анкета плюс пять лет сверхсрочной службы в ГДР. Дети секретарей обкомов партии, для которых институт международных отношений, где обучались будущие дипломаты, вожделенно горел “негасимым светом московских окон”, о таком послужном списке могли только мечтать. Именно благодаря ему, поступил Михаил в МГИМО даже без собеседования — только по документам. Безусловно, произошла какая-то очень несложная формальная процедура. Таким образом, с большим энтузиазмом начал он учиться в одном из самых престижных ВУЗов Москвы.
Примерно в те же годы (точнее чуть раньше) в нём организовали факультет международной журналистики. Михаил Котилевский являлся одним из первых его студентов. Ко всему прочему, стал он комсоргом факультета, в том амплуа ему весьма пригодился приобретённый армейский опыт.
На двух любопытных событиях Мишиной студенческой жизни мне хотелось бы немного заострить внимание. Первое такое событие — работа в составе стройотряда на Дону, а второе — его женитьба на красавице Наташе.
В могучей промышленной Советской Державе, имела место одна постоянная серьёзная проблема — отстающее сельское хозяйство. Коллективизация его подкосила основательно и бесповоротно. Властям приходилось пытаться решать эту проблему всеми возможными способами. Одним из наиболее распространённых являлась отправка на село учащейся молодёжи. Например, на сбор урожая картофеля, но не только. В 1959-ом году в стране появились так называемые “стройотряды”; в середине семидесятых годов это движение достигло своего апогея. В каникулярное время студентам, в альтернативу сибаритско-гедоническому отдыху, предлагалось ехать на так называемые “ударные комсомольские стройки” дабы вносить свой вклад в развитие народного хозяйства. В сельском хозяйстве необходимо было созидать всяческие животноводческие фермы, коровники, свинарники, птичники и т.п. Рабочих рук в нашей стране, как всегда, не хватало. На подобных трудах студент мог прилично заработать, иногда даже до нескольких тысяч рублей за трудовой семестр (для тех лет сумма огромная), но далеко не всегда. Основной движущей силой подобных проектов оставался идейный энтузиазм. Советская идеология подобные мероприятия возводила в степень буквально сакральную.
Естественно, комсорг факультета “с красным знаменем, на лихом коне”, в те годы уже не в прямом, а символическом значении этой формулы, должен был увенчать собою авангард стройотряда. Так оно и произошло, и роль того аллегорического всадника исполнял мой шурин Михаил Котилевский. Надо отдать организаторам стройотряда МГИМО должное: они привнесли в то мероприятие ощутимую ноту творческого подхода — отправили отряд на реку Дон, в область донского казачества и не куда-нибудь, а в станицу Вешенскую, где в сельской тиши проживал знаменитый советский писатель-классик Михаил Александрович Шолохов. Им уже давно завершена была работа над “Донскими Рассказами”, “Тихим Доном”, “Поднятой Целиной” и другими не менее известными шедеврами. Ничего нового классик как будто бы и не писал. Жил тихо, старался особенно “не высовываться”. Разве что иногда выступал, появляясь на всяческих съездах, форумах и т.п.
В 1965-ом году Шолохов стал лауреатом Нобелевской Премии по литературе (за эпопею “Тихий Дон”). За семь лет до того её присудили Борису Пастернаку за “Доктора Живаго”. Советское литературное сообщество очень стремилось, в альтернативу Пастернаку, иметь своего, более подходящего с их точки зрения лауреата, и кандидатура Шолохова в этом плане устраивала всех. Однако самому писателю вся та возня, видимо, не очень нравилась, ему она была совсем не нужна. С его точки зрения творчество, очевидно, не нуждалось ни в рекламе, ни в шумихе, ни в политических интригах.
Представьте себе, уважаемый Читатель, как вдруг в провинциальную тишь и уют донского “sans souci” яростно нагрянул столичный студенческий стройотряд. Вполне возможно идея посетить тёзку-классика принадлежала, в том числе и Михаилу Котилевскому, он ведь тоже по отцу из казаков происходил, хотя и не из донских, а кубанских.
Безусловно, курятник или свинарник студенты МГИМО в Вешенской соорудили, но главной интригой, гвоздём программы, оставалась, вне всякого сомнения, личная встреча с самим Шолоховым. В рассказе “Победитель” автор сих строк описал случайную встречу своего брата Виктора с отставным Хрущёвым. Никита Сергеевич проявил в том эпизоде обильную словоохотливость. Шолохов при встрече с комсомольцами, которая произошла сугубо по их инициативе, напротив, был молчалив, сдержан и немногословен. Тем не менее комсомольцы, во главе с их командиром, вдохновенно гордились случившимся — им важен был сам факт той встречи.
