Но ведь это же было!

 
После ухода из бренной жизни М.С. Горбачёва вспоминается рассказ, услышанный мною не так давно от свидетелей незабываемого для них общения с этим неординарным человеком.

Вспоминает мальчик:

Мама сказала, что вечером к нам придут гости. Гостями — больше, гостями — меньше, — какая мне разница. Так было всегда: то одни придут, то другие. Папа работал каким-то важным начальником, поэтому гостей было много и все, как один на удивление сплошь уважительные к нашему дому люди. Не знал точно почему. Я не мог разобраться. Возраст не позволял. Лет восемь мне было тогда.

В школе на меня не жаловались. Тем более, что даже если бы я и давал повод звать моих родителей в школу, то учителя бы наверное побоялись делать это. Я уже тогда начинал понимать такие тонкости. Я знал, что родителей некоторых моих одноклассников приглашали иногда на профилактические собеседования. По правде сказать, — за дело. Несмотря на то, что уже тогда что-то понимал в этом вопросе, я не мог пользоваться своими, по словам мамы, — привилегиями. Не имел права. Одно только звучание этого, на мой слух до конца ещё не понятного, но волшебного по звучанию слова — "привилегии", не позволяло мне нарушать его магически звучащий смысл в моём неокрепшем сознании. Сказано это было в сочетании с другим словом — "соответствовать", когда моя мама увидела однажды, как я обозвал соседского мальчишку нехорошим словом, которое я не берусь повторить. Вот тогда-то я и услышал от мамы то, что на многие годы спустя стало для меня моралью — "соответствовать привилегиям". Это послужило охранной грамотой и создало соответствующий антураж моего поведения и прилежания в учёбе. Мама знала, что говорила. Она сама преподавала химию в местном техникуме и была на удивление разносторонним и знающим педагогом.

А всё потому, что как я уже обмолвился, мой папа был известным, как о нём все говорили с уважением — строителем. Что он строил я точно не знал. Помню только, что я находился долгие годы в полной уверенности, что египетские пирамиды или скажем, на худой конец — космодром Байконур, с которого первым в мире полетел в космос Юрий Гагарин — это дело его рук. Чьих же ещё рук кроме него? Ведь это был мой папа! Только позже, когда я начал постигать премудрости образования по школьным учебникам, ко мне пришло некоторое прозрение и одновременно разочарование в этом смысле. Было ли это тем, чем кончается детство? По крайней мере, мне было нестерпимо тяжело это принять. С этим знанием пришло и другое парадоксальное, на первый взгляд прозрение — знание не освобождает от разочарования, а даже, в каких-то случаях, усугубляет значение вновь открывшегося. (Это я сейчас такой умный и всё понимающий. А тогда, мне было восемь лет)...

.... Как мама сказала, так оно и случилось. Гости собрались под вечер. Наша большая комната показалась маленькой, наполнившись гостями. В основном, это были какие-то мужчины, одетые в аккуратные костюмы и все как один — в галстуках. Я никогда до этого не видел такую солидную публику. Среди них особенно выделялся один — моложавый, среднего роста, круглолицый, с едва намечавшейся лысиной, которого все уважительно звали Михаилом. Вот только отчество запамятовал. Видно было невооружённым глазом, что он здесь был главным. Не считая, конечно, моего папу, с которым никто вообще не мог сравниться.

У всех было хорошее настроение. По обрывкам фраз и громким разговорам я понял только то, что они там чего-то такое строили, а к нам пришли отметить это выдающееся событие. И ещё помню какое-то часто употребляемое непонятное слово "грэс", запомнившееся мне ещё раньше по родительским разговорам в течение нескольких лет нашего проживания в этом посёлке. Знаю по рассказам, что это была далеко не первая такая большая стройка папы, поэтому наша семья периодически меняла места нашего проживания. Хозяйка дома — моя мамочка, пригласила всех сесть за стол, что было подхвачено гостями с энтузиазмом. Сколько живу, столько знаю как моя мама всегда была верна святому чувству гостеприимства и хлебосольства. Однако, в этот раз, казалось, что она превзошла сама себя. Чего только не было на столе в виде угощения?!

Рассаживаясь за столом, дядя Михаил предложил во главе стола посадить моего папу, уважаемого, как он выразился, — начальника строительства Ставропольской ГРЭС. Всем нравилось то, что приготовила мама. Я, как мог, старался помогать маме приносить и уносить со стола еду, чем ласково даже заслужил похвалу дяди Михаила, заметившего моё рвение.

