Хозяйка маленькой деревенской булочной повернулась к посетителю спиной и, встав на скамейку, достала с верхней полки круглый чёрный хлеб.
– Герр Кунц! Ваш франконский красавец!(1) Хорошо, что заказали! Последний остался. Весь разобрали.
Приветливая невысокая женщина, продолжая рассказывать последние деревенские новости, тяжело слезла со скамейки и повернулась к нему. Наблюдающий из-за стойки за её действиями румяный широколицый старик с носом, похожим на утиный, в белой полотняной кепке на лысой голове, удовлетворённо посмеивался. Он родился и вырос здесь. Знал её ещё девочкой, и мать её, и бабушку, что поочерёдно держали булочную. В четыре часа утра уже светился огонёк. Выпекали хлеб. Проезжая мимо на смену на завод, он чувствовал, аж слюнки текли, этот хлебный дух, ни с чем не сравнимый запах готового, только что из печи, свежего хлеба.
– Спасибо, Хайке! – старик порылся в кошельке и положил на блюдечко чуть больше, чем стоил хлеб, пока она запихивала каравай в бумажный пакет.
Попрощавшись, он открыл стеклянную дверь. Вздрогнул колокольчик. Эрнст с удовольствием вдохнул прохладный воздух, пахнущий речной водой, и, опираясь на лакированную деревянную клюшку, начал свой ежеутренний путь на гору, к своему жилищу. Это был уже третий дом, в котором он жил. Второй, который построил. Разведясь с изменившей ему женой, он взял льготный кредит, купил подходящий участок и начал с нуля строить себе в современной части деревни, недалеко от родительского, новое пристанище. Сначала залил фундамент, затем пристроил к нему бетонный бассейн, вывел стоки для воды. В образовавшееся пространство навозил самосвалов с землёй. И особняк встал на ровном месте, не как у других, на косогоре, будто сейчас слетит вниз. На этом небольшом куске привезённой земли Эрнст разбил огород. Томаты, картофель, клубника, рабаба(2) для пирогов, зелень. Он привык к крестьянскому труду. Мать приучила. Строил он своё гнездо долго и любовно. Откладывал каждую копейку. Ему хотелось всё сделать по своему вкусу. Подсмотрел где-то скрытую подсветку в потолке и установил такую же в своей большой гостиной. Швею из деревни попросил сшить лёгкие, воздушные гардины, лишь обрамляющие, а не скрывающие от него вид за окном. Своему давнему другу, местному художнику, заказал несколько пейзажей с волшебными красотами Рейна. Настелил великолепный дубовый паркет. Когда отделка была наконец закончена, он попросил знакомого мастера чеканки изобразить на картине дом и написать:
«Я был построен, но был разрушен неверностью моей госпожи и восстановлен моим господином, без того, чтобы он стал нищим».
Повесил панно с чеканкой в холле при входе и стал искать новую жену. Нашёл через посредницу молодую венгерку с сыном-подростком. Сына выучил, венгерка, пожив с ним и получив гражданство, на десятый год сбежала, затребовав через адвокатов от него огромные алименты на жизнь.
Дышать становилось всё тяжелее. Гора становилась круче. Он выбрал место для строительства дома на таком уровне, что из окна был виден Рейн. Он мечтал об этом. Сидеть, попивать местное вино и видеть в окно, как по Рейну проплывали мимо корабли. Они были разные: пассажирские трамвайчики местного пароходства с музыкой на борту, речные лайнеры с освещёнными стеклянными каютами, танкеры и контейнеровозы – рабочие лошадки Рейна. Поезда на другой стороне реки весело вылетали из туннеля в горе и серой змейкой, отстучав колёсами фокстрот и свистнув на полном ходу от избытка радости, мчались дальше к Майнцу, Вормсу, Манхайму, Франкфурту. Часто шли грузовые платформы с новенькими машинами его завода «Опель», на котором он проработал специалистом по отопительным системам сорок лет, получил пенсию от фирмы и даже прощальный подарок от дирекции – кованный вручную из меди торшер в виде фонаря. Крики уток и чаек доносились через приоткрытое окно, а Эрнст сидел и дремал под эти милые сердцу звуки. Вечерами он смотрел по телевизору программу немецкой народной музыки «Музыкальное подворье», рядом стояла бутылка «Дорнфельдера». Что ещё надо, чтобы спокойно провести старость?
