Краткий путь. 1
Глава 1
Лев оказался во дворах, потому что срезал путь к дому. Вечером не надо срезать путь и удаляться от магистральных фонарей. Пошлый инстинкт экономии шагов овладел им, потому что Лев потерял бдительность. А почему потерял? Потому что задумался о постороннем: есть ли жизнь после смерти? Это лишнее, зряшка. Он же сам убеждал всех не терять бдительности на почте, на улице, в спальне, в туалете… ибо человек находится посреди цивилизации.
Страшных историй про легкомыслие много. Один китаец по имени Дзынь Пынь засмотрелся в Москве на девушку и попал под машину - насмерть, и воскрешать не стали. Питерская феминистка Жанна Dark, охотясь на постылого мужа, убила в тёмном переулке не того. Случайно, потому что отвлеклась на яркую витрину ювелирного магазина. В зале суда она билась и кричала, что тот был сам виноват – разумеется, мужчина всегда во всём виноват, но судья тем не менее говорил с ней сурово. Некий москвич Гонза Ктырёв, специалист по сео-технологиям, поехал отдыхать на юг, разделся, вздремнул под плеск волн и очнулся в загсе, в костюме, в галстуке, с невестой у локтя; долгая фата невесты всё норовила залепить ему лицо (во дворце работал вентилятор).
После того, как родился, будь непрерывно внимательным! Лев каждому напоминал об этом, однако сапожники - люди босые, и Лев сам отвлекался на какие-нибудь рудиментарные мысли о сущем или о бренном. Так дворами сокращая путь, он чуть не наступил на фекальную кучу, выложенную безымянным автором в виде буквы «к». Зачем так особенно было накакано? Не задавай. С трёх сторон это место охватывал дом композиторов; стало быть, здесь проживают люди творческие, выражающие персональную натуру всеми доступными средствами самовыражения. Вон окна композиторов разноцветно светятся ввечеру, словно здесь дом художников.
Детский плачь раздался в сумрачной части двора на газоне. С той же стороны из беседки донеслись дерзкие голоса выпивающих - самодовольные голоса, весёлые, несмотря на то, что причин для веселья ни один трезвый не нашёл бы тут и с прожектором. Да, между Львом и тёмной беседкой, похожей на шапку азиатского завоевателя, что-то лежало на газоне и кряхтело, стонало – свёрток светловатый. Лев приблизился и склонился, чем привлёк внимание выпивающих.
- Глянь, мамаша, ты бросила младенца на произвол судьбы… и вот он явился, Произвол!
- Тебе не суждено изведать родовые муки, а мне, знаешь, хватило материнства на годы вперёд, - ответил невероятно знакомый женский голос, очень молодой; он внутри Льва прозвучал.
- Тогда и не надо было грех на душу брать.
- Какой грех?
- Ну ты ж его бросила.
- Добрые люди подберут, и с ними ребёнку будет лучше, я-то пока сама не устроилась, - ответила она.
- Я и говорю: зачем же было рожать?
- Иначе бы меня после ВУЗа отправили в деревню учительницей, а теперь не отправят, потому что я мать!
- Какая ты мать! – возмутился тот же нудный голос, впрочем, не столько возмутился, сколько обозначил свою правильную моральную позицию.
- Нормальная мать. С кем будет ребёнку лучше: со мной или с домовитыми обывателями? Тут, между прочим, двор композиторов. Это не бедные люди.
Лев так понял, что выпивают в беседке трое мужчин и молодая женщина, чей голос его сильно разволновал. Он обогнул плачущий свёрток и ступил на порог беседки, чтобы заглянуть в эти лица, но люди исчезли и голоса их пропали, только сигаретная красная точка была ему ещё видна секунду-другую - она улетела в глубину пространства или погасла. Не осталось никого, лишь прозрачная темнота, оживлённая ночным городским полусветом и настырным шуршанием автомобильной реки по ту сторону здания. По ту сторону… не здания, а вообще: по ту сторону.
Лев оглянулся - детский свёрток тоже пропал с травы, и след простыл… или не простыл. Имейся у Льва тепловизор, он смог бы увидеть на газоне рыжее тепловое пятно.
Всем нужны доказательства. Льва тоже приучили не верить себе и полагаться на цифру. Напольные весы ему скажут, что он существует, а также номер паспорта, банковский счёт, показание счётчиков. Реальность отмечается в цифрах, остальное - домыслы. Так привидение заблуждается насчёт того, что оно существует, поскольку вес его не фиксируется на весах. И не важно кто что о себе думает и кто кому является - мало ли проходимцев!
Вдарили по клавишам фортепиано – вон там за малиновым окном. Вскоре окно перестало быть малиновым, там отодвинули занавески и распахнули окно. Снова ударили по клавишам. Следом другие окна отворились, выпуская в ночь комнатный свет, а потом стали выходить во двор жильцы: композиторы, их жёны, сыновья, девушки, приехавшие поступать в Гнесинку и не поступившие, родственники и знакомые композиторов. Может, праздник сегодня? – Лев повертел головой и неприятно удивился тому факту, что мир опаздывал в его сознании от поворотов головы: мир поворачивался на долю секунды позже. Мало того, что человек в силу конечной скорости движения сигналов объективно отстаёт от реальности, так тут ещё субъективное замедление ума! Льву показалось, что ему становится плохо, или уже стало, но всё-таки была надежда, что показалось.
