Бывший участковый инспектор, а ныне заслуженный пенсионер шестидесятилетний Семен Иваныч Кудрин, вечно недовольный, и к тому же страдающий в последнее время частыми запоями мужик, заприметил на лице у дочери, когда та была у них в гостях, под левым глазом плохо замаскированный тональным кремом синяк.
– Это, чего у тебя еще за отметка? – удивился отец, когда увидел такое художество. – Шмель укусил?
Женщина, не зная, что ей нужно в данном случае отвечать, просто отвела от него взгляд в сторону.
– Даша. Я тихо спросил? – Семен подошел к ней вплотную, и осторожно взял за худенькое плечо.
– Да так. – понимая, что от ответа ей все равно не уйти, она отошла от родителя на некоторое расстояние, и принялась нелепо перед ним оправдываться. – Ничего серьезного. Упала нечаянно ночью дома на косяк.
– С вертолета, что ли? – недоуменное лицо отца стало вдруг, каким-то чужим и хмурым. – Упала она. Здрасьте, пожалуйста.
– Угу.
– Вот так вот просто, взяла и упала? Тебя, милочка моя, это кто это научил обманывать старших? Твой, козел, что ли? А?
– А что? Не бывает, такого?
– Дашка. Ты давай тут, не шали. – уже по-доброму взглянул на нее Семен.
– Что Дашка? Я сорок лет уже Дашка. И дальше, что?
– Ты это, ты не митингуй. – резко взбрыкнул пенсионер. – Я тебе, все же, отец, а не чужой дядя.
– Да, что тебе от меня надо? Господи. Ну, что ты, в самом деле, пристал?
– Не юли, давай. Я говорю, не увиливай. – вновь круто изменилось настроение у отца. – Я у тебя на полном серьезе спрашиваю. Ты меня, Дашка, знаешь.
– Ну, знаю. И дальше, что?
– Как это, что?
– Я же тебе щас правду говорю, а ты все равно мне не веришь. Да, представь себе, и такое бывает, налетела но-чью на косяк.
В тот момент, когда между родственниками шли нешуточные разборки, из кухни в комнату вернулась мать, с только что вскипяченным чайником, она слышала весь разговор, и поэтому косо посмотрела, сначала на мужа, а потом на дочь.
– Чего ты к ней пристал, как банный лист? – сходу прицыкнула она на Семена и погрозила ему. – Поглядите на него, какой заботливый нашелся. Меньше надо было со своим любимым зятем водку кушать. Глядишь, и он бы руки-то свои на нашу девку не распускал?
Физиономия Семена моментально налилась краской.
– А чего она мышкует? – серьезно взглянул он на дочь, и его небритое больше недели, распухшее и покрытое маленькими морщинками лицо, еще сильнее запылало огнем. – На косяк, видите ли, шлепнулась случайно.
– Успокойся! – вновь попыталась осадить его жена.
– Успокоишься тут с вами.
– Ну, чего ты к ней пристал?
– А к кому мне еще приставать, к соседке?
– Хватит ерунду нести.
– А кто тут несет?
– Ты! Кто же еще-то? – показала зубы мать. – Выпил, так сиди, молчи. Чего ты до нее докопался?
– Вы меня за дурака-то не держите. Я, как-никак тридцать лет, внутренним органам отдал. Тридцать годиков в участковых отбегал.
– Тоже мне. Хм. – ухмыльнулась мать. – Толку-то?
– Как это толку? Да я, к твоему сведению, Дашка, таких падений за службу видел-перевидел. Во!
Женщины переглянулись между собой.
– И ты, Дашенька, думаешь, что ты хитрей меня? Что я, твой родной батька, дверной косяк от кулака отличить не смогу?
И Семен с силой сжал на правой руке пальцы в кулак и постучал им по своей груди, спрятанной под старой милицейской рубахой, только без погон.
