Вот говорят, центр, площадь, говорят - Ленин, а я, проживающий на Тимирязева двадцать восемь - прямиком два домика и налево, ни разу, если всерьез, Ленина не видел.
Дойдешь до Терки, оглядишься, и стоп машина - голова вбок, ручки в кармашки, клеш навыворот, усмешечку покривее и к остановке. Вразвалочку. Может, кто подъедет или сигаретку стрельнуть, но лучше на Пушкина - не промахнешься.
Наверняка Сима с Хабибом в арке торчат, или Банан с Сизой крыльцо отирают. Главное воткнуться - дальше вместе. Соки, Трубы, потом Кассы, а к девяти в Огород. Чтоб без опозданий. Иначе места на фонтане не дождешься.
Можно конечно в теннис провернуться или посмотреть как Валек в шаровне лохов разделывает, но тут осторожней - батя за углом блиц гоняет. Меньше знают - крепче спят.
Я ж ботаник-шахматист, увлеченный математическими шарадами. Более того, задыхаюсь от дыма и не переношу запаха алкоголя. Из хорошей семьи, подающий надежды на большую науку. Какая к черту улица - книги, уроки и умные разговоры. Ускользающая культура
После восьмого поехали с мамой на озеро. Чебаркуль. Сосны, красоты, природа, дом отдыха, все дела. Теннисный стол, бильярд, гитара, столовка и репродуктор, который с утра и до утра гонял "люблю я макароны", но главное, яхта - спортивная эмка под управлением Абрама Давидовича. Еврейский парус. Разумеется, катался от пуза - ставил стаксель, рулил и вращал грот, хотя на трапецию не разрешили. Евреи вообще перестраховщики, а если касается детей, боже упаси.
Еще девочки. Сначала Ленка. Ровесница и, как выяснилось первого сентября, одноклассница, хотя я для солидности накинул себе годик. Здравствуй лето новый год. Потом Алла. Гранд дама с другого конца двора. Рыбина соседка, отличница и цаца - музшкола, аглицкий, манеры и светский салон. На пару лет старше, и уже под занавес Лариса. Белокурая красотка с иняза.
Как-то утром обнаружилась у теннисного стола. Светло-рыжеватые длинные, волнистые волосы и черные брови. Шахнаме.
Бросив все, даже не позавтракав, полетел. Согласитесь, лучшего повода для знакомства не найти. Партия, другая и подружились.
Ну, как подружились, кто верит в дружбу с первого взгляда, флаг в руки. Хороша, важнее, досягаема - без аристократической дистанции, и уже через пару дней целомудренно пили на брудершафт. На следующее утро пошли купаться. Солнце играет, погода шепчет, вода ласковая, манящая.
Парадайз, и тут, из-за острова на стрежень, песня. Ясно и чисто. Два парня с девушкой на веслах - на всю оставшуюся жизнь. Оу, дарлинг, а следующую песню легендарной четверки услышал в исполнении Стеши.
Стеша Губа. Грузчик из мебельного - круглый здоровяк с заячьей губой. Он по русски с трудом, а уж аглицкий, извините, только мычанием. Но как, лучше оригинала - вот гораздо лучше. Первее.
Вообще, мычание - наше все. И проза, и уроки, и поэзия. Кам ту гезер.
***
Вышел на крыльцо, и навалившись расслабленной спиной на дверь, важно по-пацански закурил - пусть весь мир подождет, но через пару мгновений словил фокус.
Из красноармейской глубины, печально переставляя прямые ноги разворотом назад, наползал квадратный человек. Человек-ящик, а точнее, Зюпа - сразу сообразил - больше никто не умеет ходить неподвижно. Прямым корпусом и плоской ногой.
Учился на год старше, и к девятому классу выглядел на сороковник. Натурально, поэтому был особенно востребован, когда касалось покупки спиртного или табачного. Безотказно. Ну, правда, кому в голову придет, что усатому, изрядно потрепанному дяденьке, очевидно пьющему и не очень здоровому, пятнадцать лет.
Папа - известный строитель, крупный начальник, и сын, не мудрствуя лукаво, поспешил по стопам. Голос крови.
Закончив инженерно-строительный завербовался на Кубу, куда притащил два ящика водки, после чего выпал на трое суток из всякого эфира. Очнулся в районе Варадеро под банановым листом и веселой кубинской барышней, носившей редкое имя Вивиан. А может, Вероника или Юлианна, не суть, важнее, открылась ужасная истина - на Кубе водку не можно.