Живая музыка сменилась мёртвой музыкой, потому что пианист оставил клавиши и выставил в распахнутое окно музыкальный центр, из которого загремел на весь двор дискотечный музон. Композиторы с гостями принялись одиночно дёргаться и попарно топтаться. Лев стиснул челюсти, потому что эхо раздвоило музыку, создав две смешанных музыки, что, впрочем, никого не смутило или даже напротив - завело.
Внизу плясали, в окнах и на балконах курили, роняя пепел, словно мелкий снежок во дворовую пропасть. Один молодой человек всё это изменил, когда перелез через ограду и сделал шаг с балкона.
Женский визг - привычное дело в данном благополучном дворе, и потому владелец музыкального центра не сразу его отключил. Здесь нередко визжат и кричат от гормональной переполненности или чтобы показать, как им весело. А сейчас приключилось другое: молодой труп лёг посреди оглушённого двора, и кровь медленно текла из его разбитой головы. Лев ощутил, что он и есть этот самоубийца; в нём ожили те страшные минуты, когда он сам стоял на балконе, глядя вниз и примериваясь к смерти. Лев тогда шагнуть не посмел, а этот парень посмел.
Лев так ясно ощутил себя этим парнем, что услышал голос в уме: «Зря ты отчаялся, ты отчаялся раньше времени, ты не увидел возможностей, которые были, да, они были у тебя, а ты поторопился впасть в отчаяние. О, несчастье! Ничего нельзя теперь исправить!»
Это был его собственный голос (Бог говорит с человеком голосом этого человека).
- Зачем, зачем я поторопился?! За что я так поступил с собой?! - Лев прошептал в ужасе.
С нижней точки зрения, от самой земли он смотрел на людей, застывших вокруг. Это были выпуклые, страшные люди. Шалман Шалманович Шалманов был тут главный, в сером костюме, с красным галстуком - душа Союза композиторов, хотя никто не знает, кто он такой, отличает ли басовый ключ от скрипичного. Приехал из Средней Азии, в которой тоже неизвестно чем промышлял, но его отношение к музыке никого не интересуют, поскольку без него теперь никуда, и просто непонятно, как прежде без него обходились. Парковочную площадку расширил, цветочные клумбы велел убрать со двора, чтобы ровно засеять газон травой – ради свободы. А девочки?! Где пожилые композиторы брали бы девочек, возимых на композиторские дачи, если бы не «Эскорт флейтисток», детище скромного Шалмана. Как без него обходились? Никто не помнит. Мастер праздников, но сам не весёлый (однажды хохотнул слегка – и тогда всем стало не по себе), хмурый человек. Почему хмурый? Потому что радости не знает, весь в хлопотах. Ради чего хлопочет? - сразу не поймёшь.
И надо ж было такому случиться, что самоубийца, приземляясь, почти угодил на Шалмана, ударил великого человека своими дурацкими ногами в плечо - похоже, ключицу перебил. (Эгоисты всегда так делают: свои проблемы на других сваливают.) Шалман скрючился от удара, а вообще-то он терпеливый.
Возле него стоит недвижно его поклонница - крупная дама, которой осталось жить в нашем обществе пару часов. Лев, глядя на неё, ощутил второй накат откровения, вторую волну удивления, ибо его коснулся дар прозрения (парафизическое видение ковра реальности со стороны изнанки). Да, он увидел эту даму в аду (это где-то неподалёку, по соседству с нами).
Костры в сумерках, над кострами котлы - издали похоже на стойбище кочевников, между котлами снуют черти-истопники. Дама в новом обществе не растерялась, она быстро сняла одежду и поманила рукой бесёнка, заметив колбасистый привесок у него между ног, однако совратить бесёнка не получилось, поскольку того оттолкнул старый неопрятный бес, пахнущий козлом (не знаю, как пахнут козлы, но знающие люди знают, и я им индукционно верю), обсыпанный опилками, грязный, мохнатый, с утомлённым половым отростком, сморщенным в инжир. И другие старики набежали, колготясь, толкаясь, - и пошла потеха.
- Здравствуй, дура дырявая! Ты правильно всё поняла: у нас такая прописка.
Впрочем, отодвинутому бесёнку всё же досталась порция удовольствия, когда старики отправились на ужин - пошли ссутулившись, мрачными словами сплёвывая половые впечатления, такие же никчёмные впечатления, как мусор на этой земле, как сама эта земля, заляпанная горелым жиром и нефтью, затёртая золой (soil - почва, земля, англ).
- Понравилось, милка? Завтра всё повторится и потом, и бесконечно. Даже если ты совершишь самоубийство, ты не умрёшь. Ад – место неукоснительного исполнения желаний, - с такими словами обернулся к ней злорадный старый чёрт с оттопыренной чёрной губой. В общем, бессмертие.
