- Прости меня, пожалуйста!
Совсем я это не придумывала. Не планировала. Это выплеснулось само, ломая все мои заготовленные фразы. А вместо задуманного выражения лица к глазам горячо подобрались слёзы.
Сейчас он спросит: «За что?» - и что я скажу? Мне полчаса надо объяснять – за что меня прощать. С самого начала. С первой встречи…
Но он молчит, смотрит сочувственно, печально. В своей весенней, памятной мне по Крыму курточке, он кажется сейчас особенно худеньким, потерянным в этом огромном городе, и острая жалость сжимает моё сердце. Мне хочется сказать, глядя в его чудесные мягкие глаза: Я тебя люблю. Я очень тебя люблю. Прости меня…
Но я говорю только часть фразы. Повторяю снова и снова: Прости меня… пожалуйста, прости… пожалуйста…
А он не спрашивает ни о чём, просто прижимает к себе своими волшебными руками - руками, в которых мне всегда уютно, всегда тепло, всегда я дома, всегда я – это я…
Я судорожно вздыхаю, притискиваюсь к нему крепче, зажмуриваюсь. Мы стоим посреди дороги, люди нас обходят, оглядываются, наверное, дивятся, – всё это уже было – там, на набережной… В тот самый день, когда мы мирились, ели землянику из пакета и целовались у каждого фонаря, и наши поцелуи пахли земляникой, и вот так же оцепенело мы замирали, обнявшись, и люди нас обтекали, словно живой памятник влюблённым всей земли…
Слёзы уже текут неудержимо – это я-то, стойкий оловянный солдатик, - да нет, никакой я больше не стойкий, совсем ты меня изменил, всю переделал, я пугающе незнакома самой себе… Совсем ты меня разломал и заново склеил какую-то другую, мой князь…
- Я тебе сейчас всё расскажу, - бормочу я, всхлипывая. - Всё честно-честно расскажу. Правда…Только надо куда-нибудь нам сесть…
Он серьёзно кивнул, худенький, длинноволосый звёздный мальчик, тихо спросил:
- В кафе?
- Нет, - я замотала головой, - там люди.
- В метро?
- Нет, там поезда.
- И нельзя курить, - кивнул он. – Если бы мы были у нас, я бы повёл тебя в нашу беседку. Там совершалось всегда всё самое честное. И можно было курить.
- Или на старый волнорез, - сквозь слёзы улыбнулась я.
- Или на старый волнорез, - без улыбки подтвердил он. – Только на старый волнорез ходят не за правдой. Туда ходят за любовью.
И мы опять стоим, смотрим безмолвно друг на друга – и оба вспоминаем одно: неумолчное, непомерное, живое море, бархатная ночь, наши следы рядом на песке… Там была правда. Потому что там была любовь. И ничего не надо было объяснять, всё было понятно без слов…
Я глубоко вздохнула, бережно отодвинулась.
- Мы не у тебя, мы у меня. Пойдём, я знаю, куда идти.
Решительно взяла его за руку и повела от тротуара в сторону жилых домов.
- Мы идём к кому-то в гости? – кротко поинтересовался князь, послушно следуя за мной по узеньким истёртым тротуарчикам.
- Да, в гости к своему детству…
Район я совершенно не знала, но чутьё и логика не обманули: в первом же дворе обнаружилась отличная детская площадка с домиком, раскрашенным под теремок. Мы забрались в теремок – здесь было уютно, укромно, обманчиво теплее, чем на улице. Особенно когда в темноте тихо зажглись огоньки наших сигарет.
И я всё рассказала. Как рвалась к нему весь день. Как злилась на Татку, что она не дала мне сбежать домой, а потащила на поиски кольца. Как Юра сорвал наши планы, и я мучилась из-за того, что пришлось выискивать какие-то дурацкие объяснения вместо того, чтобы сказать всё, как есть. И самое главное – как я его поняла. Поняла, что он чувствовал тогда, когда мы ссорились из-за туфель. И как теперь совершенно не знаю, нужна ли правда или нет. Получается, что без правды лучше, и значит, он был прав.
