Воспоминания о службе в Советской Армии на территории Украины. Об армии, о людях в армии, об Украине и украинцах
1.
Украина, Волынская область, г. Ковель, ул. Владимирская. Собственно, Владимирская была последней окраинной улицей Ковеля. За нею находились примыкающие к городу деревни – колхозы, совхозы, деревянные хаты местных жителей с садами и палисадниками, окружённые различной высоты заборами. В соответствующее летнее время, когда поспевал Белый Налив, солдаты в сумерках массово совершали набеги на сады сельчан, штурмовали заборы Владимирской улицы и близлежащих деревень, собирали свою яблочную жатву. Прекрасный вкус этих белых сочнейших яблочек до согодняшнего дня незабыт вкусовыми рецепторами, и одно лишь мимолётное воспоминание, как бы заполняет всю полость рта их кислосладким божественным нектаром. Никакие злые шавки не могли помешать этим набегам. Собаки годами прикармливались «войсками»1, на что шли куски разваренного свиного сала из солдатских каш. Того сала не было жалко, поскольку есть его было почти невозможно, и только в редких случаях, когда попадалась, от него отгрызвлась жалкая прослойка мяска. Однако, сторожевые собачки местных жителей поедали сальцо с удовольствием, за версту обоняя его запах. Местные жители, в свою очередь, особо не печалились – яблок было настолько много, что как ни старались, они были не в силах утилизовать весь урожай, и потому не пытались подкараулить, ловить заломанщиков2 или жаловаться на них в воинскую часть. С другой стороны, собачье племя округи было накормлено, а некоторые из заломанщиков посещали местных жителей, как клиенты. Клиентов привлекал самогон, называвшийся местными словом «бимбер». С моей же подачи сослуживцы в дивизионе называли его «сельзознапиток» или коньяк «Три свёклы». Были среди нас специалисты – дегустаторы, определявшие из чего гнали – «з яблук чи з буряка». Бывало приходили к местным сельчанам вдвоём-втроём. Они встречали нас довольно радушно. При всей своей тамошней нищете сельчане зажигали свечу или керосиновую лампу и приглашали к столу на хлебушек с варёным картофелем, квашенной капустой, солёными огурцами, грибами и луком в надежде, что купим ещё не одну, выпьем и возьмём с собой. Расплачивались деньгами, часто солдатским постельным и нижним бельём или другими предметами солдатского быта. Поллитра мутноватного, густо отдававшего сивухой бимбера в зелёной бутылке, закупоренной пробкой из клочка туго свёрнутой газеты, стоили 1 руб. 00 коп. Предметы солдатского быта имели свою, выраженную в тех же единицах, соответствующую цену – уж сегодня не припомню какую. Мы с удовольствием садились к столу вместе с хозяином или хозяйкой, но посидеть удавалось редко; могли нас в части хватиться. В любом случае это были наказуемые по уставу самовольные отлучки, поэтому лучшее время для них было с 19:00 до 21:30 или уже после отбоя. Чаще просто брали у них самогон и украдкой пробирались в часть через бреши в заборах, через сами заборы, минуя постовых и патрулей. Вся операция и процедура занимали двадцать, от силы тридцать минут, ибо наша воинская часть № 40876 находилась на противоположной стороне той же Владимирской улицы.
2.