Да, ей нравилось воображать себя жертвой изнасилования - в кустах, под роялем, в кабинете врача – там получается страстная сласть, но в реальности всё не так, всё мерзко, потому что в половых фантазиях действует воображённый мужчина, то есть желанный, а в аду или в земной реальности – половой палач. Теперь бедной женщине предстоит постигать эту разницу.
За что же ей в ад? Кто она? Лев это не сразу узнал, он только увидел короткую сценку из её совсем недавнего прошлого. Слава – муж её, позорный Слава, который так и не выбился в «люди» - учинил ей допрос и показывал ей обличительные фотки.
- Объясни-ка мне, с кем ты целуешься и зачем?
- Да это… чудак ты человек, Шалман Шалманович - благодетель! У нас дружеский поцелуй. Слава, дак у тебя деньги на частного сыщика значит нашлись, и потому значит мы не поехали в дом отдыха?
- А это что? – Слава со злым торжеством показал ей фотографию постельной сцены.
Дама пожала плечом и не сильно расстроилась, потому что личная половая свобода важней предрассудков.
- Это совсем не то, о чём ты подумал.
- О чём я подумал? – пискнул растерянным голосом Слава.
- Ты подумал, что это измена… а это… это дружеский перепих.
- Дружеский?!
- Ну конечно! Из благодарности к этому прекрасному человеку. Ты же не даёшь мне денег, и я не могла купить ему подарок, вот и пришлось благодарить по старинке, тем что есть.
- За что благодарить? – выпучил глаза муж.
- За то, что я теперь секретарь Союза композиторов, это он меня устроил! А ты лучше про себя вспомни: как ты мне жутко изменил вообще без причины!
- Когда?
- Слава, молчи, у тебя ни памяти, ни сердца нет!
Слава, осознав неизбежный проигрыш в словесном поединке, пригрозил жене смертью. Вскоре на самом деле он её убьёт, а пока она стоит возле ушибленного Шалмана – обречённо стоит, как на вокзале перед отправкой в страшное будущее. В это же время Слава сидит на кухне и пьёт водку. Даже хлеба нет на столе перед ним, а нож есть – большой, глянцевый.
Прозрения кончились. Лев отрешённо смотрел на чужих людей. Без музыки стало тихо, только плотно шуршал город, и журчали приглушённые голоса жильцов. Появилась полиция, тело очертили мелом, участковый взялся опрашивать кого-то.
- Странный он, этот студент, – отвечает словоохотливая жиличка.
- Чем странный? – записывает участковый.
- Я утром пришла сказать, чтобы сдал деньги на домофон.
- И что, сдал?
- Так вы слушайте. Я звоню ему в дверь, звоню-звоню, звоню-звоню, звоню…
- Я понял: вы долго звонили. И что было дальше?
- Дальше? Никто не открыл.
- Понятно, спасибо.
Медики увезли Шалмана, труповозка увезла тело студента, толпа разошлась - растворилась, как сахар.
Глава 2
Народ разбрёлся, но осталось во дворе волевое напряжение: вибрация тревоги. Так висит на гвозде плащ убийцы, не выказывая суеты, но угрожая соседним вещам. Так хранило несчастье, холод смертной тоски влажное, темное пятно на дворовом асфальте. Снова загорелись разноцветные окна вокруг, снова стала видна беседка и травяная шерсть, где прежде лежало дитя.
Лев озирался в пространстве двора и вспомнил междометие, странное слово, которое вырвалось из груди Шалмана, когда тот получил удар в ключицу. «Джёрт!» – произнёс он давленным голосом. А ведь это было ругательство чертей! Лев слышал его в адовой сцене, в той живой картине, которая давеча деликатно раскрылась поверх танцующих композиторов. (На иконах встречаются такие вставки в заглавный сюжет - «клейма».)
- Джёрт! – выругался Шалман, и Лев это вспомнил и оказался внутри видеосказания о Шалмане. Тот был ещё ребёнком, когда совершил свой выбор, пожелав стать чёртом родителям назло и себе в утверждение. Добропорядочные родители всячески пеклись о нём, но для духа противоречия, для духа обид и упрёков не требуются причины: сей гордый дух похотливо радуется любому случаю проявить себя, и чем больше встречает тепла и заботы, тем усердней старается выставить чужую заботу как бездарную. Когда сей дух встречает героя/праведника/благодетеля, то проявляет чудеса изобретательности в том, чтобы опорочить героя. Любовь к себе он подкармливает ревнивой нелюбовью к другим, а в отношении правды у него просто бескорыстная ненависть. Этим путём прошли многие (революционерами были как раз те, у которых дома было всё хорошо), и первейший среди них - падший ангел, он же дьявол. В общем, ложь, вредительство и злорадство избрал себе маленький Шалман в качестве метода и характера. В детстве у него было другое имя, неважно: после отсидки он купил себе нынешнее.
Чем долее вглядывался Лев в былину о Шалмане, тем просторней, тем подробней она становилась. У Шалмана коммерция - торговля эксклюзивными предметами кожгалантереи: сумочки, пояски, шапочки, очёчники, несессеры из человеческой кожи. Особенно ценятся изделия с татуировками. Покупательницы не спрашивают, откуда берётся товар (меньше знаешь - веселей носить), тем более что берётся товар из ада. Шалман оттуда поставляет человечью кожу. (Лев эти нежные сумочки с татуировками видел в ресторане, в театре; их носили дамы с модным, замороженным выражением лица.)
