Копыта лошадей скользили по жёлтой вязкой глине, а немолодой возница зло чертыхнувшись, соскочил с насиженного места и налегая плечом, помог умаянным кобылам вскарабкаться на пригорок. Взопревший хозяин двуколки уже и сам был не рад: десять километров с гаком по ещё не подсохшей грунтовке? Но мысль о забористом перваче на смородине, гнало его вперёд не хуже чем ладан дьявола. Последний пригорок остался позади, а возница смахивая пот со лба ласково причмокнул:
-- Но-но милые! У старины-Кальниша на харчах отогреетесь.
Он мог бы и промолчать, взмыленные кобылы знали дорогу не хуже своего хозяина, меряя из месяца в месяц размытую межсезоньем грунтовку.
Крутой поворот окончился хилой берёзовой рощей, которая расступилась у массивных почерневших ворот. Возница остановил упряжку и забарабанил набалдашником плети о дубовую калитку:
-- Слезай с печи Раймонд! -- загорланил он, -- или прикажешь под оградой Петрухе заночевать!?
На его шутливую тираду отозвался лишь протяжный вой Тимохи-волкодава, от которого у позднего гостя изморозью сковало грудь. Это не было привычным рычанием пса, которое тут же сменялось игривым повизгиванием, как только возница подходил ближе к будке. Непослушной рукой Петруха сунул кнут между грубо тесаным штакетником и откинул щеколду калитки. Пёс на мгновение затих, высунул морду, и подняв тусклый взор на голые кроны деревьев вновь истошно завыл. Распахнув настежь ворота, поздний гость загнал телегу во двор и пристроив лошадей в загоне, подбросил кобылам охапку сена. В покосившемся сарае напротив, горестно заблеяли овцы, замычала бурёнка с телятами. Вихрем взлетев на крыльцо, Петруха попытался толкнуть грубо тёсаную дверь, но та лишь отошла самую малость, а в приоткрывшейся щели замаячили армейские ботинки старины-Кальниша. Впопыхах сбросив овечий полушубок поздний гость изо всех сил налёг на дверь, с трудом протискиваясь внутрь. Одного взгляда было достаточно: хозяину хутора уже ничем не помочь; душа приятеля давно отошла в мир иной. Судорожно сжав пальцы, возница дрожащей рукой неистово перекрестился, взирая на посиневшее в запекшейся крови лицо. Поздний гость было ринулся назад, - прочь от зловещего хутора, где перст ангела смерти успел наложить на лицо хозяина отпечаток вечного…, и замер.
Происки дьявола?.. Роковое место?
Насколько хватало памяти, этот хутор всегда преследовали слёзы горя и злой рок. Не хутор, а дьявольское знамение! Он выгорал раз за разом. А лет пять назад случилось очередное светопреставление. Многодетная семья Валковых исчезла отсюда не оставив после себя и следа, будто растворилась в воздухе. Утварь и посуда остались нетронутыми, а мастеровой инвентарь главы семьи, чьи сёдла и упряжь славились на всю округу, в беспорядке свалены посреди гостиной. После явных происков сатаны (как шептались в Устиновке), хутор годами стоял в запустении, тогда-то и объявился в селе Раймонд Кальниш. Жилистый, немногословный…, он не водил дружбу с местными, но пришёлся «ко двору» заждавшейся в девках рябой Антонине. Злые языки поговаривали будто отсидев под Уфой положенный ему срок, Раймонд не спешил в родные края, а осел здесь же, недалеко от зоны, в небольшом уральском селе.
Облюбовав пользующийся дурной славой заброшенный хутор, старина-Кальниш изрядно попотел, и не жалея сил привёл его в божеский вид. Ни у кого на селе не вызвало и маломальских домыслов, когда на обновленный хутор он забрал к себе и приглянувшуюся ему Антонину.
Тоня!
От животного страха и мрачных потрясений Петруха и вовсе позабыл о своей дальней родне. Лишь у загона, где пристроил утомлённых кобыл, он замер как вкопанный.
В его родной Устиновке и не могло быть иначе! Две сотни семей, на всего-то лишь три фамилии: если кто не родня, то уж кум или сват – непременно.
