Getsuyobi
Миниатюрная скрепка оптимистично блестела перед сщуренными глазами. Цап-цап, маленькая лапка игриво подбросила кусочек алюминия в воздух. Когда ты кот, предметы теряют свое рациональное наполнение и становятся настоящими. Василий еще никогда не был так счастлив. Плафон на потолке напоминал перевернутый пыльный трюфель – с каждым годом он становился все темнее, все слаще. Василий сжимался в пружину и отталкивался изо всех сил, чтобы достать заветный плод с белого неба. Когда ты кот, количество попыток не имеет значения. Больше всего Василию нравились солнечные зайчики на стене. В течение дня они медленно плыли слева направо, перескакивая с узкой обнаженной полоски стены, что у двери, на кухонный гарнитур, где зайчики, перепрыгивая с поверхности на поверхность, медленно угасали, умирая к вечеру на хромированной ручке водопроводного крана. Когда ты кот, смерть не имеет значения.
Мациюки приходил домой уже заполночь. Как всегда, уставший донельзя, он не глядя высыпал кошачьего сухого корма в керамическую миску, как всегда рассыпая. Засыпав дополна, он стаскивал с шеи удавку ненавистного офисного галстука, доставал из буфета бутылочку саке, делал глубокий глоток и, выругавшись на японском, пошатываясь, ковылял до узкой ниши в стене. Там он, еще раз выругавшись на светящий из окна уличный фонарь, ложился на твердую подстилку из плотно сбитой соломы, и, уткнувшись к стене, засыпал.
Стрелка настенных часов, подаренных прадедом, хрипло, словно пересиливая все земное притяжение, ковыляла к отметке «2».
Шорох. Метался из угла в угол, изредка сопровождаясь раздраженным мяуканием. То Василий, случайно наступив лапкой на клейкий лейбл “O no Sake”, упавший минутой ранее со стоявшей на столешнице бутылки, тщетно пытался сбросить надоедливую шуршалку. Наконец затишье. Снова шорох.
Золотистый лейбл безхозно валялся в центре малогабаритной квартирки, ловя на себе пристальный взгляд ночного уличного фонаря. Пара прилипших к клейкой стороне кошачьих волосков томно отсвечивали, напоминая сладкую карамельную проволоку. Чуть поодаль блестели два подвижных зеленоватых медальона. Метнувшись в сторону, медальоны, словно зеленые шаровые молнии, полетели в сторону миниатюрного, как и все в этой квартире, кухонного гарнитура. Василий, завистливо виляя хвостом в воздушной вате ночного воздуха, пристально пожирал глазами слабо-зеленый отблик над головой. Спружинившись, он рванулся всем телом ввысь, как делал это не раз, когда жаждал достать до шоколадного трюфеля на потолке. Через секунду зеленоватый блик, пошатнувшись, повалился набок, обрызгал мордашку Василия чем-то таким, от чего тот взвигнул. Словно в нерешительности, зеленоватый блик завис в вышине, и, несколько посомневавшись, устремился вниз, разлетевшись на множество мелких зеленых мушек. Мушки отсвечивали на полу чем-то мокро-зеленым, как чешуйки любимой Василием рыбы путассу.
Kayobi
Мациюки открыл глаза. Комнатушка утопала в столь привычном слабовато-болезненном свечении. «Мата», - рявкнул себе под нос сотрудник корпорации «Хонго». Тяжело подняв свое вялое тело, Мациюки сел на подстилке, свесив ноги на холодный пол. Что-то было не так. Что-то такое в воздухе. Какой-то запах. «Васиру-сан!», - бросил в воздух, словно мечной клинок, грозное слово заспанный человек. Тишина.
Мациюки, опасно пошатнувшись от сонной тяжести, сделал шаг вперед и вскрикнул от боли. Схватившись рукой за окровавленную левую стопу, человек неосторожно подпрыгнул вбок на правой. Спертый комнатный воздух разрезал напополам гортанный рык. «Тикусё!», - взвыл Мациюки и, не устояв на ногах, повалился назад, ударившись виском о кирпичную стену.
Тонкая алая струйка причудливой змейкой стекла до самого пола, а в том месте, где лежали влажные зеленые мушки, образовался странный красный иероглиф, окаймленный полуразмазанным силуэтом человеческой стопы.
В комнате повисла странная тишина. Не та тишина, которая была раньше. Не та тишина, которую знали стрелки прадедовских часов, которые, словно лезвия ножниц, сошлись вместе на цифре «4».
