Поздней ночью в избу пришли чужаки в галифе. Дверь дрогнула под ударами их прикладов. Они протопали в чистую горницу, не обтерев обуви. «Прика-а-зом тава-арища Клеме-ентьева!» маленькие сёстры заплакали от страха, старая Демьяновна принялась охать и креститься. Всех стали выгонять вон, в сырую октябрьскую ночь, не дав ни собрать вещи, ни даже толком одеться. Груша потянулась было взять свою крошечную расписную прялочку, но самый высокий, самый дюжий мужик со страшными глазами хлобыстнул своей лапищей по её руке: «У-у, кулацкое отродье!» Мать метнулась к ней, чтобы вступиться, но тотчас получила удар по спине: «Ах, мироеды, чтоб вас!»
Продуваемая ветрами улица; колчи замёрзшей грязи обжигают ноги сквозь лёгкие чулки. Избы односельчан смотрят тёмными окнами – как будто отводят взгляд: им, наверно, тоже страшно – ведь те, недобрые, в галифе, стучат во все двери, будят хозяев и всем сообщают о приказе товарища Клементьева: не пускать раскулаченных к себе в дома ни на ночлег, ни даже на короткое время, под страхом «вышей меры».
Вдова Ананьева, живущая в самой бедной, почерневшей, избушке, не выдерживает: «Ироды! Вы хочь сами посмотрите, против кого воеваете! Это же дети мал мала меньше!» - Она решительно бросается в сторону чужаков в галифе, подставляя грудь штыкам, но её лупят чем попало и загоняют в дом.
А богатые здоровые мужики попрятались в горницах: боятся Клементьева. Высокие новые избы малодушно притворяются необитаемыми…
Мать снимает кофту, сама остаётся в одной сорочке, а кофтой укутывает младшую у себя на руках. Сёстры уже не плачут, а лишь обречённо похныкивают.
Они идут в степь. Среди пожухлых трав гуляют недобрые ветра. Холод стал привычным для тела – но съел все мысли. Мать укутывает детей ещё как ими-то тряпками, снятыми с себя, но они тонкие и не согревают. Обездомленная семья садится у подножья кургана, где есть убежище от ветра.
Сёстры, наплакавшись, уснули. Мать и Демьяновна вполголоса переговариваются. Демьяновна советует с утра немедленно идти в уезд и требовать справедливости: выставлять детей на холод среди ночи – это не по-людски, ведь даже настоящих-то злодеев – и тех сажают в камеры с печуркой. А мать всхлипывает и говорит, что в уезде тоже одни клементьевцы и сейчас их может спасти только чудо.
Разговор грустный, вокруг холодно и страшно. Но даже в самой страшной обстановке организм напоминает о своих потребностях. Груша отошла от семьи, сгрудившейся у травянистого склона, и зашла за курган справить нужду. Управившись, она обернулась и посмотрела в ночную степь. Среди холодного простора вдруг открылась дверца; из-за неё хлынул ласковый свет ярче солнечного, раздалась музыка. Навстречу Груше вышел человек; его одежда была вроде городской, но вся светилась и блестела как зеркало…
- Так, стоп, не понимаю, - поморщилась Лиманская, щёлкая курсором по странице в файле. – Какая такая дверь в степи? Что за попаданцы из иного мира? Ты же, вроде, собиралась писать исторический роман о коллективизации, основанный на воспоминаниях твоих предков?
- Это и есть воспоминания предков, - Деревягина подсела к компьютеру, взяла в руки мышь и тоже принялась листать на экране файл со своим произведением. Они сидели в уютно обставленной квартире Лиманской, возле бархатистых портьер и солнечных картин, и в такой обстановке холод и нужда казались невероятными. – Эта глава – ни что иное, как литературная обработка рассказов моей бабушки, Аграфены Васильевны. Когда их семью раскулачили, она одна спаслась, совершенно непонятным образом. Я прямо с детства помню, как она это говорила: мол, была-была голая степь, ни кустика, - и вдруг, откуда ни возьмись – дверь, и свет, и люди!
- А сколько лет было твоей бабушке? – недоверчиво спросила Лиманская.
- Ой, да совсем мало. Грубо говоря, младший дошкольный возраст.
- В таком случае она запросто могла чего-нибудь не понять, перепутать, смешать действительность со сновидениями. Может, кто-нибудь из односельчан всё-таки приютил их, тайком от этого начальника, как его… Клементьева.