– Вот, видели? – задыхаясь от злобы, и какой-то усталой обреченности, прохрипел отец и показал женщинам по очереди кукиш. – Видели, я спрашиваю? Я ведь сразу понял, что этот твой собачонок плешивый, тебя отоварил опять. Ты чего это позволяешь ему? Даша. Ты же не боксерская груша у нас? Взяла бы в руки сковородку потяжелей, да погладила его по макушке. Эх, Дарья-Дарья. Не уважаешь ты, ни себя, ни мать, ни меня.
Дочь в это время уже стояла в прихожей одетой.
– Чего ты опять молчишь-то? – продолжал настойчиво требовать от нее объяснений отец. – За что он тебе опять причертил?
– Никто мне не причертил. Я сама, кого хочешь, уделаю. С чего ты взял, что меня побил он?
– Я же не слепой. Ох, доченька, смотри. Довыгораживаешь ты этого шакала. Он когда-нибудь тебе устроит Гуляйполе. Лишь бы поздно не было потом.
– Я же, кажется, уже не раз тебе сказала, что упала на косяк. – упорно, как партизан, стояла на своем Дарья, продолжая покрывать своего непутевого, нигде не работающего уже несколько месяцев мужа.
– Ты с этим, девка, не шути.
Дочь открыла дверь и вышла на площадку.
– Лучше сразу, на корню все это дело прикончить, чтобы он, не приведи Господи, тебя до смерти, когда не прибил. – успел сказать ей вслед отец, и захлопнул дверь.
Кудринский зять, деревенский мужик Георгий Окунев, или, как его называли дружки - Жорка Окунь, худущий, внешне и вправду похожий, на какую-то сушеную рыбу мужик, узнав в этот же день от людей, что Семен собирается накатать на него заявление, не стал дожидаться, когда его возьмут под белые рученьки бывшие коллеги тестя, и решил сегодня же наведаться к родственникам и урегулировать конфликт. Как говориться, где наше не пропадало. Тут уже, или пан, или пропал.
– Чего тебе здесь надо, мразь? – едва не потерял дар речи Семен, когда увидел перед своей дверью посиневшего от мороза зятька.
– Я это... – обалдел он от такого гостеприимства, хотя, когда сюда шел, предполагал, что все именно, так и будет.
– Адресом ошибся, гнида? – рявкнул на весь подъезд тесть. – Или у тебя в голове единственная хромосома заклинила, что ты забыл, куда шел?
– Семен Иваныч...
– У тебя все? Говори скорее. Я не собираюсь перед тобой тут на холоде бисер метать.
– Это самое. Мне сказали, вы заявление на меня хотите написать?
– А ты кто такой, чтобы мне эти вопросы задавать?
– Как это кто? Я же родной зять ваш.
– Тоже мне, родственник нашелся.
Окунь ухмыльнулся.
– Весело тебе?
– Нисколько. Просто не рассчитывал на это все.
– А ты, что же ждал, козленок? Хм. Ты, значит, будешь у меня дочь кошмарить, а я тебя за это, к себе в гости с хлебом-солью позову?
– Да нет.
– Ну, а зачем же ты тогда ко мне приперся?
– Поговорить.
– Зад пригорел? И напишу! Писать еще, слава Богу, не разучился. Чтобы, наконец, уже законопатили тебя.
Жорка, как-то странно глядел на тестя, и в это же время шевелил окоченевшими пальцами в своих старых осенних башмаках.
– Чего ты смотришь на меня умирающим лебедем?
– Так я, это…
– Сам, понимаешь, своими руками наломал дров, и приполз под дверь, как бездомная псина. Извините-простите. Я больше так не буду.
– Вам, конечно, видней. – зачем-то нелепо огрызнулся Жорка. – Как я могу запретить?
– Ты тут глазенками-то своими на меня не сверкай. Я тебе не мальчик.
– Честное слово.
– Что честное слово?
– В последний раз, простите меня. Больше такого не повториться. Зуб даю.
– Зуб. Хм. На кой мне сдался твой зуб? Сколько ты мне уже своих зубов задолжал? Я уж и со счета сбился.
Жорка лишь обреченно вздохнул.