Любопытно, что в работе стройотряда МГИМО в Вешенской принял участие и мой брат Виктор. Подобные мероприятия в обязательном порядке требовали наличия медицинского работника, хотя бы фельдшера. Командир отряда Михаил Котилевский решил этот вопрос кардинально. Не погнушавшись использовать родственные связи, он пригласил на ту должность моего брата Виктора, хирурга-профессионала. Витя согласился с огромным удовольствием, взяв на основной работе — в одной из Московских больниц — очередной отпуск. Без работы однако сидеть не пришлось: вне всяческих мелких травм и прочих проблем физиологического характера такие кампании не обходятся. Тем не менее нашлось время для оказания помощи и местному населению. Весть о московском хирурге распространилась по станице практически молниеносно. Одна из пациенток, старушонка в солидном возрасте, прямо во время визита без обиняков спросила: “Дохтур, а дохтур, а ты, не из жидков ли будешь?” Виктор лукавить не стал. Он своего еврейского происхождения не чурался. Не знаю повысило ли его авторитет то “откровенное саморазоблачение” или наоборот, но число пациентов не уменьшилось, и подношений в виде натуральных продуктов сельского хозяйства тоже. К сожалению, история умалчивает пришлось ли знаменитому советскому литератору побывать в числе пациентов моего брата. Ваш покорный слуга мог бы легко это себе представить, тем более, что здоровье Михаила Александровича отнюдь не находилось в безупречном состоянии.
Покончив с курятником или свинарником для Великого Советского Писателя, всё ещё будучи студентом, Миша в первый раз в своей жизни решил жениться. Тема эта, безусловно, щекотливая, интимная, но молчать об этом я позволить себе не могу. В ту незабвенную эпоху в каждом советском учреждении (в том числе, естественно, и МГИМО) существовала должность представителя “Конторы Глубокого Бурения” (сокращённо — КГБ). В ту пору почётную и ответственную должность сею занимал весьма представительный мужчина, в импозантной внешности которого угадывалась восточная нотка. Его семью составляли безупречно-русская жена и красавица-дочь, звали которую Наташей. Наташа, естественно, училась в МГИМО, где и познакомилась с молодым, подающим большие надежды будущим международным журналистом, комсоргом факультета Михаилом Котилевским. Молодые люди полюбили друг друга, что в студенческую пору случается довольно-таки часто. Родители Наташи одобрили кандидатуру её избранника. Чета старших Котилевских тоже не возражала. Приступили к подготовке свадьбы. Мама невесты проявила природную проворность и энергичность, в том числе она сняла для молодожёнов отдельную однокомнатную квартиру в сравнительно новом доме на Ярославском шоссе, недалеко от ВДНХ. Таким образом, молодожёны оказались избавленными от удовольствия ютиться с родителями, как большинство московских свежеиспечённых семейных пар.
Свадьбу сыграли в большом зале ресторана одной из Московских высоток — гостиницы “Украина”, что в начале Кутузовского проспекта. Свадьба — событие весёлое и радостное. Гостей собралось много, в основном, естественно, студенческая молодежь. Но, кроме того, присутствовало очень много аспирантов, преподавателей, доцентов и даже профессоров. В первые минуты в публике чувствовалось какое-то напряжение — кого-то с нетерпением ждали — какую-то очень важную персону, без которой никак нельзя было начинать. Наконец, в окружении большой и весёлой компании молодёжи, явился Мишин однокурсник — Игорь Щёлоков. Его отец, Николай Анисимович, возглавлял тогда Министерство Внутренних Дел страны, будучи личным другом, земляком и соратником самого Леонида Ильича Брежнева. Явление на авансцене “свадебного генерала” послужило сигналом к началу церемонии — теперь праздничное веселье уже ничто не сдерживало. На следующий день отправились молодожёны в свадебное путешествие: сначала в Ленинград, затем в Дом Отдыха Конаково. Всё, казалось, пошло своим чередом. Но (ох, уж эти вечные “но”!) не тут-то было. Очень скоро стало ясно, что брак тот не прочен и бесперспективен. Пара молодожёнов распалась. Почему? Не имею ни малейшего понятия! Меня в детали никто не посвящал, я в причины никогда не вникал.
Успешно окончив учёбу в МГИМО, Михаил поступил на работу в Радиокомитет на так называемое “Иновещание”. СССР вёл активную идеологическую и прочую пропаганду на различных языках мира на все страны и континенты планеты. Центральный офис “фирмы” располагался на улице Пятницкой, вблизи станции метро Новокузнецкая. Там Миша познакомился с Таней, и вскоре возникла новая семья, которая, с Божьей помощью, просуществовала много лет. В районе станции метро Павелецкая имелась у Татьяны небольшая, но весьма уютная двухкомнатная квартира. Они жили там вдвоём. Мы с Людмилой у них часто бывали в гостях. Таня с Мишей умели создавать не только уют, а ещё и неповторимую атмосферу жизнелюбия и радости. Они оба были наделены тонким чувством юмора, дружелюбием и гостеприимством. Никогда не забуду, как во время одного из визитов Гонибовых из Дагестана (о них уже писал в рассказе “Чирюрт”), мы все собрались “на Павелецкой”, безусловно ели и пили, но гвоздём программы той незабвенной вечеринки явилось наше коллективное исполнение “Ламбады”, которая в те годы приобрела широкую популярность. Казалось, та радость жизни навечно...
