Однажды старый Ли задумался, а не слишком ли он стар.
— Пожалуй, — сказал он другу своему, старому Вану, — я старше тебя года на три. Во всяком случае, я уже вовсю учил иероглифы, когда ты еще забавлялся игрушечным луком.
— Похоже, что так, — кивнул поэт.
— И я точно старше дряхлой бабки Цзинь Сян, что побирается у старой молельни, сочиняя, что постигла буддийское учение и вот-вот воспарит на белом лотосе к седьмому небу. Потому что я помню ее бойкой девочкой, с всегда гладко причесанными волосами и чистыми руками. А ведь я тогда уже научился рисовать карпов в императорском пруду, и одинокую сосну, и уже готовился рисовать красавиц древности.
— Это вполне возможно, — поддержал поэт.
— И, наверное, я старше торговца пряностями, который прежде ездил в западные страны и привозил оттуда дивные благовония. Ведь, когда он женился в весьма юном возрасте, я уже схоронил родителей, а было это давным-давно!
— Все может быть, — кивнул поэт.
— А этот абрикос, что растет у южной заставы, я ведь помню его совсем крохотным, а гляди-ка, он уже успел состариться, и плоды его стали совсем мелкими и бурыми. Народ говорит, что абрикос живет до ста лет, значит, мне уже всяко больше!
— Ну, это ты хватил, — возмутился поэт.
— Может, и так. — Кротко кивнул в ответ старый Ли. — А все ж таки, сдается мне, нет старше меня человека во всем Нанкине! А никто не скажет, что соображаю я медленно, и за словом в карман я не лезу. Знаешь что, друг мой, старый Ван, не годами надо мерять старость, и не седыми волосами. А только остуженной кровью и отупевшей головой!
И поэт с ним согласился.