– Еще раз, сучок, ее тронешь, и я из тебя сделаю размазню. Понял меня?
Вдруг Семен распахнул пошире дверь, и головой кивнул зятю, чтобы тот проходил внутрь.
– Заходи скорее. Холодно. Еще простынешь с тобой.
– А как ты хотел, бать? Январь, как-никак. – Жорка абсолютно спокойно вошел в прихожую и, как ни в чем не бывало, пожал тестю его хлипкую, сухую ладонь.
– Так ты меня понял? – Семен по новой, но уже в более мягкой форме, задал все тот же вопрос.
Родственники прямиком прошли в большую комнату. Былого напряжения между ними уже почти не чувствовалось, ведь такая ситуация возникала в их семье регулярно, и Жорка всегда первым шел на контакт. Как, собственно и в этот раз.
– Я спрашиваю, что ты все-таки понял-то, мухомор?
– А то, что с родной, законной по паспорту жены, даже если она не права, я должен пылинки сдувать.
– А как ты хотел, парень? Зачем же женился тогда?
– Ладно, бать. Так уж и быть, капитулирую. Принимаю твои условия. Признаю, что был тогда не прав.
И зять шустро вытащил из-за пазухи бутылку водки, и поигрывая скулами, беззаботно подмигнул тестю, и с грохотом поставил ее на стол.
– Вот она родимая. Вот она сладкая. – Окунь ласково погладил ледяную бутылку рукой.
– Чего это за праздник-то опять у нас? – недовольным голосом спросила теща, которая только что вошла.
– А это у нашего окуня полосатого, каждый день праздник. Вот ведь, какая штука. Ни забот у него, ни хлопот. – от предстоящей пьянки, да еще за чужой счет, стало и у Семена намного радостнее на душе. – Он уже давно, нигде официально не работает, не калымит, зато на бутылку, деньги всегда, где-то берет. Тебе, Жорка, в цирке надо работать бродячим артистом, или лучше фокусником, цены бы тебе не было у них.
– На пьянку вы себе всегда найдете. Кто бы сомневался? – сердито промолвила женщина. – На еду нет, на какое-нибудь полезное дело, тоже не почешетесь. Зато на выпивку, без проблем. – и снова, куда-то ушла.
– Я, это самое, мириться, бать, пришел. Так сказать, с явкой с повинной.
Не успел до конца покаяться Жорка, как теща вновь вернулась к ним в комнату с целой кастрюлей наваристой, пахнущей на весь дом душистым перцем и лавровым листом ухи.
– Хлебайте. – аккуратно расстелив на клеенчатой скатерти полотенце, она водрузила на него кастрюлю, и снова вышла из зала.
– Ооо! Ушица будет на ужин у нас? Да еще, поди, из ершей? – подняв двумя пальцами крышку и увидев варево, расплылся в улыбке, ничего не евший, аж со вчерашнего утра зять. – Кто бы, что ни говорил, а король ухи - это ерш. Ну, и что, что маленький и костлявый. Хех! Зато по вкусу, никакая осетрина не сравниться с ним.
– А ты, как думал? Мы барахло не едим.
– Ты, бать, никак наловил?
– А кто ж еще-то? Хм. Не ты же.
– Мне некогда. – с хитринкой в глазах ответил зять.
– Некогда? А чем ты, таким занят у нас?
Окунь пожал плечами, и чтобы не отвечать на этот, самый неприятный для него в последнее время вопрос, зубами откупорил на запотевшем горлышке фольговую пробку, и разлил водку по рюмкам.
– Ты у нас, только женщин колотить мастак. А кто-то и, представь себе, рыбачит. Хлебай, пока горячая она.
Зять не стал медлить с этим делом ни секунды, он тут же выпил ледяную, тягучую водку, и принялся с превеликим удовольствием есть. Тесть следом за ним взял в руки рюмку и поднес ее к губам.
– Ну, давай, холера, под горячее тяпням ее. – и сразу же, немедля выпил.
