В очереди на МРТ в дежурной больнице она оказалась уже под вечер. Тихо сидела в уголочке, прижав к груди сумочку, баюкала свою голову, с ужасом поглядывая по сторонам.
Вот угрюмые санитары, привычно и уже совсем беззлобно матерясь под нос, выгрузили из скорой, провели под белы рученьки забрызганного кровью и рвотой паренька в казённой пижаме – по тесной приёмной, словно лесной пожар, сразу пронёсся слух, что привезли аж из дурки.
Голова болела.
Вот закатили каталку, благоухавшую такими ароматами мочи и годами немытого, некогда человеческого тела, что можно было и не смотреть: бомжа с пробитой черепушкой подобрали, на единственное в городе дежурное МРТ прямо с теплотрассы доставив.
Голова болела.
Вот приковыляла бабуля-божий одуванчик, прижимая ко лбу окровавленный носовой платок – врачам скажет, что это она сама упала, уж за этим-то точно проследит внук-амбал, так «заботливо» до хруста сжимающий старческий артритный локоть.
Голова болела.
Вот расхристанный, взъерошенный участковый подтащил к крошечному окошку в стене, за которым восседал кто-то невидимый – возможно, медсестра, по голосу было понять сложно, да и не нужно, так уж повелось в безликой бюджетной медицине, – и распоряжался порядком приёма, упирающегося парнишку лет шестнадцати с огромным бланшем под левым глазом. Она уловила сбивчивое, совсем не официально-просящее «младший братишка», «драка» и «сестричка, глянь пацана».
Голова болела и тошнило. Хотя, наверное, тошнота – это, всё же, от сложной смеси запахов мочи и немытого тела, алкоголя и болезни, которыми полнилась душная маленькая комнатёнка-предбанник.
Было велено ждать здесь. Всем и сразу, «неотложным» и тем, кто, как она, приковылял сюда собственными ногами, направленный участковым терапевтом, у которого из первой помощи был только термометр и таблетка аспирина.
Санитары матерились и требовали пустить их, таких нужных на «скорой», первыми.
Полицейский матерился в ответ и размахивал перед их носами корочками.
Внук, с комфортом устроившийся в единственном пустом кресле, посматривал на экран телефона, предоставив бабке тихо сползать по стеночке.
Бомж, громко испортив воздух, загоготал, а потом завёл неожиданно хорошо поставленным голосом: «Чёрный во-рон, что ж ты вьёшь-ся, над мо-е-ю голово-ой…»
И тут маргинала неожиданно поддержали – женским и насквозь пропитым, но уверенным фальцетом завели забытый народный шлягер также в тему: «Что болит-шумит буйная голова, не глядят на свет весёлые глаза-а-а…»
— Ириска-юристка, бывшая служительница этой, как ё, Фифиды! – оборвав песнь на высокой ноте, бодро сунулись ей в лежащую на коленке ладонь.
Она содрогнулась от брезгливости, руку выдернув – ладошка была холодной и потной.
Рядом притулилось бесполое существо в рваных джинсах и драной же, осыпающейся от старости кожанке.
Нет, конечно, она вспомнила, что существо появилось не только что – оно уже давно хаотично перемещалось по каморке, прилипая по очереди ко всем, словно гонимый осенними ветрами сухой репей: у этих попросить покурить, у тех – по телефону «набрать человечка». Даже мент, движимый братскими чувствами, смотрел сквозь Ириску, по-человечески не трогая. Или же просто не хотел связываться с прилипчивой, беспокоясь за малого.
— И чё? Ты-то где? – дошла очередь быть зацепленной репьём и до неё, такой неуместной тут, в этой комнатке в дежурной больнице, в очереди на срочное МРТ, в своём чистеньком пальто.
— Что? – головная боль вышла на новый уровень; теперь в шишке на затылке не просто тянуло, но ещё и токал, разбухая, синяк.
— Где бошку сломала! – загоготала Ириска, присаживаясь на корточки: сверху стало видно, что на затылке у неё, под выдранным клоком крашеных хной редких волос, расцветает алым такой же синячина.
— Случай на охоте, – отвечать не хотелось; рассказывать о том, что упала с подоконника, на который забралась с газетой, желая прихлопнуть на потолке осеннюю муху, хотелось ещё меньше.
Тошнотворная вонь окружающего мирка, сузившегося сейчас до забитой людьми комнатки, прилипала, забиваясь в ноздри и наверняка оставаясь там навсегда.
Голова болела, почему-то в неё, как раз где-то в районе шишки, лезли мысли о том, что давеча не успела положить на стол прокурора запрашиваемое дело, а завтра на полдня придётся зависнуть в суде, выслушивая, не вслушиваясь.
Вот так, «случай на охоте»…
Ириска загоготала, хватаясь лапкой с обломанными, покрытыми облезшим лаком ногтями за затылок. Лающий, сучий смех перешёл в надрывный кашель, кашель – в слезу, скатившуюся по грязной щеке.
— Ха, я аж ссыканула! – прокашлявшись, поделилась сокровенным Ириска. – Чё, небось, с табуретки навернулась, да, чистенькая? И на бесплатное МРТ сразу припёрлась?
Ириска всё ещё лаяла, пересыпая свой смех отборным матом в отношении беленьких-чистеньких, которые и жизни-то не знают, а в своих уютненьких квартирках расшибают головы, пытаясь смахнуть невидимую пылинку с хрустальных люстр или убить муху, а потом воротят нос. А, может, у неё, Ириски, тоже была такая квартирка? И лампа хрустальная была, и мухи, чего уж, тоже случались. И что же, раз теперь нет, то и её, Ириски-юристки, тоже, вроде как, и нет?
Этот лай, этот мат, перемежаемый речью существа, некогда бывшего человеком, шурупом боли ввинчивался её в затылок, и некуда было деться от него в этом пропахшим ароматами боли крошечном помещеньице.
Вот усталый, бледный и словно весь вылинявший от конца бесконечной смены, мимо проплёлся в таком же вылинявшем-своём сменившийся доктор. К нему, было, кинулись санитары, больной из дурки, полицейский со своим братишкой, внук и даже певчий бомж… Врач отмахнулся, крейсером разрезав людское море.
Бабушка, внезапно отлепившись от стены, по которой уже почти сползла безвольной тряпочкой, махнула треморной рукой в её сторону:
— Милок! Ты глянул б девку! А то ужо час-полчас с собой балакает!
Врач остановился, оценивающе вглядываясь в чистое пальто.
Голова больше не болела.
Ириска-юристка, щербато улыбаясь, манила её за собой – туда, где, за распахнутой сейчас настежь входной дверью, пахла кострами осень, мухи кружились в вальсе над хрустальной люстрой прозревшей Фифиды, и ждал свою новую хозяйку белый единорог.
«Интересно, а в суд пускают с ручным единорогом?» – подумала она, перешагивая порог.