ПЛАТОНИЧЕСКОЕ НАЧАЛО НЕОКОНЧЕННОГО РОМАНА
(Из старых дневников)
Все бегу времени подвластно,
Всему свой срок, своя чреда,
Лишь свет любви горит всечасно,
Лишь свет любви не гаснет никогда.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Автор этого текста мечтал вслед за Сократом из диалога Платона «Пир» подвести читателя к тому, что в основе всех возвышенных стремлений и творческого порыва лежит Любовь. Сократ стремится по ступеням опытно-нравственных понятий о любви возвыситься к её идее. Показывает, каким образом человек, должен от прекрасного земного постепенно возвышаться к созерцанию прекрасного Божественного. Хотелось бы проделать нечто подобное, предоставляя читателю возможность подойти к этому, будучи ведомому не твёрдой рукой поводыря, а усилиями собственной души.
Поначалу у автора было намерение заглянуть под тайный покров смысла любви в космическом масштабе (не сорвав этот покров, а лишь чуть приподняв). По ходу стало ясно насколько это самонадеянно и не осуществимо в художественном произведении, не вдаваясь в глубокие философские размышления.
Увы, ту часть, которая написана, вряд ли можно считать даже подступом к первоначальному замыслу вселенского масштаба. В ней основное внимание уделяется жизни души героини, а жизнь её страны лишь блеклый фон. Может когда-нибудь удастся продолжить.
ПРОЛОГ
- Я тебя вот так люблю, - говорит Полина, крепко обнимая Звездочёта при встрече, живо представляя, как, произнося эти же слова, её сын в раннем детстве старался покрепче обнять её.
- Правда? – радостно спрашивает Звездочёт.
Она молчит. Это было объятие не всерьёз, и она рассчитывала на соответствующее восприятие. Поэтому прозвучавший с искренней радостью вопрос Звездочёта, как ей показалось, готового поверить в своё счастье, повергает её в растерянность.
Будучи прямой и искренней в выражении своих мыслей и всех (кроме любви) чувств, она никогда ни одному из любимых ею мужчин не могла сказать:
- Я Вас люблю.
Чувство любви было самым дорогим для неё. Пока о нём знает только она, оно – в сохранности. Слетев с языка словами признания, любовь может покинуть и душу; а если чувство не найдёт отклика, вместе с надеждой на взаимность может умереть и любовь.
Привычка скрывать свои нежные чувства в глубине души появилась у Полины не только в результате её собственного жизненного опыта, но и от того отношения к любви, которое существовало в её стране в то время, когда формировалась её личность. В обществе, где не было места для Бога, и любовь представлялась не достойной внимания. Хотя она время от времени обнаруживала себя, и уверить всех в том, что её, как и Бога, нет, не получалось. Кормчие атеистического гиганта опасались, что нечто, из чего нельзя сделать практического применения, необъяснимое рационально, может указывать на существование метафизики, что никоим образом не согласуется с неоспоримой идеологией атеизма и материализма. Влюбленный, воспринимался человеком не от мира сего, неуместной среди всеобщего единообразия и единомыслия индивидуальностью.
К счастью индивидуальности все-таки появлялись.
Полине помогали стать индивидуальностью и звёзды. Родившись под знаком Овна, она приобрела среди прочих качеств, несовместимых со стадным чувством, стремление к оригинальности. Кроме этого ей была дарована способность влюбляться. А в состоянии влюбленности невозможно спокойное, инертное, доходящее до автоматизма, движение по жизни: разнообразный спектр чувств не позволит душе погрязнуть в сером однообразии.
ГЛАВА 1. ПРЕДВКУШЕНИЕ НЕОБЫЧНОГО
Живою улыбкой сияет весна…
…Повсюду живое стремленье родится
Гёте «Фауст»
Чувство влюбленности посещало Полину с той поры, как она себя помнила, а, похоже, и раньше. Уже взрослой ей приснился сон, в котором, она видела, вернее, ощущала, себя совсем маленькой девочкой, сидящей на корточках у лужицы. Рядом был мальчик. На корабле, раскинувшем над ними свои белые бумажные паруса, они собирались плыть за тридевять земель в тридевятое царство. Она чувствовала, что путешествие будет чудесным. Они это чувствовали. Потому что они чувствовали одинаково.
Этот сон Полина связала со своими самыми ранними, непосредственными, незамутненными условностями, впечатлениями. Когда ей был месяц от роду, её родители приехали в город Зеленоградск, расположенный на берегу Балтийского моря. Всего несколько лет назад здесь была Восточная Пруссия и этот город назывался Кранц. В результате Второй Мировой Войны часть Восточной Пруссии стала областью Советского Союза.