Когда часовая стрелка достигла отметки «10», распахнулись два кошачьих глаза. Василий крепко проспал уже несколько часов и сейчас, едва солнечный свет ударил в хрусталики, он привычно вдохнул утренний спертый воздух тесной комнатки. В комнате повис странный запах. Не тот запах, что был раньше. Не тот запах, который был так знаком Василию. Кошачье тело напряглось, а изо рта невольно вышло хриплое фырканье. Кот повернул голову влево и застыл. Застыл сильнее, чем обычно.
Странное животное, которое утром и вечером высыпало ему сухой корм в керамическую миску, сидело неподвижно у боковой стены. Руки вяло свисали, левая нога была странно подвернута набок, а правая вытянута во всю длину, перегораживая проход к миске. У самых пальцев хаотично легла россыпь зеленоватых мушек. Но на этот раз мушки сидели на полянке рубиновых маков.
Василий некоторое время пристально смотрел, затем медленно отвернул глаза. Когда ты кот, вещи воспринимаются иначе. Когда ты кот, тебя может привлечь что-то яркое и интересное. В зеленоватых хрусталиках Василия отразилась мелкая, подобная звезде, серебристая искорка. Цап-цап, маленькая лапка игриво подбросила кусочек алюминия в воздух.
Suiyobi
«Мяу» - в который раз раздался жалобный плач Василия. Снова и снова кот толкал лапкой безжизненное тело Мациюки. Кот уже несколько раз подбегал к керамической миске, обнюхивал, облизывал и раздраженно мяукал. Отходил к телу. Снова возвращался к тарелке. Когда ты кот, количество попыток не имеет значения.
Временами, в течение дня, Василий по привычке гонялся за солнечными зайчиками. Лучики света неподвижно застыли на молчаливых предметах, покрывая их, как покрывает золотистая корочка аппетитную рыбу путассу, запеченную, под медовым соусом. Любимое праздничное блюдо Василия. Когда ты кот, ты ждешь праздник каждый день.
Часы с ленивой неохотой доползли до отметки «2». Кот уже час сидел неподвижно на подоконнике. Перед мордашкой лежала маленькая скрепка. Глаза Василия уже не обращали на нее внимания. Когда ты кот, ты переменчив. Томная дрема мягким сонным пледом обняла тельце уставшего питомца, но быстро слетела, как поднятый колесом вихрь пыли.
Встрепенувшись, встав, как натянутая тетева, Василий ошарашенно глядел через оконное стекло на птицу. Ее тело было похоже на подсвеченное полной луной облако в ночном небе. Ее черные глаза, как две черные дыры, пристально глядели мимо Василия. Кот сжался в пружину и, зашипев, спрыгнул вниз. Скрепка отражалась в ее глазу, словно какой-то блестящий сор.
Василий впервые видел такую странную птицу. Он настороженно поглядывал на нее, присев у пустой керамической миски, где и уснул, окончательно сдавшись кошачьим снам.
Первым, что Василий ощутил, было тепло. Нежное поглаживание по холке, приятная щекотка под шеей. Изнутри живота полилось ручейком довольное мурчание.
«Sutekina neko», - и с этими звуками мурчание заливалось радостной песней. Когда ты кот, запеть очень легко. Василий еще туже сжимал веки от удовольствия, слушая, как в миску сыплется любимый, столь желанный, корм.
Почему-то Василий не мог открыть глаз, но ему и не хотелось. Он знал, чувствовал кошачьим сердцем, что нужно именно так, не открывая глаз, насладиться теплом знакомых поглаживаний. “Sutekina neko, Vasiru-sa”, - доносилось откуда-то сверху. И сыпался, и сыпался корм. Много корма. Василий, урча от радости, ел, не открывая глаз.
Но с каждым глотком еда становилась все тверже. Скоро проглатывать стало невмоготу. «Мата!», - донеслось хриплое слово. «Васиру-сан!» - рыкало на него откуда-то, грозно, недобро. Тело зачесалось, словно по нему елозил рой мушек. Василий желал удержать оставшееся в теле тепло хотя бы еще на мгновение. Превозмогая боль в животе, он мурчал, что было сил. Но никто не гладил его по холке, никто не чесал ему шерстку под шеей. Дышать уже было невозможно. Поодавшись рвотному рефлексу, Василий стал отхаркивать что-то острое и твердое. Здесь, наконец, глаза питомца открылись сами собой. Всю комнату заливала светом полная луна, объятая темнотой, и где-то там на белом небе, вместо трюфеля, висела черная, как ночь, голова. Два черных глаза пристально сверлили взглядом керамическую миску.
