Ее он заметил сразу. Если говорить пафосно и модно, то профессиональным взглядом выцепил в толпе новое лицо. А если говорить честно, то никакой толпы особо и не было. Вечерние службы в будний непраздничный день обычно стабильно посещали несколько старух, Варя да косой Денис. Без мимокрокодилов тоже не обходилось: но те обычно не задерживались: проходили из одного конца церкви в другой, с преувеличенным вниманием оглядывая иконы, расставляли свечи, распихивали мелочь по ящичкам для сбора пожертвований, неистово крестились, застывали в нелепой позе на несколько минут и исчезали за дверью.
И лицо у нее было не новое. Нет, в храме на службе он, скорее всего, видел ее первый раз. Но к нему уже достаточно приходило вот таких, типичных, которых он про себя называл нервными незнакомками.
Она стояла в углу, словно старалась слиться с приходящими сумерками. Моложавая, но не молодая, не худая, но и не полная, с оплывающей фигурой, с синяками под глазами на усталом, почти затравленном лице. Мужа наверняка нет, детей нет, подруги смотрят свысока и держат дистанцию, на работе унижают коллеги и цепляется даже по мелочам начальство.
Честно говоря, отец Павел не любил таких прихожанок. После общения с ними у него неизменно начиналась изжога, мигрень и какое-то депрессивное состояние. В церковь они шли не за верой и даже не за утешением – а за надеждой, что Бог в один момент вмешается в их жизнь, накажет виноватых, наградит правых, все пофиксит и расставит на свои места. И дико нервничали, когда этого не происходило, плакали, истерили, выдвигали претензии, бывало, даже проклинали.
Всю службу, вольно или невольно, он косился на незнакомку. Она ни минуты не могла постоять спокойно: переступала с ноги на ногу, то ставила на пол, то поднимала на плечо сумку, теребила платок, прятала руки в карманы, старательно крестилась и даже несколько раз падала на колени вслед за истовыми старухами, с секундной задержкой, словно запаздывающая тень в фильме ужасов. Ее лицо тоже было в движении: поднимались и опускались брови, дрожали губы, глаза наполнялись слезами.
«Э, дорогая, у тебя, видать, запущенный случай. Тебе не в церковь надо, а к психиатру», – мельком подумал отец Павел, повнимательнее рассмотрев ее.
Обычно такие прихожанки шли на контакт не сразу. Сначала только косились и вздыхали, смотрели пристально, исправно ходили по будням на службы, крестились, кланялись, подавали записочки, ставили свечи, раззнакамливались с местными бабульками, а попытки заговорить со священником начинали уже после того, как становились в храме «своими».
Но в этот раз нервная незнакомка бросилась ему наперерез, едва закончилась служба.
– Исповедаться, батюшка, пожалуйста, срочно надо, – бормотала она. – Не могу больше, не справляюсь, помогите, батюшка!
– Слушаю Вас, – вздохнул отец Павел.
– Сосед новый появился, странный, ходит, смотрит, бормочет. Ненавидит меня, несколько раз бросался. Орет, кричит, лицо перекошенное, – затараторила женщина. Ее голос прыгал, то становясь громче, то стихая.
– А я чем могу вам помочь? – удивился он. – В ОСББ обратитесь или к участковому, или полицию вызывайте. Я что, с ним драться буду? Или я ему проповедь должен прочитать? – добавил он раздраженно.
Женщина ничего не ответила, только побледнела до какой-то мертвенной синевы, кивнула скорее себе, чем ему, и, понурив голову, пошла к выходу.
Отцу Павлу стало не по себе. Притворялась она, играла на публику или нет, но с такими лицами обычно вешаются. А жить, зная, что подтолкнул человека к такому страшному греху, ой как не хотелось. Мало ли что там у нее – мать умерла, муж бросил, ребенок болеет, на работе проблемы – а нервный сосед как вишенка на торте, финальный аккорд для всего, на чем еще получалось держаться.
Догнать женщину получилось только у ворот церковного подворья. Она так и шла, понурив голову и словно слабо понимая, что происходит вокруг.
– Хорошо. Я помогу, – слегка запыхавшись, сказал отец Павел. Он хотел положить ей руку на плечо – но в последний момент передумал.
Женщина посмотрела на него со смесью недоверия, надежды и отчаяния.
– Мы с вами сейчас поедем к вам, я освящу квартиру и подъезд, потом мы в вами помолимся. И я постараюсь поговорить с соседом. А там видно будет. То ли он так успокоится, то ли в органы обратимся.
– Спасибо вам, – прошептала женщина. – Я… Сколько я буду вам должна?
– Сочтемся, – хмыкнул отец Павел. – Вы на машине?
– Я пешком, – испуганно ответила женщина. – Но я такси сейчас вызову!
– Не нужно, – остановил ее отец Павел. – Подождите меня тут пару минут. Я сейчас возьму нужное и поедем на моей машине.
– Спасибо, спасибо вам, – зашептала женщина. – Я уже и не знала… Я… Я…
– Все хорошо будет, – успокоил ее отец Павел и пошел собираться.
Ехали молча. Поначалу отец Павел боялся, что женщина начнет приставать со странными разговорам, но она молчала. Он тоже не знал, о чем говорить. Музыку включать не стал, только навигатор время от времени прерывал тишину механическим «Через пять метров поверните направо».
Доехали быстро. Район был спальным, зеленым, достаточно уютным. У многоэтажек располагались дворики, в которых играли дети. Нервная незнакомка жила в старой части района – там домики были двухэтажными, старинными на вид, но тоже довольно ухоженными, с палисадниками у входов.