На той же Владимирской улице прямо напротив КПП (контрольно пропускной пункт) нашей части располагался Ковельский ГАП (городской автобусный парк) и конечная автобусная остановка, что к удобству военнослужащих позволяло быстро добраться в любую часть города. При населении примерно 30 000 жителей, Ковель раскинулся на довольно большой площади, разделённой реками Турией, Воронкой3, водохранилищами, болотцами, сетью железных дорог. Воинская часть занимала громадную территорию, ограниченную с востока речкой Турия, с запада Владимирской улицей, а с северной стороны высокий каменный забор отделял её от шоссе на Брест и Варшаву. Высокий добротный каменный забор, как и трёхэтажная казарма красного кирпича до IIMB принадлежали польскому кавалерийскому полку. В его конюшнях оборудовали полковую кухню с кочегаркой и солдатскую столовую примерно на четыреста человек. В такого же красного кирпича, гладкого, словно полированного - не пупырчато-пузырчатого, кладка под расшивку, бывших польских кавалерийских казармах (Красные казармы) в городке Броды Львовской области стоял Вертолётный полк нашего корпуса. Полковая столовая также находилась в бывших конюшнях, которые были гораздо просторней и интерьером покруче не только нашей конюшни-столовой, но и нашей казармы. С первого же взгляда приходила мысль, что в польской армии лошадей содержали гораздо лучше, чем в советской солдат. Только расположенные высоко и поменьше окна и брусчатый пол выдавали, что не казарма. Перед нашим забором широкое шоссе на Брест и Варшаву с бетонным слоем невиданной толщины на наших глазах проложили в рекордные сроки. В части его называли Брестским шоссе, потом оно получило название Варшавской улицы. Ходил слух, что новое шоссе также будет служить взлётно-посадочной полосой на случай возможных военных конфликтов, и в нескольких километрах западнее пересечения его с улицей Владимирской, то есть недалеко от нашей части будет построен завод для обслуживания и ремонта самолётов.
На том же перекрёстке по диагонали от угла нашей части за беспорядочными зарослями кустарника и лиственных деревьев находилось разрушенное старое еврейское кладбище. Очень большое. Впечатление производило «кладбищенское» в квадрате: могилы изрыты, оградки порушены, оставшиеся надгробья в беспорядке валялись, заросшие мхом. Иногда удавалось посидеть с сельчанами и тогда представлялась возможность поговорить, послушать и порасспросить их, и услышать рассказ очевидца о том, как в 1939 г. пришли москали, как грабили сельчан, как безвозвратно увозили «ненадёжных», зажиточных, превратив деревни в нищие колхозы, как разрушали близлежащее еврейское кладбище. Кладбище не то, чтобы неприсмотрено – оно было убито. Его надгробными плитами был вымощен весь военный городок, площадка перед въездом в ГАП и его территория, также некоторые другие места в Ковеле. На месте, где еще 40 лет назад было еврейское кладбище, осталась лишь одна мацева – разбитая стела-надгробие. Кладбище занимало большую площадь, его территория составляла более гектара. Именно здесь летом 1942-го производились массовые расстрелы евреев. Вместо памятного знака здесь находится заброшенное здание дворца культуры и традиционное в Ковеле место расположения передвижных цирков и зверинцев. Из всей 17-тысячной еврейской общины Ковеля, составлявшей примерно половину населения после IIMB в город вернулись лишь 40 евреев. В 1970 г. их там насчитывалось около 250. По данным Всеукраинской переписи населения 2001 г. евреев в городе нет.
Я отнюдь не занимался поиском и обследованием еврейских кладбищ, но повсюду на них натыкался. В тех же Бродах, где бывал я в вертолётном полку, территория была сплошь вымощена надгробиями с тамошнего еврейского кладбища. Состояние кладбища было не лучше ковельского, но оно хотя бы уцелело, и сегодня на территории кладбища установлен памятник Бродским евреям, погибшим во время Холокоста, и само кладбище обозначено на туристических картах и в Google Maps. Это было одно из крупнейших еврейских кладбищ на территории Украины, крупнейшее еврейское кладбище в Европе - оно занимает примерно 10 га, а участки с регулярными захоронениями немного более 75 % общей площади. Проведенными исследованиями установлено, что на кладбище похоронено более 8000 представителей еврейской национальности, на захоронениях имеется 5477 целых неповрежденных надгробий с 1834 по 1939 год. Общее количество сохранившихся на кладбище объектов, уцелевших мацев, их обломков и просто следов захоронений составляет около 9700. Из этого числа уцелевшими можно считать лишь 5900 могильных плит, причем несколько сотен из них (примерно 400—500) лежат прямо на земле, или перемещены в другое место (особенно это касается могильных плит из гранита или мрамора). Соответственно количество обломков и просто следов захоронений составляет около 3800. Понятно, что неопределенная часть надгробий просто исчезла без следа. Правдоподобно, могло быть захоронено около 12 тыс. человек. Если сюда добавить число расстрелянных (известны четыре братские могилы) или просто похороненных на территории кладбища людей в период с 1941 по 1943 гг., то указанное количество может вырасти еще на несколько тысяч. В таком же разрушенном состоянии пребывало и старое еврейское кладбище небольшого городка Белз (Белзэ) на Львовщине, в пяти километрах от польско-украинской границы, где мне довелось побывать в армейской командировке, так как по сетке ПВО там располагался зенитно-ракетный дивизион нашего корпуса. Кладбище знаменито тем, что там похоронены основатель движения Хасидей Белз цадик Рабби Шалом бар Элиэзер Рокеах (1783-1855) и целые хасидские династии. В последнее время сюда стали массово приезжать паломники, чтобы посетить могилы белзских раввинов. Рядом с кладбищем построен небольшой Еврейский центр и оно также отмечено на картах. После долгих лет, в течение которых Советы уничтожали и разрушали еврейские святыни, белзские хасиды вернулись в Белз, обновили еврейское кладбище, а также построили большой дом для многочисленных паломников, которые приезжают в Белз в течение всего года. Среди них есть внуки и правнуки евреев, живших в Белзе до войны.