Не без предательской пустоты в животе, возница окрестил себя святым знамением и повернул к избе. Стараясь не скрипеть половицами, он не без содрогания переступил через остывший труп и минуя кладовую пробрался в горницу. Там ещё витал дух прокисших щей, лежалой ткани, но сладковатый запах смерти уже успел пропитать мебель, потолок, тюлевые занавеси. Петруха отчётливо помнил специфический дух жизни и крова четы Кальнишей, когда гостевал здесь ещё месяц назад. А сейчас?.. Могильную тишину нарушал равномерный звук деревянных ходиков, да писк мышей в красном углу под иконой. Сгущающиеся сумерки заставили его закрыть нос рукавом телогрейки и вынуть из кармана фонарь-жучок. Тусклый свет блеснул желтоватым пятном на никелированной раме кровати, выхватив из темноты неподвижное тело на байковом одеяле. Возница чуть не бросился наутёк, но усилием воли заставил себя сдвинуть непослушные ноги, сделав шаг-другой к лежащей навзничь подруге Раймонда.
С покойниками Петруха был не в ладах. Они навевали на него гнетущее впечатление, пробуждая тоскливые мысли о бренности бытия. Тягостное чувство непоправимого и безысходного ему удавалось заглушить лишь добрым стаканом первача, от которого пагубные думы чуть гасли, ослабевали улизнув к закоулкам памяти. Накинув потёртую цигейку на широко раскрытые глаза, тёмными пятнами зияющие на фарфоре лица, он в который раз неистово перекрестился.
Помянуть неприкаянную душу рабы божьей?.. Ну нет! Его вовсе не прельщала мысль копаться в чужом скарбе, выискивая неизвестно куда запропастившиеся свечи. Находиться рядом с покойником? В чертоге тлена и вечного безмолвия?.. это было выше его душевных сил.
Захватив бутыль самогона из кладовой, Петруха вернулся к загону, ощущая на вспотевшем лице покалывающие иглы весеннего дождя. Тот зарядил ещё с полудня... иди-угадай в межсезонье, - благоденствие или непогода. Переться в Устиновку на ночь глядя?..
У Петрухи не было и малейшего желания, вновь тянуть по скользкой глине выбивающуюся из сил упряжку. Настороженно заржала пара пегих кобыл в загоне, учуяв запах хозяина.
-- Но-но милые…, -- умиротворяющим голосом успокоил он пегую живность. -- Утречком в Устиновку двинем, -- он с вожделением глянул на бутыль «трофейного» первача. -- Да и за упокой души не помешает...
Заночевать возница намеревался в маленькой бане, находившейся тут же, в десятке метров от загона: к лошадям ближе, и на душе спокойней. Не возвращаться же ему на постой в хозяйскую избу!?
От этих «крамольных» мыслей у Петрухи вмиг засосало под ложечкой, а спину ожёг стылый холодок. Пытаясь заглушить голод, ночной гость выдернул сухой початок кукурузы, который пользовали вместо пробки, и приложился к бутыли. Сладковатый самогон отмёл лишнюю кутерьму дум, выправив настроение и чуть уняв резь в желудке. Залитое кровью лицо старины-Кальниша поблекло, исчезая в глубине сознания… да будь на то воля Господня! – пробормотал он, подставив разгорячённое лицо хлёсткому весеннему дождику. Пьяно улыбнувшись, возница толкнул ветхую дверь своего ночлега.
Неказистая с виду баня, оказалась на удивление вполне благоустроенной: в углу высилась горка сосновых поленьев, а за чугунной заслонкой печи - сушняк, заблаговременно припасённый заботливым хозяином. Чиркнув зажигалкой, Петруха поджёг сучковатые ветки, наблюдая как пугливый синеватый огонёк побежал по сухому валежнику. Подставив живительному теплу озябшие ладони, он устало опустил веки, предвкушая долгожданный отдых. Баню обволокло ароматом сухой коры, горьковато-терпким духом можжевельника; скинув на скамью телогрейку, Петруха развалился на скамье и пригубил из бутыли старины-Раймонда.
Ещё месяц назад здесь на хуторе теплилась жизнь, пахло щами и свежеиспеченным хлебом…, а теперь? Он даже не почувствовал как свинцовые веки плотно сомкнулись в пьяном забытьи, всколыхнув тени далёкого прошлого.
У Кальнишей он отоваривался раз в месяц, к воскресному базару. Свежее мясо, окорок, сыр…, но со временем деловые отношения между «партнёрами» переросли в нечто большее. Ежемесячные посиделки с хозяином хутора, Петрухе был как елей на душу… как единственная отдушина в этой богом забытой глубинке.
Провести два-три дня на хуторе со стариной-Кальнишем? Нет, ему это было не в тягость, скорее наоборот! С виду нелюдимый Раймонд оказался человеком приветливым и хлебосольным, с нескончаемым кладезем историй лагерных будней. Но как только разговор заходил о его прошлой жизни, он угрюмо супился и умолкал. А чтобы перевести беседу в иное русло, Кальниш тут же усмехался и наливал Петрухе очередную рюмку, интересуясь серыми буднями в родной Устиновке. Слово за слово, со временем, Петруха уяснил злополучную историю новоиспечённого приятеля:
Из богатой семьи оказался Раймонд; мельница, достаток в двухэтажном доме под Ковно. Беда пришла нежданно-негаданно, когда нагрянули местные власти отбирать нажитое добро кланом Кальнишей.