Отец Павел припарковал машину, помог выйти нервной незнакомке, которая, чуть ожив в начале поездки, опять стала напоминать труп.
– Все будет хорошо, – твердо сказал отец Павел.
– Я боюсь, – прошелестела женщина.
– Не нужно, я с вами. Если что, вызываем полицию, она разберется. Хорошо?
– Хорошо, – понуро согласилась женщина.
– Показывайте, куда идти, – попросил отец Павел.
В подъезде было сумрачно и сыро, нестерпимо и жутко воняло – не то забившейся канализацией, не то разложением. Подобный запах отец Павел слышал в детстве, у бабушки, когда у соседа-алкаша в давно нечищеном уличном туалете утонула кошка, но узнали об том только тогда, когда она начала разлагаться настолько, что дошло уже до соседей. А еще так несло от старухи, к которой его однажды позвали на соборование. Глаза у нее были умные, живые, руки тонкие, а по телу, прикрытому грязной простыней, ползали черви. Отец Павел не сразу понял, почему что-то движется на кровати, поднял простыню, думая, что там котик, и сразу уронил ее, шарахнулся. Но перед глазами еще долго стояло розовое мясо и белые извивающие тельца, переплетенные в клубки. Он тогда даже думал пойти в полицию, старуху было жалко до слез – но как-то не дошел… А еще так пахло от Кольки – толстого странного мальчика, которого они травили всем классом и который повесился в раздевалке, в самом дальнем углу, аккурат перед выходными. Его тогда как-то сразу не кинулись искать, и Павлик, пришедший на дополнительные занятия по математике перед уроками, оказался среди тех «счастливцев», которые в полутьме раздевалки наткнулись на тело. Колька потом долго приходил во сне – синий, с длинным высунутым языком, он хрипло смеялся и все пытался по-собачьи облизать Павлика этим гниющим языком, с которого капала слизь и сыпались черви, а тот обивался и орал так, что просыпались даже соседи…
– И давно у вас так воняет? – стараясь говорить ровно, спросил отец Павел брезгливо, едва заставляя себя дышать.
Его спутница пробормотала что-то невразумительное.
– Вам бы санстанцию вызвать, – продолжил он. – Так же и отравиться можно продуктами распада.
На втором этаже, где жила женщина, запах был более приглушенный. Но все равно жутко противный.
– Сейчас я немного ладаном перебью, – сказал отец Павел, почти оправдываясь. – Для общей атмосферы полезно.
Женщина молча кивнула. У нее ощутимо упало настроение. Видимо, происходило то, что и обычно: мгновенное чудо не случилось – значит, пора было снова падать духом. Отец Павел сразу не спросил, как зовут его спутницу, сначала растерялся, в машине побоялся неуместных разговоров, а теперь даже не знал, как подойти к этому вопросу. Потом, когда начнется чин освящения, можно будет спросить, но сейчас…
Запах ладана немного разогнал вонь. Показалось даже, что в подъезде немного посветлело. Отец Павел поправил рясу, принялся обрызгивать все вокруг святой водой. Женщина опять как-то поменялась лицом, воспрянув духом. Вот тут священник ее понимал: запах ладана и его всегда заставлял как-то светлеть душой.
Пора было приступать к главному делу. Но начать читать отец Павел не успел. Внизу стукнула дверь – женщина снова стала зеленой, с остановившимся взглядом, опять похожей на мертвеца, послышались торопливые шаркающие шаги.
И несколько секунд спустя на площадке появился высокий, худой, дерганный мужичок с противным крысиным лицом и маленькими глазками-бусинками. Он выглядел стремно, а одет был странно: шапка-пидорка, растянутая майка-алкоголичка в каких-то пятнах, модные джинсы с подворотами в продольных дырках, крутые кроссы, заляпанные чем-то буро-зеленым. А еще от него пахло – каким-то сильным, кислым, противным, типично мужским дезодорантом, который не мог перебить концентрированную вонь пота, крови, канализации и разложения – средоточение того запаха, который стоял в подъезде.
Незваный гость обвел глазами площадку, ухмыльнувшись, мазнул взглядом по женщине – та съежилась еще больше, хотя казалось, что это невозможно, потом посмотрел на отца Павла. Глаза у соседа были маленькие, злые и какие-то противные. Чем дольше он смотрел, тем сильнее по его лицу расползалась улыбка – какая-то всезнающа, узнающая. Отец Павел был почти уверен, что сейчас незнакомец с ним заговорит – и заговорит о чем-от личном, постыдном, никому не известном, что даже на исповедях он умудрялся обходить, прикрываясь молчанием.
Но незнакомец, словно почувствовав, что его раскусили, решил сменит тактику. Он враз перестал улыбаться и с криком: «Что ты тут делаешь? Кто тебя сюда пустил?» – с пеной у рта кинулся на священника.
Среагировал отец Павел почти на автомате: ушел от удара влево, выставляя правую руку – ту самую, в которой держал емкость со святой водой. Которая окатила незнакомца с ног до головы.
Мужчина мгновенно замер с перекошенным лицом. Открыл и закрыл рот, снова открыл и закрыл его, при этом не издав ни звука. Весь затрясся. Задергал лицом – щеками, желваками, даже лбом и носом. Захрипел. Заверещал высоко и тонко. Выгнулся, встал на руки, сделав мостик, животом вверх и, изрыгая пауков, кинулся прочь.