Не могу точно сказать о чём говорили гости. Помнятся только какие-то слова о роли коммунистической партии и её мудром руководстве, об исключительном энтузиазме всех строителей и мастерстве проектировщиков. Запомнился тост папы и сердечные его слова в адрес дяди Михаила — хозяина края, как он выразился, без поддержки которого строительство и его сроки могли бы оказаться под большим вопросом. По общему настроению был уверен, что всем было приятно проводить время у нас в гостях.

Попив чаю, дядя Михаил попросил у всех тишины и когда гости смолкли, разморенный съеденным и выпитым, тихо затянул расслабленным голосом какой-то русский романс. Кто смог, стал ему подпевать. А потом пели ещё какие-то песни, по большей части, — народные, и довольно мелодичные. Разошлись за полночь. Папа поехал проводить гостей до гостиницы.

После папиного возвращения перед сном я стал допытываться у него, что это там за "грэс" такая? Оказалось, это сокращённое название какой-то гигантской электростанции, что по большому счёту так и не прояснило для меня ничего. Ещё папа мне сказал, что электростанция вырабатывает электричество для того, чтобы какой-то там электрический ток находился в розетке. Папины объяснения рождали мои новые вопросы. Мне было не понятно, как такая большая электростанция может уместиться в маленькой розетке. Папа был терпелив и объяснил, что когда они всё построят, то электричества хватит не только на нашу розетку, но и на все розетки во многих городах. Я ещё долго не мог заснуть и всё думал, как непонятно устроен мир вокруг нас, какой умный мой папа и сколько всего он знает.

Вспоминает мама мальчика:

Всё, что вспомнил и рассказал мой сынуля — это чистая правда. Однажды, на каком-то этапе строительства Ставропольской ГРЭС в начале 1970-ых годов, точно не припомню, поздно вечером позвонил мне Семён, Семён Львович, — мой муж, и сообщил, что рабочая комиссия засиделась допоздна на очередном совещании, решая текущие проблемы, и так увлеклись, что за делами не успели поужинать. Это иногда бывает в мужской компании... Когда опомнились и соответственно проголодались, оказалось, что столовая уже давно закрылась. Семён попросил меня по телефону срочно собрать что-то к столу для приёма гостей. Мне — походной жене, было не привыкать. Благо, у нас всегда было чем угостить. Такие поздние звонки случались не часто и я поняла, что речь идёт о чём-то важном. Как могла, быстро запекла огромную баранью ногу в маринаде, сделала свои фирменные блинчики, ещё что-то деликатесное, что нашлось в хозяйстве, а тут и гости подоспели.

По тому, как муж с уважением представил мне гостей, сразу оценила состав пришедших. С будущим директором станции я была и раньше знакома. Кое-кого из столичного главка видела до этого. С первым секретарём Ставропольского крайкома партии Михаилом Сергеевичем Горбачёвым виделась впервые, хотя по рассказам мужа знала, что он частенько бывал на стройке, уж раз в неделю — так наверняка. Справлялся всё о ходе дел. Интересовался графиком строительства и своевременными поставками материалов и оборудования. Был на прямой связи с министерством. Своей заинтересованностью неотрывно находился на острие проблем, подтверждая лозунг "Партия — наш рулевой". Этого требовала обстановка. Строилась одна из мощнейших тепловых электростанций не только в Ставропольском крае, но и в масштабах всей страны.

Не могу припомнить все подробности наших посиделок, продолжавшихся за полночь, но приятные воспоминания о той встрече остались. И я думаю не только у меня.
Перед их отъездом, шофёр Семёна, руководствуясь общепринятым стереотипом практиковавшегося "хлебосольного общения" с большим начальством, тихонечко, чтобы никто не слышал, спросил шефа, напоминая ему прописную истину, — не забыл ли он собрать большим гостям что-то на дорожку, а попросту — положить в багажник машины то, "что бог послал". Не берусь озвучить, что услышал в свой адрес шофёр. Воспроизведу лишь то, что ответил ему Семён в переводе на русский литературный язык, с помощью личной вольной цензурной интерпретации. Вообщем, другими словами, шофёру было предложено не беспокоиться по сему поводу и не тревожить излишними вопросами его ухо, по крайней мере, в случае с Горбачёвым, иначе он рискует из-за этого остаться без такого обходительного начальника, как Семён Львович, не позднее, чем завтра. Каково?! Семён знал, что говорил. Люди, общавшиеся с Михаилом Сергеевичем знали, что он взяток не берёт. В любом виде.