Жорка за обе щеки уминал горячую первоклассную уху и периодически вытирал рукой со своего мгновенно разопревшего лица пот.
– Чего-то дешево ты меня решил купить. – вприкуску со свежей, пахнущей на всю комнату луковицей, душевно уплетал ароматную уху Семен. – Принес, какую-то бурду, и думает, что я оттаю.
– Чего это сразу бурду? – с возмущением взглянул на него зять. – Там же, в том же самом месте взял под твое имя, где и ты всегда берешь. Хм. Или у тебя теперь милицейская пенсия позволяет пить магазинный коньяк?
– Ладно, болтать-то. Ешь, давай, пока не остыла.
– Знаешь, бать, анекдот про рыбалку? – шустро орудуя алюминиевой ложкой в тарелке, между делом поинтересовался зять.
– Какой еще анекдот? – вспотев от напряжения выбирать из рыбешки мелкие кости, нехотя пробубнил тесть.
– Про рыбалку, говорю. Ты чем меня слушаешь?
– Вот же трепло. Язычина. Ты, можно подумать, рыбак. Если только водки у костра попить, на большее тебя не хватит. Ну, валяй свой анекдот. Раз начал.
– Жена, значит, ложится на кровать, раздвигает ноги и спрашивает мужа: – Знаешь, чего я хочу?
– А рыбалка-то тут причем? Трепач! – отодвинув от себя тарелку с остатками ухи, тут же нахмурил свои брови Семен.
– До тебя, бать, как до жирафа доходит. Ха-ха-ха!
Тесть не захотел дальше вникать в суть этого дурацкого анекдота, он сам взял бутылку и наполнил две стеклянных рюмки до краев.
– Ох, Окунь-Окунь, ну, и заливаешь ты. Причем здесь баба раздвигает ноги, и рыбалка? Сам не замечаешь, что пургу метешь. Дать бы тебе щас ложкой по лбу. Ээх!
– А за что ты мне хочешь ложкой по лбу дать?
– За дело. Хм. За что.
– Обыкновенный анекдот. Я же не виноват, что ты его не понял.
Взглянув краем глаза на жилистые руки Окуня, Семен вдруг вновь вспомнил про тот синяк под глазом дочки.
– Тебе все хи-хи? – проворчал он. – Мы че ее растили, что бы ты ее долбил? Да я, чтоб ты знал, гаденыш, ее даже по заднице не шлепал, когда она маленькой была.
– Бать. Я все уже понял и осознал. Давай лучше выпьем щас с тобой, так сказать, за примирение. За твоих ершей мы с тобой выпили, за мороз на улице тоже, давай теперь за мир во всем мире по стопарю.
И родственники тут же с удовольствием выпили.
– Какой же я тебе батя, Жорка? Хм. Тоже мне, батю нашел. – занюхав сорокаградусную огрызком луковицы, с важным видом пробубнил тесть. – У тебя свой есть отец. Смотри, парнишка, дошутишься. Я тебе делаю последнее китайское предупреждение. Если ты еще раз, ее, хоть мизинцем тронешь, да даже косо посмотришь на нее, я тебя на ноль умножу. Ты меня понял, зятек?
Съев по второй тарелке ухи и выпив уже больше половины бутылки, Семен принес с кухни, сделанную ему на зоне мраморную пепельницу, и закурил.
– У нас в милиции, тоже участковым, как и я, в восьмидесятых Женька Караваев служил, тот тоже свою бабу постоянно кулаком ласкал. За дело, не за дело, ему было без разницы. Все время, грешница, ходила в тумаках. Ох, и ушлый был он. Когда, помню, в стране антиалкогольную кампанию власти проводили, они у нас с мужиками в хозяйственном магазине купили новый умывальник, и уничтожали в нем разную паленую бурду. Изымут, у какого-нибудь барыги, брагу там, шило, или самогон, и при понятых в этот самый умывальник выливали. Якобы, уничтожали, таким образом, это дерьмо. А внутри-то умывальника стояло тоже новое ведро. И вот, когда понятые расписывались в акте и из кабинета уходили, те мазурики вытаскивали пойло, и всем отделом кушали его.
