«…геолог Сергей Баклаков шёл в рискованный одиночный маршрут по тундре и чувствовал, как «болотный бог» малой родины нашёптывал ему: вятская фамилия ещё появится на карте.»
Олег Куваев «Территория».
Край вятичей на отшибе русских земель, затерянный в глубинах безбрежного, слегка всхолмленного ландшафта с дубравами, сосновыми борами, топкими болотами, где едва ли не единственные дороги – по воде. Несчетные реки и речушки, в запутанных камышовых извивах которых чужакам не разобраться, а в мороз удобные и гладкие пути для санных обозов между селениями. Суровая зима снегом и льдом наглухо запирает земли лесных отшельников вятичей от прошенных и непрошенных гостей.
В 1146 году черниговский князь Святослав Ольгович бежал сюда от преследования Мономаховичей - на север «за лес», тогда ещё в малоизвестную землю вятичей, укромно лежавшую сразу за громадным лесом, который назовут Дебрянским, а позднее Брянским, и по которому все междуречье Оки и Волги получило характерное название Залесской земли.
Граница вятичских земель детально выяснена археологическими исследованиями верхнеокских курганов и женских височных колец, артефакта, унаследованного вятичами от балтского племени голядь, обитавшего в тех же верховьях Оки задолго до них. Течение реки Москвы отделяло вятичей от кривичей, живших севернее. В районе нынешней Москвы поселения вятичей переходили речную границу и вторгались на севере к кривичам, а на северо-востоке в залесские земли мерян. С юга вятичская земля размыкалась в безбрежную степь Муравским и Изюмским шляхами.
В этих укромных «бежиных» лугах среди березовых рощ и дубрав родился удивительно поэтичный и хорошо известный по этнографии 19 века обряд «похорон и воскрешения кукушки», чьи границы совпадают не только с ареалом расселения вятичей, но и с признанной территорией формирования ядра великорусского этноса.
Земля вятичей - это соломенная Русь. Ее культурная русская идентичность хрупким слоем укрывает следы пепелищ. Ежегодные набеги степняков и смута обезлюдели ее на десятилетия; здесь культурной памяти русского народа не за что зацепиться, почти все предания и обычаи пеплом уносил ветер степных пожаров. Двухсот лет не прошло с тех пор, как в нежных красках Тургенева и Лескова эти скупые на древности нечерноземные края вдруг стали едва ли не самыми русскими, наливаясь силой родной словесности. И, вглядываясь в сумеречный край Лавровского леса, нависшего над топкими берегами приокской Рыбницы, я слышу шёпот «болотного божка» моих вятичей.