Он ни слова не проронил во время моего нервного, длинного монолога. Молча курил и смотрел то в пол, то, сощурившись, в открытую дверцу домика. И это тоже напомнило мне старый волнорез: мы, оглушённые любовью, молча сидим в домике, курим, и он смотрит в открытую дверь, а из двери молча смотрит на нас ночь… Всё время, всё время память возвращает меня туда, где всё у нас началось – так остро и коротко, так ярко, так больно. Меня словно водит и водит по кольцу – бесконечному кольцу, замкнутому на старом волнорезе… Интересно, у него так же или нет?
- Кольцо Саладина, - пробормотала я, кусая губы.
- Что? – он встрепенулся.
- Так… А ты о чём сейчас думал? – тихо спросила я.
Он усмехнулся.
- Вспомнил, как мы были в том домике на старом волнорезе…
И слёзы опять полились по моему лицу.
Он повернулся ко мне.
- Что-нибудь всё-таки ещё случилось, кроме того, что ты рассказала? Почему ты плачешь?
- Потому что, - я отмахивала слёзы, вздыхала. – Всё ужасно… Всё так легко было тогда, на юге, в первые дни… так беззаботно. Ну, почему сейчас не так? Я всё время хожу по какому-то кольцу. Всё время натыкаюсь на старое. Всё время у меня в памяти та наша встреча… где всё было чисто… где было всё понятно… А теперь… Тебе не нравится Юра… но ты пойми, я не могла его не позвать... Он так много сделал для меня. Ты теперь не придёшь ко мне? – я посмотрела на князя сквозь слёзы.
- Ну, почему, - сказал он. – Это же твой день, твои друзья. Конечно, мне хотелось бы быть только с тобой, но так уж бывает на день рождения, что вокруг куча друзей. Это же хорошо… Конечно же, я приду.
- Приходите с Норой. Если получится, я ей позвоню, но ты сам передай от меня.
Он кивнул, тихо привлёк к себе, всё ещё шмыгающую, поцеловал в мокрый висок.
- Правду за правду, - сказал он, коротко вздохнув. – Я тоже боялся тебе сказать. В мае фестиваль, я уезжаю на десять дней. И я тоже не могу отказать человеку. Который много для меня сделал. И давай мы сейчас, пока не ушли из этого домика, всё это переживём здесь и будем жить дальше.
- Какого числа ты уезжаешь? – ошеломлённо пробормотала я.
- Дело даже не в этом, - сказал он. - А в том, что я буду жутко занят. С четырнадцатого ежедневные репетиции. Нужно готовить три танца. Конечно, я буду вырываться, буду стараться, но…
Он не договорил и тяжело вздохнул.
- Мы что-нибудь придумаем, - решительно сказала я, поворачиваясь к нему. – Это судьба нас испытывает. Надо не поддаваться. Да?
- Наверное, - усмехнулся он. – Так что там про кольцо Саладина? Расскажи поподробнее. Что вы узнали?
- Ой, мы бегали-бегали, - я шмыгнула в последний раз, переключаясь на насущные дела. – Кольцо находится сейчас так высоко, что выше уже не бывает. Его готовят к выставке. Тогда мы его увидим. Дядька очень противный вышел, шкаф с глазами. Типичный чиновник, отвечает заученными фразами. Но хотя бы отвечает.
- Выставка тоже в Кремле? – спросил князь.
- Да. В Алмазном фонде, скорее всего. А может, в соборе Василия Блаженного. Мы это узнаем потом точно. Я тебе всё скажу. С кольцом проще всего. А вот остальные загадки… они только сгущаются.
- А какие ещё загадки?
Я рассказала всё, что успела узнать от Юры и замолчала.
- То есть, имени бабушка не вспомнила, - уточнил князь, тоже помолчав.
- Она помнит, что имя было простое. И всё. А это как раз очень похоже! - горячо заговорила я. – Она же могла не знать её паспортное имя. Вряд ли кто-то в обычном разговоре звал её Нинель. Ты сам узнал это не сразу. А Нина – это, действительно, простое имя.