Шалман когда-то стартовал наркодилером, затем, разбогатев, обрёл самомнение и какую -то особенную, адскую идеологию. Человечеству предстоит разделиться на касты. 1. Элита - потребители благ по праву. 2. Учёные - потребители благ за деньги. 3. Доноры – множество бесправных молодых особей, поставляющих элите свои органы, кровь, костной мозг, дабы обеспечивать элиту мясным долголетием. Также из касты доноров элитники выбирают себе жертвы для охоты, убийства, сексуального насилия и прочих развлечений. Также доноры служат лабораторными организмами для испытания биооружия.
Данный суперпроект родился в Британии в 1970 годы в масонской среде. Потом, в начале 90-х, определились чётче: первой зоной для выращивания людей-доноров была назначена Украина, придуманная большевиками страна. Проект хитроумен: Украину захватывают политические террористы, Украина вооружается и провоцирует Россию на войну, «элитные» страны вступаются за Украину и берут её под свой протекторат; на этом этапе Украина теряет независимость и становится сырьевым источником - поставщиком доноров.
Пошло не по плану. Россия ценой войны вступилась за украинцев и решила не отступать. Всюду мешает она прогрессивным людям, их славным планам. За это ей – бойкот и санкции. Угрюмая страна добавочно посмурнела, даже легион карнавальных прикормленных бесов покинул Россию, однако необходимо кому-то остаться на дежурстве. Кто-то должен прославлять либеральные ценности и заходить в умы с неожиданной стороны - через анус. Да! Адский проект никто не отменял.
Шалман, лелея далёкие думы, торгует предметами стиля, заводит общение с художниками, композиторами, журналистами, богачами, студентками, настраивает русские умы против России. При этом не боится преследования: у нас «персоны влияния» не составляют единой партии, они рассыпаны в обществе. Элита довольна Шалманом … и тут удар ногами в плечо. До чего страну довели! Отчаянные граждане прыгают с балконов, порядочному человеку постоять негде!
Глава 3
- Да ладно, какой он спаситель, он бомж, - ответил Шалман медсестре, потому что она его осенила крестом.
«Бесов не крестят», - прошептал ей Лев из ниоткуда, из портала воображения, но сестра, понятное дело, не услышала; она затворила за собой служебный вход и повела пациента в глубину больницы.
- Ты это про кого? – обернулась к нему сестра, осознав замечание пациента.
- Про спасителя вашего. Лучше я тебе сумочку подарю, - с усилием улыбнулся Шалман, ибо его стала донимать боль.
- Потерпи, касатик, сейчас я на тебя карту заведу, а дальше тобой займётся дежурный врач. Ты про какую сумочку сказал? Али бредишь? Болит? А чего с каталки сиганул? Больные резвость выказывают, стыд и срам; дома здоровый лёжнем лежал, а тут не догонишь, не уложишь, - бормотала сестра, незримо искрясь любовью к человеку, той любовью, которая есть ласка и сострадание (но по причине безответности стала ворчанием).
…Если Шалман человеческую кожу поставляет из ада, как он проникает в ад? Лев пока ещё не вышел из двора композиторов: мысли не отпускали его. Он занимал беседку и сидел, закрыв глаза, не чуя собственного тела.
Совсем уже ночь сформировалась в космосе над городом, но город отбивался от неё искусственным освещением. В природе тьма, а в ресторанах, гастрономах, на перекрёстках светло. Почему? Потому что здесь не трудно светить, зато против того мрака, что заползает в душу, нет у нас оборонительного освещения.
Где Шалман проникает в ад? – настойчиво задавался вопросом Лев. Его внимание отвлекла знакомая женская фигура. Подружка Шалмана, его продвиженка вновь показалась во дворе, с лицом курицы, объевшейся канабиса, она выступила из двери, на секунду показав лестничный свет за своей спиной, прошлась, остановилась, прикурила тонкую сигарету, задумалась… быть может, о том как ей «тянуть свою лямку», если Шалман получил увечье. Хорошо это для неё или плохо? Справится ли она в должности секретаря композиторов без поддержки? Встала возле того места где час назад её покровитель получил травму.
А вдруг она знает его адский секрет? – обнадёжился Лев, но осёкся: нет, не знает, он такое никому не расскажет.
Она думает о нём, о себе и с ходом дум всё больше о себе, потому что вряд ли он что-то ещё ей отдаст: не так уж она желанная. Свой главный инструмент жизнеустройства, своё тело, она перестала умащивать и тонизировать (безденежье, нервы, бестолковый Славик), а годы своё берут - против них нужны деньги. Вообще, прелестный вид и приятная плоть создаются поначалу юностью, потом юностью и деньгами, потом просто деньгами, то есть большими. Какие суммы способна извлечь из маленькой своей должности секретарь продавцов нот, кое-как вымученных из головы? Где пастись? Ремонты, образовательные проекты, дачный посёлок, медицина, членские взносы… Надо у Шалмана разведать. Он один тут ей опора. Муж - не опора, костыль подпиленный, да по сути никогда опорой и не был: всё сама, даже в постели. Вот в Германии баба в суд подала на мужа за недополученное удовольствие и выиграла тяжбу! Не то что у нас - темнота, отсталость.