3.
На территории нашей воинской части вдоль высокого кирпичного забора, отделявшего её от Владимирской, тянулись территория штаба полка, примыкающий к ней строевой плац, за ним прекрасный вишнёвый сад – тоже наследство от польских кавалеристов. Громадный строевой плац был тщательно уложен могильными плитами с еврейского кладбища. Плиты подобраны исключительно прямоугольные, шлифованные, без всяких округлостей и выступов и плотно пригнаны друг к другу. Вся поверхность плаца отличалась исключительно ровной плоскостью, словно выкладывали его профессионалы используя уровни и ватерпасы. Лишь некоторые из плит по краям плаца хранили на сером холодном теле своём довольно чёткие недостёртые следы резных надписей ашкеназского квадратного4 письма. Солдаты называли их иероглифами. Я понял так, что на этих камнях имелись надписи с обеих сторон, но основная лицевая глядела в сырую серую Волынскую землю. Также на боевой позиции нашего дивизиона множество надгробий выстилали площадки под боевой техникой и дорожки. Такими же холодными безгласными камнями, однако не столь тщательно подогнанными, как на плацу.
Неужели никого не заинтересовало, никто не задался вопросами: «Откуда здесь эти камни? О чём гласят эти немногие скупые слова?» Сам читать идиш я не умел, даже алфавита не знал. Спросить не у кого, и вызывало сомнение, что в полку может найтись человек, который обратит не просто мимолётное внимание, но задумается, может быть попытается что-то понять. С новым призывом 1966 г. появился в нашем полку некто Проказюк. Был он худ и долговяз. Всё время стремился волосы отпустить длинней. Однако, в армейских условиях ... Я видел фото; там Проказюк со скрипкой и смычком в руках стоит на сцене Львовской Филармонии. Странно было мне видеть такого длинного скрипача, хотя спустя несколько лет после службы мне довелось общаться и пьянствовать с таким же долговязым цыганским скрипачом Сашей Якуловым из театра «Ромэн». Они даже внешне были похожи; смуглые с длинными чёрными локонами. Проказюк, как оказалось, свободно читал идиш. Дело было весной, в солдатское личное время. Мы бродили по цветущему вишнёвому саду, наломали для чая тоненьких веточек вишни и пересекая плац возвращались в казармы. Проказюк прочёл некоторые из надгробных надписей. Одну из них я запомнил. К нашему обоюдному удивлению, надпись гласила: «Элханан Лейбовиц». У меня аж дух захватило. Не думаю, чтобы он соврал, желая надо мной подшутить, ибо я не заметил в нём ни тени шутливости или розыгрыша. Его собственное удивление выглядело вполне естественным, да и не был он притворщиком и мистификатором. Однако, возможности проверить сие не было.