– Находчивые были мужики. Щас такого нет.
– Щас и с пьянством у нас никто не воюет. Ну, так вот, значит. Я чего его вспомнил-то. И вот однажды жена ему, за все его побои отомстила.
– Это, как же?
– Он, как-то ночью приехал домой в умат пьяный, и прямо за рулем возле ворот уснул. Та его будила-будила, будила-будила, а тому, хоть бы хны. Ну, она взяла, да украдкой пистолет у него из кобуры вытащила, и в голландке этой же ночью, пока он дрых в машине, сожгла.
– Не убил он ее после всего?
– А откуда он мог знать, что это она пистолет стянула?
– Вот это месть, так месть. Жестоко.
– Бабы, они такие. Очень мстительный народ.
– И что в итоге-то?
– А что в итоге? Каравай неделю сам, как савраска бегал, искал, все село поставил раком. Потом, когда понял, что ствол ушел с концами, пошел к начальнику милиции Буянову, ну, и тому все, как на исповеди рассказал.
– Уволили его?
– Хотели уволить. Он уже даже и удостоверение сдал.
– Быстро у вас с этим делом.
– Ему, главное штука, до пенсии-то оставалось ерунда. Тут его лохудра, своими воробьиными мозгами пораскинула, что натворила, сама записалась на прием к Буянову, и призналась ему во всем, что это она пистолет украла. Мы потом тут же помчались к ним домой, и нашли в золе от него только железную рамку. Долго после этого случая он с ней не разговаривал. Даже развестись хотел. Ну, а как же, чуть без пенсии не остался мужик. А так, только выговор дали.
– Да уж. Можно сказать, повезло. – сказал Окунь и задумался. – После того случая-то, бросил он пить?
– Кто бросил? Хах! Каравай, что ли? Назови мне хоть одного мужика, кто бросал?
Жорка промолчал.
– Вот и я, сколько лет на этом белом свете живу, а таких не встречал. – заулыбался тесть. – Иным вон у меня, бывало, пьянчугам на участке, и язву желудка ставили, и цирроз печени, и даже рак, и ни один не бросил это дело. У твоего тезки, помню, Жоржа Налимова, печенка почти уже разложилась, была трухлявая, как шляпка у червивого гриба, так он и то лакал ее проклятую в три горла. Нет, Окунь, наших русских чертополохов, ничем не напугать, а уж тем более смертью.
– Как там в пословице-то? – встрепенулся зять. – Как черта не крести, он все кричит, пусти. Так и тут.
– Завязывай жену бить, милок.
– Так уже, бать, завязал.
– Не доводи до греха. Бабы, они ведь по натуре своей, народец-то теплый, опять же если к ним с лаской подкатить. Они для другого созданы природой, Жора. Соображать надо иногда. Тыкать-то не кулаками надо их, а этим. Эх, вы. Пустозвоны. Все вам надо молодежи, чтобы мы вам разжевали старики.
– Согласен, бать. Нет, правда, честное комсомольское, больше, такого не повториться никогда.
Пока Семен сидел в туалете, Окунь в течение, каких-нибудь десяти минут слетал к знакомому барыге на адрес, и принес оттуда целую сумку спиртного.
– Оно, иной раз, за дело щунуть, слегка, конечно можно. – вновь дружно выпивали родственники за столом. – Но только не сильно, и только, чур, без кулаков. А то еще оставишь нас с матерью без дочери, не дай Бог.
– Женщины, они же, бать, как кошки.
– Кошки? Ха-ха-ха! И почему же?
– Ага, мартовские. Ляжки оголили, волосы перекисью покрасили, фейс косметикой наштукатурили, и айда пошел. Кошки они, вот кто? Блудливые! Почти все до одной. Ее кто вперед нежней пониже талии погладил, к тому она и ластится. Так? А если у него еще и кошелек набит капустой, тут вообще отбоя не будет от них.