В Москву она приехала из Молдавии, познакомилась в ресторане с неким здешним Славой, закрутила с ним роман и спешно вышла замуж. Она спешила, чтобы он до загса не охладел к ней, чтобы вожделение в нём не остыло. В этом вопросе она судила по себе, поскольку охлаждение в ней происходит стабильно: любой мужчина через два-три месяца интимного общения становится ей скучен. Что поделать, природа отвела женскому организму всего три месяца на привыкание, после чего половой ажиотаж пропадает, и целебный нектар, что выделяло женское лоно при первых соитиях, заменяют примитивные смазочные слюнки. Да и личность его… он весь ей становится безразличным, а то и постылым.
Мужчины столь же ненадёжны: те, что имели на Жанну серьёзные виды, вскоре охладевали к ней, и ничто не помогало ей восстановить их сексуальный интерес: ни стервозные выходки, ни тактические разлуки, ни вызовы ревности. Названные приёмы срабатывали ненадолго и всякий раз на более короткий срок. Благо, она всё-таки успела прописаться в московском гнезде у Славы до начала больших размолвок.
А с Шалманом она тоже познакомилась в ресторане. После визгливо-матерной ссоры со Славиком она ушла куда глаза глядят и очутилась в ресторане. Ресторан – такое же привычное для неё место, как для иного тюрьма или вокзал. Она вяло ковыряла недорогое блюдо и томилась от одиночества и досады. В Молдавии у неё было прозвище Мандэску – ничего румынского, а как бы «мадам скучающая». Когда никто её не добивается, не берёт, не угощает, когда ей некому наставить рога, устроить скандал, некого «разводить на деньги» - тогда ей скучно, у неё ужасное настроение и мрачными глазами она видит всё несовершенство мира (убогость – удивительное слово). Тот ресторанный ужин поначалу грозил ей позором (самой расплачиваться), но нежданно что-то сбоку пригнулось, на неё легла тень, она подняла взор и на краткий миг ей показалось, что она видит большого таракана, однако нет, всё нормально, то был человек, но сердце не напрасно у неё вздрогнуло.
- Девушка, вы такая броская, изящная и вдруг одна! Быть может, вы потеряли шест? Вас как зовут?
- Жанна, - произнесла через неохоту.
- А я Шалман. Вам подошло бы громкое сценическое имя… ну скажем, Парижанна Акапулькина!
- Сам ты кто? Ишак беременный! - люто произнесла Жанна Пузий, переполненная злобой, к тому же этот мужлан её напугал, тихо подкравшись.
- Не груби, мадам, а то нассу тебе в декольте, - улыбнулся мелкими зубами шарманистый смугловатый Шалман.
И вдруг эта наглость ей понравилась.
- А ментов не боишься?
- Не боюсь, - он подсел и пальцем подозвал официанта.
Ужин удался, они острили и цепко всматривались друг в друга.
- Ты думаешь, я сухой прагматик? Я романтик и пишу стихи.
- Неужели?!
- О дамочке мечталось Адамочке. Самки и самцы требуют самсы.
- Сам сочинил?
- Да. Я мастер коротких стихов… так, по вдохновению, когда найдёт.
- Какой ты шалун, какая прелесть! – она улыбнулась ему как-то по-своему, переносицей.
Шалман и вправду прелестно использовал русский язык: у меня сердце кровью облевалось; я учредил боготворительный фонд.
Ночь они провели вместе - не абы что, но ей понравился его настырный характер и клиническое отсутствие сентиментальности. Они стали друзьями, спаявшись цинизмом.
- Ты научишь меня жить? – обратилась она к нему за завтраком, обратив внимание на часы у него на руке (стоимостью в квартиру).
Он пожал плечами, не понимая зачем ей жажда познания.
- Меня интересуют деньги и власть.
- Ух ты! – он посмотрел на своё отражение на поверхности кофе, потом напротив, на Жанну, белую, бледную; другой мужчина в этой ненакрашенности, незащищённости увидел бы что-то милое, родное, но Шалман увидел рентгеновским взором костяные ключицы и череп, обтянутые мягкой тонкой плотью, и поверху чахлые волосы. – Что ж, поговорим о власти. Как захватить город без оружия и больших затрат? Надо на все ключевые места поставить своих: мэр, шеф-редактор главного издательства, судья, прокурор и так далее. Тебе понадобится 200 человек для захвата города, и всё. Так Америка захватила Европу – через кадровую политику, без особых усилий, а теперь все удивляются, отчего Европа такая послушная. И население Европы не понимает собственных политиков, но ведь они прозевали кадровый расстановочный процесс, называемый выборами. Вот я предлагаю тебе стать секретарём Союза композиторов, пойдёшь?
- Да.