***
Когда началась война, Эрнсту исполнилось тринадцать. Брату Гансу – шестнадцать. Сначала забрали Ганса. А в конце войны пришла и очередь Эрнста.
Мать не пошла его провожать. Простились у приземистого старого домика, где он вырос.
– Вернись живым! – попросила мать.
Она была голландкой, очень сдержанной в проявлениях своих чувств. Её семья переехала сюда из Эльзаса, где отец работал на шахтах. Хильда вышла за немца, Хайнриха, – отца Эрнста, который умер ещё до войны.
Эрнст кивнул головой и хотел поцеловать мать, но она отстранилась. Похлопала по руке.
– Иди! Ну иди же! – почти оттолкнула она его от себя, и он пошёл по той же самой дороге, по которой шёл сейчас, только с горы, к вокзалу.
На сборном пункте в Бингене им раздали форму по размеру, посадили в вагоны и повезли к линии фронта, которая подходила всё ближе и ближе. Иногда они слышали отдалённый грохот, как будто где-то гремел гром. Была середина апреля 1945 года. Вагон был забит до отказа. На полках сидели, лежали новоиспечённые солдаты, но они больше были похожи на подростков. Слышались звуки губной гармошки, Эрнст заметил знакомых из своей школы. Но настроения балагурить не было. Дела на фронте обстояли хуже некуда. Русские их гнали без остановки, и понятно было, что позорный конец неизбежен. Эрнст лежал, глядел в потолок и думал о том, что совсем не умеет стрелять и те уроки, которые им давал пришедший в местное отделение гитлерюгенда нервный контуженный вахмистр, ничему его не научили. Он всё время мазал по мишени.
Захотелось есть, аж живот подвело. Скоро двенадцать дня. Мама в это время уже ставит на стол картофельную запеканку с грудинкой и сладкий голландский салат, или домашние Spаеtzle(3) с густой подливкой, или Eintopf(4) .
Когда сели в поезд, то увидели, что везде на багажных полках тесно друг к дружке лежат круглые тёмные хлеба. Из расчёта на каждые четыре полки. В обед приезжал повар. Остановив тележку с большущей кастрюлей, он перво-наперво лез наверх, брал круглый каравай и отрезал всем по куску хлеба. Frаеnkisches Bauernbrot. А потом они подставляли миски, и в них лилась густая ароматная чечевичная похлёбка, тыквенный или картофельный суп-пюре. Эрнст лежал и думал о том, где сейчас старший брат Ганс. От него давно не было писем. Может, они встретятся там, где-нибудь на передовой?
Эрнст сел. Ссутулившись на полке, свесив ноги. Вдруг поезд резко дёрнулся, как будто столкнулся с чем-то. Юноша поднял голову, и в этот момент с верхней полки на него стали падать один за другим тяжёлые печёные хлеба. Один угодил ему прямо в лицо. Все произошло за секунды, он ничего не успел понять и потерял сознание. Эрнст очнулся на полу. Страшно болела голова. Каравай, испечённый из муки вперемешку с картофельными отрубями, весил много. Всё было залито кровью. Его кровью, которая шла из носа, не переставая. Рядом валялись хлеба. Над ним склонились новобранцы, делившие с ним закуток. Прибежал сержант. Санитар, немного повозившись, перемазавшись кровью и чертыхнувшись, приказал держать мокрую тряпку около носа и констатировал, что переносица вся раздроблена, кровотечение остановить нечем. Полив всё же для проформы йодом, так что ещё глаза чуть не сжёг, он объявил, что Эрнста на следующей станции снимут с поезда. Там как раз рядом лазарет.
– Приберите тут и положите хлеб назад! – гаркнул зло сержант возбуждённым происшествием новобранцам.
Поезд затормозил. Эрнст стал вылезать и вдруг опять потерял сознание. Очнулся и попытался встать. Его вырвало.
– Носилки сюда! Заберите этого, – брезгливо поморщился сержант. – На него хлеб свалился.