- Понятно, - кивнул князь.
- В общем, с Белкой складывается всё почти совсем хорошо, подытожила я. - То есть, либо так, как у тебя, либо бабушка знает не точно. Но вот с Верой… Это невероятно. Ужас. Всё совпадает, кроме имени.
- Может быть, я плохо помню имя, - сказал князь задумчиво. – Всё-таки, это рассказывала Белка. Сам я не видел этих людей, не разговаривал с ними. Только слушал о них.
- Но мне же тоже снилась Вера! – напомнила я.
- Но она же тебе снилась после моего рассказа.
- Да, правда, - я вздохнула. – Главное, имена совсем разные. Ладно были бы Вера и… Нора. Хоть какое-то созвучие. А Вера и Надя совершенно по-разному звучат.
- По-разному, - кивнул князь. – Но лично для меня это как одно имя.
- Как одно имя? – я воззрилась на него с изумлением. – Почему одно?
- Ну, вот так, - Князь пожал плечами. – Я могу их перепутать.
- Как это? – я вытаращила глаза. - Они же не похожи. Все буквы разные, ударные разные. И вообще... Одно имеет полную форму, второе – нет.
Я произнесла вслух несколько раз: Вера, Надежда… Вера, Надежда… Посмотрела на князя недоверчиво.
- А ты разве не путаешь имена? – спросил он. - Я - часто. Особенно женские. Могу перепутать Тоню с Любой, например.
- Нет, я не путаю, - возразила я уверенно и тут же осеклась. – Женские не путаю, - поправилась я. - А мужские… - я задумалась. - Слушай, а правда. Могу перепутать Максима и Антона. Интересно, в чём дело? Ведь не в звучании?
- Не знаю, - князь усмехнулся. – Не в звучании, да.
- Послушай! – я встрепенулась, повернулась к нему, охваченная почти озарением. – Но если это у тебя так, тогда, получается, проблема решена? Значит, твоя Вера – это просто твоя версия имени Надя? Это же совсем другое дело! Я сейчас пойду, - я вскочила, - и всё заново перечитаю и переслушаю. С этим новым именем! Ты понимаешь! Это же… это же открытие! Ты знаешь, Татка как чувствовала, не стала печатать доклад сегодня. То есть, я успею до завтра внести изменения! Я, может быть даже успею проверить что-то, пока доклад будет на утверждении!
Все мои печали разом улеглись, зато волной нахлынуло вдохновение.
Князь вслед за мной выбрался из домика. В отличие от меня, он оставался задумчивым, и я оживлённое тормошила его всё время, пока мы возвращались от дворов к метро. На какой-то миг мне показалось, что он совсем далеко, и я развернула его под фонарём и заглянула в глаза.
- А ты… почему такой грустный? Тебе не хочется ехать выступать? Что-нибудь ещё случилось?
- Ничего особенного не случилось, - он усмехнулся. – Просто жизнь. Опять нам расставаться. А мы даже толком не встретились.
Да, опять. Опять нас разводит этот большой и безжалостный город. А сейчас бы вместе зайти в общий дом, выпить горячего чаю, залезть вместе в горячую ванну… И потом уснуть вместе под одним одеялом, чувствуя безоблачное и бессовестное счастье…
Я тяжело вздохнула.
- Я тебе обещаю, - сказала я жалобно. – Завтра отдаю доклад на рецензию – и всё, больше никуда и ни с кем. Мы сразу встречаемся и вместе едем смотреть дом. Я хочу увидеть его вместе с тобой. Давай? Вместе. Ты мне веришь?
- Тебе верю, - сказал он всё так же грустно. – Жизни иногда не верю. Последнее время она исполняет план, который называется «Развести подальше друг от друга вот этих двух идиотов».
- Так это не жизнь нас разводит.
- А что?
- Не знаю, - я опять вздохнула. - Какие-то тёмные силы. Не жизненные силы. Жизнь – это когда радуешься. А у нас… а мы… грустные.