- Да, этот Клементьев был реально страшный человек, - вздохнула Деревягина. Перед ней на стене была картина: ребёнок ночью в нестрашном и тёплом сказочном лесу. – Я не поленилась, когда готовилась писать роман, залезть в архив той области, откуда родом бабушка, и там действительно значился такой комиссар. То есть, несмотря на свой маленький возраст, бабушка фамилию запомнила правильно! Судя по архивным документам, он действительно очень жестоко обходился с семьями тех, кого считал классовыми врагами. Да и с остальными не лучше. Весь уезд в страхе держал! Как сообщается в другом документе, который я прочитала, его вскоре расстреляли за превышение властных полномочий. А рядом с теми документами отыскалась одна полуграмотная анонимка, достаточно любопытная: в ней сообщается, что в день, когда пришло известие о расстреле Клементьева, у крестьян в тех местах на обед подали праздничную еду, а кое-где даже плясали под гармошку – причём все, даже горячие сторонники советской власти!
- Ага, - произнесла Лиманская. Больше она ничего не сказала, но её взгляд красноречиво говорил: «Эта историческая справка, бесспорно, очень интересна – но какое отношение она имеет к фантастически неправдоподобному воспоминанию твоей бабушки?»
Деревягина достаточно давно знала Лиманскую, чтоб понять это взгляд. Она посмотрела на другую картину на стене: на ней ангел переводил детей через пропасть по жёлтому лучу.
- Люди в тех местах были слишком запуганные, чтоб помогать тем, кто попал в немилость к властям, понимаешь? Даже украдкой помочь – и то боялись. Бабушкиной семье оставалось надеяться буквально только на чудо. И чудо пришло! По-моему, это удачный сюжетный ход!
У Лиманской выражение лица стало как у преподавателя музыкального вуза, который услышал в опусе студента негармоничный аккорд. Она тоже на миг задержала взгляд на картине с ангелом, но резко отвернулась:
- У тебя ведь должен был быть реалистический роман? – в её голосе слышались нотки недоумения.
- Давай для начала договоримся, чтО мы будем понимать под реализмом, - парировала Деревягина.
Они с Лиманской тесно общались ещё с первого курса университета, и с первого же курса спорили обо всём, что считали важным. За годы таких споров у них выработалась полезная привычка: прежде, чем начать дискуссию, дать её предмету ясное определение, чтоб не оказалось, что они подразумевают под одним и тем же словом разные явления.
- По-моему, это очевидно, - ответила Лиманская. – Тут и договариваться не о чем, всё прозрачно. Реалистическое произведение – это такое произведение, в котором характеры и развитие сюжета подчиняются законам художественного правдоподобия.
Картины на стене перестали быть интересными, тем более, что ни одного образца реалистической живописи среди них как раз не было. Дискуссия началась.
- Это нуждается в уточнении, - сказала Деревягина, двигая мышь взад-вперёд по столу. – Если у нас исторический роман, надо обозначить, что мы считаем правдоподобным для людей конкретной эпохи. А ведь ещё надо учитывать, что сами люди прошлого могли считать правдоподобным вовсе не то же, что и мы, и если уж мы хотим изобразить в своём романе их мышление, влезть к ним внутрь головы, так сказать…
Лиманская вздохнула. Этот вздох во время научных и философских споров, сколько однокурсницы знали друг друга, всегда означал: «Ох, Деревяшкина, вечно ты стремишься доказать свою правоту вместо того, чтоб приложить усилия к поиску истины!»
- Если понимать правдоподобие в сюжете как наиболее вероятный сценарий развития событий, - размышляла вслух Деревягина, - то придётся признать, что для героини, моей бабушки, то есть, это была бы гибель: комиссар беспредельничает, люди боятся, помощи ждать неоткуда…
- А может, всё-таки нашёлся хоть один смельчак? Это же невозможно, чтоб совсем никто не отважился! Скажем, кто-нибудь неместный?
- А я тебе говорю: не могло так быть! Я помню бабушкины рассказы… Я читала архивные материалы… Тогда реально были очень страшные времена! Вот мы считаем, что сейчас много страшных событий, или что в девяностые годы было жутко, а ведь по сравнению с тем, что считалось нормой жизни в годы детства моей бабушки, эти эпохи – просто детский лепет! Самой вероятной и самой правдоподобной была перспектива погибнуть. Но бабушка ведь выжила – и буквально, можно сказать, чудом! И дожила до преклонных лет в здравом уме.
Выражение консерватОрского преподавателя, слушающего неустойчивый аккорд, всё ещё не покидало лица Лиманской:
- Ну ладно: чудо так чудо. Тебе хочется подчеркнуть, что это было именно чудесное спасение. Но, по-моему, блестящие зеркальные одежды – это перебор! Вот прямо так и подмывает спросить: А летающая тарелка там за курганом припаркована не была? Ты ведь решила писать реалистический исторический роман по мотивам событий, действительно имевших место, - а уже с первых глав соскальзываешь в какую-то фантастику…
- А чем тебя не устраивает фантастика? - спросила Деревягина. Но она могла бы и не спрашивать: характер приятельницы был ей известен, так что ей было легко спрогнозировать ответ.
- Я не понимаю, зачем исходить из каких-то немыслимых допущений, - стала терпеливо объяснять Лиманская. – Какой-то марсианин куда-то там полетел… К чему такие выдумки, если в мире и без того ещё множество совершенно реальных вещей до сих пор не нашло своего художественного осмысления?