Я думаю, глубокоуважаемый Читатель, Вы понимаете: о Мише, его отношениях с родителями и сестрой Людмилой, с женой Татьяной и дочерью Алиной, о наших многочисленных встречах и совместных мероприятиях я могу рассказывать бесконечно. Никакой бумаги не хватит! Поэтому ограничу себя ещё одним эпизодом о нашем совместном отдыхе под Калининградом. Остальное буду вспоминать в минуты своей теперешней непреодолимой бессонницы до окончания оставшихся мне теперь уже недолгих дней.
Не помня точно дат, по некоторым косвенным признакам предполагаю, что события происходили в начале 70-ых годов прошлого века. Мой тесть Дмитрий Григорьевич Котилевский возглавлял Главное управление по организации эксплуатации энергосистем Северо-Запада страны Министерства Энергетики СССР, так называемый, — Главк Севзапэнерго. В частности, в его подчинении состояла система электроэнергоснабжения Калининградской области (бывшей немецкой земли вокруг города Кёнигсберга). Автору сих строк те места были знакомы — приходилось работать в командировках. Жарким летом поехали мы всей семьёй на моей “Волге” отдыхать на побережье Балтийского моря, туда где Калининградэнерго принадлежал пансионат для отдыха сотрудников. Дорогу мы одолели в составе только нашей семьи — вчетвером, а несколько позже к нам присоединился Михаил.
Море с тех берегов выглядело прекрасным, а великолепные песчаные пляжи и дюны, заросшие сосновыми рощами, дополняли райскую картину — одно сплошное наслаждение. Жильё и всяческая обслуга, наоборот, — были самыми примитивными. Нас однако это вовсе не смущало, советские люди в том аспекте являлись публикой абсолютно неприхотливой. Подобный стиль отдыха воспринимался вполне полноценным. Миша великолепно плавал, уверенно рассекая морские волны в ластах на ногах и маской на лице, показывая пример остальным.
Во время того отпуска произошёл эпизод, который имею желание описать. Место, где находился пансионат, называлось “Пионерское”. А дальше по берегу, километрах в двадцати, располагался посёлок под названием “Янтарный”. В тех местах дислоцируется месторождение янтаря, в котором сосредоточено примерно девяносто процентов мировых запасов этого неповторимого драгоценного камня! Безусловно, побывать в тех местах, не посетив уникального месторождения, выглядело бы невежеством.
Одновременно с нами в “Пионерском” отдыхал Управляющий Калининградэнерго и его заместитель по хозяйственной части (имён тех “уважаемых товарищей” я не запомнил). Поскольку там находились мы в особом “блатном” положении, то общались с ними регулярно. “Товарищи начальники” и организовали для нас поездку в “Янтарный” на уникальную фабрику. Управляющий собственной персоной обещал отвезти нас на своём “Москвиче”. Уверял, что уместимся. Поездку запланировали на ближайший уик-энд. А накануне решили “культурно посидеть — отдохнуть”. Ну, мы — молодые малоопытные идиоты — понятно; но пара солидных мужиков — ответственных руководителей энергосистемы! Они то о чём думали?! Короче говоря, напились мы всякого разнообразного пойла как последние алкаши! Начинали с чего-то приличного. А продолжили, как говорится, “всем, что горит”. Под конец завхоз принёс какой-то (по его уверению “медицинский”) спирт, который уже свалил нас всех с ног окончательно и бесповоротно.
На утро все участники пиршества пробудились в состоянии жутком. Управляющий заплетавшимся языком принялся мне рассказывать, что за ночь его “Москвич” совершенно неожиданно полностью вышел из строя и никуда двигаться не может. Я понял, что если ехать, то на моей “Волге” со мной же за рулём. Вашему покорному слуге в тот момент было почти безразлично на “Волге” или на самосвале, или вообще за штурвалом штурмовика-бомбардировщика. Себе самому я сказал, что если благополучно проеду эти двадцать вёрст, то буду жить долго. У проходной янтарной фабрики, группа туристов покинула автомобиль, а непохмелённый “кучер” собрался “поспать на руле”. Спустя минуту его внутренний голос упрямо заявил: “В кои-то веки приехал в уникальное место, единственное в мире и всё просплю спьяну? Ну, нет!” Собрав последние силы, поплёлся за своими в цеха уникальной фабрики. И не пожалел! Трезвея на ходу, увидел очень много интересного. Эх, молодость, молодость!
