Антону совсем не хотелось в Перелётный Луг, ему хотелось обратно, в Городецк, хотелось иллюзии жизни, на которую так щедр большой, суетливый город. В серости наступающего вечера не ощущалась весна, не чувствовалось возрождение, скорее, наоборот – полуразрушенные здания, прошлогодний бурьян, заглушающий первые ростки, темная ветви, тянущиеся к трассе, словно в мольбе.
- Знаешь, про инфантилизм я у Анны Петровны вычитал, но полностью согласен, иногда себя Гулливером в стране лилипутов ощущаю. С тобой такого не было? - Кирилла совсем не смущало молчание Антона, и в этот раз его вполне удовлетворил неясный жест плечами. – Перелётный Луг, там пропала некая Кравцова Лидия Петровна, женщина, прикованная к постели.
- А с кем она жила? – в голоса Кислицина появились первые заинтересованные нотки.
- С сыном, но он за ней не ухаживал, скорее, жил за ее счет - не работал, пропивал пенсию.
- А как же? Кто кормил, занимался больной?
- Соседки, к одной из них нам надо попасть, именно она первой обнаружила исчезновение.
- А пустит ли, доедем – темно будет.
- Должна, ей участковый звонил, говорил о нас.
- Как у вас все отлажено, связь с правоохранителями, отслеживание.
- Иначе нельзя.
В Перелётный Луг въехали, когда сумерки укрывали деревню на ночь.
- Еще и луна спряталась, а улица тут лет двадцать не освещается, - ворчал Антон. Дома, захваченные врасплох вспышкой фар, казались игрушечными, нежилыми, лишь редкий свет в окнах выдавал обитателей. Зато собаки были самыми настоящими - выпрыгивали из подворотен, бросались на колёса, отчаянно лая.
- Останови, так мы будем еще час искать, - Кирилл дернул ручку дверцы.
Антон не понимал, откуда взялось раздражение, неужели от нежелания подчиняться чужой воле?
Любовь Семеновна ждала у калитки. В доме было удивительно уютно, казалось, каждая вещь за много лет напиталась хозяйской любовью, и теперь смотрела на гостей, излучая тепло. Стол ломился от блюд, невольно вспомнился сосед в Колышлевске, Илья Ефимович. Стеснительный от природы Антон, неожиданно осознал, что былой скованности нет. Он с благодарностью сел за стол и не мог оторваться от блинчиков, пирогов, картошки, исходящей ароматным паром, пока не почувствовал, что веки начали слипаться.
Хозяйка оставила волонтёров на ночлег.
- Куда же вы, на ночь глядя, путь неблизкий. А я живу одна, дом большой, места всем хватит. И Лидушкино жильё лучше при дневном свете осмотреть, там и свет-то не везде.
Антон ворочался на мягком диване, прислушиваясь к ровному сопению Кирилла, доносившемуся из соседней комнаты.
«Спит, ничего его не берёт», - думал Кислицин с досадой на собственную бессонницу, перебирая детали вечернего разговора за обильно накрытым столом. Действительно, странное исчезновение. Допустим, сын и его подельники убили старушку, возникает вопрос о мотиве. Зачем ему, живущему на пенсию матери, лишать себя единственного дохода? Если даже предположить, что эмоции взяли верх – надоела мать, мешала пить, куда они дели тело? Вряд ли они спрятали его так, что полицейские не смогли обнаружить. И почему Любовь Семёновна так уверена, что соседку никогда не найдут, что знает она?
Так и спросил за завтраком, глядя на хозяйку.
- Не так просто объяснить, - женщина осела на стул. Пауза затягивалась, но ни Антон, ни Кирилл не пытались прервать ее, что-то невидимое, но ощутимое нависло над столом небольшой кухни старого деревенского дома. И когда заговорила, Антон мог поклясться, он знал, что она скажет.
- Я слышала её. Слышала Лидушку. В тот самый день, когда пропала.
- Слышали?
- Да. Вернулась домой, села у окошка, а из головы всё не шло. Привыкла я к ней, а в тогда, словно часть меня отделилась и исчезла. Вы не поймёте, мы долгие годы ругались, ссорились по любому пустяку, характер у соседки тот ещё, да и я не подарок… Что мы все делим-то? Всю жизнь норовим кусок получше урвать, а вот на этих тряпках, которые страшнее любой тюрьмы, на постели смертной - ничего не надо. Когда ухаживать стала, все куда-то ушло, растворилось, оттаивала я, светлее становилась. Легче дышать, что ли, стало? И Лида - изменилась она. А какой у нее голос!
