(Фантастика в антураже советских 80-х, основанная на реальных событиях. Все персонажи и их имена реальны, Билл — кликуха моего одноклассника Володи П.)
«El sue;o de la raz;n produce monstruos…»
Среди толпы праздных гуляк, дефилирующих по бульвару ялтинской набережной, она выделялась своей неуместностью. Нет, не вызывающим поведением или пёстрым одеянием. Напротив, вызывало недоумение её полное безразличие к царящему вокруг упорядоченному хаосу, подчёркнутое простеньким, без претензий белым платьем, не идущим ни в какое сравнение с крутющей импортной джинсой гордо выгуливающих себя оштукатуренных афродит. Она сидела на скамейке под фонарём и читала книгу, казалось бы, полностью отрешившись от мира сего с его монотонно-правильным праздником жизни.
Мы с Биллом расположились чуть поодаль на противоположной стороне бульвара. Разобравшись с первой бутылочкой портвейна, хотели было приступить к следующей, когда я обратил на неё внимание. Порыв мой был абсолютно спонтанным:
— Билл, погодь-ка, отойду на минутку.
Приятель проводил меня удивлённым взглядом, поняв, что курс мой отличается от привычной ориентировки на ближайшие кусты.
Я подошел к ней, подсел рядом, довольно бесцеремонно перевернул обложку и увидел название — «Испанская баллада». К моему удивлению, она не возмутилась. Вместо принятой в подобных случаях демонстрации презрительного раздражения или истерики я поймал на себе её спокойный, чуть насмешливый взгляд.
Подобная реакция меня немного смутила, но я не подал виду и на одном дыхании выдал бодрую тираду:
— Уж извините, не мог удержаться. Вокруг народ гуляет, ну-у, кто как умеет, а тут одинокая симпатичная девушка на лавочке под фонарём книгу читает. Как-то это неестественно, что ль... Кого-то ждёте или просто время убиваете?
— Да нет, никого не жду, — сдержанно ответила она.
— Чтиво-то хоть интересное?
— Очень.
— А что за автор? Я не разглядел.
— Лион Фейхтвангер.
— Хм-м, стыдно признать, но впервые слышу. Беру на заметку.
— Что ж, могу только рекомендовать.
Она на миг замолчала, после чего неожиданно оживилась. И куда только делись её холодные интонации?
— А я знала, что Вы подойдёте... Да-а, и к чему все эти формальности! Давай уж, сразу на «ты». Меня зовут Ольга.
Её непосредственность сбивала с толку.
— Да, конечно, — пробормотал я и тоже представился.
Нежданно-негаданно в наш едва начавшийся диалог вклинился возникший словно из ниоткуда изрядно пьяненький мужичок:
— Ребятки, чой-то я, кажись, заблудился. Иде тут ближайшее метро-то?
Мы удивлённо переглянулись, и я посочувствовал горемыке:
— Приятель, это Ялта. Метро тут как-то ещё не вырыли.
— Ялта?!.. Них@яссе забрался!.. — ошарашенно выдохнул несчастный.
И замер, переваривая полученную информацию. Видно, давалось это ему с трудом. Беззвучно пошевелив губами, он, наконец, неуверенно выдавил:
— Ну ладно, ребятки, и на том спасибо...
Озадаченный мужичонка отвалил, как я понял, в неведомом ему самому направлении.
Мы с Ольгой рассмеялись. Но не успели даже обменяться парой слов о странном скитальце, как перед нами нарисовался новый персонаж. Им оказался испанец, которому минут двадцать назад мы с Биллом объясняли, где можно купить вино. Довольно сложно было разобрать его корявый английский, тем более, с моими скудными познаниями в нём. Наверное, это звучало примерно так:
— Excuse me, remind me, please, where you have bought wine?
— Блин, опять ты со своим вайном! Я ж тебе говорил уже: shop near the sea! — немного раздражённо бросил я в ответ, махнув рукой в сторону моря.