– Хлеб?! – покатились со смеху санитары. – Вот Tollpatsch(5) ! Не бомбы, а хлеб!
Они весело и ловко уложили парнишку на носилки и привычно, почти бегом, понесли их со станции, лавируя и обходя тех, кто попадался на пути. В лазарете пахло камфарой и карболкой. Ему отвели койку около окна. Сестра милосердия осторожно стёрла кровь и перевязала его. Спросила, что с головой. Проверила.
– У тебя сильное сотрясение, мальчик. Не спи, а то можешь не проснуться. – И будила всю ночь, подходя к нему.
Кругом стонали раненые, с соседних коек любопытствующие спрашивали, что с ним. Лицо Эрнста было перебинтовано, как у мумии. На голове лежала грелка со льдом.
Когда узнавали, что новенький свалился в поезде с полки и на него упал хлеб, начинали гоготать.
– Ну, ты даёшь, Pechvogel(6)! Я думал, налёт или что? Сколько тебе лет, бедняга? – сочувственно окликнул его, приподнявшись с кровати, немолодой солдат с перевязкой на глазу и культёй вместо правой ноги, который лежал ближе всех.
– Семнадцать, – прошептал Эрнст пересохшими губами.
Около недели Эрнста шатало, и он плохо ел даже ту маленькую порцию, которой его кормили сёстры Гудрун и совсем юная Берта. Берту он стеснялся, и когда она, смеясь, наклонялась над ним, сердце уходило в пятки.
Уставший врач с красными от недосыпа глазами раздражённо приказывал пациенту стоять на одной ноге и дотягиваться до носа. Но ни того ни другого этот рыжий нескладный солдатик с ногами как у цапли был не в состоянии проделать, а сразу норовил упасть, и упал бы, если бы не санитары. Всё-таки постепенно становилось лучше. Нос собрали. Наложили швы. Перевязки делали два раза в день. Остальное время больные играли в карты – у кого-то нашлась засаленная колода, а кто поумнее – в шахматы.
Одного за другим выздоровевших отправляли на близкий фронт. Случались налёты, но лазарет, на крыше которого красовался красный крест, не бомбили. Пришла очередь Эрнста собираться в дорогу. Было начало мая. За окнами вовсю цвела форзиция, покрывая весёлыми жёлтыми брызгами кайму из кустарника вдоль тротуара, ведущего к станции и в другую сторону. В город. Вот-вот распустится вишня. Совсем весна, только Эрнст никаких запахов не чувствовал. Томила тревога. Ещё чуть-чуть – и он увидит врага. К неизвестным русским он не испытывал ненависти. Всё было уже ясно. Война проиграна. И так не хотелось умирать в самом конце.
Эрнст отметился в военной комендатуре. Получил направление в N-скую часть, сел в вагон и поехал на фронт. В вагоне были почти одни новобранцы. Мальчишки. Где они их берут? Из Касселя и Кобленца, Кайзерслаутерна. Один всё кричал, будто убеждая сам себя, что фюрер не может не победить, и все отворачивались, опускали глаза. Они то и дело останавливались, пропуская военные товарняки с оружием и боеприпасами.
Восьмого мая их поезд остановился и уж очень долго стоял на запасном пути. Никто не понимал, что случилось, почему они здесь застряли. Затем в вагон зашёл офицер из вермахта. Заорал как резаный:
– Ahtung! Ahtung! Ruhe!!! (7) – Затем закашлялся, будто что-то застряло у него в горле. – Солдаты! – Он оглядел полудетей и почти стариков, со страхом смотревших на него, набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул. – Война закончилась! Сегодня Германия капитулировала. Из вагонов не выходить. Ваш поезд сейчас пойдёт назад.
Паровоз прицепили с другой стороны, и они поехали назад. Эрнст сошёл на узловой станции на рассвете 9 мая. Ещё одну остановку шёл пешком. Ума хватило пробираться задами, перелесками. Постучал в окошко. Мать открыла.
– Слава Богу! – сказала она просто, когда узнала, что война закончена. – Теперь будем Ганса ждать. Я получила от него письмо. Он в плену во Франции.