С тех пор прошли-пронеслись многие годы. Я разошёлся с Людой. Дети стали взрослыми, женились, появились внуки. Мы с Олей, моей нынешней супругой, переехав на ПМЖ в Германию, живём здесь уже практически четверть века. Вплоть до прошлого года я совершал регулярные визиты в Москву, хотя дел у меня там становилось всё меньше и меньше. Будучи в первопрестольной, я обязательно встречался с Мишей. У нас с ним всегда находились темы для задушевных бесед, ностальгических воспоминаний и абсолютно полное взаимопонимание. Я всегда старался искать в жизни позитив, увы, с каждым годом мне это удаётся всё труднее.
Наша последняя реальная встреча произошла в 2021-ом году, когда во всю “бушевал” КОВИД. Я попросил Мишу приобрести мне кое-что для компьютера. Выполнив мою просьбу, он лично привёз покупку в Царицыно “на Севанку” — наше временное пристанище. Соблюдая ковидные ограничения, мы посидели на скамеечке возле дома. Тем не менее пообщались, как обычно, абсолютно искренне и очень тепло. В дальнейшем пытались связываться по Скайпу. Увы, не всегда успешно.
К сожалению, здоровье моего шурина Михаила часто его подводило. Я не готов говорить об этом подробно, но это факт, от которого трудно уйти. Бедной Танечке доставалось “по полной”. Но, надо отдать ей должное, она никогда не жаловалась и не ныла. Стойко переносила трудности, сохраняя при этом бодрость духа и даже жизнелюбивый настрой. Болезни однако продолжали Мишу одолевать, мне оставалось только сочувствовать. В конце концов, восьмого июня текущего года я получил уведомление, что мой родственник и старинный, истинный друг Михаил Дмитриевич Котилевский ушёл из жизни. Его больше нет, что для меня огромная, невосполнимая потеря. Когда более шестидесяти лет тому назад, я познакомился с Людой и вошёл в их семью, их было пять челоловек, я стал шестым. Теперь остался один. Видимо, и мой срок на подходе...
К событиям в стране и мире всегда и особенно в последнее время Миша относился критически. Даже службу свою оставил, хотя журналистика стала его любимым делом. Он был истинным профессионалом высочайшего уровня и класса. Его взгляды всецело поддерживаю и разделяю. Всё остальное покажет неумолимое время. Я буду Михаила Дмитриевича помнить, молиться о его душе, вспоминать и грустить о незабвенном прошлом. АМИНЬ...”
Старик всхлипывает и, приподняв очёчки, отирает глаза бумажным платочком. Сын слегка треплет его по руке.
— Ну, ну, будет, хорошо ведь написал. Молодец!
— Ты правда так считаешь? – недоверчиво спрашивает отец.
— Клянусь! Нет, действительно хорошо. Трогательно и душевно. Я очень внимательно слушал. Под пивко. Давай теперь я.
Они заказывают по второй. Однако, не дожидаясь пока принесут с пенными шапками бокалы, сын принимается озвучивать свою версию воспоминаний об усопшем дяде:
Пролог. Когда человек уходит от нас навсегда, пережив удар первой боли, преодолев острую тоску и ожёг неожиданной потери, мы, спустя некоторое время, начинаем вспоминать былое — неповторимые эпизоды встреч, беседы, переписку, совместные мероприятия и т.д. и т.п.
Первая встреча. Безусловно, впервые на руках дяди Миши, родного брата моей мамы, в ту пору девятнадцатилетнего юноши, побывал я вскоре после появления на Свет Божий, однако самый ранний запомнившийся эпизод с его участием выглядел следующим образом: на даче в подмосковных Жаворонках собралась наша многочисленная родня. Детская память сохранила, что все сидели за столом на лужайке рядом с застеклённой верандой. Неожиданно и внезапно бабушка Марина Алексеевна, самый старший член нашего семейства, увидав кого-то у калитки, встрепенувшись, громко вскрикнула: “Миша!”. Наверное, стоило бы написать, что старушонка вскочила, устремилась внуку навстречу, бросилась к нему на грудь... Но, увы, страдая артритом, моя древняя прабабка передвигалась еле-еле с большим трудом, опираясь на старую потёртую клюку.
Таким образом на сцене моего жизненного спектакля появился новый персонаж — высокий, элегантный, очень симпатичный молодой человек. Чуть позже, тем же подмосковным летним вечером, он выполнил на справленном моим отцом, между двумя большими елями турнике, какие-то умопомрачительные трюки, достойные арены цирка. То были однако обычные (назовём их условно “армейскими”) упражнения, которые потом в юности и в армии я сам выучился делать не хуже дядюшки, но тогда в моей детской душе этот молодой “добрый молодец” вызвал чувство чистейшего, искреннего восторга.