И хозяйка вдруг затянула:
«На улице дождик
С ведра поливает…»
- Так и пели с ней. Ушла она туда, где нет боли, мучений нет, где свободно дышится…
- А тело, куда делось тело? – Кирилл первым очнулся от наваждения.
- Не знаю, милые, да и знать не хочу. Ей там хорошо, это я чувствовала. А больше мне и знать ничего не надо.
Дом пропавшей соседки при свете яркого утреннего солнца выглядел особо обветшавшим.
- Убирать здесь не стали, не разрешали ничего трогать.
«А ведь дело не закрыли», - понял Антон.
Дом насквозь пропитался миазмами жилища алкоголиков.
- Здесь она лежала, - Любовь Семёновна отодвинула выцветшую кровавую занавеску, служившую дверью.
Им открылась маленькая комната: у окна – металлическая кровать с облезшей краской на каретках, ворох грязного белья. Сквозь мутное, давно немытое стекло, можно с трудом разглядеть заросший огород. Тумбочка у кровати, небольшой телевизор, какая-то полка на стене.
Кирилл что-то спросил у соседки, потом попросил показать другие комнаты и двор, а Антон не мог двинуться с места. Он точно знал, что подсказка спрятана где-то здесь, совсем рядом. Но где, тут и мебели никакой? Полка! Кислицин подошел ближе – так и есть, среди пыльных томиков и старых журналов совсем свежий лист, на котором всего одна буква: И
- Почему решил, что это важно? – спросил Кирилл, когда они возвращались.
- Я знал, что надо искать, не могу этого объяснить. Понимаешь, соседка моей тётки утверждает, что слышала её в одну из ночей. Я приехал на следующий день, в квартире всё перевёрнуто. Я не мог определить – пропало что-то или нет, но соседка хорошо знала подругу, знала квартиру. Она утверждала, что всё осталось, а если ничего не украли – зачем громить? Тётушка знала какие-то сверхважные секреты серьёзных людей? Смешно. Но даже не это главное, главное, я поверил - тётушка вернулась в свой дом той ночью.
- Почему?! Как ты можешь утверждать? Да и знаешь со слов соседки.
- Рассказ её походил на бред безумной, один лёд в стакане чего стоит…
- Лёд?
- Клавдия Олеговна собиралась выпить лекарство, налила в стакан воды, а после того, как услышала шум за стеной, вода замёрзла.
- Ты в это веришь?
- А ты веришь, что я видел сны о маскараде Екатерины перед тем, как прочёл о нём в тёткином дневнике? Неужели ты ничего не ощущаешь: что-то сгущается над всеми нами, мир летит в тартары. И сейчас я знал, что искать, я знал, что должна быть буква. В квартире тётке буква была нарисована на входной двери. Думаю, за этим она и возвращалась, оставить свою подсказку.
- А квартиру разгромила зачем?
- Не знаю, может это знак, символ тленности настоящего.
Пришлось заехать в Латково, Кириллу позвонили из комиссии по делам несовершеннолетних, просили дать показания. В тесном коридоре полиции Антон впервые увидел Катю, рядом была все та же Светлана Олеговна. Дочка очень похожа на Ани, те же миндалевидные глаза, та же горделивая посадка головы, приправленная подростковой нетерпимостью. Девочка с интересом разглядывала возлюбленного матери.
«Интересно, а что она знает обо мне?» - Антон чувствовал, что от этого взгляда ему становится некомфортно.
- Войди, - позвал Кирилл из кабинета.
- Мы не можем отыскать её мать, у вас сохранились контакты?
- Мы не общаемся, а телефон есть и у девочки, и у матери Анны. Она не отвечает.
- Жаль, тогда не буду задерживать…
- Постойте, у меня есть номер ее нового бойфренда, - Антон неожиданно вспомнил о Василькове. – Записывайте.
И уже из-за закрытой двери услышал, как полицейский переспросил: «В Египте?»
- Её лишать прав собираются, не понимаю, почему не сделали этого раньше.
- Я тоже не понимаю, - ответил Антон тоном, ставящим точку.
Он не хочет обсуждать Ани, её Катю, не хочет больше думать о Василькове и Египте, куда бывший коллега повёз его бывшую подругу.
«Как много бывших, как мало смысла…»