Отец Полины после седьмого класса покинул родительский кров в Великолукской области и уехал в Ленинград, где вначале окончил училище по пошиву обуви, а потом военное училище связи, и в 1941 году двадцатилетним лейтенантом был отправлен на границу, где его и застала война. Без страха и упрека он служил отечеству с первого до последнего дня этой войны. Во время освобождения Курской области он познакомился с Ольгой – девушкой, которая впоследствии стала матерью Полины. До войны, окончив педучилище, Ольга поступила в институт на истфак, но успела проучиться только один курс. После освобождения ее родного города она была, назначена заведующей школой в ближайшем посёлке. Несмотря на то, что ей было только девятнадцать лет, ученики, даже самые хулиганистые, относились к ней с уважением, так как она была справедливой и доброй, показывала пример, выполняя вместе с ними тяжёлые работы по благоустройству школы и её окрестностей. Бывало, когда они распоясывались на уроках учительницы, работавшей при немцах, и кто-то, увидев в окно заведующую, сообщал: «Ольга Ивановна идет!», – класс сразу же утихомиривался.
Вскоре после окончания войны состоялась богатая по тем временам свадьба: жених привёз целое ведро селёдки.
В Зеленоградске родители Полины подружились с родителями Владимира – мальчика, который был на два года старше ее. Уходя в кино или на вечеринки, они оставляли детей под присмотром крёстной матери мальчика, а когда приехала мать отца Полины, то и с ней.
Домашними делами в основном занималась мама Полины. А бабушка с внучкой, иногда прихватывая и Владимира, по утрам отправлялись на море, которое тогда обильно выбрасывало на берег янтарь. Набрав пол-литра, а то и больше, сдавали. На вырученные деньги можно было купить, например, бутылочку пива, что иногда и делала бабушка.
Так как отцы семейств были военнослужащими, которым обычно не удавалось засиживаться на одном месте, то прожив в Зеленоградске всего около трёх лет, семьи разъехались в разные концы страны.
Той поры Полина не помнила, но в её снах часто присутствовали песчаные дюны у моря. Свой сон с путешествием в сказочное царство она связала именно с тем временем и тем мальчиком, так как к моменту, когда этот сон ей приснился, она уже была влюблена в юношу, которым стал мальчик.
Влюбилась, не осознавая этого, когда девятилетней приехала со своими родителями в гости к его семье, проживавшей в то время в Ейске – небольшом городке на Азовском море. Владимир был очень правильным, строгим и гордым, рассуждал, как взрослый. Рядом с ним Полина чувствовала себя маленькой и недостойной его. Непонятно, чем он покорил её сердце? Может, это произошло, потому что в её подсознании хранилась память о мальчике из самого раннего детства.
По возвращении домой она с предвкушением необычного, захватывающего ощущения открывала альбом, чтобы посмотреть на фотографии Владимира. На одной из них он в тюбетейке на подстриженной наголо, гордо вздернутой голове стоял, этаким героем, рядом с памятником лётчику Поддубному. Когда она смотрела на его лицо, её охватывало чувство, близкое к восторгу, но такое трепетно пронзительное, что как бы в нём и страдание присутствовало, или может только едва уловимое предчувствие страдания.
После первого курса института, Полина, руководимая желанием увидеть Владимира, поехала с подругой в Ейск. Они пробыли там 20 дней. Каждый день, позавтракав, шли втроем (Владимир ходил с ними) на Азовское море – очень мелкое, очень тёплое и очень мутное по сравнению с Балтийским. Возвращались к вечеру, обедали, смотрели телевизор, читали. Лёгкий ужин – молоко с белым хлебом и мёдом – был очень вкусным, как, впрочем, и завтраки и обеды (готовила мама Владимира). Владимир держался несколько отстраненно, правда, иногда иронизировал по поводу каких-либо промахов Полины, что её огорчало меньше, чем его невнимание. Только однажды он повел себя как заботливый старший друг. Когда на море какой-то шалун поднырнул и схватил Полину за ногу, Владимир подозвал его и сказал:
- Найди себе другой объект.
Полине это понравилось: она подумала, что, может, это знак его расположения к ней. Сама она старалась не выдавать своих чувств, что было сделать очень трудно, так как они её переполняли: она постоянно думала о Владимире, делала всё с оглядкой на него и видела, вернее, чувствовала, только его, хотя старалась вообще на него не смотреть.