Пока пора беспечного детства весело и беззаботно бежала вдоль линии судьбы, дядя Миша многократно являлся на сцену жизненного спектакля исключительно добрым приятелем. В отличие от более серьёзных и строгих взрослых, с которыми нередко случались малоприятные стычки, он, казалось, был ближе, понимал и относился гораздо более снисходительно к нашим с братцем ювенильным шалостям. Вернувшись с армейской службы из Германской Демократической (Царствие ей Небесное) Республики, он привёз нам много доброкачественных ярких игрушек. Он всегда был интересным рассказчиком. Много любопытного и познавательного рассказывал он в ту пору о “великой и могучей” непобедимой Советской Армии, о её современной военной “технике на грани фантастики”. От него в подарок получил я пару книжек на эту тему. Любопытно, что из рассказов дядюшки и из тех книжек узнал я впервые многое о зарубежной военной технике и её достижениях. На его собственных книжных полках таковых находилось немало. В нашей семье, пожалуй, он был самым компетентным в военном деле и даже воспринимался эдаким квази-профессиональным, пусть бывшим, но военным человеком. Помимо всего прочего, дядя Миша имел склонность к изобразительному искусству. Стиль его рисунков был в основном карикатурный, но в детстве видел я и настоящие картины, сотворённые его рукой посредством акварели или масла.
Таллинская история. Году так в семьдесят первом (или втором) мы всей нашей семьёй отправились на папашкиной красавице “Волге” отдыхать в Прибалтику. Дядя Миша присоединился к нам уже на месте. Отдыхали, как обычно, на морском побережье недалеко от города Калининграда. Холодная балтийская вода никогда не вызывала моего восторга, но ... приходилось терпеть, так как мои предки предпочитали прохладу и европейскую изысканность Прибалтики южной жаре и темпераментно-трогательному бескультурью юга необъятной нашей Родины. На обратном пути совершили множество интересных остановок, одна из которых произошла в Таллине. Там заодно родителями был приобретён огромный шкаф, точнее, детали для его дальнейшей сборки на месте. Тот легендарный “Таллинский Шкаф”, установленный в нашей миниатюрной детской и “сожравший” четверть её объёма, в дальнейшем стал частью нашей с брательником личной истории. В Таллине произошёл эпизод, который по каким-то неведомым причинам начисто из моей памяти выветрился, но, спустя десятилетия, во время одного из застолий, дядя Миша его так мастерски живописал, что воскресил его снова. Произошло буквально следующее: взрослым по какому-то серьёзному вопросу следовало посетить главное энергетическое ведомство союзной в то время республики Эстонии. Нас с брательником — малолеток — оставили они “куковать” в машине, припаркованной у древней каменной ограды с массивными железными воротами, и отправились в эстонскую энергетическую контору. Возвращаясь, они издалека услышали странный, не очень приятный шум. Точнее, это был ритмично повторявшийся, угрюмый раскатистый грохот, отчасти напоминавший артиллерийскую канонаду, отчасти — колокольный набат. Приблизившись, они узрели толпу местных автохтонов с аборигенихами, окружавшую забор и ворота. В конце концов, их взору предстала следующая картина: два отпрыска, узы родства с которыми были постыдно-нерасторжимо очевидны, со всей своей ювенильной безудержностью, в эйфории экстаза и удовольствия хватали ручонками увесистые булыжники, а затем самозабвенно швыряли их прямой наводкой в стальные ворота, вызывая соответствующий адски-гулкий резонирующий звук “БАМ-БАМ-БАМ”, вдохновенно наслаждаясь процессом, не замечая ничего и никого вокруг. При этом толпа местных жителей, отнюдь не пыталась остановить сей процесс, прекратить его немедленно и принципиально, с интересом наблюдая и обсуждая нелепое, экзотическое поведение странных, судя по повадкам — инопланетных, в какой-то мере забавных малышей.