По какой-то неизвестной причине Проказюк был наказан «высокой честью» защищать Родину в рядах Советской Армии. Несмотря на то, что был он скрипачом высокого класса, его лишили брони, и он «загремел» в ряды ВС. Но в нашей части он надолго не задержался. Его куда-то затребовали. Ещё один профессиональный музыкант, вокалист, солист Львовской филармонии, тенор неизвестно какими судьбами попал в наш полк с призывом 1967 г. – это был Вася Муратов. Когда в ноябре 1968 г. я уходил на дембель, Вася ещё оставался в полку. Столь же «высокой чести» был удостоен вратарь молодёжной сборной Грузии по футболу и молодёжного состава «Динамо» Тбилиси – Гиули Кекелия, который видимо настолько основательно проштрафился, что несмотря на неординарные футбольные успехи, его упекли на срочную службу. Гиули отлично стоял на воротах полковой футбольной команды «Рубин», в составе, которой в проиежутке 1965-1969 гг. становился чемпионом Волынской области и дважды чемпионом Украины. Попали в солдаты и проходили срочную службу в нашем зенитно-ракетном полку ПВО ещё три футбольных аса. Двое из них были абхазами, они служили в других подразделениях полка – фамилия одного из них Делба, второго не припомню, а третий - Скуратович из дубля Вильнюсского Жальгириса – своя тёмная история. Также, как и Гиули Кекелия они стали чемпионами области и республики. В футбольную доблесть и славу нашей полковой команды «Рубин» внесли свою лепту и срочнослужащие местные ковельские футболисты: Гарбар, Голубович, Николенко и Якубович. Омельченко и Иван Яшный из других западных мест Украины и мой друг Володя Войчук из Полтавы не были футбольными профи, но победы на футбольном поле и чемпионские звания были достигнуты не без их самозабвенного труда головой и ногами. Ещё один неутомимый игрок-любитель «Рубина» и славный парень Нугзари Джихая из Поти служил со мной в радиотехнической батарее.
Не только футболом славен был наш 438 зенитно-ракетный полк. На негустых его харчах процветал духовой оркестр, которым руководил старшина сверхсрочной службы по фамилии Волынец. Небольшого росточка, голосистый, он слыл матёрым мультиинструменталистом, а основным его оружием были дирижёрская палочка и валторна. Так, что некоторое число профессиональных исполнителей и музыкантов-любителей вместе с Проказюком и Муратовым под талантливым руководством маэстро Волынца творили армейское музыкальное искусство. Играл наш полковой оркестр не только марши на парадах в дни советских и армейских праздников и не только для «гостивших» в полку инспекторских комиссий разного уровня. Ещё играл в полковом клубе танцы для личного состава. С моей подачи Волынец разыскал ноты или запись, и в репертуар оркестра вошла баллада «The House of the Rising Sun»5, и стала его хитом. Заботами командования полка и с согласия политотдела в какие-то выходные (выходной день был один - воскрессенье) или праздничные дни в полковой клуб на танцы привозили пару автобусов девушек из ковельского медучилища и швейной фабрики. Командир полка подполковник москвич Лев Цопин был большим прогрессистом и собственноручно обучал солдат танцам. Не только традиционным: танго, фокстрот, вальс, но и новомодным танцам той поры. Особо запечатлелась в памяти картинка, когда комполка показывал своим подчинённым как танцевать твист.
4.