— Thanks, thanks... — торопливо пробубнил испанец, давая задний ход.
Я повернулся к Ольге:
— Представляешь, этот мужик — из Испании, и мы ему уже рассказывали, где найти магазин. Книга что ли твоя притягивает земляков и не их одних?
Она покачала головой:
— Вообще-то, книга совсем о другом... Но знаешь, мне пора. Хозяйка, у которой я поселилась, очень строгая и ровно в одиннадцать закрывает дом на ключ. Как говорится, кто не успел, тот опоздал, и ночуй, где хочешь.
— Да-а, и меня приятель ждёт. Вон, совсем там измаялся один, — я указал в сторону Билла, явно жаждущего продолжения возлияний. — А мы тут живём у его тётки в Массандре. Не то, что твоя хозяйка, она даже иногда балует нас кастрюлькой мадеры с винзавода, на котором сама работает. Говорят, где-то в кустах есть потайной кран со Второго винзавода. Но лично я не верю этим байкам...
Я запнулся, поняв, что моя словесная окрошка вряд ли интересна интеллигентной даме. И после секундной паузы сменил тему:
— Ты надолго в Ялте?
— Через три дня уезжаю. А ты?
— Да-а, ещё недельку тут с Биллом попьянствуем и восвояси.
Я снова кивнул в сторону приятеля и нерешительно поинтересовался:
— Слушай, а, может, завтра вечерком пересечёмся? Глядишь, не будут доставать всякие там заблудшие души и недопитые иностранцы. А можем и литературу обсудить. Я хоть с Фейхтвангером лично и не знаком, но кой-чего другое довелось прочитать.
Её интонации вкупе с пристальным оценивающим взглядом показались мне довольно странными:
— Говоришь, не знаком? Это можно исправить.
И тут же как ни в чём не бывало перевела разговор на тему возможного свидания:
— А по поводу завтрашнего вечера — давай, конечно. Ну, скажем, часов в семь здесь же. Тебя устроит?
— Да, без вопросов!
Она встаёт со скамейки и снова бросает на меня взгляд. Но это уже иной взгляд, и я чувствую, что не в силах сопротивляться его неведомой силе. Очертания набережной смазываются, реальность затягивается пеленой и погружается во мрак. Пространство теряет привычные ориентиры, кажется, что я распадаюсь на атомы и, всё более и более ускоряясь, проваливаюсь в бездну небытия...
* * *
...Ощущение себя в полной комплектации и возвращение к привычным пространственным ориентирам приносит лишь частичное облегчение. Ночь. Я бреду один по Массандровскому парку и различаю два силуэта, движущихся мне навстречу. Постепенно я узнаю вечерних назойливых визитёров, вмешавшихся в наш разговор с Ольгой. Перебивая друг друга, они и сейчас не могут остановиться и продолжают что-то вещать, указывая в мою сторону. И по мере их приближения я слышу зловещие интонации в неразборчивом поначалу бормотании:
— Шо ж ты меня с метро-то на@бал? Но нашлись-таки добрые люди, показали.
— Shop! ...Where is shop?
Я не выдерживаю:
— Да, шли б вы нах@й со своими идиотскими проблемами!
Моему разумному совету не вняли. Вместо этого я получаю удар в живот, потом в челюсть... И снова небытие...
* * *
...Следующее за ним просветление настигает меня в комнате, убранство которой вызывает ассоциации с серединой прошлого века. Мои догадки подтверждает висящий на стене календарь 1954 года на английском языке. Помимо меня здесь семидесятилетний мужчина в кресле и девушка за печатной машинкой. Удивительно, но никто не реагирует на моё столь неожиданное появление. Более того, я понимаю каждое слово из того, что старик диктует на немецком, которого я отродясь не знал:
— Медленно дичали сады и разрушалась Галиана. Искрошилась и белая стена, окружавшая обширное владение. Дольше всего держались главные ворота, в которые вломились Гутьере де Кастро с приспешниками, чтобы убить Ракель и её отца...