Вернувшись в конце августа в Калининград, где она проживала в то время с родителями, Полина отправила ему поздравительную открытку, и долго ждала ответа, но не дождалась.
ГЛАВА 2. НЕРАЗДЕЛИМОСТЬ ЧУВСТВА ЖИТЬ – ЛЮБИТЬ
В сентябре в её жизни появился новый человек. В первый день занятий в институте она долго убеждала преподавателя, спросившего о Юре Григоряне, что в их группе такого студента нет. Оказалось, речь шла о новом учащемся, который перевёлся из другого института. Полина не придавала значения внешности теоретически: то есть считала, что главное не форма, а содержание (не тело, а душа). Но почему-то влюблялась в красивых. От Юры Григоряна, кроме того, что он был похож на греческого бога, исходило ещё и внутреннее обаяние, против которого многие из прекрасных (даже нечета ей, как она считала) девушек не могли устоять. Кроме того он был лёгким человеком: в общении – не то, чтобы легкомысленным, скорее легкокрылым; в делах – небрежным, почти до безалаберности.
Они учились на механическом факультете, но по окончании второго курса их группу отправили на практику в совхоз (тогда было принято, несмотря на специальность, которую получали в институте, практику проходить в колхозах или совхозах). На строительство коровника утром студенты шли мимо магазина, у которого в ожидании его открытия теснилось местное, «измученное нарзаном», мужское население. После работы ходили купаться на залив. В один из таких походов мимо проезжала телега, которую тянули две лошадки. Полина вначале попросилась сесть на козлы, потом решила забраться на спину одной из лошадей. Но недолго ей удалось покрасоваться наездницей без седла. На её счастье, когда она стала заваливаться в промежуток между лошадьми, её подхватил мальчишка-возничий. Но это не усмирило её ухарства. На заливе студенты купались вместе с лошадьми. Сохранилась фотография, на которой она с подругой верхом на одной лошади, этакими амазонками в купальниках.
Как-то вечером, когда юноши ушли на танцы, девушки в сопровождении одного кавалера, который предпочёл танцам их общество, прогуливались вдоль одной из пяти дорог поселка Пятидорожного, по одну сторону которой находилось кладбище. Фонарями дорога не освещалась, но сквозь кроны деревьев просвечивала луна. Кто-то порывался пройти на спор по кладбищу, но так и не решился. Полина бы не задумываясь пошла вместе с Юрой, но его не было с ними.
По возвращении с танцев один из юношей обнаружил у себя под подушкой лошадиный череп, а утром в башмаке другого плавала рыбка. Полина не участвовала в этих проделках, но над реакцией пострадавших от женской мстительности смеялась вместе со всеми.
Совхоз расплачивался со студентами продуктами, в частности курами. Полине выпало идти на птицеферму с Юрой. На обратном пути они непринужденно болтали. Юра нёс пару кур, держа их за лапы вниз головами. Когда по возвращении он рубил головы бедным птичкам, она ушла подальше.
А как-то Юра умудрился поймать зайца, упав на него грудью. Заяц пришёлся кстати (на ужин как раз не было мясного), но Полина не ела его.
После этих эпизодов она не стала относиться к своему кумиру хуже: её сердце искало доводы в его пользу и нашло: он не размазня, не хлюпик, а мужчина.
Летом Юрий уезжал в Армению, как оказалось, на свою свадьбу. Полину это очень огорчило – утешало только то, что впереди ещё три года совместной учебы.
В следующем учебном году иногда между лекциями они разговаривали. Эти беседы наполняли её животворной энергией – настроение поднималось и держалось на этом надземном уровне весь день. В оправдание своим чувствам она находила очень убедительные доводы: его невозможно не любить. Какая хорошая у него улыбка! Он улыбается, как ребёнок: весело, заразительно – невозможно не ответить улыбкой, глядя на его радостное лицо. Он всегда божественно хорош: в минуты серьезности напоминает грозного Зевса, а когда весел, его глаза сияют, как у пьяного Вакха – он становиться ребячлив и, не скупясь, расточает чары своей жизнерадостности.
Он был первым мужчиной, вызывавшим у неё столь восторженные похвалы. Хотя иногда она про себя думала: «Ужасно любить человека, который не должен отвечать тебе взаимностью».
Как-то жена Юрия пришла в институт. Она оказалась общительной и симпатичной. Полина отметила, что и внешность у нее хорошая. И подумала, что Юра заслуживает любви самой лучшей женщины. И чуть ли не радовалась вместе с ним приезду его жены из Армении, где та жила после свадьбы у родственников мужа. На самом деле это был лишний повод восхищаться им: как он щедр в своём счастье.
