Закулисье при СССР стало популярным. Театральные гостиные, кинопанорамы - сидели в телевизоре и долдонили без устали. Современники, Ленкомовцы, Любимовцы, Мережки.
Как ехали-болели, жили-хохотали, мучились-страдали. И все во имя настоящего искусства. Как невероятным образом сдали вступительные Щуку и Щепку и что им сказал Сам Великий, когда обратил на них, тогда еще немножко безвестных, высочайшее внимание.
Поминутно поминали Эйзенштейна, Михоэлса или Товстоногова, а некоторые убеленные - Михаила Чехова или Станислацкого с Немировичем-Данченкой. Последние вообще с уст не сходили. Система.
И постоянные дискуссии. Горячие и надрывные - нужны ли пробы, может ли оператор участвовать в обсуждении текста, а драматург подсказывать артисту.
Разумеется, не без пикантностей - это ж самое интересное. Поначалу намеками, улыбочками, потом чуть смелее и наконец, напрямки.
Неелова и Каспаров теперь вместе, такая красивая пара, хотя конечно она гораздо старше, и вообще...
Ненавидел до коликов - скорей шахматиста, чем девушку, а пуще тех, кто выносит мозг. Зачем полезли, какого лешего. Мы - зрители и наше место в зале, точка. Не ходи за красную.
Слыхали, Богатырев нового дружка завел - мальчик, армянин, ну, вы понимаете. И пал свой среди чужих.
Жан Маре. Фантомас, Парижские тайны - герой, красавец, мужской идеал - нет, Кокто. Так мило. До сих пор хочется удавить просветителя - влил падла яду в мозги.
Короче, кухня, а точнее, болтовня. И ладно бы просто треп - не просто.
Десакрализация, низведение до обыденности, на самом деле, до трусов. Хотел высокого, возвышенного - получи пониже и успокойся.
Главное, не верь. Нет идеалов, нет чистеньких или ангелоподобных. Только на официальном уровне - для дураков и начальства, а по жизни нет, поскольку не может быть. Пьют, курят и блудят.
Вкусно, конечно, со стихами и песнями, в красивых позах и с Берроузом в левом кармане. Так ить богема, положено, иначе в спектакль не попадешь. Или на телевизор, в кино. Кому правильные нужны - только порочные, изыскано, но порочные, посему дважды притягательные, а если с антисоветским фу, трижды.
Оказалось, глубже. Срыв покровов - это не просто любопытство или ненависть смердов к господам. Сущность.Чтоб никакой тайны или таинства, мистики или табу, все наружу. Бога нет и уже все позволено. Более того, приветствуется.
Железная поступь модерна - разящий меч просвещения, волшебный фонарь. Сорвали с земного и неземного - долой маски, личины, костюмы и даже исподнее.
Глянули, думали там, думали вот, протяни руку, возьми руно... Никого, даже жопа отсутствует, и куда подевалась.
Куда, куда - наруже окопалась, в разгаданности, разложенности, анализах, предсказуемости и прозрачности.
Человек не сумма крови, мяса, костей и нервов, и не говорящая плоть. Таинство, а прозрачность хороша для стекла. Или источников налогооблагаемых доходов, истинных целей сделки, но требовать стопроцентной прозрачности жития в принципе, значит возжелать конца человеческого. Уступки подобию, не исчезающей в полдень тени.
И хотя с той поры утекло бог знает сколько мутной воды, дед всякий раз спрашивает, кто важнее, режиссер или актер. Стрелок или пуля. Тема горячее некуда. В кадре или за кадром, видимое-невидимое. Спорили, горячились, ссылались на великих. Не унижайте актеров!
Знаменитый Рязанов, показав пробу Сирано, прилюдно умыл знаменитого Миронова. Ужом завертелся Геша - бедняга по утрам прогуливает нос, как барыня свою собачку...
***
Добрый день, Кирилл Алексеевич, узнаете...
Не узнал. В упор, пришлось представиться по-полной.
Господи, как ты вырос, и мы обнялись
Кандидат наук, преподаватель кафедры "Металлоконструкций" Челябинского политехнического, пионер Манекена. Краевед, писатель, поэт, лауреат, инженер, лектор. Создатель музеев, водитель экскурсий. Не перечесть. Энциклопедия.
У нас с тобой один учитель, - сказал К.А., когда вышли из полуподвальной кулинарии. Где ж еще можно по душам - родная стихия, подпольщики.
Кто?
Твой отец!
Поэтому пропустил учителя. Его увлеченность, если не сказать влюбленность, городом и краем казалась недоразумением. Нелепость, ведь инженеры и ученые не могли всерьез интересоваться подобными мелочами.