- А потом попрошу тебя взорвать его нахрен, взорвёшь?
- Не знаю, - она засмеялась.
- Взорвёшь. Надо только, чтобы твоя зависимость от меня была безусловной. Ну и придётся тебе поменять моральные нормы. Террор должен стать нормой.
Жанна смотрела на него с любопытством.
- Власть - это вид наслаждения. Террор - это вид наслаждения. Террор - это форма власти, ведущая в ад. Мы туда сознательно движемся.
- Зачем?
- Ради власти.
Лев открыл вещие вежды и прошёлся по чёрной траве около беседки. Информации он сейчас получил много, только информация не про то. Как Шалман проникает в ад? Нет моста между мирами, даже теоретически нет, поскольку, обретя формулу такого моста, учёные затем построили бы его и стали бы на том свете хозяйничать… (Нам этого мира достаточно для проявления ума и воли, для освоения свободы.) Он снова сел в беседку и закрыл глаза, обратившись воображением к Шалману.
Жанна и Шалман завершали завтрак. Шалман странно играл смуглыми глазами, или глаза это делали сами, слегка дрожа.
- Вот я, например, директор лжи. Применяю карточное шулерство в области понятий. Возьмём прогресс: это путь к тому, чтобы человеку жилось лучше, так? А на деле? Обыватель забыл вкус настоящего картофеля, томата, хлеба, пива. Прогресс - это цивилизация подделок и упаковок. Но ведь это правильно, поскольку мы движемся в ад. Я хочу управлять модой – для чего? Чтобы заполнить сознание чепухой, чтобы все стали фанатами какой-нибудь дряни – и вот они уже управляемы и глупы. Предлагаю, Жанна, сделать модным аксессуаром флуоресцентные соломинки. Представляешь, в тёмном-тёмном баре светятся только соломинки и губы.
- Ты это здорово придумал! – воскликнула Жанна.
- Общественному совратителю следует работать через женщин. Я открыл радиостанцию на мозговых частотах; когда люди спят, у них в уме звучит шёпот: «Шопинг, шопинг…» И женщины пробуждаются в жажде: «Милый, дай денег, мне надо срочно пройтись по бутикам!» И танков не надо. А в бутиках им предложат очень дорогие сумочки из человечьей кожи. Це мой проект.
- Это очень модно и дорого! Ты где берёшь?
- Вот мы с тобой от власти перешли к деньгам.
Он улыбнулся, довольный собою. Игрив, любезен, жесток и находчив.
Лев очнулся, наполнившись ненавистью к Шалману. Так, может, студент-самоубийца хотел Шалмана прикончить? Потому что далековато он упал от балкона. Может, он целился упасть на Шалмана, чтобы собственной смертью пришлёпнуть негодяя? Сколько же надо иметь храбрости для совершения такого двойного действия!
Лев осмотрел двор, нашёл в темноте меловой очерк на асфальте, потом поднял голову - да, далеко. Не упал – он прыгнул. Какие-то смыслы тут сгущались. Они касались не только Шалмана и отчаянного студента, но и Льва, которого занесла в этот двор нелёгкая. Он зябкой шкурой ощутил, что где-то здесь ждёт его новая судьба… страшная. (Новая судьба есть наказание за прошлые заблуждения. Человек долго, уютно проживает внутри привычного заблуждения, пока судьба не вытряхнет его из этого заблуждения, точно котёнка из мешка.)
- Где берёшь? – повторила вопрос Жанна.
- В Киеве, - произнёс просто.
Лев увидел костры на площади посреди огромного города. Вместо чертей здесь работали украинские военные и гражданские активисты с жёлто-голубыми нашивками на груди. Они что-то делали с пленными – сдирали с них кожу, вырывали глаза каким-то специальным инструментом, вроде корнекопалки. Некоторых связанных переваливали через борт огромных котлов, орудуя трезубцами, точно вилами; в котлах кипяток. Тут и там стояли и перебегали с места на место операторы с видеокамерами на штативах; кто-то вёл съёмку с операторского крана, катаясь на нём вверх и вниз, влево и вправо. Лев не слышал звуков - он звуки видел! От криков надрывающейся плоти все подробности на этой площади не имели чёткого очерка, немного зыбким было всё, как будто проводило огромной силы электрический ток.
Лев не выдержал видения, его рвало, он еле отдышался. Целебным показался ему тихий ночной воздух, несущий мягкий шум отдалённых машин; целебным оказался большой тёмный двор и редкие окна в нём, заменившие стеклянную хрупкую темноту внутренним свечением. Где-то играла тихая музыка, овевая сон жильцов.
«Шалмана необходимо убить», - сказал он себе и поднялся на выход. Пошёл домой, он пошёл другой походкой, потому что обрёл цель. По пути Лев заново переживал кошмар на киевской площади – на той площади, где добрая американская ведьма раздавала печенье, и где безумные граждане, опережая ад, жгли покрышки и формулировали ненависть как основной принцип. Теперь сюда притаскивают пленных, чтобы делать небывалое кино: ад в документальном изображении.