На четвертом курсе после сдачи очередного экзамена Полина довольно долго беседовала с Юрой. Несмотря на некоторый внутренний трепет, который всегда присутствовал при общении с ним, на протяжении всего разговора у неё мелькала мысль, что на расстоянии она любит его больше, чем в непосредственной близости. Может, её чувство – плод воображения.
Тогда странно, что она так долго находиться под властью пустой выдумки. Тем более что порой её чувства становились мучительными – ведь всему суждено кончиться ничем. Зачем столько бесплодных переживаний? Зачем понапрасну терзать свою душу? Недостижимое манит? Но ведь нельзя так долго находиться на шаткой почве неосуществимых мечтаний. Раз мечты не уносятся течением времени, надо себя принудить вылезти из этого болота. Надо, чтобы возникло другое более сильное чувство. Но возможно ли более сильное, более постоянное чувство?
Иногда ей снился Владимир. Прошло два года после их встречи. В ее памяти уже почти стерлись черты его лица, она не могла вспомнить даже цвета его глаз – оставалось только общее ощущение его, но оно было живо в ней и дорого ей.
Сходство обеих её влюбленностей наводило на мысль, что они имеют эфемерную природу, рождены её болезненным гиперболизирующим миражи воображением, оздоровлением которого надо заняться. Ей даже пришла подсказка как это можно сделать, в виде цитаты из романа Щедрина «Господа Головлевы», который она читала вместо того, чтобы готовиться к последнему перед поездкой на практику в Горький экзамену.
«Бывают минуты хорошие, бывают и горькие – это всё в порядке вещей. Но и те, и другие только скользят, а отнюдь не изменяют однажды сложившегося хода жизни. Чтоб дать последней другое направление необходимо много усилий, потребна не только нравственная, но и физическая храбрость. Это почти тоже, что и самоубийство. Хотя перед самоубийством человек проклинает свою жизнь, хотя он положительно знает, что для него смерть есть свобода, но орудие смерти всё-таки дрожит в его руках… Так-то и тут, но ещё труднее. И тут предстоит убить свою прежнюю жизнь, но убив её, самому остаться живым. То «ничто», которое в заправском самоубийстве достигается мгновенным спуском курка, - тут, в этом особом самоубийстве, которое называется «обновлением», достигается целым рядом суровых, почти аскетических усилий… У кого воля изнежена, кто уже подточен привычкою легкого существования – у того голова закружиться от одной перспективы подобного обновления. И инстинктивно, отворачивая голову и зажмуривая глаза, стыдясь и обвиняя себя а малодушии, он все-таки пойдёт по утоптанной дороге».
Изменить сложившийся ход жизни Полина порывалась на втором курсе, когда разочаровалась в выбранной специальности. Она решила стать скульптором или архитектором и в следующем учебном году ехать в Москву, так как в Калининграде не было такого института. Но к лету передумала, вернее, предоставила жизни течь своим чередом. Может потому, что в этой её жизни появился Юра Григорян.
Способна ли она изменить себя? Этот вопрос она порой задавала себе, но ответа не получала. Видимо ещё не назрела необходимость, хотя иногда она ловила себя на нежелательных проявлениях. Но изменить своему чувству влюбленности она определенно не могла, тем более убить его. Это чувство было неосознанной необходимостью причастности к чему-то неизмеримо важному по сравнению с однообразной повседневностью.
Она пыталась разнообразить свою жизнь чтением художественной литературы, но этого было явно недостаточно. Читая накануне экзамена о «мерзком», как она его про себя называла, Иудушке Головлёве и сравнивая его со своим братом, отношения с которым у неё были напряженными, она чувствовала, что и чтение, как и изучение наук, не даёт ощущения полноты жизни. Её душа просит чего-то другого. На улице весна. В природе происходит мощный процесс обновления: всё рвется к жизни, через всё проходят свежие струи, всё пронизано светом. И ей так хочется вырваться из затхлой повседневности. Как хорошо, что её ожидает смена обстановки, как кстати. Скорее! Скорее! К берегам великой, прекрасной, могучей реки!
Но не на Волге, а на берегу прекрасного озера в московском парке вонзились в сердце Полины, казалось бы долгожданные, сильные впечатления.
Наверное, из-за отсутствия в Горьком Юры, проходившего практику в Армении, Полина решила увидеться с Владимиром, который учился в полиграфическом институте в Москве. Куда она и поехала на выходные.