Командир полка подполковник Лев Цопин, образованный высококультурный человек, и внешне являл собой пример образцового офицера. Воспитанному глазу нетрудно было заметить как сидела на нём любая оофицерская форма, как тщательно была она подогнана, отутюжена и чиста, как говорится с иголочки, и как беспримерно элегантен он в ней был. Во всей нашей 8-й отдельной армии ПВО, которой командовал Александр Покрышкин писатель, лётчик-ас и трижды герой, подобного я не видел, хотя пришлось побывать во всех её подразделениях. Таких во всей Ссоветской Армии существовали единицы. Под стать ему была и жена - редкой красоты женщина со свойственным ей вкусом и стилем. Исключительно продвинутый Комполка пользовался бесспорным уважением среди срочнослужащих, однако многие офицеры и сверхсрочники по разным причинам его недолюбливали. Непосредственно напрямую с этой неприязнью столкнуться мне не пришлось, но недомолвки, намёки, косые взгляды в разговорах офицеров моего дивизиона разглядеть и подслушать довелось не единожды. Однако, если судить по делам его и не только военным, то планку он поднял высоко. Благодаря исключительно его связям, стараниям, энтузиазму и покровительству смогли существовать в полку описанные выше культурные учреждения. Служил в нашем полку капитан-политработник на должности начальника клуба. До появления в нашем полку, капитана этого бросали с места на место. Политотделы полков, штабы более крупных формирований предпочитали от него избавляться, и он нигде не задерживался. За ним закрепилось реноме поклонника западной культуры, в особенности кинематографа. Капитану удавалось доставать лучшие кинофильмы демонстрировавшиеся в то время на экранах советских кинотеатров, в том числе Луцка и Ковеля. Скрытое недовольство этим существовало и в политотделе нашего полка. Сталинистские ретрограды винили капитана, что своими непристойными приоритетами он развращает солдатскую массу, ан в открытую перечить Лёве Цопину не смели. Цопин-то и вытащил откуда-то того капитана на должность начклуба, и капитан сей служил в нашем полку, покуда Цопин, получив третью звезду, не ушел на повышение. Спустя небольшой срок после ухода Цопина его съели. При нём мы смотрели такие картины, как Развод по-итальянски (1961), Брак по-итальянски (1964), Они шли за солдатами (1965), Мужчина и женщина (1966) и другие знаменитые фильмы тех лет.
Примерно за полгода до моего призыва в полку случилось ЧП – чрезвычайное происшествие, несчастье. Срочнослужащий Турсунов убил своего земляка прямо на посту. Турсунов был на хорошем счету, являлся как будто примерным воином, отличником боевой и политической подготовки. Нёс караульную службу на посту № 1. В любом советском воинском подразделении пост № 1 – это охрана знамени полка, и чести охранять знамя полка удостаиваются немногие. Находясь, как говорится, на боевом посту, он покинул его местоположение, что само по себе уже является воинским преступлением, и направился к складам воинской части, где в то же время на посту нёс службу его земляк. Не помню легенду о том, что они там не поделили, но Турсунов из карабина СКС (самозарядный карабин Симонова) застрелил своего земляка и совершил побег с места преступления. Его поймали и судили. Спустя какое-то время на параде в честь какого-то праздника состоялся торжественный вынос знамени полка. В обычное время знамя, хранилось в особой прозрачной пирамиде зачехлённым и опечатанным. Будчи расчехлённой, реликвия рассыпалась на куски прямо на плацу перед изумлённым взором всего строя полка. Чьих рук это дело осталось неизвестным, но повесили его на того же Турсунова. Беспрецедентная история получила громкую огласку во всех вооружённых силах страны. Цопин отбыл в Москву на расправу, и его недоброжелатели уж было размечтались ... Однако, ничего видимого для простого глаза не произошло, и через год Цопин всё-таки получил третью звезду и ожидавшееся повышение. Злые языки распространяли слухи, что у него есть очень серьёзная «маза» в высших слоях армии.
5.
На смену командиру полка Цопину назначен был подполковник Белов. Это был подтянутый молодой офицер, который не проявил никакого интереса к общению с личным составом. Он успел промелькнуть несколько раз от здания штаба полка до боевой позиции нашего 4-го зенитно-ракетного дивизиона и скоро был направлен в командировку во Вьетнам, где с 1965 г. шла полномасштабная война с участием США и СССР. СССР своё участие, как всегда, категорически отрицал и настаивал на том, что во Вьетнаме присутствует лишь небольшое число приглашённых вьетнамцами военных советников. Примерно через шесть-восемь месяцев Белов появился в полку в чине полковника, продефилировал как и в прошлый раз по тем же направлениям и опять надолго «пропал». Он стал показным, демонстрационным офицером, делившимся опытом вьетнамской войны, разъезжал по формированиям ПВО, однако в собственном полку он так и не выступил, по крайней мере до 18 ноября 1968 года, когда я был уволен в запас. В отличие от Цопина мне с ним общаться не довелось и видел я его всего несколько раз с неконтактного расстояния.