Глава 4
Дома Лев, зайдя в комнату, остановился в полутьме. Комнату освещало окно, забирающее свет с большого дальнего перекрёстка возле метро «Сокол». Неподалёку он учился и ныне работает, всё как-то рядом, это его родной район. Лев подошёл к свету ночного окна, давно знакомый вид не радовал, не утешал, не огорчал, но был сам по себе, как будто Льва нет. Он задумался о смерти, потому что в этот вечер она ему несколько раз подмигнула. Чем больше страхов и проблем в текущей жизни, тем менее человек понимает ту стоячую, не текучую правду, что лежит под вещами и над ними. Если вспомнить о неподвижном, тогда придёт отрадная надежда на выход из мира суетливых фактов - надежда получить нетекучую правду.
Но какая тут нетекучая правда, когда людей убивают! (Прозорливость - не только прибыль для воображения, но и мучение.) Он вздрогнул от страха: Слава сейчас убьёт Жанну, жену свою непутёвую. Жанна вернулась домой и принялась рассказывать мужу о событии в доме композиторов, муж не слушал, он смотрел на неё с удивлением и отвращением.
- Я в своём доме пригрел змею, - произнёс не в лад рассказу.
- Не выдумывай, Славик, ты просто не хочешь меня услышать. Иди ляг поспи.
- Сама иди отсюда, бледьма, – так он спьяну совместил два слова.
- Ты пустой, ты не мужчина, ляг и умри! – бросила ему и повернулась к нему спиной, чтобы уйти из кухни.
Эти слова ударили Славу. Он ядовито посмотрел на её волосы, покрашенные Лондой и завитые, на спину в дорогом шерстяном платье, на её округлый зад, которым она приманивает к себе похотливых мужчин, и всё это впитав, он возненавидел её нестерпимо. Он вскочил, нож забрал со стола, бросился ей вслед, она едва успела обернуться и тут же была на полтуловища проколота кухонным длинным ножом. Славе этого показалось мало для выражения своей ненависти: он вытащил нож и снова ударил на уровне пояса куда придётся. Она охнула и повалилась в проходе.
Лев схватил телефон позвонить в полицию, но обвёл глазами свою безвинную тёмную комнату, посмотрел на телефон в руке - что он дежурному скажет? А вдруг ему привиделся обман? Полицию догадками не убедишь. Лев отложил телефон и снова уставился куда-то, его глаза продолжали видеть освещённый перекрёсток за окном, но Лев ничего этого не замечал.
Он вспомнил видение Жанны в аду и догадался, что это был не ад, но съёмка сериала «Тлеющие тела» на майдане в Киеве. Он тогда ещё подумал: черти ли рядятся под людей или киношники наряжаются в чертей? Но теперь осознал, что это одно и то же, разницы нет. Загадка о проникновении Шалмана в ад была решена.
Лев лёг на диван, ему было страшно уходить в спальню, глядящую в тёмный двор. В гостиной всё же светилось окно, где ночь и свет фонарей смешались и нарисовали за окном какой-то лунный город. Вспомнил про электричество, зажёг маленький желтоватый свет на стене… свет что-то внушал ему тревожное – выключил. Лёг руки по швам… нет, положил руки на сердце, чтобы сердцу не было одиноко. Бедное сердце, никакой человек не согласится работать помповым насосом десятилетия без отдыха. И при этом ещё за всё переживать. Чистое сердце отзывчиво ко всему на свете. Сердцу Льва 36 лет, в таком возрасте положено знать, как жить, но Лев носит в сердце растерянность. Одна лишь красота восполняет ему потери сил. Позавчера пролетели какие-то птицы на фоне заката - серебряные точки, так он сам чуть не потерял вес, и сердце его стало лёгким.
…Убив Жанну, Слава перешагнул через её тело и отправился спать. Он очень устал от окаянной семейной жизни, от скандалов с этой… он поступил нехорошо, он страшно поступил, но он очень устал, невмоготу. Слава повалился спать, не дойдя в гостиной до дивана, с ножом в правой руке, на котором от жены что-то осталось... поздно... сон.
Лев тоже уснул, а как только уснул, у него начались мытарства без предисловия, словно это был давно заведённый сюжет. Он прятался в одной из комнат огромного здания от злобных покойников, которые деловито и неустанно искали его. Они хотели уровнять его с собой, то есть убить. Они молча быстрым шагом обходили все помещения. Лев пытался, улучив момент, отворить окно или выбежать на балкон – и каждый раз не успевал. Снова кто-то спешно приближался к его комнате, и Лев нырял за дверь. Он столь часто стоял между стеной и дверью, что стал плоским. Очередной преследователь пробегал по пустой комнате и возвращался в коридор. Лев мог видеть его в определённой точке - в щель между дверными петлями. Все они плотные, с неподвижными лицами и мёртвыми глазами, все в рабочей одежде, словно занимались тут ремонтом. Это уже не мёртвые души, это мёртвые тела, - подумал он и проснулся.
Нет, спать у него не получится. Оделся и отправился в тот злополучный двор. Ночь в самой сонной своей поре, в самой целебной силе: бессонница порождает чудовищ – спи! Уже машины устали ездить, и полуночники завернулись в одеяло; фонари на проспекте светят в пустоту или на сиротскую машину, которая куда-то капитально опаздывает.