Все еще отхаркивая, Василий посмотрел перед собой. Целая гора скрепок блестела в свете полной луны, как серебристые звезды, усыпанные алыми маками.
Птица раззинула свой клюв, и в нем, как в глубоком туннеле, Василий увидел улицу, уставленную по обеим сторонам ночными фонарями в форме маленьких бутылочек саке, а в самом конце махала рукой маленькая фигурка Мациюки. Кот побежал вслед, но чем сильнее он приближался к фигурке, тем миниатюрнее та становилась. Приблизившись вплотную, Василий увидел что-то блестящее. Цап-цап, маленькая лапка игриво подбросила кусочек алюминия в воздух. Перевернувшись в воздухе, скрепка с глухим ударом упала на земле.
Mokuyobi
Василий, вздрогнув, проснулся. Часы на стене угрюмо показывали «2». Кот ощутил острый приступ голода и быстрыми шажками побежал к Мациюки. Человек теперь полностью лежал на полу. Воздух стал гуще и сладковатее. Не добежав несколько шагов, кот отпрянул, ощетинившись.
Ночная пустота навевала странную тоску. Когда ты кот, ты тоскуешь по-особенному. Меланхоличная неподвижность предметов медленно текла сквозь тягучее время. Казалось, можно было увидеть, почувствовать, как потоки минут и часов, подобно воде, обтекают струйками каждый угол комнаты. Мациюки, став одним из таких неподвижных предметов, немигающим стеклянным взглядом смотрел на дверцу настенного шкафа. Вот уже более сорока восьми часов как глаза человека застыли в безжизненной медитации. С миниатюрного кофейного столика, забрызганный тонкой струйкой крови, безвольно свисал офисный галстук. И, словно молочным кремом, все это заливалось из окна светом ночного фонаря.
Глухая пустота вздрагивала от мяукания, скребущихся лапок и далеких раскатов грома.
Спустя час непрерывного мяукания часы безразлично доползли до отметки «3», а кот, после тщетных жалоб, до противоположной стены, где и уснул.
Василий открыл глаза. Комнатушка утопала в серости. «Мяуууу» - раздалось из высохшей гортани. Желудок стянуло спазмами голода. За окном небо было затянуто грозовыми тучами, которые набухли подобно жирным коровам. Солнечные зайчики больше не бегали по стенам, и они стали целомедренными полотнами, нетронутыми красками дня.
За стенами комнаты люди торопливо семенили по своим домам. Тяжелые капли, сначала робко и застенчиво, но затем все смелее, ударяли по асфальту, козырькам и крышам автомобилей. Ветер закручивал в воздухе желтую пожухлую листву и бросал ее охапками в стены и окна домов. Близился тайфун.
Испуганный громом, Василий, съежившись, забился в дальний угол комнаты, которая наполнилась дребезжанием стоящей в буфетах посуды. «Мяу» - кот жалобно позвал. Когда ты кот, надеяться легко. Вторя отчаянному зову, в окно с треском влетел белый мячик льда. Затем еще. И еще.
Василий съежился. Становилось холоднее. Стрелки часов придвинулись к отметке «5». Кот невольно посмотрел в сторону Мациюки. Человек все так же лежал неподвижно на полу в засохших брызгах крови, перемешанной с саке. (Сотрудник «Хонго» созерцал пустоту. Изредка из шкафа с одеждой раздавалась слабая вибрация. Это не длилось долго. С сотрудниками не особо церемонились, и на место Мациюки уже взяли другого, оказывшегося его тёзкой. Днем ранее, когда Василий спал, в дверь робко стучали полицейские, вызванные соседями-японцами. Неловко потоптавшись, стражи порядка вскоре удалились. Сегодня они должны были придти снова, но были захвачены врасплох непогодой).
Василий зажмурил глаза, стараясь погрузиться в сон. Но вместо уютной неги – только раздирающие живот спазмы. Под звуки ударов града и раскаты грома Василий просидел, съежившись, еще три часа и, наконец, от бессилия, погрузился в долгожданный сон.