Женитьба. Году в семидесятом дядя Миша впервые женился. Вообще-то совершил он таковой “подвиг” дважды. Первой его женой стала девушка по имени Наташа. Яркая рослая брюнетка, она была гораздо моложе дядюшки. Свадьбу сыграли грандиозно, но нас детвору туда брать не стали, решив, что не доросли мы до подобных “взрослых” мероприятий. Судя по отзывам и фотографиям, свадьба была организована и проведена на очень высоком уровне, пафосно и пышно. Родители жениха и невесты постарались, приложив максимально возможные усилия, реализовав свои немалые возможности. Тем не менее союз оказался отнюдь не прочным. Молодые вскоре расстались. Мне хорошо запомнился один эпизод: происходило это действие в Жаворонках в конце лета или начале осени. Персонажей на той сцене жизненного спектакля было всего три: Наташа, мой папашка и моя собственная персона в соответствующем возрасте. Может быть, на даче присутствовали иные действующие лица, но капризная память отказывается сей секрет выдавать — сколько не пытай. Мы втроём пошли в лес “типа по грибы”. Шныряя по чащобам, я наивно пытался отыскать в траве и под опавшей листвой хоть какие-нибудь дары щедрого подмосковного леса, а папашка (опытный, бывалый грибник) всю дорогу шёл по тропинке бок о бок с прекрасной Наташей, сфокусировав на ней всё своё пристальное внимание, вербально и, может быть, даже флюидально убеждая её, что “Мишенька — отличный парень, но, увы и ах, несколько слабоват здоровьицем”.
Увы, папашкина пламенная проповедь, несмотря на искренность и желание сохранить тот брак, от развода его не спасла. Не так много времени спустя, дядя Миша женился вторично на даме, которую уже также постигла аналогичная участь. Таня (так её звали), была приятной, симпатичной молодой женщиной, а, спустя некоторое время, у них появилась Аля, наша кузина, которая мне с братцем Димкой очень пришлась по сердцу. Она уже в три года стала очень миленькой, хорошенькой и нам очень нравилась. Короче говоря, ту, неожиданно “принесённую аистом, маленькую сестричку” мы с ним искренне от души полюбили, радуясь каждой встрече на посиделках у старших Котилевских, хотя порой и безобидно подтрунивали над забавной маленькой девчушкой.
Житейские перипетии. В течение многих лет мой отец являлся счастливым обладателем красавицы “Волги” — единственным автомобилистом нашей мега-семьи. Однако вдруг нежданно-негаданно выиграл в лотерею “Москвича” его брат — дядя Витя. Пока папашка “обкатывал” выигрыш, его “Жигулёнком” (расставание с красавицей “Волгой”, чуть не разбило сердце обладателя) временно пользовался дядя Миша. В конце концов, и он приобрёл новёхонького “Москвича” цвета оперения птички-канарейки. От управления автомобилем получал он откровенное удовольствие, и в определённое время вместе с Татьяной и Алиной они совершали многодневные вылазки, покрывая автопробегами многие сотни вёрст во время летних отпусков.
Время мчалось неумолимо. Пока наш дед, Дмитрий Григорьевич Котилевский, имел силы и высокое служебное положение, мы частенько отмечали у них всяческие праздники. Застолья устраивались по тем временам пышные. Но, самое главное, душевные. Дед практически всегда выступал в роли тамады, будучи прекрасным оратором и искусным лицедеем. Он обладал безусловным талантом. Одно мне не нравилось категорически — дедовы, ставшие регламентом, нотации. В определённое время, как правило, в перерыве перед чаепитием-десертом, он удалялся в дальнюю комнату, а потом ко мне подкрадывалась бабушка Валентина Георгиевна (мамина мама) и заговорческим шёпотком констатировала: “Лёка, там тебя дедушка зовёт...”. Поникнув головой, внук отправлялся на неминуемую экзекуцию, которая заключалась в следующем: дед с серьёзно-строгим выражением на лице усаживался в кресло, внук с недовольным тоже. Нас разделял полированный журнальный столик. У деда в той комнате (спальне) присутствовал какой-то специфический терпкий запах, источаемый заморскими экзотическими восточными благовониями. Пожалуй, даже приятный. Неприятными были только его нравоучения. Увы, будучи школьником, учился и вёл себя я не важно, более того, был откровенным разгильдяем. Однако всем без исключения предкам, во главе с дедом, непременно хотелось меня перевоспитывать. Вот дед такой абсолютно бесполезной ерундой и занимался. Ему, безусловно, хотелось мне добра и он меня любил, и я его тоже. Но он был большим начальником, БИГ БОССОМ, и менталитет имел соответствующий. А я деда, с его точки зрения, моим разгильдяйством и дурной школьной успеваемостью жутко позорил.
Наши взаимоотношения с дядюшкой тоже, увы, не всегда были нежно-розовыми. Происходили порой и неприятные коллизии. Откровенное сердце почему-то не велит эти тёмные пятна нашей семейной биографии вуалировать, вопреки римской пословице “De mortuis aut bene, aut nihil”. Увы, два прискорбных факта имели место.