В музыкальном дворе глянул по окнам. Одно зелёненькое заметил… забыли на кухне свет выключить. Сел в беседку, словно бы в уже освоенное контактное место, спросил кого-то (возможно, судьбу), где квартира Славы, но ответа не получил. Законно. Таинственные вещи не отвечают, когда на них давят - как и души людские - они замыкаются. Зато он ясно понял, что молодая женщина, тут сидевшая – мать его, а младенец – он сам.
Ему было несколько месяцев от роду, когда родители развелись, и младенца мать отдала отцу, поскольку свою социальную роль маленький Лев уже выполнил, но прошло четыре года, и она обманом забрала его из детского сада. Зачем? Нет, не сердце матери проснулось, но дом её градостроители обрекли на снос, и надо было срочно прописать к себе сына, чтобы в новостройке получить двухкомнатную квартиру. (Сына потом опять отцу). Беда приключилось с этим её планом: дом очень долго не ломали - грош-цена обещаниям чиновников! Матери пришлось долго делить свою жизнь со Львом, ожидая переезда, и за эти несколько лет она возненавидела его, поскольку он всегда в чём-то нуждался и, главное, служил помехой в её личной жизни. Возненавидела умом и маткой, кровью и нервами. Известное дело: предатель ненавидит кого предал. Ненависть матери к нему росла и зорко высматривала для себя пищу, оправдания, поводы. Лев больших поводов не давал, чем ещё больше злил её. Он сбежал бы к отцу, но отца уже окрутила хваткая девушка. Так Лев обрёл ещё и мачеху, и тогда же состоялось его первое знакомство со шлюхами, да не с простыми, но умствующими.
Вспоминая детство и отрочество, он к себе жалости не чувствовал: да, сложилось плохо, зато благодаря такому неустройству, такому лютому бессердечию Лев ещё в детстве многое понял, что и кто вокруг чего вертится (грубо говоря, мировая мандала есть икона манды); понял, отвернулся и увидел мир другой стороной своего ума – прозрением. Даже занятая собой мать это заметила и доверяла его суждениям и вкусу. Однажды привела самую красивую подругу, чтобы устроить эстетический суд. В роли Париса выступал пятилетний Лев. Красавица половину своего прекрасного лица накрасила по-вечернему, а другую оставила как есть. Она встала перед ним: «Скажи, какая половина красивей?» Лев сказал им, что здесь две разных и несравнимых красоты. Одна красота человеческая, она обещает родство. Другая – красота ведьмы, она соблазняет и берёт в плен. Смотря какая у женщины задача, - завершил он. «Я ж тебе говорила, он мудрый! – Но в пять лет такое сказать!» Я не такое могу вам сказать, вы только спросить не догадаетесь, - подумал про себя маленький Лев.
Во двор композиторов неслышно зашёл через подворотню мужчина в плаще. Пожилой сутулый человек, нарисованный в темноте призрачной серой краской. Лев на него засмотрелся, впитывая образ его, сердечно радуясь и удивляясь. Лев поднялся и поспешил навстречу отцу, который умер год назад. Не мог он умереть, я знал это всегда, не мог! Он живой! Но Лев не посмел дотронуться до его руки, потому что всё-таки отец был мёртвый. Это стало ему понятно, когда он с близкого расстояния рассмотрел его синеватое лицо с тонкой неподвижной улыбкой, словно заготовил сыну сюрприз (на Новый год под ёлкой). Подарком сейчас был он сам, преодолевший мировой запрет и явившийся ради сына в свой прошлый, земной, трупный (в сравнении с невесомой душой) мир. Здесь он старается держать себя прилично, то есть в виде тела, поэтому он такой заторможенный.
Отец беззвучно подошёл к телефонной будке, раскрыл большую ладонь, показал двухкопеечные монеты… Лев даже не сообразил, что таких монет очень давно не было в обиходе; прежние, давние таксофоны принимали такие двушки в маленькую вертикальную щель, куда отец отправил сейчас одну - бережно, как драгоценность. Оба молчали, наверно голос отцу не давался, но Лев и не требовал, не просил ничего сверх меры, сверх возможного. Отец обратил трубку к сыну – Лев приблизил ухо и услышал голоса детей, перекличку птиц, прыжки мяча - где-то за ними вдалеке, в глубине играла музыка. Это звучало прошлое отца – не то, которое было на самом деле, а выбранная крупинка из него (оно могло быть и всё добрым, если бы меньше на свете было злых людей). Это призывно и печально звучало папино прошлого, никогда не ставшее настоящим. Отец издали прислушивался к трубке, по его щеке сползала слеза… нет, это у Льва.
Он вернулся во двор, сел в контактную беседку, но более ничего ему не открылось. Прождал до первых машин, до посветлевшего неба и озябший, слабый отправился домой.
(Дорогой читатель, это произведение задумывалось как большое, но продолжить его не могу из-за потери сюжета. Причина: болезнь. Болезнь прошла, но сюжет вернуть пока не могу. Где он? До встречи на других страницах!)