После ухода Цопина, и в отсутствие номинального комполка Белова расцвела наша полковая команда КВН. Начиналась она ещё при Цопине, с его благословения и стараниями упомянутого выше начклуба. Потом иннициативу перехватило дивизионное начальство в лице командира дивизиона подполковника Штыкова и его замполита майора Масана. Их активно поддерживал гланый инженер полка, редкий интеллектуал среди совковой офицерни тех лет, подполковник Белугин. Дивизионное начальство было заинтересовано в том, чтобы контролировать членов команды, поскольку вся команда, коей капитаном был я, была мной и подобрана. Кроме обычных срочнослужащих нашего дивизиона в команду вошли двое закончивших МВТУ им. Баумана из числа проходивших у нас стажировку. Также командиру дивизиона импонировало позитивное шутливое упоминвние его фамилии в наших представлениях. То был хитрый подхалимский ход, чтобы иметь его в числе активных и влиятельных болельщиков. Состязания команд происходили в помещении полкового клуба. Естественно команда нашего 4-го дивизиона стала победителем среди шести команд других подразделений полка. Настоящий ажиотаж начался среди кадровых военных полка, когда команда шагнула за пределы части. Немаленький зрительный зал клуба набивался битком, мы стали объектом внимания всего полка, и каждый солдат, проходя мимо, не упускал случая нас поприветствовать и сказать что-нибудь похвальное. Начальство обещало от трёх до пяти суток увольнений из расположения части за победу. Мы выиграли у команды артиллерийской дивизии, дислоцированной в Ковеле. Затем была победа над командой одного из факультетов Луцкого Пединститута. Пять суток увольнения досталось лишь двоим ковельчанам. Другими пятеро суток не были востребованы, поскольку условием увольнения был невыезд из Ковеля, и на такой срок деваться было некуда – жить-то было негде. Поэтому просили от одних суток до трёх. К лету 1968 года всё развалилось. Одни ушли на дембель в конце 1967 г., стажёры из МВТУ уехали, меня зачастили в командировки в составе армейской бригады из пяти человек, занимавшейся доработкой электронных схем зенитно-ракетных комплексов. КВН со сборной Луцкого педа сорвался.
Время и очерёдность доработок электронных схем зенитно-ракетных комплексов подивизионно, по границе с севера на юг планировались в штабе корпуса, находившегося во Львове на Кайзервальде. Для проведения этих работ на определённый отрезок времени дивизиону понижался уровень боеготовности. В часть поступал приказ от полковника Молтусова, отменить который нижестоящее начальство было не в силах, и меня несколько раз снимали с караула и даже два раза с гауптвахты, чтобы срочно отправить во Львов. При этом за мной посылали какой-нибудь полковой «бобик»6 во Владимир Волынский, куда из нашего полка отправляли на гарнизонную гауптвахту. Хотя гарнизонная гауптвахта имелась и в Ковеле, наше начальство предпочитало «сажать» под арест во Владимир Волынский или в Луцк, и мне «повезло» побывать и там и там. В части объясняли, что нас возят туда потому, что ковельская гауптвахта, котрая была определена штатным расписанием в артиллерийскую дивизию, являлась недостаточно строгой. По всей вероятности настоящая причина была не в том. Все командировочные вояжи нашей пятёрки пролегали через Львов, где в штабе корпуса полковник Молтусов давал нам вводную, направление, объём работ и примерные сроки исполнения. Таким образом мы объезжали все полки и их зенитно-ракетные дивизионы 8-й отдельной армии, расставленные сеткой ПВО по западной советской границе от Белоруссии до Молдавии.
6.