– Да какие они кошки, Жорка? Тоже мне, кошек нашел. Дуры эти бабы, вот кто.
– И опять ты прав.
– Как говорят, у баб волос длинный, а ум короткий. Но ты уж, Окунь, все равно, мою кровинку-то, пожалуйста, больше не бей. Вот, когда у тебя свои, дай Бог, дети пойдут, ты меня еще не раз, старого майора вспомнишь.
Мужики снова выпили.
– Хорошая, зараза, эта водка. – прохрипел тесть.
– Ничего. Сначала, правда, не хотели мне давать, пришлось опять на тебя сослаться.
– Ладно. Одним разом больше, одним меньше. С пенсии отдам. Ты все равно пока сидишь на нашей шее.
– Рассчитаешься тогда?
– Куда деваться? Пятнадцатого числа пенсия будет, занесу. – успокоил Семен. – А то в другой раз не запишет.
– Вот это по-мужски. А я, как устроюсь на работу, тебе, бать, все до копейки верну.
– Ты три года мне уже возвращаешь. Ладно. Не надо мне от тебя ничего. Ты главное, дочь у меня больше не трогай. А то подведешь меня под монастырь.
– Я же тебе уже сказал.
– Дашка-то, поди, ругаться будет, что ты пьяный от меня придешь?
– Не будет. Мы с ней уже неделю в молчанку играем. Она со мной не разговаривает, я с ней.
– За что, хоть залепил-то ей? – спросил тесть.
– За дело. Она у меня знает, за что. – нехотя промолвил зять. – Не хочу, бать, выметать сор из избы. Я же пообещал тебе, что больше не буду.
– Я помню.
– У нас, бать, когда я десять лет тому назад на вахту в Ямбург ездил, чукча там поваром работала. – вспомнил Жорка про свою беззаботную, еще холостую жизнь. – Дородная, такая баба, у нее только один кулак весил килограмма полтора. Так вот она, бывало, как у себя в столовой вечерком напьется, так тут же начинала на здоровых мужиков нападать. Не переносила нас на дух.
– Это почему же?
– Да все очень просто. Ее там один вахтовик обидел. Сам, главное штука, пообещал той взять ее замуж, а потом он уехал в отпуск на большую землю, и там, где-то за Уралом, его след простыл.
– Ушел с радаров? Зачем же он ее обидел так?
– А кто его знает зачем? Видно нужна ему была так. Если человек любит, как, например, я свою Дашульку, он никогда не убежит. Главное, сила у поварихи была недюжинная. Могла, так своей клешней хайло набить.
– А как силы у нее не будет? – поднял опьяневшие глаза на зятя Семен. – Они ведь, чукчи, кровь у оленей пьют, и мясо сырое едят.
– Помню, она все рыпалась на моего напарника Шугая. Напарник у меня был на бензовозе, такой Васька Шугай. Откуда-то из-под Кологрива.
– Выходит у тебя и права на машину есть? – с удивлением спросил Семен.
– Все категории. – спокойно ответил Окунь.
– Вот тебе раз. А чего же ты шофером не идешь на нашу автобазу? Ручки боишься замарать?
– А че мне боятся-то? Кхех. – нехотя отозвался зять, упорно не желающий, куда бы то ни было трудоустраиваться. – Можно подумать, я в этой жизни не пахал. Сам-то ты, чего шофером не пошел на автобазу? Чего же ты в теплом кабинете, столько годков проторчал? Не охота было в промасляной спецовке под машиной с ключами возится?
– Ты чего буровишь, Окунь? А ты, что же думаешь, чертенок, что, раз я в милиции трудился больше половины жизни, то, значит, я зря свой хлеб сейчас ем? Да я, чтоб ты знал, три года после армии, помет на птицефабрике на тракторе возил. Только тебе этого не понять. Смотри, парень, найдется и на твою хитрую задницу винт с обратной резьбой.
Жорка на это ничего не сказал, и как ни в чем не бывало, продолжил.