Атом и термояд, ракеты и космос, остальное - ярмарочные медведи с цыганами, а тут Челябинск. Поршнев, Вернадский, Тимофеев-Ресовский, старик Оболенский. Гуманитарщина с претензией. Язычество.
Дурак дураком. Я, и двигался не видя дальше носа
Дал книжку. Две. Почитать. Одну с возвратом - "Откровенно говоря..." Я. Гольдштейна, другую насовсем. Полоса препятствий - лирический дневник 2020 года. Кирилл Шишов.
Но ведь и я вел дневник в двадцатом. Практически ежедневно. Месяц отдал пандемии, потом более менее приспособился. Уборка, турник, офис. Медленный фокстрот. Что там еще было - Беларусь, Карабах, Трамп. Внучка с дочкой, Саша Каунов. А еще потери, утраты и скорби. Реквием.
Каунов сразу сказал - Кирилл. Как в воду глядел. Вот первая книжка нормальная.
Гениальный инженер, главный металлург Танкограда. Талантов море, писательский дар, научный. Плюс время. Гражданская, культ личности, отечественная, двадцатый съезд, снова культ личности. Оборонка, металлургия, танкостроение. Ленинград, Сталинград, Челябинск и Харьков. Титан. Прекрасно написана, читается легко, события знаковые, а из-за плеча будто дед Митя смотрит. Родное, знакомое племя. Инженеры.
Наконец открыл дневник. Сперва показалось наив. Заметочки, стихи, обрывочки, приписки, скачки. Что, почему, зачем. Странные выводы, непонятные цитаты - кто сейчас цитирует Фейхтвангера. Детский сад. Ни пафоса, ни патетики, даже когда про Родину.
Отложил, но через день взялся по-новой. Зацепило. Встреча с сельской художницей, стихи жене, сыну, эссе о Здановиче. Читаешь, вроде дошел до сути - нет, снова да ладом. Ступеньки. Постепенно втянулся.
Ткач. Протягивает нити, соединяет, плетет. Фрактальные узоры. Нехитрая, совершенно не высвеченная высоким слогом, не приподнятая из сумрака обыденность оборачивается непрерывным полотном. Оплодотворенная экзистенция.
Оказывается, живем в совершенно уникальном месте. Богатейшая история, несколько цивилизаций, три тысячелетия. Слои, языки, культуры. Восток и запад, север и юг, брожение и оседлость, сплавы и распады, соединение несоединяемого и распад неразложимого. Географическая уникальность определила место в мировой истории, поэтому Челябинск не мог не случится. Присутствие. Источник.
И автор вслушивается. Всматривается, вглядывается, переводит и соединяет. Увиденное с написанным, услышанное с провозглашенным, ощущаемое с невидимым. Связи времен, места, природы и человека, по крупицам поднимая Челябинскую Атлантиду. И делает это с превеликой осторожностью.
Не навязывая, не доминируя и не призывая. Застенчивым, иногда восторженным шепотом - будто мы на музейной экскурсии, поскольку уважение человеческого достоинства, полноты и целостности людского состояния и бытия не авторская поза, а следствие.
Восторженное послушание, благоговейное почитание истории и культуры, влюбленность и благодарность за саму возможность присутствия, сотворчества, красоту и дарованное слово, а потом был Гарин-Михайловский.
Публичная библиотека. Яблоку негде упасть, сводный батальон девчонок-филологинь - целый поток, а может два, и стулья собирали по всей публичке. Плюс старая гвардия. Шишов, Казаков, Большаков, Заневский.
До чего ж хорошо - ясно, светло и свободно. Импровизация на два голоса под благоговейное изумление краеведческого зала.
Биография и творчество - прошли по всей длине Транссиба, завернули в Челябинск, построили Новосибирск и Обский мост, нашли второго Михайловского - им оказался непосредственный начальник первого, друг и непримиримый оппонент, а также узнали, кто проектировал мосты, кто сопротивлялся изо всех коррупционных сил и кого имел ввиду Алексей Толстой, когда писал гиперболоид. Два прототипа - оба инженеры и оба Гарины.
Вопросы, ответы, стихи и комментарии, отрывки из Детства и последняя страница Инженеров, а под конец групповой портрет с дамой и даже три приличных анекдота.
Разойтись не смоглось, поэтому сыскали копеечную пельменную, что хитро притаилась близи Лаборатории живого пива, и понеслось по новой.
