— Алло! Узнал?
В три часа ночи мне не до ребусов.
— Нет. Кто это? Кого надо?
— Ну, ты что?! Я это. Вячик. Мы с тобой раньше в одном квартале жили. Ты еще мне камнем башку разбил, когда улица на улицу воевали.
Мало ли кому я мог попасть в бубен в детстве. Имя «Вячик» спросонья мне ни о чем не говорило. Но настырный абонент никак не хотел прекращать разговор.
— Я завтра буду в твоем городе. Помоги мне волосы продать. У меня целый мешок с собой. Сестру мою помнишь? Это ее патлы. Полтора метра.
— Я не знаю никакого Вячика и его сестру. Вы, наверно, ошиблись.
С этими словами я положил трубку.
Через минуту снова раздался звонок.
— Ты еще в игре в «Высокого дуба» был журавлем или жабой. Вспомнил?
Память наконец-то стала оживать. Да, мелькал какой-то пацан на соседней улице. Иногда пинали с ним мячик, играли в снежки, казаки-разбойники. И сестру его начал припоминать. Ее называли Бабайка. Она была старше нас на несколько лет. Хвалилась, что с рождения ни разу не стриглась. К тринадцати годам ее коса стелилась по земле. Симпатичная дивчина. Их семья считалась неблагополучной.
— Да. Ты чего хотел? Я сплю вообще-то.
— Завтра в 11.00 буду на автовокзале. Надо поездить по вашим парикмахерским. Кто больше предложит, тому и продать волосы. А вечером я уеду.
— Хорошо. До встречи.
За такие звонки надо без сожаления бить камнями.
В 11.00 вокзал гудел, как потревоженный улей. Автобусы сновали туда-сюда каждые пять минут. Ночью я не спросил, откуда должен приехать продавец волос. И вообще, кто ему дал номер моего домашнего телефона.
Вячик прибыл на древнем, как мир, «Икарусе». Такие раритеты еще вовсю пылили по дорогам нашей губернии. Нежданный земляк выскочил из автобуса и полез обниматься. На его плече болтался пыльный мешок цвета хаки.
— Салют, старина! – Вячик светился от счастья. — Давно не виделись.
У меня вертелся на языке колкий и ёмкий ответ. Из-за этого дуралея я трачу свободное время в выходной, хотя мог сладко спать до обеда.
Поехали в центр. Зашли в бывшую совдеповскую столовую «Метеор». Вячик ел жесткие пельмени, как в последний раз. Насытившись, он незаметно вытащил бутылку с мутной жижей.
— Давай вздрогнем. За встречу.
Божественный нектар вызывал вполне понятное опасение.
— Мне нельзя. Я в завязке. Лучше компот бахнем.
— Согласен.
Выпили бурду из сухофруктов. Помолчали.
Потом Вячик вытянул из мешка пакет.
— Прикинь, сестра решила волосы отрезать и продать. Полтора метра длиной, не меньше. Деньги нужны. Ей сказали, что за волосы могут десять тысяч дать. Вот она и обкорнала себя.
Никогда ранее я не слышал, что за кудри могут давать такую цену.
Подкрепившись, отправились в парикмахерские.
В первой же брадобрейне, узнав, что мы принесли полтора метра волос, нас окружили теплом и вниманием. Девчата забегали, засуетились. Вышла хозяйка салона и пригласила редких гостей и двух сотрудниц в свой кабинет.
На большой стол постелили чистую светлую ткань. Вячик вытащил драгоценный пакет и осторожно достал туго свернутую женскую косу.
У парикмахерш резко вытянулись лица. Они брезгливо потрогали волосы, потерли их между пальцев.
— Мальчики, где вы это взяли?
Вячик горделиво расправил плечи:
— Сестра моя ни разу не стриглась. Вот решила срезать косу и денег подзаработать. А что не так?
Бизнесвумен посмотрела на нас, как на индейцев, забивающих гвозди микроскопом:
— Мы не принимаем крашеные волосы. А эти не просто красили. Их напрочь сожгли. Идите с богом.
Пакет с косой перекочевал в сиротский мешок. Мы выходили из парикмахерской, как пленные немцы.
На всякий случай патлы были предложены на выкуп еще в нескольких цирюльнях. Везде нам дали от ворот поворот.
Сделка века не состоялась. Выбрасывать волосы не хотелось. В детстве старики нам внушили, что срезанную шевелюру нужно закапывать или сжигать. Иначе через нее злые духи могут навести на человека всякую дрянь.
Вячик предложил спалить злополучный пакет. Недалеко от центра располагалась канава, через которую был переброшен каменный мостик. Вот под ним и решили сжечь крашеную косу.
Волосы горели плохо. Мы соорудили из них что-то типа гнезда, под него положили бумагу и зажгли. Сверху накидали сухой травы.
Грива Бабайки тлела, смердела, но даже не думала пылать. По округе начал расползаться вонючий дым. Бродячие псы обходили нас стороной.
Как назло, мимо шел наряд патрульно-постовой службы. Копы потребовали объяснений. Выслушав наш рассказ, сержант покрутил пальцем у виска.
— Ну, вы и дурни. Кто же волосы жжет. Выкинули бы и всё. А теперь вы нарушили закон о благоустройстве. Нельзя в городе летом устраивать костры. Тем более из волос.
На Вячика было больно смотреть. Вместо поездки домой он мог провести ночь в изоляторе.
Стражи порядка сжалились над нами.
— Ладно, быстро жгите свои волосы и валите отсюда. Мы скоро назад пойдем. Чтобы и духу вашего здесь не было.
Кое-как мы все же спалили бабайкины кудри. Полтора метра волос сгорели без следа.
Перед отъездом Вячика решили подкрепиться на вокзале. Купили беляши с колой.
— Да, невезуха, – незадачливый бизнесмен закурил «Беломор». — Сестра огорчится, конечно. Ну, да ладно. Я ведь не только за этим сюда приехал. Хотел город посмотреть. Давно здесь не был. Может, перееду, работу найду, женюсь. В армию меня не взяли. Сказали, такие, как я, нужны в тылу.
Я смотрел на странного земляка и не мог понять, шутит он или нет. Не дай бог, если подобные кадры пополнят население нашего города. Будет совсем весело.
В тот день я так и не спросил, кто дал Вячику мой номер телефона. Обстановка как-то не располагала. Покурив, поболтав еще с четверть часа, продавец волос отбыл восвояси на том же древнем «Икарусе». У меня возникло стойкое чувство, что весь этот длинный день мне приснился.
Вячик больше не вернётся. Он выучится чинить сантехнику и уедет куда-то в Подмосковье. Там и сгинет. Бабайку через несколько лет убьют в пьяной драке. О происшествии станет известно намного позже, поэтому на похороны никто из квартала не приедет.
А тогда, провожая автобус с продавцом волос в ночной туман, я думал над словами Вячика о переезде. Особой радости такая перспектива не вызывала. Если в первый день мы попали с ним в несколько глупых историй, то что будет твориться, когда недотепа пустит здесь свои корни, не хотелось и думать.
Но, видно, небо решило по-своему.