Владимир предложил пойти в соседний с его общежитием парк, предупредив, что завтра у него защита дипломной работы, и ещё не всё готово. Они шли вдоль озера. Владимир сказал, что получил распределение в Вологду – было, мол, и в Калининград, но досталось девушке, у которой там муж служит.
- А ведь у меня там никого нет, - сказал и замолчал, видимо, ожидая реакции Полины.
Почему она не сказала: «А я?»
Вокруг озера росли громадные деревья, ожившие очередной, может, сотой для них, весной. Было очень красиво, но от волнения Полина ничего не видела. Способность же чувствовать, напротив, обострилась. В какой-то момент ей показалось, что во Владимире что-то дрогнуло, но из последних сил демонстрируя равнодушие, она сделала вид, что ничего не заметила. И ничего не произошло. А ведь могло произойти, будь она не она. Она же принялась рассказывать про Горький, как она там веселиться, о каком-то юноше-культуристе, который оказывал ей знаки внимания. Владимир предложил ей остановиться у его родственников. Она сказала, что уже поселилась у знакомых. Обогнув озеро, они вышли к автобусной остановке, и он со словами: «Пиши», –посадил её в первый пришедший автобус.
Слёзы лились по лицу Полины и по горлу, раздирая его до жгучей боли. Она пересела в метро, а слёзы продолжали литься, наполняя её безутешным горем.
Глава 3. ХОРОШО, ЧТО В НЕБЕ – ЖУРАВЛИ, А В РУКАХ НЕТ И СИНИЦЫ
Юру Полина не видела больше трех месяцев. Она удивлялась, что в это время довольно редко вспоминала о нём. Правда, однажды, когда облик проходящего мимо юноши напомнил Юрин, она поняла, что её чувство живо. Разлука была не страданием, а даже облегчением: ведь быть рядом и понимать, как он далёк, гораздо труднее. И, тем не менее, она была счастлива увидеть его вновь. Они столкнулись нос к носу на лестнице в институте, обменялись приветствиями, и она поспешно удалилась. Полина подумала, как было бы хорошо, если бы они стали друзьями. Но возможно ли это, когда она его любит? А может уже нет? Просто ей так надо кого-нибудь любить. И если придёт ответное письмо от того другого, из-за любви к которому она даже заболела, она будет на седьмом небе. Если бы он знал, как легко осчастливить её. Из её письма он этого не увидит. И не ответит.
Похолодание наступило резко и неожиданно. В сентябре в Прибалтике обычно стоят тёплые солнечные дни. Всё в природе ярко и красочно. Так много удовольствия доставляют прогулки по сухой листве под лучами неяркого нежного осеннего солнца. А сейчас везде холод. На улице серый дождь чередуется с просветами, которые не вносят в природу оживления: лучи солнца, проникающие через холодный влажный воздух, не успевают согреть его и просушить, так как разъяренный неизвестно на кого и за что ветер снова нагоняет тучи. И дома холодно и неуютно. Холод наполняет комнату, струиться по телу Полины, проникает в душу, превращая её в безжизненный камень, делая безучастной ко всему, кроме ощущения одиночества, спасение от которого она ищет у своего любимого Сент-Экзепюри: «Действие спасает от смерти. Оно спасает и от страха, и от всех слабостей, даже от холода и болезней». Но ей нечем заняться. Да и ночь близится.
Сумерки. Она выходит из освещённого трамвая и погружается в них. Трамвай быстро скрывается из виду. Все предметы окрашены в тёмно-серые тона. Ночь ещё не вступила в свои права, ещё не наложила на них черный бархатный отпечаток, но уже чувствуется её бесшумное приближение. И на душе уже нет той беззаботной жизнерадостности, которая посещает её только днём. Полину охватывает какое-то особое тревожное чувство. Это чувство наряду с грустью и тревогой включало в себя едва ощутимое ожидание чего-то.
Перед ней вырисовался чей-то тёмный силуэт. Она узнаёт в нём Юрия, оживляется и спешит нагнать его. Бесшумно подходит сзади, касается рукой его спины и говорит чуть игривым голосом несколько приветливых слов. Он не узнаёт её и, видно, принимает за девушку лёгкого поведения. Откидывает со своего плеча её руку и ускоряет шаг. Она следует за ним с намерением раскрыть себя, но не успевает. Он резко поворачивается, наклоняется за огромным камнем, и через мгновение она слышит, как камень рассекает воздух рядом с её ухом. За первым следуют другие. Она хочет крикнуть, но не может. Делает резкий рывок и какая-то неведомая сила поднимает её на воздух. Она поднимается всё выше и выше, но град каменьев не прекращается. Как ни странно она ничуть не боится – чувствует себя неуязвимой. Её только поражает, как можно такие громадные камни забрасывать на такую высоту. Она улетает прочь. Ни один камень не задел её, но ей больно.