Пребывая в тропической тоске и безалкогольной лихорадке добрался до лагеря строителей, где его похлопали по плечу и налили рому. И тогда открылась вторая, куда более важная истина - на Кубе можно, более того, нужно пить ром. Вот прям с утра, и тогда он-просветленный сладостно закурил.
Фауна такая, цокал Зюпа умным видом, или как ее, флора, но ром, собака, закачаешься, после чего обрел душевный покой. Правда ненадолго.
Третья истина носила практический и немножко медико-биологический характер - пикантные болезни, подхваченные на острове, излечивались исключительно на острове. Фауна такая.
В союз притащил два ящика, и собрав друзей предложил отведать алкогольного изыска. Народ благодарно отхлебнул, поперхнулся и мутно выдал сакральное - как был говном, так и остался, давай лучше водочки.
Понимаешь, торопился разгоряченный Зюпа, действительно говно. Пьешь там - нектар, здесь - говно, водка, только наоборот. Флора такая или фауна...
Подойдя вплотную Зюпа пристально уставился на меня - а где адвокат,спросил он слепо сощурясь, тут раньше был Димка-адвокат, вот где он...
На вид, больше девяноста. Ну да, примерно так, пропорция, если в пятнадцать смотрелся на сорок, то в шестьдесят - о боже, сто восемьдесят
Тут, родной, прям перед тобой, не узнал
Не может быть - как ты постарел!
Это я-то постарел - никто никогда не дает больше пятидесяти. Спорт, лес, зал - максимум сорок. Подтягиваюсь как тридцатилетний, а женщи... Ни слова более.
Ты себя в зеркале узнаешь, - спросил я максимально осторожно
Каждое утро, - бодро отсалютовал старец Зосима, - ладно, проехали, Бекета давно видел
Лет двадцать, неужели живой!
Бекет пил всегда. Вот всегда. Вот класса с восьмого. Утром полторашка и на сон грядущий. Тоже полторашка, а днем - кто ж их днем считает. Пиво и бабы. Любые. Молодые, старые, тертые, неискушенные - пионер, всегда готов. На износ.
Ха, живее всех живых. Верен себе. Пиво, девки и выглядит на тридцать шесть. Ни живота, ни морщинки и главное сука, ни одного седого волоска. Пошел пенсию оформлять, хохоту было - сказали, сначала подрасти, мальчик. Замороженный - ни болячек, ни похмелий. Свежак. Может посидим, вспомним, бутылочку разомнем, как смотришь...
Положительно, только пить не буду.
Я ж говорю - постарел, если что, тебе колу.
Рому себе не забудь, камрад
Вот те, бабка, и здоровый образ жизни. Витамины, качалки, диеты - суета сует и всяческая суета - йога, фитнесс, пилатес, пророщенные зерна. Пиво с бабами, и никакой апатии.
***
Скрепя сердце поплелся за почтой. Ритуал. Дорожка, проветривание, влажная уборка, ящик, но когда открыл дверь уперся в Любашу.
На сей раз свезло. Она светски чирикала с соседкой - ну не знаю, Мальдивы как-то страшновато, хочу в Доминикану...
И я, я тоже хочу. Только не в Доминикану. Тут увольте. Шмыгинская квартира. Туда. Где картины и книги, высокие потолки, полки доверху и подшивки старых журналов, где время остается нетронутым, а наружа безмолвствует. Домой.
Интеллигенция, это не субъект - лишь традиция. Сродни христианскому миссионерству. Которое исключительно по зову души, остальное не в счет. Включение разрозненного, абстрактного, метафизического, поэтического, духовного, научного и мистического в осмысленную, прочувствованную речь рефлексирующей сущности.
Пробуждение. Сколько копий сломано, гнева и слез, обвинений и ниспровержений - предательство, дерьмо, тухлый салон, нижний слой верхнего класса, образованщина. Кто, как и почему вовлекается туда, одному богу известно, но факт остается фактом - жива традиция. И слава богу.
***
Собственно, моя деятельность в сети подтверждает возврат к традициям провинциальной, трижды нестоличной - Челябинской, а по словам К.А., Южно-Уральской интеллигенции. Той, которая складывалась под влиянием не столько столичных образцов, сколько их половинчатом, незавершенном практическом восприятии. Как может раскольник салютовать синодальным уложениям, а ссыльный приветствовать усиление репрессий. Только формально.
Волшебство провинции заключается в том, что универсализация, гребенка, стандарты и циркуляры, обильно низвергаемые сверху, торжественно принимаются к исполнению, радетельно беруться под козырек, но не доводятся даже до середины. Отчитались и забыли, но жизнь - та, которая движима традиционным естеством, - продолжается. Сказали вывесить лозунги и флаги - сей момент, а дальше трава не расти. Разве, кто карьеру сделает или деньжат стрельнет. Дальше борозда с делишками, кухонька с разговорами, да огородик с банькой.