– Ну, так вот, эта чукча все с ним хотела помериться силой. – вернулся он к разговору про вахту. – А у того гаврика татуировка на плече была выколота - пограничная вышка, он в погранвойсках служил. Шугай ей и говорит, дескать, вот когда она, такую же наколку у себя наколет, вот тогда он и подерется с ней. Боялся ее пьяную до жути. Она же и ножом могла запросто пырнуть.
– Вот тебе, Жорка, такую надо жену.
– Ну, уж нет. Тьфу-тьфу-тьфу! Я Дашку люблю.
– Только бы ты на нее замахнулся, она бы тебе, ррраз, и харакири сделала на животе.
– Постучи по дереву, Иваныч. Тьфу-тьфу-тьфу!
– Ага! Испугался? Не цените вы своих русских баб-то, дурачье. Вам надо чукчу в жены.
– Ценим, бать. Как их не ценить?
– А че колотишь-то тогда?
– Так ведь не я колочу.
– А кто же, по-твоему?
– Вино.
– Вино? Хм. Как же быстро ты на него все свалил.
– А что не так?
– Не пей тогда его, раз не можешь совладать с собой. Это же не отговорка, вино. Я тоже пью не мало, но бабушку-то свою ведь не луплю.
– Ладно, бать. Прости.
Отец посмотрел на бутылку.
– Доливай, давай до конца. – сказал он. – Чего ее тянуть-то?
И Жорка разлил остатки третьего пузыря по рюмкам, и убрал очередную пустую бутылку под стол.
– С женой спать, что на работу ходить. – сделался пьяным зять. – Не охота, а надо.
– Что ты сказал?
– Я говорю, верно, люди толкуют, что хорошее дело, браком не назовут.
– Браком? Ха-ха-ха!
– Чего ты смеешься?
– Вот ты нам бракованный и попался, стервец.
– Все бы, такими бракованными были. Хм. Да я, Иваныч, чтоб ты знал. Да меня до женитьбы на вашей дочери, ласкал только ветер. Она же первая женщина у меня.
– Не сочиняй, давай.
– А чего мне сочинять? Обидно, что одним жизнь дает крылья, а другим пинка под зад. И вроде бы все летят, а какие разные ощущения.
Семен совсем опьянел.
– Не понимаю я тебя. – хлопал косыми глазами тесть.
– Не обращай внимания. Это я о своем рассуждаю.
– Этих сеголеток иногда, конечно, надо воспитывать, но желательно уж помягче, а не как ты.
– Как там кто-то сказал: – Я свою жену бил не со зла, а так, больше для профилактики. Чтобы не забывала, чей хлеб ест, и кому своей жизнью обязана. Так? Ха-ха-ха!
– Ну, ты, Окунь, и загнул. Откуда, только, ты эти свои побасенки выковыриваешь?
– Хорошо сидим! А бать?
– Куда еще лучше. Хм.
– Я всегда с тобой с удовольствием пью.
– Воспитывать их иногда, конечно, надо. – талдычил о своем Семен. – Но колотить уж больно суровый метод воспитания. Так, подзатыльника отвесить, это можно. Это, где-то даже необходимо, но чтоб по роже кулаками, это через чур. У нас вон, когда мы с твоей тещей на старом адресе обитали, так рядом с нами старик один жил. Ох, и атаман был. Каждый божий день пьяный в дым. Я сначала-то его воспитывал подолгу службы, а потом махнул рукой. Чего с него взять? Мы со своей сидим, бывало, на лавочке, и тут, ррраз, его старуха из ворот выбегает, а следом за ней, какая-нибудь железяка летит. Хватила он с ним горюшка по полной. Как только он ее не убил?
– Вот видишь, бать, какие мужики на белом свете существуют? Я по сравнению с твоим соседом дебоширом, ангел во плоти.
– Нашел ангела. Хм.
– А что не так?