Первый состоял в следующем: я в детстве был тем, что носители английского языка называют словом “brat”. И мои родители, в частности, мама, чувствуя порой своё педагогическое бессилие, на меня своим близким жаловалась. Вследствие чего я от них получал “звездюлей”, как правило, моральных (до рукоприкладства, слава Богу, не доходило). Безусловно, за дело. В процессе моего воспитания дядя Миша практически участия не принимал, а если и пытался, то более мягко и снисходительно, будучи ближе по духу и возрасту, помня очевидно, что сам был вчерашним “сорванцом”. Но однажды и он (Брут) со мной поговорил строго и жёстко, высказав в качестве резюме, что если мама помрёт, не сдюжив моего несносного поведения, то ему, типа, не очень будет приятно встречаться со мной у её гроба. К счастью, это была единственная взбучка от него, однако у маминого гроба, спустя многие десятилетия, подавленные скорбным фактом её кончины, мы всё-таки встретились...
Вторым фактом, более сложным и серьёзным, являющимся источником драматизма и даже трагизма для многих семей нашей человеческой цивилизации, предстал раздел материального наследства. В результате подобных процессов близкие родственники, увы, часто становятся врагами на всю оставшуюся жизнь. К сожалению, и семьи Котилевских “не миновала чаша сея”. Дело, безусловно, касалось в основном моей мамы, её родителей и брата Михаила, но, по большому счёту, затрагивало оно и нас с братом Дмитрием. В подробности вдаваться не стану. Сейчас, на фоне иных, гораздо более драматичных событий, всё это кажется мелким и полузабытым, но так было, увы, не всегда.
В пору мятежной юности мой личный кризис привёл к тому, что конфликт с предками приобрёл наиболее радикальный характер — “старикам” стал я активно противоречить, открыто дерзить и даже порой откровенно хамить. Дядю Мишу в те времена не без вызова принялся называть “вуем” (в древней Руси действительно существовало слово “ВУЙ”, обозначавшее дядю по матери), но в ту пору, в силу бросавшегося в глаза, точнее — в уши, фонетического сходства, акцент дядюшкиного племяша не был так уж родственно-дружелюбен. Короче говоря, вечный и вездесущий конфликт “отцов и детей”, блестяще описанный классиком, проявился и в нашей семейке. Слава Богу, несмотря на противоречия, родственные узы и любовь оказались сильнее, врагами на всю оставшуюся жизнь мы не стали и друг другу всё постепенно простили. Теперь всё позади ... остались лишь воспоминания.
Его пятидесятилетие. Детство однако закончилось, бабушки с дедушкой покинули этот бренный, противоречивый мир, времена резко менялись. В 1995-ом году дяде Мише исполнилось пятьдесят. Он отметил это событие дома, собрав большую компанию. На торжестве присутствовало солидное количество родственников, друзей и приятелей. Обстановка была весьма непринуждённой и вполне позитивной. По упомянутым выше причинам, я на том мероприятии вёл себя не совсем адекватно, несмотря на то, что к тому времени уже сам стал отцом семейства и на торжестве присутствовал в паре с молодой женой. Короче говоря, на юбилее дядюшки его старший по возрасту племянник, хватив лишка, позволял себе вызывающе ёрничать, продолжая по инерции исполнять роль семейного “АНФАНА ТЕРРИБЛЯ”. Дядюшка в очередной раз проявил мудрейшую снисходительность, не обращая на выходки родственника особого внимания, наслаждаясь обществом друзей и родни, ораторствовал, рассказывая что-то интересное — в этом плане он представлял собой достойную реплику собственного отца. “Под занавес” Михаил Дмитриевич резюмировал состояние своей души, цитатой слов известной, тех уходящих в историческое небытие времён, песни: “Всё ещё впереди, всё ещё впереди...”.
Последние контакты и встречи. В 2004-ом году я покинул Родину, переехав на ПМЖ в ФРГ. Безусловно, связь с оставленным Отечеством не была разорвана. Не часто, но всё-таки прилетал иногда я в Москву. Во время тех кратких визитов встречался и с дядей Мишей. Обычно, он предлагал рандеву на нейтральной территории, в уютных заведениях, где мы очень мило общались. Я презентовал дядюшке плоды моего творчества, надеясь на профессиональную, но объективную и конструктивную критику. В принципе, таковую и получал.
Однажды, в 2016-ом году, наша встреча произошла в одном из ресторанов сети “Му-му” (там любила столоваться моя мама, покинувшая сей мир в 2014-ом). На встречу с дядюшкой вместе со мной пришёл и мой сын Борис, служивший в ту пору в армии, будучи отпущенным в увольнение на пару дней. Мне очень хотелось, чтобы мой отпрыск побольше и почаще общался с родственниками по моей линии, наивно надеясь, что таким образом переймёт он некоторое количество “изысканных манер”. В тот день дядя Миша был в ударе и увлечённо и довольно-таки подробно рассказывал о своей службе в армии. Рассказ его, скорее, был адресован юному Боре, нежели мне, и я ему за это крайне благодарен. Опустошив пару рюмочек кристально чистой русской водочки и хорошенько закусив, мы провели в едальне несколько часов (четыре или пять), и, пожалуй, это был самый подробный и откровенный рассказ дядюшки об его армейской службе, который я от него когда-либо слышал.