Александр наш Сергеевич, Фонтанка, Современник, а ровно после второй лихо пустились во все тяжкие. Евтушенко, Ахмадулина, Мессерер. Города и годы, Аверинцев, Бибихин, Мамардашвили, Зиновьев - да разве всех упомнишь. Музеи, галереи, литературные театры, и когда веселье казалось достигло острия пика, прибыло подкрепление.
Интеллигентные дамы из соседней библиотеки, разумеется имени Пушкина - у нас все имени Пушкина, даже сам Пушкин, которые решили по тихому, а точнее по советски - у них с собой было, справить день рождения Беллы Ахатовны.
Помилуйте, изумился умнейший Алексей Леонидович, но ведь десятое апреля третьего дня миновали - а мы загодя, весело рассмеялись тургеневские барышни. Второе дыхание и жизнь стремительно нарастает
***
На ночь погрузился в сороковую. Соль минор. Первый раз услышал в исполнении Воронежского филармонического. Вернее, услышал Малера, а Моцарт прилетел подарком.
В середине семидесятых Игорь Жуков привел огромного солнечного человека, который представился запросто. Володя - он произнес имя через круглое среднерусское о, и потом тихо добавил, Вербицкий.
Восхищенно оглядев папину библиотеку попросил разрешения полистать искусство, и пока Игорь Михайлович бегая по потолку рассказывал Малера, которого вот он - вот этот Володька исполняет как бог, дирижер бормоча, причмокивая и восклицая сосредоточенно листал Босха с Брейгелем.
Наконец встал и сердечным поклоном поблагодарил за удовольствие.
Старик, ты должен услышать Малера - Жуков всегда был крайне убедительным, а в тот раз вдвойне.
Первый концерт Челябинских гастролей удался на славу. Рояль был настоящим стейнвеем, настройщик - старинный друг, публика родная, а семейный вечер желанным, поэтому маэстро искрил и блистал.
Выбрав момент, чтобы Жуков не услышал, предложил Вербицкому битлов, и тот охотно согласился - хей джуд, но уже с середины второй песни стал дирижировать. Незабываемое зрелище, и назавтра, поскольку были наставлены заранее, вполне прониклись сложным Малером, а вечером Володя сделал подарок - пластинку, где под руководством Рудольфа Баршая Московский камерный оркестр исполнял Моцартову сороковую.
Именно соль-минор помогла решить задачу на сходимость банахова ряда и получить автомат по функциональному анализу у самого Заляпина, а сегодня два раза два разных человека упомянули учителя. Утром в связи с библиографической ссылкой на мой рассказ "Несобственный интеграл", а затем на вечере в Фонде культуры, где Владимир Ильич зазвучал в паре с Зельдовичем, а потом и французским Лаканом.
Поэт, выступление которого мы слушали, оказался учеником обоих, кандидатом физмат наук, философом и поклонником третьего. Михаил Стригин.
Оказывается обнимать необъятное не только можно, но и нужно, более того, у некоторых получается. По глупости да по молодости считал гуманитарку фривольным приложением к настоящему - ярмарочные цыгане с медведями, придуманные для развлечения серьезных людей, которые заняты важными делами. Атомом, физикой, бомбой, пространством Минковского, а тут...
Волны, горизонтальное опыление философией, бубен Бродского, верлибр и время - любимо-нелюбимое время, которое не физично по Козыреву, но по Гегелевски совершенно. Отрицающее вечность.
Как вкусно было окунуться в родное, услышать близкие имена и увидеть человека, смело шагнувшего за горизонт. Из физики в поэзию. Более того, на хитрый вопрос о математическом знаке - уж не рядом ли с библейским словом пролегает, сразу сказал, поэзия.
Символ - это не математика, а знак бесконечность ближе Пастернаку, чем Фурье с Лапласом.
Слушал бы и слушал, и очень не хватало доски с мелом, хотя глаза - мои уж точно, не по-детски полыхнули семидесятым огнем.
Волшебный фонарь, а двумя днями ранее рассказывая Пал Василичу - тот весь вечер усердно снимал, мало того, в перерыве сразил историей, где были Пушкин, Лермонтов, Толстой, Бестужев и даже Александр Дюма, русскую онтологию от деда Егора, а точнее, пересказывая свой пост "На полпути", особо упомянул о реакции психолога из Екатеринбурга, который в комментарии весело указал на француза. Мол текст написан прямиком по Лакану.
Даже имени не слышал - пальцем в небо, а может не врут ученые и телегония взаправду умеет много гитик, но получилось интересно.
Наверняка от русских нахватался, вдумчиво заценил Пал Василич.
Игра в классики
Короче, вечер удался. Теплым кругом, внимательным слушанием, стихами, небытовым рассказом и чаем с тортиком. Кирилл Алексеевич умеет делать воскресенье
***
Варламово. Сколько раз проезжали - пальцев не хватит. Пейзажи, пасторали, ландшафты. Одним словом, благость.