В комнату входит другая девушка и вежливо обращается к старику:
— Сэр Лион, извините! Уже полдень, пора принимать лекарства.
Тот неспешно поворачивает голову в её сторону:
— Конечно, конечно, Мэри! Буквально через пару минут!
И тотчас же возвращается к работе, подводя своё повествование к заключительному аккорду:
— Я сам стоял перед этими воротами и читал полустертую арабскую надпись, которой Галиана приветствовала гостя: «Алафиа — мир входящему!»
Старик на миг застывает. Возможно, он мысленно переносится к развалинам Галианы, возможно, пытается оценить финал только что завершённой работы. Но вот он удовлетворённо кивает, я же понимаю без подсказок, кто этот старик и что мне довелось услышать — это были последние строки «Испанской баллады». Меж тем, не вставая с кресла, он медленно и целенаправленно разворачивается в мою сторону. И глядя мне прямо в глаза, размеренно произносит теперь уже по-испански:
— Сон разума рождает чудовищ, но в сочетании с разумом наша фантазия становится матерью искусства и подводит нас к пониманию основ бытия.
«Ну уж нет, избавьте! Пусть всякие там Кастро с приспешниками и шлындают через эти ворота, а у меня ещё портвейн не до;пит!» — проносится довольно нелепая мысль.
Видимо, этот спонтанный порыв души обретает материальное воплощение, и я оказываюсь на той же скамейке, где неведомое время назад оставил Билла и портвейн.
— Ты чего застыл? — слышу я голос приятеля. — Давай, открывай вторую!.. И чё-й то у тя с рожей стало? Какой-то фингал на челюсти... Вроде бы только что ничё не было.
— Да?.. Фингал, говоришь?.. — машинально переспрашиваю я, не сводя глаз с девушки напротив, читающей книгу. — А где Лион?
Пытаясь отследить направление моего взгляда, Билл недоумевает:
— Эй, ты чего там? Призрак что ль померещился?
Но, увидев девушку, одобрительно замечает:
— А ничё так!
Словно почувствовав мой взгляд, Ольга отрывает глаза от книги, смотрит на меня, едва заметно улыбается и слегка кивает головой. После чего встаёт со скамейки и, не оглядываясь в мою сторону, растворяется в толпе праздных гуляк. Не в силах пошевелиться, я лишь провожаю её глазами.
* * *
В оставшиеся до нашего отъезда дни по мне можно было сверять часы, когда я появлялся в означенное время у той самой скамейки на набережной. Но она была либо пуста, либо занята людьми, до которых мне не было никакого дела. Ольгу я больше не увидел...
Прошло немало лет, но иногда я ловлю себя на мысли, что мне теперешнему хотелось бы снова оказаться на Ялтинской набережной в тот кажущийся иллюзорным вечер и ещё раз поболтать с Ольгой. Тогда это был разговор ни о чём, но Ольга показала мне, насколько мало мы знаем о себе и о мире, что нас окружает. У меня и сейчас остаются вопросы к ней, хотя на часть из них я уже знаю ответы во многом благодаря той не совсем обычной... или совсем необычной встрече.
P.S. Пожалуй, каждому знакомо чувство, когда без ведомой на то причины откуда-то из глубин подсознания на мгновенье накатывает волна чего-то до боли знакомого и лёгким касанием к незримым струнам души заставляет их звучать едва уловимым напоминанием о чём-то важном, но давно ушедшем в небытие, оставляя нас буквально в шаге от его понимания. Но быстротечность самого ощущения, вмиг смытого неподвластным нам потоком времени, не позволяет удержать и распознать его. И это мимолётное прикосновение к оставшемуся далеко позади моменту бытия оставляет чуть щемящее чувство потери в прошлом частички себя – иного...