– Ты давай, тут шибко-то не воображай. А старик был и вправду лихой. У него уже у самого из хайла сырой землей попахивало, а он все ее, беднягу, мордовал. Но умерла она своей смертью. Ее, когда похоронили, так он уже, чуть ли не на следующий день, новую бабенку привел к себе в дом. Даже девятый день не стал дожидаться.
Зять вдруг, отчего-то заметно приуныл.
– Много ты в последнее время, Жорка, пить стал, все берега потерял. – возмущенно прокряхтел тесть. – На меня не гляди, что я сам поддаю частенько, я человек уже почти проживший эту жизнь. А вот у вас с Дашкой еще все впереди. Живи, да живи, знай, а ты лакать принялся, как конь на водопое. Запомни, Жорка, всю водку невозможно выпить, как ни крути. Я на этот счет даже, в каком-то заумном журнале читал, как надо правильно пить, чтобы не стать алкоголиком. Оказывается, это тоже надо делать по науке. Ни в коем случае нельзя употреблять алкогольные напитки раньше трех часов дня, и позже двенадцати ночи. Вот если ты будешь пить в этот самый промежуток времени, то никогда не станешь алкашом.
– Ну, и наговорил ты мне. Хм. – усмехнулся Окунь.
– Для твоего же блага, дурень, говорю. Ну, и еще сюда можно добавить, это никогда не смешивай спиртное. Если уж ты начал пить водку, то ее одну и пей до конца.
Пока мужики квасили, наступила ночь. Насчитав под столом три пустых бутылки водки и две колотушки крепленого, Жорка решил собираться.
– Чего вам всем, не живется, как людям? – втыкал пьяными глазами Семен в скатерть. – Я думал, когда на пенсию выйду, хоть тогда спокойно поживу. Только вы разве дадите.
Окунь ничего не ответил.
– Зачем вам вся эта суматоха? Живите мирно. – не отпускал его тесть. – Ведь самим уже пятый десяток пошел. Чего вам с Дашкой делить? Берите с нас пример. Мы вон с матерью выйдем вечером к подъезду, я на крылечке покурю, самолеты с ней со спутниками на небе посчитаем и баиньки идем. Сколько с ней прожили, я ведь даже не замахивался на нее ни разу. А вы, как эти. Чуть, что не понравилось, сразу культяпками махать. Смотри у меня, Жорка, если не хочешь на лесоповал в тайгу.
– Я туда, если честно, не спешу. – с обидой в голосе промолвил зять.
– Не спешит он, видите ли. Хм. Да я, таких, как ты, пачками на зону отправлял.
– Это, каких же, таких, интересно?
– Шалопутных. Тоже мне, герой нашелся. Хм. Вот, видел?! – тесть, как это бывало всегда, когда он напивался, закатал до локтя левый рукав своей милицейской рубахи, и похвастался перед зятем сверкающими на запястье часами. – Это наградные часики-то будут. Сам министр Щелоков мне за один подвиг их прислал. Понял?
– Это, что за подвиг, такой? – каждый раз спрашивал специально с издевкой зять о прошлой службе тестя, хотя знал все его милицейские байки наизусть. – Кражу мешка картошки раскрыл? Ха-ха-ха!
– Чего ты ржешь, как чесотка? Щенок!
– Не уж то английского шпиона поймал, или убийство Кеннеди размотал подчистую?
– А хотя бы и шпиона. Тебе, какая разница? Знаешь, сколько такие часики стоят сейчас?
– Ты хочешь их продать?
Не дождавшись ответа, Окунь подозрительно посмотрел на тестя и потрогал его за плечо.
– Эй. Ты спишь, что ли? – полушепотом спросил он.
Никакой обратной реакции не последовало.
– Ну, спи, спи. – Жорка осторожно снял у тестя с запястья часы и спрятал их к себе в брючный карман. – Я на время у тебя эти котлы экспроприирую, шпион? Потом, как-нибудь выкуплю, и может, верну.
И он, живо напялив на себя в прихожей полушубок и драную ондатровую формовку, пошел к одному, торгующему по ночам знакомому барыге за спиртом.