Все, да не все. Некоторые пришлые остаются наподольше - ссыльные, каторжные, эвакуированные. И таких немало. Евреи с синагогой, немцы в Лазурном, инженеры с Ленинграда и Харькова, татары, казахи, башкиры. Полна коробочка.
Открытый город - место, куда стекались ручейки. Географический магнит, обеспечивший человеческий круговорот размером четыре тысячелетия. Сам Заратустра изволили.
Как это передается, допытывал я Кирилла Алексеевича,как наследуем, откуда течет традиция и где начинается движение. Манифестация исходного принципа, которая дошла до нас в виде наскальных знаков или других загадочных символах, - не об этом ли картины Вадима Шмыгина, - и как нащупать ядро, обеспечивающее единство содержания при наличии разных внешних форм, вызванных необходимостью постоянного приспособления. Дифракционная решетка.
Удивительно, но второй визит состоялся спустя год. День в день, причем обнаружил это открыв страничку воспоминаний. Три часа на одном дыхании посреди картин Вадима Шмыгина. В сентябре двадцатого дня не хватило до знакомства.
Саша Каунов отбыл раньше запланированного, поэтому визит не состоялся, а еще через пару недель художника не стало - будь проклят поганый ковид, но сегодня нас встретил его сын Данила, симпатичный молодой человек, высокий и худой, мало того, профессиональный ювелир - готовлю выставку отца, сказал он, хочу, чтобы глянули на картины в домашней обстановке.
Боже, божечки, ступив прихожую понял, что попал в рай. Борхесовский, те самые семидесятые. Потолки три двадцать, два окна в коридоре, двери из сороковых и дверные ручки из пятидесятых, но главное, открытая проводка - витая, двадцать раз беленая, на фаянсовых упорах. Книги, стеллажи, картины, иконы, а из современного только телевизор - противная, гладкая черная бестия, остальное из вечности. Кресла, диван, эркер, антресоли, стенные шкафы. Чудесные рисунки, большие и ясные, шикарная обнаженка, выполненная мастерской рукой, и конечно знаменитые Шмыгинские полотна-коллажи с проступающей арамейской символикой. Будто на ощупь, из грез и сумрака. Прояснение мира.
Такие картины лучше созерцать молча, долго и желательно в одиночестве. Никакой контрастности, яркости, броскости. Живой материал, который бликует, дезориентирует, скрывается, а потом вдруг обретает контур, объем и ты понимаешь, что видишь. Намек, лицо, профиль, колонну. Шаг назад и намек исчезает, а символы-указатели остаются, и надо снова искать ракурс, наклонять, ловить свет, но еще через два шага чувствуешь притяжение. Стена плача, Иерусалим, Древо жизни или Магический Пентакль Соломона. Непростая живопись - насыщенная, плотная, вязкая и фактурная.
Кирилл Алексеевич рассказывал о встречах с Леонидом Андреевым и Тимофеевым-Рессовским, помянул Оболенского и Здановича, Вернадского и Гумилева.
Уделили и местной традиции, а особо, влиянию ссыльных и раскольников, каторжан и эвакуированных. Танкоград и Большой атом, Правдухин и Мамин-Сибиряк, и конечно не забыли Ванечку в купеческом армячке - железную дорогу. Детство Темы.
Скажете, игра в бисер - ничуть, не оцифрованная человеческая речь. Без доклада и бумажки, лицедейства или школярства. Ткань, музыка, импровизация, живая вода - встреча, впечатление и генерация.
О литературном музее, которого пока нет, а потом о тех, которые есть в Москве, Свердловске и Ленинграде. В частности о том, как в 1957 году будучи десятиклассником упросил показать комнату Блока в Пушкинском доме. Специально приехал из Челябинска. Показали, и он-счастливый сидел за поэтическим столом держа в руках подлинные блоковские строки. О журнале "Техника молодежи", о недописанной докторской, а потом снова о Поршневе, а потом снова об Аркаиме, а потом читал на память Кобзаря на украинском.
Господи, как же не хватает вот этой вот жизни. Этой стороны реки. Бесед, лекций, семинаров, кухонных посиделок, умопомрачительных споров. Горящих глаз, открытых ртов, спонтанных откровений и волшебно-бессонных ночей. Ощущения происходимости и восторга приближения к целому - смыслу, качеству или гармонии. Когда ни эллина, ни иудея, когда куда бы ни пошел, везде свой дом, и сомневаясь в явном верим чуду.