Kinyobi
Василий проснулся от холодного ветра. Открыв глаза, Василий безучастно осмотрел окрестности: обеденный столик, по которому питомец запрыгивал на подоконник, был перевернут; на полу в осколках был разбросан плафон, вокруг которого лежала коричнево-серая россыпь умерших насекомых; поодаль Мациюки был придавлен к полу упавшим гардеробом, а в окне зияла ощетинившаяся угловатыми стеклами дыра. В лучах утреннего солнца хаос расвороченных предметов принимал форму причудливо-красивого лабиринта – словно гигансткий миксер взбил из неживой материи органическое животное, которое только и ждет одухотворяющей его души. Но, когда ты кот – тебя не волнуют такие вещи. Зато тебя волнуют птицы.
Она смотрела на Василия своим немигающим взглядом, зажав в клюве нечно блестящее. Маленький осколок солнца слепил глаза. Прищурившись, Василий осторожно, прижавшись животом к земле, подползал к добыче. Когда ты голоден, страх отступает. Птица горделиво и неподвижно, словно античная статуя, стояла на подоконнике.
Мягкие лапы неслышно ступали по влажной листве, собранной в охапки и брошенной в комнату океанским циклоном. Аккуратно обходя осколки плафона, кот ступал по ковру из выпавших из плафона коричневых насекомых. Птица слегка дернула головой – Василий замер на месте. Прошло несколько секунд. Кот сначала едва заметно, затем чуть смелее двинулся вперед к добыче. Когда каждое движение решает судьбу, даже часы забывают о времени. Тишина сжалась в пружину и притихла вместе с котом перед решающим прыжком.
Спустя секунду птица билась в конвульсиях, зажатая между острых клыков. Спустя еще секунду Василий, окровавленный порезами торчащего из рамы стекла, падал вниз, схватившись намертво со своей жертвой. Удар пришелся в спину птице и, перебив ей кости, окончательно лишил сил. В бессилии клюв разжался, и из него выпала сияющая на солнце крошка.
Василий вцепился зубами в добычу и, мучимый голодом и болью, пополз вбок по тротуару, влача птицу за собой. Разодрав безжизненное тело, кот, с жадностью разрывая зубами мясо, проглатывал его большими кусками.
В опустевшей комнате часы доползли до отметки «3».
Василий был сыт и, поежившись от зябкого ветра, принялся зализывать раны. Мимо сновали пешеходы и крупные красные машины. Все вокруг было объято лихорадочной суетой. Люди таскали бревна и складывали их в грузовики. Было шумно и прохладно, но еще никогда Василий не чувствовал себя таким счастливым.
Doyobi
Василий ночевал, взобравшись на один из уличных кленов напротив ночного фонаря. Приютившись на достаточно прочной ветке, питомец старого Мациюки, лениво прищурившись, смотрел в сторону разбитого окна своего бывшего дома. Ночь была на удивление теплой. Спокойствие наполняло уличный воздух сладким сиропом тишины. В ночной пустоте уютно светили звезды. Как миллионы скрепок, они манили к себе взгляды людей. Но особенно они манили котов. Тут и там в бесшумной вате ночного воздуха доносилось мяуканье. Василий был среди своих. Ему нравилось слушать эти кошачьи беседы. Бывало, что мяуканье перерастало в откровенную брань, но все это не касалось Василия, и было где-то там, в другой вселенной.
Изредка, уже кимаря, коту виделось, будто он – Мациюки, лежащий у себя в комнатушке, а Мациюки – это его кот, сидящий у керамической миски. Тогда Василий вставал, отряхивал с себя пыль, и подходил к холодильнику, похожему на вытисанную из куска айсберга прямоугольную глыбу. Пошарив внутри, он доставал ледяную градину и прикладывал к виску. Маленький Мациюки, махая хвостом, ждал лакомство и Василий, все еще сонный, как всегда, не глядя и просыпая, набирал Мациюки целую миску сухого корма. «Мата», - говорил Василий, и, одев пиджак и галстук, отправлялся прочь. Василий спускался по лестнице на первый этаж и, распахнув входную дверь подъезда, выходил в мир. Шаг за шагом Василий, забыв, что он Мациюки, шел вниз по улице, откуда на него бежал Мациюки, забывший, что он Василий. Василий-человек, сияя от счастья, махал своему питомцу рукой и с каждым взмахом становился все меньше, пока не превратился в маленький, похожий на улитку, кусочек алюминия, над которым нависала гигансткая лапа Мациюки-кота. И все это – внутри птичьего клюва, способного вместисть в себя и Мациюки, и Василия, и всю улицу, и вселенную.