На следующий день в институте Юра встретил её обворожительной улыбкой. Иногда реальность бывает лучше снов.
«Вам случалось находить в книге вашу собственную мысль, но только прежде недодуманную вами, какой-нибудь неясный образ, теперь как бы возвращающийся к вам издалека и удивительно полно выражающий тончайшие ваши ощущения».
«Она все ждала какого-то события. Подобно морякам, потерпевшим крушение, она полным отчаяния взором окидывала свою одинокую жизнь и всё смотрела, не мелькнет ли белый парус на мглистом горизонте».
Полина упивалась чтением Флобера, пытаясь отвлекаться от своих чувств. Но образ Юрия почти постоянно присутствовал в её сознании, лишь ненадолго отступая в тень насущных мыслей. Иногда появлялось желание увидеть его как можно скорее. И чем чаще они виделись, тем сильнее было желание увидеть его снова. Порой ей казалось, что он должен чувствовать то же самое. О, если бы это было так! Но ведь это невозможно. Как глупо в это верить. И всё-таки она верила. Рассудком осознавала необоснованность своих надежд и ни на минуту не переставала надеяться где-то в глубине души.
Внешняя жизнь Полины была по-прежнему однообразной, поэтому познакомившись в институтской библиотеке со студентом другого факультета, она согласилась пойти с ним в кино, хотя ей не понравились ни его поведение, ни его речи. Когда во время сеанса он взял её за руку, она высвободила свою руку. Он был настойчив, и, в конце концов, её рука осталась в его руке.
Вспоминая об этом, она упрекала себя в непозволительной слабости, в том, что растерялась, размякла – никакой душевой близости, а рука в руке. Ей было стыдно, хотя толком она не понимала почему. Только чувствовала неестественность своего поведения. Что-то с ней не так. Она не знает, чего хочет. На собственном опыте Полина пришла к тому, что человек клубок противоречий – даже со своими желаниями ему трудно определиться: разум говорит одно, душа другое, тело третье. И если человек не способен понять самого себя, как же понять другого? Вспомнились слова Шиллера:
«Хочешь себя разгадать –
Посмотри на поступки другого.
Хочешь другого познать –
В сердце свое загляни».
«Выходит – замкнутый круг», - решила она. Анализировать поступки других у неё не очень получалось, вернее, она этого и не пыталась делать. Она была занята только собой. Заглядывая в своё сердце, она не сомневалась в своих чувствах. Но почему у неё всё так странно: почему она отталкивает тех, кто стремится приблизиться к ней, и тянется к недостижимому. Хорошо там, где нас нет? Потому что там, где мы есть, не очень хорошо? Конечно, естественно хотеть того, что не имеешь. Опять всплыли Шиллеровские строчки:
«Любим мы то, что имеем,
Желаем, чего не имеем.
Ибо, кто сердцем богат – любит,
Желает – бедняк».
С желаниями она не определилась. А с любовью было всё ясно: её любимый ей не принадлежит. Но это не значит, что она не может его любить. Она не может его не любить. Пути любви неисповедимы. Что делать, если журавли только в небе, а в руках только синицы? В руках у неё был билет на самолет до Одессы.
Полина выбрала для прохождения практики Одессу, так как туда ехал Юрий.
Студентов поселили на окраине города в недавно построенном общежитии квартирного типа для аспирантов. Утром они уходили на заводы (Полина с Юрой попали на разные), вечером встречались у телевизора. Юра приходил позже Полины и садился рядом с ней. Их плечи находились очень близко и иногда соприкасались. Она думала только о нём, вернее, всё в ней было ощущением его близости. Нельзя сказать, что в этом ощущении присутствовала только радость - оно завораживало, но в нём что-то было от запретного плода. Целый день она находилась в ожидании этого таинственного (происходящего при всех, но никем кроме них не замечаемого), интимного свидания.