Дядя Миша обладал тонким чувством юмора и редким даром самоироничной мудрости — эти качества были его константой. Странно только, что, будучи бывалым, опытным “журналюгой”, он не написал ничего личного. По моему соображению, он непременно должен был оставить литературный след хотя бы в виде каких-нибудь мемуаров о себе и нашей, не такой уж и ординарной, семейке. Увы, он этого не сделал. Но то, что он сделал, вложив в тот перформанс свои труд и душу, — систематизировал наши семейные фотоархивы и всяческие документы, всё “оцифровав”, как сейчас говорят, и каждому из членов семьи вручил по экземпляру. Удивительно, что этот виртуальный семейный альбом включил в себя также материалы, касающиеся родственников по линии его зятя — моего отца.
Последнее наше реальное рандеву произошло в Москве летом 2019-го года. Мы встретились у ворот Введенского кладбища, куда подъехали на автомобилях: я с братом Дмитрием и нашими старшими сыновьями, а дядюшка сам по себе на своём стальном южнокорейском “иноходце”. Посетив захоронения, мы все вместе весьма душевно присели в одной из уютных столичных едален. Помню абсолютно точно, что, прощаясь, он довольно-таки спокойно и уверенно предположил, что больше на этой планете мы, очевидно, лицом к лицу не встретимся и пожелал мне счастья и удачи. Увы, он не ошибся.
Виртуальные контакты однако продолжались. Обычно мы ограничивались взаимными поздравлениями с днём рождения, тёплыми, но редкими. Запомнилось, тем не менее, что летом 2021-го года, незадолго перед вылетом моего отца в Москву, сомневаясь в его целесообразности, дядюшка прислал мне своё резюме по поводу эпидемиологической ситуации, поскольку в то время КОВИД в Москве “бушевал” с максимальной свирепостью. В то самое время меня не было дома, однако отправил ему несколько гедонических фотографий из Австрии где, наслаждаясь кратким отпуском, релаксировал в подвесном плетёном кресле на уютном балкончике гостеприимного шале в австрийской деревеньке с видом на горы и небольшое озеро, перелистывая подлинную версию карманного сборничка рассказов Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, потягивая Jim Beam прямо из бутылочного горлышка. Дядюшка ответил, заметив, что Фицджеральд в подлиннике — это действительно круто, вспомнил как он сам это делал, осваивая английский во время обучения в МГИМО. Мы тогда как-то вдруг спонтанно зацепились — обменялись парочкой посланий. Он вспомнил как в конце восьмидесятых — начале девяностых дважды побывал в Мюнхене и на Тегернзее; в нескольких фразах, трогательно и ностальгично описал эти рабочие для него встречи с коллегами-журналистами из Германии, прикрепив к тексту три фотографии. Тогда, тридцать с лишним лет тому назад, всё обстояло иначе. Надежды на счастливые перемены окрыляли тех оптимистически улыбающихся людей. На обратном пути, я с воодушевлением вспоминал семью и дядю Мишу, в то время как серая лента дороги неслась вдоль берегов того самого Тегернзее, и ностальгия терзала мою душу неповторимой сладко-щемящей болью, которую только этот сентимент способен вызывать в чувствительной и утончённой душе.
Эпилог. Современные события в стране и мире отнюдь не радовали дядю Мишу. “Ветер злых перемен” не заставил его стать ни конформистом, ни сторонником власти. Не стану развивать эту тему, но настроения дядюшки на завершающем этапе его жизни в этом плане были весьма скорбными и мрачными. Состояние здоровья тоже. Он никогда не был особенно здоровым человеком, но очень сильно сдал в последнее время. Страдал, но держался до конца. Хотя в последнем своём электронном послании уже совсем недавно откровенно выразил желание уйти из этого порочного и взрывоопасного мира. Что вскоре и случилось. Мир его праху.
Оторвав взгляд от игриво вьющихся ленточек строк, положив на стол несколько распечатанных лазерным принтером листов бумаги, автор, отвернувшись в сторону, молча устремляет вдаль отрешённый взгляд. Молчит и отец-старик. Он только вздыхает как-то тихо и совсем печально. Вокруг беспечно и весело шумит уютный немецкий городок. Чирикают беззаботно маленькие пташки в зелёных и бордовых кронах нежно ласкаемых ветром деревьев. По-летнему радостно и беззаботно цветёт повсюду прекрасная жизнь. Как будто нет на планете ни кровопролитных войн, ни зверских убийств, ни неожиданных ранних смертей, ни тяжких преступлений, ни злобы, ни ненависти, ни жестокости.