На Троицу и последующий Духов день приходится один древний ритуал, существовавший в земле вятичей, «треугольнике» верхней Оки – юго-восточной границы Залесья (от Владимира к верхней Волге)– Рязанщины вплоть до Мещеры. Это ритуал «похорон и воскрешения кукушки», отзвуки которого мне довелось видеть в Орловском Полесье еще в начале 80-х годов.
Интересно, что ареал распространения этого обряда (см на фото справа) под разными именами (Кукушка, Кострома, Чехоня, Купала, Горюн) почти в точности совпадает с территорией формирования ядра великорусского этноса и 2 его диалектов – ростово-суздальского и верхнеокского. Они в дальнейшем станут нормой уже современного русского языка. В исторической перспективе этот общий ареал и «обряда кукушки», и обоих диалектов точно описывает те границы, в которых в 14-16 веках формировалась русская идентичность, возвышалась Владимиро-Суздальская и потом уже Московская Русь, собирая русские земли.
В этот женском весеннем обряде слились несколько пластов, мифологические истоки которых до сих пор полностью не ясны. Наиболее явные из них два - обряд инициации молодых девушек, этакое символическое прощание с девичеством, и ритуальные похороны, связанные с древним земледельческим культом умирающей и воскресающей растительности, символом которой на земле вятичей была береза.
Начиналось «кукушечье время» за Пасхой, в Вознесенье («ушестье»), а завершалось в Духов день. Кульминацией были дни начала-середины июня, примыкающие к последующему времени летнего солнцеворота. Этот рубеж «межует» год в представлении великорусского этноса на две половины, начиная собой земледельческое лето.
В вознесенский день «ушестья» девочки плели из кленовых ветвей и травы, известной как «кукушкины слезки», куклу «кукушки», обряжая ее в собственноручно сшитые и разукрашенные наряды. Затем «кукушки» «схоранивались» укромно за селом в лесу обязательно меж ветвей берез или в луговых травах у березовых стволов. Иногда для этого загодя вырезались гробики, в которых «кукушек» уже закапывали под березой. Ближе к троицыну дню девочки, нарядно обрядившись, возвращались к своим схронам и «воскрешали кукушку» - пели, хороводили, секретничали, менялись крестиками, «сестрились», становясь кумовьями на всю жизнь. Такое действо «кумления кукушки» было скрыто от мужских глаз и лишь «молодухи» знали о нем, но и им не дозволялось участвовать, только помочь девушкам. Завершался обряд возвращением «кукушки» домой в свой девичий угол, где ее помещали в праздничный венок из луговых цветов и трав, куда прикрепляли и крестик – свой или кумы.
Вятичская «кукушка» - это предположительно отголосок раннеславянской женской богини Живы. У исследователя мифологии Топорова есть отсылка к ранней польской хронике, упоминающей славянскую богиню Zywye. У поздних балтских племен «голяди», чьими наследниками и станут вятичи, известна «кукушечья»богиня Ziva. Христианским же ее отражением позднее, вероятно, станет народный культ Богородицы. Таковы причудливые следы русского народного двоеверия.
Следы «кукушкиного» обряда и теперь можно увидеть, например, в глиняной игрушке-свистульке Орловского села Чернышено под Новосилем. Кстати, ее изготовлением там до 50-х годов занимались только женщины. Самая распространенная форма чернышенской свистульки именно кукушка. Но и цветовая гамма остальных форм этой игрушки почти полностью повторяет цвета оперения живой кукушки.
«…Он отбежал в сторону, сорвал несколько пыльных теплых цветков, догнал телегу и подарил их женщине. Та приняла их с благодарной улыбкой. Кукушкины слезки называются – сказал он, бережно складывая цветы в букетик, словно плетя куклу. Где слезинка упадет там цветок и вырастет…».
В.М. Шукшин «Кукушкины слезки».