Полина сама поражалась, как можно так часто думать об одном человеке (заветный образ, видимо, постоянно находился на грани сознания и подсознания и при любой возможности пробирался в сознание). Может, это вошло в привычку за столько дней, месяцев, лет? Может, жизнь её настолько однообразна, так мало в ней новых впечатлений? Может, это явление временное, такой период (но что-то больно затяжной)? Может, это от безделья, от праздности ума (науки усваивались ею быстро, и оставалось много свободного времени)? А может, это от того, что она, безумная, любит его!? Это последнее прозвучало в ней, скорее как утверждение, чем как вопрос. Эта мысль, так явно впервые пришедшая к ней, взбудоражила всё её существо. Пытаясь унять волнение, она стала писать в дневнике: «Я так редко вспоминаю о людях мне родных и близких, о нём же думаю всегда. Где б ни была, и что б ни совершала, надолго не могу о нём забыть. А приказать себе я этого не в силах. И если б даже я умом забыла, то сердцем не забуду никогда. Средь шума ног идущих мне слышаться его шаги, и, вслушиваясь в речи говорящих, пытаюсь голос я его услышать. Улыбку его видеть – счастье. Что ж наслаждайся, пока есть возможность. И не к чему, пожалуй, осторожность. Когда живешь сегодняшним лишь днём, не стоит к будущему мыслями стремиться, не надо думать, где остановится. Из под пера, гляди, стихи польются. Губами к волосам хотела б прикоснуться... Но, Боже мой, пора очнуться, не то зайти смогу я слишком далеко и будет трудно от мечты к реальности вернуться».
На каком-то торжестве они оказались рядом за праздничным столом. У них была одна тарелка на двоих, и они ели из нее вместе одно пирожное. Полина прибывала в состоянии никогда не испытываемого ранее блаженства.
Как-то после ужина Полина задержалась на кухне, и вошёл Юра. Почему-то там было полутемно. В какой-то момент – Полина стояла спиной у стены, а он напротив – оба замерли, разговор оборвался. Его лицо было рядом и стало очень медленно приближаться к её лицу… Это мгновение длилось вечность. Она не могла вынести такого напряжения – сделала движение в сторону и что-то сказала.
В преддверии Нового года репетировали спектакль. Юра играл шаха. Полина, надевая на его голову чалму, случайно дотронулась рукой до его щеки. И… произошло нечто, невозможное в этом мире, вневременное. Ощущение так глубоко затронуло её, что в течение нескольких лет уже после расставания с Юрой оно переживалось в своей первозданной свежести, стоило лишь воскресить в памяти этот эпизод. Чувство запечатлелось в памяти сердца, нервов, всего сенсорного восприятия и, видимо, чего-то более тонкого (сверхсознания), что включилось этим прикосновением. Наверное, такое происходит, когда вновь встречаются разведенные судьбой и неосознанно страдающие от утраты целостности половинки. Возможно, они и не были бы счастливы, если бы соединили свои судьбы, но невозможно представить, что это ощущение стало бы обыденностью.
На встречу Нового года Юра уезжал в Армению, где встречался с женой. В день его возвращения Полина пришла смотреть телевизор позже обычного. Юра сидел на своем обычном месте. Её место было свободно, но она села на другое, подальше от него, как бы демонстрируя свое неудовольствие его отъездом (расценив это как предательство), как будто уже имела на него какие-то права. Она почувствовала, что Юру это задело. Он со своей стороны отнесся к её маневру, как к предательству. Разрушилось таинство взаимного доверия.
А вскоре студентов переселили в другое общежитие инженеров водного транспорта, находящееся в центре города. Там было ужасно: в маленьких тёмных неуютных комнатках стояли в два яруса деревянные топчаны. И клопы! По счастливой случайности в комнате Полины их не было, но когда она вошла в другую женскую комнату, ее подруга сидела на второй полке в позе лотоса и пыталась ловить на себе малюсеньких, прытких и очень кусачих насекомых. Полина принялась смеяться, но подруге было не до смеха.
С Юрой встречались реже. Правда, однажды сходили в кино: она, Юра и Николай, единственный юноша в их группе, поступивший в институт, приехав не из города, а из деревни. Полина чувствовала, что Николай к ней не равнодушен, но её сердце было занято. Третий билет был в другом ряду, и Николаю пришлось сесть отдельно. Полина пыталась смотреть фильм, но все внимание её было поглощено близостью Юрия (их локти соприкасались).
В этот вечер Полина долго не могла заснуть: в её чувстве к Юрию появилась ранее почти не проявляющаяся чувственность (ей хотелось бежать к нему).