Однако, с командировками мне повезло зело, но была здесь и моя маленькая заслуга. После курса молодого бойца, называемого в войсках карантином, меня направили в боевой зенитно-ракетный дивизион, где зачислили в радиотехническую батарею. Взводный, старлей Бурлаков сразу нагрузил меня описаниями функционирования матчасти, началами и основами импульсной физики. Пямять у меня была хороша, в молодые годы всё хватал на лету, вспомнил и занятия школьных лет в радиотехническом кружке. Через неделю после зачисления была объявлена полковая инспекторская проверка. Проводил проверку Белугин, главный инженер полка, тогда ещё майор. Проверялось состояние боевой техники, иммитация боевой работы по целям, выявление уровеня знаний и подготовки нового пополнения. Когда Белугин проверял моё место боевой работы и получил получил мои ответы на первые азбучные вопросы, то остался доволен и пошёл проверять остальной личный состав. Закончив проверку батареи, он вернулся ко мне и повысил уровень вопросов. Белугин задавал вопросы и улыбался, удовлетворённый случайной неожиданностью, словно обрёл желанную находку. По оценке Белугина, мои познания в импульсной технике оказались гораздо выше тех же знаний любого другого из срочнослужащих всех дивизионов полка. Уходя похвалил словом «молодец» и сказал зайдёт, чтобы проверить выполнение мною регламентных работ. Действительно, спустя несколько дней во время выполнения недельных регламентных работ он зашёл, посмотрел, поговорили и остался доволен моими действиями. Он тут же предложил мне срочно сдавать на классность. В те годы в арми существовал следующий порядок: срочнослужащим возможность сдавать на классность прдоставлялась лишь раз в год без возможности перепрыгивать. То есть последовательно: 3-й, 2-й, 1-й. Белугин втолковывал мне, что с моими знаниями я единственный из нового пополнения могу сдать экзамен на 3-й класс, и сделать это необходимо до нового 1966 года. Он объяснял, что такой темп позволит мне расширить рамки возможностей, и в 1968-ом, на последнем году службы у меня будет право сдать экзамен на мастера. Срочнослужащий сдавший на мастера – небывалый в армии случай. Понятно, что подготовка таких кадров шла и ему в зачёт. Без труда сдал я на 3-й класс. Следующий 1966-й год сдал я экзамен на 2-й, затем в 1967-ом на 1-й. А вот в 1968-ом, последнем году службы к сдаче на мастера меня не допустили, как нарушителя воинской дисциплины. Самое активное участие к недопущению принял командир нашей радиотехнической батареи майор Ефимов. В неофициальной обстановке Ефимов с ухмылкой называл меня ХанА: «Ну, молодец, ХанА! Получи десять суток гауптвахты!». Похожий на упитанного суслика, невысокий майор Ефимов, заложив ладонь правой руки за отворот кителя и склонив рыльце набок, изрекал он свои «остроты». Это, если можно назвать словом юмор, был даже не солдафонский, это был издевательский изуверский выплеск палача и вертухая.
Во время одного из первых посещений Белугин заметил у меня уж не помню какую книгу. Возникла беседа на тему той книги и автора, о литературе вообще, искусстве, культуре. После сего Белугин ко мне зачастил, находил причины прибыть на позицию дивизиона, обойти всех операторов и в конечном итоге зайти ко мне как бы по долгу службы, на самом же деле просто поболтать. Ещё до призыва я занимался тяжёлой атлетикой в обществе «Динамо» у С. Мкртумяна, который тренировал почти всю сборную Литвы. В число перспективных атлетов я и так никогда не входил, и, в довершение сего, в дорожном происшествии получил перелом ключицы. Лечение, физиотерапевтические процедуры в диспансере заняли продолжительное время, и я был вынужден прекратить занятия. В части снова пытался поиграть железом, но недавний перелом сказывался. Белугин же активно таскал железо в полулёгком весе, сделал мастера спорта и претендовал на чемпионство в армии. Каким-то, не помню образом меня сделали судьёй соревнований по тяжёлой атлетике. Накануне соревнований Белугин попросил меня не то, чтобы подсуживать, но проявить максимум снисхождения, не проявлять излишней строгости. Не могу сказать, что во время соревнований где-то ему помог – он всего добивался сам, однако, таким образом, видимо, он хотел подстраховаться. В процессе общения у нас появились общие интересы, между нами установились доверительные отношения. Весной 1966 г., когда я сдал экзамен на 2-й класс, Белугин рассказал мне, что скоро должны приехать разработчики из КБ завода производителя ЗРК. Они будут отбирать наиболее годных из числа операторов, обучать их методам доработок электронной аппаратуры и сформируют бригаду, которая будет эти доработки проводить во всех дивизионах ПВО 8-ой армии, а я буду первым из кандидатов. Я понял, что если это произойдёт, буду разъезжать по всей Западной Украине. Это радовало, я этого ждал, и это случилось.
Продолжение следует.