Василий не заметил, как, поддавшись грезам, опасно покачнулся и опрокинулся вниз. Не сумев в воздухе удержать равновесие, Василий упал на бок и повредил себе легкое. Тяжело дыша, кот грустно хрипел. Так он пролежал до рассвета.
То уходя в забытье, то снова приходя в сознание, тяжело дыша, кот пролежал пять часов. А затем пришла она. Грозна, горделивая и величественная птица. Она смотрела Василию – впервые – прямо в глаза. И взгляд ее был опасен. В клюве ее на солнце горела маленькая блестящая крошка. Василий напряг все свои мышцы, но резкий приступ боли отрезвляюще опрокинул его надежды на сопротивление.
“Achira e!” – с этими словами чей-то тяжелый ботинок пнул птицу прочь. Маленькая скрепка вылетела из клюва и приземлилась на окровавленный бок Василия, застряв в липкой кровавой ране.
Гиганские теплые руки подхватили Василия и бережно понесли прочь от рокового клена, прочь от родного дома, прочь от ночного фонаря, прочь от Мациюки.
Спустя несколько сотен шагов и подъема по лестнице Василий оказался в комнате. Она была полностью такой же, как и комната Мациюни. Такой же кухонный столик, те же стены, та же керамическая миска. Даже плафон на белом небе был похож на перевернутый шоколадный трюфель.
“Taberu” – сказал добрый голос и насыпал в миску сухого корма. Затем рука, которая только что держала Василия, подняла странный кирпичик к уху. Затем был взволнованный разговор.
Питомец сделал несколько глотатков и потерял сознание.
Василия доставили в местную ветеринарную клинику и сделали срочную операцию. Наложив несколько швов, отпустили с хозяином домой.
С трудом открыв глаза, Василий увидел перед собой доброе человеческое лицо. “Mite” – сказал голос и показал миниатурюную скрепку. Затем лицо засмеялось и погладило Василия по холке. Человек встал на ноги и, сделав пару шагов по комнате, положил скрепку на подоконник.
Затем человек как будто над чем-то глубоко задумался, поднеся ладонь к подбородку. Вдруг засмеялся и радостно крикнул: «Мациюки», и добавил «Мациюки-сан». Открыл дверцу настенного шкафа, достал зеленоватую бутылку с лейблом “O no sake” и, поднеся к миске, налил немного новому питомцу.
Nichiyobi
Миниатюрная скрепка оптимистично блестела перед сщуренными глазами. Цап-цап, маленькая лапка игриво подбросила кусочек алюминия в воздух. Василий окончательно стал Мациюки-саном. Питомец нашел новый дом; его новый человек Василий любил угощать его саке, отчего кот стал ленив. Он уже не прыгал за шоколадным трюфелем на белом небе, не шуршал чем-попало по ночам. У него осталась из прошлой жизни только одна привычка – играть с блестящей алюминиевой скрепкой. Иногда к окну подлетала птица, но он ее перестал бояться и не обращал на нее никакого внимания.
Временами, когда слышал громкие звуки, оборачивался в сторону рабочего стола Василия. Тот махал ему рукой и продолжал что-то печатать на компьютере. Легкая дрожь пробегала по шерстке Мациюки и тут же уступала место ленивой неге. Кот еще некоторое время лежал на окне, затем вяло подходил к миске, лакал немного саке и заваливался набок – абсолютно счастливый.
А вечером, когда Мациюки снова сидел на окне, в свете нового уличного фонаря он увидел ее. Она сидела в окне напротив и что-то подбрасывала лапками в воздухе. Что-то блестящее.
Когда он смотрел на нее, то уже не вспоминал старого Мациюки, и того, кем он был. Словно кот Василий медленно растворился в уже ненужных воспоминаниях и уступил дорогу новой жизни.
Перед сном, под стук клавиатуры из угла комнаты, Мациюки-кот грезил чудесными мечтами – он спасает ее от тайфуна, прыгнув через разбитое окно, отбивает ее от опасных птиц и они вместе уходят жить на кленовое дерево, слушают кошачьи беседы в ночи, смотрят на звезды, а у них в лапках две скрепки, которые так загадочно сияют в лунном свете.
Грезя о незбыточном, Мициюки-кот уснул, и в этом сне ему приснился старик-человек Мациюки. Он усталый приходил домой, кричал «Васиру-сан» и, без чувств, валился на соломенную подстилку. Какой странный сон…
19 09 22 Vasily, Kyushu-jima