Каким-то образом у Полины оказалось два билета в Одесский театр оперы и балета. Она пригласила Юру и очень ждала этого дня. Простояв у театра до начала балета и некоторое время после начала, она, опечаленная, пошла куда глаза глядели, вернее, куда ноги несли. Какой-то одессит заговорил с ней. Она не реагировала. Он пошел рядом, что-то рассказывая. Сказал, что возвращается с работы, голоден, и предложил зайти в кафе. Она машинально пошла с ним в кафе, но от еды отказалась. Настроение не улучшилось, а, напротив, стало очень муторно, может от того, что этот, ещё довольно молодой человек, никак не мог равняться с Юрой. Нервничая, она оторвала ремешок от сумки. Новый знакомый сказал, что живёт совсем близко и сможет починить сумку. Шли через жутковатый одесский дворик – уже стемнело – потом полуподвальными полутёмными коридорами. Полина была так подавлена, что даже страху не удалось проникнуть в её сердце, наполненное до краёв тоской. Сам факт несостоявшегося праздника не мог так сильно подействовать на неё. Причиной было нечто более существенное – предчувствие угрозы тому, что стало жизненно необходимым.
Как только ремешок был пришит, Полина собралась покинуть убогое жилище одессита. Он вызвался её проводить. Идя по Дерибасовской они неожиданно столкнулись с Юрой, шедшем навстречу с двумя юношами. Полина была так потрясена, что не разглядела с кем. Ей стало совсем плохо.
На следующий день, возвращаясь с практики, в общежитии на лестничной площадке она увидела Юру. Он был очень пьян. Пытался что-то ей сказать, но она, поражённая его видом (лицо его было как-то тупо некрасиво; она не узнавала его, так он был не похож на себя, такого, которого она привыкла видеть и которого любила), поспешила уйти. Позже Полина узнала, что её подруга, которая тоже была не равнодушна к Юре, проводила его в его комнату и уложила спать.
Этот день стал переломным в их отношениях. Через некоторое время она узнала, что Юра, в свою очередь, был поражен, встретив её поздно вечером с незнакомым мужчиной, так как считал светлой и чистой девушкой, чуть ли не святой. Она приписала его реакцию ревности, и это её немного утешило.
До кумиров нельзя дотрагиваться (своими мыслями, приземляющими их). Это относилось и к ней и к нему: каждый из них увидел в другом то, что не соответствовало сложившемуся ранее представлению.
Её чувство к Юре уже подвергалось в прошлом испытанию. Когда они учились на третьем курсе, подруга Полины, жившая в общежитии, зайдя утром в комнату девушки, слывшей легкомысленной особой, застала Юру в её постели. Полина от этого известия впала в состояние тяжелейшей депрессии. Но она не хотела, не могла разочароваться в человеке, к которому испытывала чувство столь дорогое ей. Она предпочла решить для себя, что произошло какое-то недоразумение.
Наутро по возвращении из Одессы в Калининград Полина проснулась с ощущением давления на всё тело и особенно на сердце. Казалось, что она лежит навзничь на каменном ложе, как в матрице, повторяющей изгибы её тела, и тело её тоже почти окаменело и сдавливает сердце. Это ощущение сливалось с чувством смертельной тоски, от которой хотелось избавиться любыми методами. И на этом ужасающем фоне забрезжило несбыточное желание – какое толком не поймешь. Одно только ясно – за всем этим стоит роковой образ. Близость разлуки нагнетает такую безысходную грусть. Когда же кончаться эти терзания? Если бы разлука не была так неотвратима, или это должно было наступить не так скоро, то она чуть ли не счастлива была. Порой она думала, что люби её кто-нибудь так же, как она Юру, ей бы легче жилось, или расскажи она о своих переживаниях кому-нибудь. У неё были подруги, но ни одной из них она не могла довериться (на такие интимные темы не принято было говорить). С мамой у неё тоже не сложились доверительные отношения. Только дневник выручал. В глубине души она, несмотря ни на что, надеялась на взаимность, считая в то же время, что это безумие. «Наверное, когда любишь, надеешься до последнего. Быть может, с исчезновением надежды исчезнет и любовь? Пожалуй, нет. Это ужасно. Я обречена всю жизнь мучиться им. Неужели он совсем не догадывается. Моя ложная гордость превратит мою жизнь в ад. В данном случае, может, и лучше (признаться любимому в любви она и не помышляла): живу – пока надеюсь».
После каждой новой встречи с Юрием переносить разлуку было всё тяжелее. Иногда так тяжело, что хотелось бежать к нему, но что-то останавливало. А когда она видела его, то делала вид, что он ей абсолютно безразличен, хотя сама всё время чувствовала его присутствие и следила за ним, даже отвернувшись от него. Ревновала ко всем девушкам, с которыми он общался, сохраняя при этом внешнее спокойствие. Чего это стоило ей, знал только дневник: «Почему…