- Так… - вздохнула Деревягина, и в этом вздохе заключался смысл: «Ах, Лиманчик, почему тебе всё время хочется одной лишь конформности и предсказуемости? Почему ты так боишься выхода за флажки?»
Она пошевелила мышью и стала открывать браузер:
- А как насчёт того, что в научной фантастике тоже используется твой любимый реалистический метод? И все фантастические твари изображаются вполне в русле художественного правдоподобия? Раз уж мы за компьютером, то я как раз недавно читала статью одного литературоведа на эту тему, сейчас нагуглю… Или как насчёт такого течения – «магический реализм»? Например, у Маркеса в одном рассказе ангел, свалившийся с небес, - а крылья у него описаны максимально реалистично: и анатомия, и оперение, и как, извиняюсь за выражение, пухоеды в них ползают…
- Но Маркес – это Маркес! У него с самого начала задана эта фантастическая система координат. А в твоём романе система координат – исторические источники!
- И бабушкины рассказы, не забывай!
- А ты не могла бы бабушку ещё расспросить – вдруг она ещё что-нибудь бы вспомнила? Что-нибудь, что даёт этой фантастической двери в чистом поле и зеркальным костюмам хоть сколь-нибудь рациональное объяснение?
- Увы, это невозможно: бабушки уже нет. А я не успела к ней, когда она была при смерти, у меня поезд опоздал… Меня до сих пор из-за этого гложет чувство вины. Я этот роман затеяла писать в основном для того, чтоб сохранить память о бабушке и её рассказах. И как бы то ни было, мне приходится опираться на то, что она говорила сама…
- Но ведь автор романа – ты?
- Погоди, сейчас я всё-таки отыщу тебе эту цитату про магический реализм…
- Давай чайник поставим, чайку попьём!
Приятельницы переместились на кухню. За чайным столом спор продолжился и даже разгорелся с новой силой.
- …Вот, скажем, эта сахарница с отбитой ручкой… С точки зрения художественного правдоподобия…
- …Правда не всегда правдоподобна, об этом ещё Аристотель говорил…
- …Выходит, для того, чтоб тебе поверили, придётся сказать что-то максимально далёкое от настоящей правды?!
- …Тебе ещё колбасы нарезать?...
- …Погоди, вот здесь была другая цитата…
- …Но всё-таки исторические факты…
- …В жизни далеко не всё поддаётся рациональному обоснованию! Впрочем, и в художественном творчестве тоже…
- …А вот факты…
- …А вот ещё пряников…
Когда под вечер Деревягина засобиралась домой, вид у неё был обескураженный:
- Знаешь, после нашей дискуссии я запуталась, как мне дальше писать этот роман. Впервые, наверно, за всё время нашего общения мы целый вечер проспорили, но ни к какому выводу так и не пришли! И даже итог подвести не можем.
- Нет, почему: можем! – утешила её Лиманская. – Если бы в мире время от времени не случались рационально необъяснимые события, то твоей бабушки не было бы; а значит, не родилась б ни твоя мама, ни, тем более, ты. И мы бы с тобой сейчас не беседовали.
- А ведь началось всё с того, что ты поставила это событие из детства моей бабушки под сомнение, - беззлобно поддела приятельницу Деревягина. – А если б его не было, ты была бы лишена возможности спорить о нём со мной.
- Пожалуй, так и есть. Остаётся признать, что мы имеем дело с парадоксом, - ответила Лиманская. Она стояла в прихожей, опершись ногой о тумбочку для обуви, пока Деревягина надевала пальто и шапку.
Однокурсницы обменялись взглядами. Один из них говорил: «Ох, Деревяшкина, всё-таки умудрилась убедить в своей правоте!» - а другой: «Ну, Лиманчик, наконец-то ты поняла, что можно смотреть чуть шире этих твоих вечных рамок!»
- Слушай, - сказала Лиманская, когда Деревягина уже делала шаг за порог. – Ты, когда напишешь ещё какие-нибудь главы своего романа, присылай их мне! Интересно же, что там дальше!
- Непременно! – обнадёжила её однокурсница. Она хранила в памяти и другие рассказы своей замечательной бабушки, и многие из них были столь же фантастичны.
Закрыв дверь за приятельницей, Лиманская вернулась в комнату, где стоял компьютер. Там по стенам висели картины, в своё время подаренные ей знакомыми художниками. Особенно выделялось изображение ангела, переводящего детей через пропасть по лучу. Напротив него, в простенке, к которому сидящий за компьютером человек был повёрнут спиной, - летающая тарелка, куда загружаются люди, улетающие с горящей планеты. На третьей – ребёнок, входящий в сказочный лес… Много картин – и ни одной в реалистической манере или хотя бы с сюжетом из обыденной повседневности.
20 августа 2022