Славкин брат дом поставил. Притча во языцех. Трехэтажный, деревянный, с балконом и удобствами, кованными решетками и рукотворной лестницей изгибом.
Правда, ехидно говорила Алка, туалет на втором, две махонькие спальни на третьем, а вода из речки насосом. Зато на зависть всем буржуям. Терем-теремок.
Началось с телефонного звонка. Кирилл Алексеевич.
Ваше сиятельство, очень ждем в Варламово. Разумеется, их сиятельство засуетилось.
Я возьму хорошую водочку и домашнее сало, радостно стрекотал на трубу Пал Василич, а ты - тортик и сладкого винца для мадам.
Сказано сделано, и утром восьмого числа пятого месяца ияра мы стояли пред массивными воротами летней резиденции.
Конец XIX века по заказу лесопромышленника Кашина - торговца лесом и владельца золотоносного прииска.
Эклектика красного кирпича, утверждает Википедия, а в советские семидесятые там квартировал комбинат бытового обслуживания. Шили, крутили гончарный круг, тачали сапоги и выделывали кожи. Готовили культурные слои.
Семь метров вверх и полметра шириной. Стена плача - так окрестил периметр товарищ Большаков. Амбарная дверь времен очаковских, хладный погреб, мощеный плитами двор - песчаник, который добывали неолитическим способом, вторая стена полуразрушенная, будто из фильма "На графских развалинах" и кузня. Во всяком случае, так увиделось наскоро. Средневековая кузня с дымком. Оказалось, баня с камином. Да каким, аутентичного проекты, добытого из глубины архивов, фигурного, столетней давности кирпича, хитрым русским зубом для экономной тяги - англичане этого фокуса не знали и топили, переводя дрова тоннами, прямоточно, магнезитовым огнеупором и мраморной столешней. Заглядение.
Ну, и сам дом. Низковатые, арочные проемы-крепыши, широкая деревянная лестница, затейливый коридор, когда внезапно попадаешь в библиотеку, а за поворотом открывается мраморного пола зала. На втором этаже теплый кабинет писателя - стол, книги, кровать и ни одного компьютера, ни единого. Гостиная - тоже с камином, три спальни-комнаты и сложного устройства ванная. Одинокая раковина в проходной комнате и скрытое за перегородкой удобство с душем, но главное, атмосфера.
Никакой современности, суеты, городского шума или привычных огородных поглощений. Огород есть, но припрятан за крепостной стеной и если не знаешь в жисть не увидишь.
Сидели под навесом. Водочка и сало, Флюрины пирожки и волшебный яблочный компот, два древних плюшевых кресла, ротанговый стул с доставучим гвоздиком на спинке и приставная скамеечка. Посередь вечности и покоя.
Пресс-секретарь бодро фотографировал. Вслух. Объясняя мне-дураку, что такое художественная работа. Смотри, это солнце рисует - господь бог, говорил он возбужденно тыкая пальцем в цифровой экранчик, а я лишь щелчок, маляр, мазила. И правда, снимая листочки, пучки травы или веточки, добивался удивительной ажурности. Алмазный фонд.
Первый акт посвятили Снежному Вину, Левицкому и Освальду Плебейскому, а также всем причастным, но поскольку вскоре предстоит публичный семинар, подробности утаю, скажу лишь, Кирилл Алексеевич прочел несколько удивительных по силе стихотворений.
Не прерывая и не отрываясь отобедали - тут надо отдать должное хозяйке, высокая кухня, но затем мужественно вышли на прогулку и честно обошли Варламово. Через насыпную дамбу с заходом к знакомому мастеру-резчику и подробным рассказом о его удивительной семье, мимо симпатичного маленького стада козочек и козликов, которые оказались очень дружелюбными и никак не хотели расставаться, и наконец вышли на укрытый лесом шихан.
Возвращаясь берегом повстречали лошадей, и Василич щелкал затвором, что Анка пулеметчица. Рано поздно добрели до центра.
Памятник войнам-освободителям работы скульптура Головницкого, пограничный столб с гербом СССР, бюст Карла Маркса и замечательные фрески дома культуры.
Вот такое село, а вечером, уже сидя в бане, отвели душу по-полной. До слез. Истории, притчи, анекдоты и рассуждения. Стихи, сказания и снова истории с продолжением.
Живая речь, родная живая речь. Богатая, осмысленная, эмоциональная. Аристотелева физика и Хайдеггерова коммуникация. Подлинник накануне Победы.