После успешного пуска первого блока электростанции в начале 1975-ого года мужа "бросили" на строительство крупного энергетического объекта в Кашире, что в Московской области. В Ставрополье мы прожили четыре благодатных года. Сыночек наш приехал туда "приготовишкой", а уезжал уже матёрым "четвероклассником". А с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым наши дороги тогда разошлись. Его скоро перевели в Москву на более ответственную работу в Центральном комитете партии. А нас закружила жизненная круговерть и не было, казалось, этому конца. На этом должно было бы закончиться мимолётное воспоминание того вечера, но, как оказалось, и не беспочвенно, — "пути господни неисповедимы"...

… 2002-ой год. Я в Чехии, в Карловых Варах. Поехала поддержать здоровье на всемирно известном курорте. Гуляем по живописному центральному променаду с парой из Норвегии, с которой познакомились накануне. Иду и не верю своим глазам. Навстречу — Михаил Сергеевич в окружении каких-то людей и охраны. Он оживлён, громко беседует со своими спутниками. Так и прошли мимо разминувшись. Я разволновалась встречей, пусть даже и незамеченной. Ну и, конечно, сами собой нахлынули воспоминания…

Некоторое время спустя мы оказались с норвежской парой в ресторанчике "У Гашека" в дальнем зале. Общались между собой по-английски. Плотно поужинали, выпили аперитив и, расплатившись идём на выход через зал у выхода. Вдруг, норвежка мне шепнет: "Смотри — Горбачёв". Выпитый алкогольный аперитив добавляет смелости и позволяет рассмотреть его внимательней. Слегка постаревший в свои семьдесят лет, но не очень, чтобы очень. Проходя мимо, останавливаюсь у его стола. Останавливаются и мои попутчики. С помощью выпитого, подстраиваясь под тихую мелодию, льющуюся из музыкальных динамиков ресторана и строчками из есенинского "Письма к женщине" загадочно улыбаясь, обращаюсь к нему, с выражением, на которое только способна, мелодекламируя:
— "Вы помните. Вы всё конечно помните...".
Стою и смотрю на него. А он на меня. В его взгляде читаю немой вопрос — что это за дура такая? Хотела было разуверить его в обратном, но не решилась. А у моих норвежцев от улыбок и почтения даже скулы свело. Чувствую — не вспомнит. Решила помочь, приоткрывая завесу загадочности.
— Помните ли вы, Михаил Сергеевич, те “времена Нерона и Сенеки”..?  Помните ли вы посиделки в доме начальника стройки, в Солнечнодольске, лет тридцать тому назад во времена строительства Ставропольской ГРЭС?
Смотрю, как постепенно разглаживаются морщины на его известном во всём мире лбу, отмеченном печатью исключительности. Вспоминает видно, и с этим приходит успокоение.
— Да, да, — наконец произносит он задумчиво, — Конечно, припоминаю. То была большая стройка. Есть что вспомнить. А как вы? Где вы живёте сейчас?
Очевидно, его вопрос был вызван моим внешним видом и видом моих спутников, выходящим своим изысканным кутюром даже за пределы курортной людской фауны: загорелые, отдохнувшие, броско одеты по высшему классу курортных завсегдатаев с каким-то неповторимым лоском. Иностранцев видно издалека. К слову сказать, при встрече не забыла представить ему норвежцев. Он вежливо им кивнул, а они, стараясь ему понравится, громко, с норвежским тяжёлым акцентом, как могли, выдали в ответ заученное ранее — "Гласность! Перестройка!". При этом их скулы свело ещё больше и ни на что другое мои друзья уже не были способны в плане общения. Да, что тут скажешь? Ведь перед ними был сам Горбачёв!

Будучи не уверенной в его реакции на моё сообщение, — кто знает как он к этому отнесётся, — но всё же, я кратко сообщаю в ответ на ранее поставленный вопрос, произнесённый им с неподдельной заинтересованностью:
— Уже давно живем в Сан-Франциско. У нас всё вроде бы ничего.
Михаил Сергеевич без видимого осуждения или наоборот —  поощрения, удивляясь быстро текущему времени, возвращаясь мыслями в то далёкое время восклицает:
— Но как же давно это было?!
Парирую, не давая ему и себе шанса забыть то, что нам было подарено судьбой:
— Но ведь это же было!
Сказала это, улыбнувшись на прощание, унося с собой шлейф прошлого в будущие дали.