Национализация?!
Глава семейства взялся за двустволку, а старшие братья достали из подпола трёхлинейку и шмайсер. Раймонду в это день посчастливилось. Незадолго до скорбных событий он уехал в Клайпеду, по делам, а возвратившись, застал остов дома и сгоревшую мельницу… не позволил Господь с близкими попрощаться.
Предав земле обугленные останки, Кальниш-младший поспешил назад в Клайпеду, да по молодости и по дурости, в местной комендатуре «петуха пустил». Ночью кроме сторожа-доходяги там никого не было, так что местные власти «под шумок», и списали на бедолагу сгоревшее здание. А Раймонд?.. Раймонда ждал суд. Чуждый элемент! Отщепенец!!.. пособник лесных братьев и мировой гидры империализма. По пятьдесят восьмой упекли… одно счастье, хоть в живых остался.
Петруха не отставал от приятеля. Нашлись в его закромах и свои "радужные" воспоминания. Малоприятные, но по счастливой случайности, – бог миловал.
-- Кинули меня безусым сержантом, к мадьярам в пятьдесят шестом, -- Петруха пригубил из рюмки, вспоминая далёкую юность, -- местных буржуев давить! Так я не будь дураком и в мякоть себе словацкой «Зброевкой» пульнул. Но не дурак! заранее подсуетился и мокрым полотенцем дуло обмотал.
Он ухватил шмат розового сала благоухающего чесноком и кинул на него щепоть соли:
-- На душу грех брать!?.. -- Петруха пьяно ухмыльнулся, -- да по мне хоть мадьяры, хоть румыны!..
Помыкали меня меж следователями, помяли в кутузке, но так до правды и не докопались. А когда комиссовали подчистую, - с грамотой на дембель выпроводили. Отличился наш орёл. Гвардеец! В Будапеште ранение получил от наймитов мировой буржуазии. Да «на десерт», и рекомендацию в партию дали.
Испугано крикнула сойка. Разноголосым карканьем отозвалась стая ворон. В недрах сознания умаявшегося пьяным дурманом возницы, скользнули первые проблески жизни. Он с трудом разлепил свинцовые веки, но подняться на ноги Петрухе так и не довелось. Неведомая сила отбросила его назад, к стене, на пахнущую смолой и мылом скамью. Ощущая ломящую боль в затылке, он сполз на пол и на четвереньки по-пластунски добрался до приоткрытой двери. Угорел?.. да ещё и самогон будь он неладен!
Фыркая, Петруха долго полоскал лицо в стылой луже, а поднявшись на ватные ноги, жадно припал губами к чугунному рукомойнику.
Ошибся Господь. Невинные души забрал! - Петруха перекрестился непослушной пятернёй. От Всевышнего всё... или от дьявола?
Замычали оголодавшие коровы, учуяв запах хозяина, заржали соскучившиеся кобылы; пугливое солнце глянуло сквозь надвигающиеся хмурые тучи, но тут же спряталось за свинцово-фиолетовым облаком. Возница сплюнул липкую тягучую слюну и нетвёрдой походкой двинул к покосившемуся загону. У него проснулось желание залезть в погреб Кальнишей и забрать приготовленные для него припасы на ближайшее воскресенье, на рынок. К чему это Раймонду?.. негоже добру пропадать. На окне избы всколыхнулась тюлевая занавеска. Петруха остолбенел и замер как истукан. Показалось? В следующий миг за оконной рамой блеснул огонёк.
Свеча?..
Петруха попятился к загону, трясущимися пальцами откидывая щеколду. Вспыхнуло пламя, охватывая голубой тюль занавесей.
Запрячь кобыл в телегу, заняло у возницы минуту..., две от силы. А перед протрезвевшими глазами пролетел вихрь, фантасмагория. Детство, отрочество, молодость…
Взбесившиеся лошади несли двуколку по размытой грунтовке пуще резвых скакунов, кося кровавыми белками по сторонам. Петрухе не довелось увидеть, как занялась кровля, облизывая алым пламенем унылое небо и налитые свинцом облака. Он орал на лошадей, стегая кнутом. Молил взывая к Всевышнему, размазав по лицу ни то капли дождя, ни то слёзы. Подальше от треклятого хутора!.. Лютого, гиблого... Там где месяц длиною в жизнь.