Мать убрала его форму и дала сыну старую рубашку и штаны. Несколько дней он просидел в шалаше, который соорудил около их дальнего поля, в кустах, за цветущими старыми вишнями.
Потом пришли американцы.
Они особо не зверствовали. Юнцов вызвали по одному разу. Их списки нашли в местной организации гитлерюгенда. Накричали для острастки. Если не воевал, то отпускали. Выглядел Эрнст совсем мальчишкой. Одним словом, докапываться не стали.
Приказали найти работу или пойти учиться. Нос у Эрнста зажил. Но запахи не возвращались. Жаль, что он не может ощущать аромата маминых духов по воскресеньям, когда она собиралась в деревенскую церковь, и запаха еды, ваксы для ботинок, керосина и ещё миллиона вещей. Но это всё мелочи. Главное, что он жив.
К осени они вырастили с матерью хороший урожай. Закололи свинью и несколько гусей. Закрутили консервы и паштеты. Ганса всё не было, и писем от него тоже.
– Мама, он в плену. Может и год пройти, – успокаивал Эрнст мать.
Прошли осень и зима. Вернулся из плена друг Ганса и принёс им печальную весть. Пленных везли на открытых платформах через Францию в Англию, и французы, стоя не железнодорожных мостах, набрав побольше булыжников из брусчатки, забивали немцев до смерти камнями. Один из таких камней угодил Гансу в висок.
***
Эрнст наконец, пыхтя, дошёл до дома. Постоял немного, отдышался, оглядывая свои владения. Вынул из кармана клетчатый носовой платок. Бумажные он не признавал. Вытер пот со лба. Осторожно, держась за перила, начал спускаться к двери по ступенькам, с удовольствием вдыхая утренний аромат уж очень разросшихся в этом году плетистых роз, образующих над головой подобие душистого цветущего лабиринта. Надо бы позвать садовника, чтобы пришёл, обрезал.
Однажды запахи вернулись к нему, а с ними и вся полнота и яркость ощущения жизни. Это случилось, когда он взял на руки своего первенца, Амина. Он осторожно прижал младенца к себе, поцеловал в головку с мягкими рыжеватыми, как и у него, волосками и вдруг почувствовал сладость, исходящую от малыша. В те дни он был совершенно счастлив.
В эти молодые, полные семейных радостей, годы он часто думал о погибшем брате Гансе. У того могли бы быть тоже семья и дети. И они ходили бы друг другу в гости по выходным и вместе ездили бы в отпуск… Если бы не война. Если бы не этот идиот… Сколько своего народу погубил. А русских сколько! Миллионы! Что сделали ему русские?
…Стал ковыряться с ключом. Замок что-то заедал. Прошлой зимой мальчишки на Святки, на праздник Трёх королей, засунули в замочную скважину жвачку за то, что он не открыл им и не дал конфет.
Услышав, как он гремит ключами, дверь отворила жена.
– Марина? Ты услышала, как я пришёл? – Он поцеловал её и протянул бумажный пакет с хлебом. – На, возьми!
Старик прошёл в гостиную и сел, отдуваясь, в своё любимое кресло перед телевизором. Из кухни послышалось:
– Хочешь квасу холодненького?
Третья его жена была русская.
– Спасибо. Не откажусь.
Жена Марина помогла ему переодеться в сухую рубашку и принесла кружку с прохладным квасом. Лучший напиток, который утоляет жажду. И почему квас не производят в Германии? Кроме русского магазина, нигде его не купишь. Марина поставила перед ним большую тарелку с закусками. Местный сыр, порционное масло, ветчина, салями и ломоть хлеба, который он только что принёс, были красиво разложены на блюде.
Эрнст откинулся в кресле, взглянул в окно. Мимо проплывал в Бахарах(8) пассажирский кораблик, на палубе было полно туристов. Да. Места у них красивые. Есть на что посмотреть! Навстречу маленькому судёнышку, против течения, спешил, отдуваясь, тяжело груженный контейнеровоз. Кораблик возмущённо запрыгал от встречной волны и, оправившись от испуга, побежал дальше. С палубы через открытое в комнате окно послышалась мелодия «Am schоеnen Rhein»(9) . Эрнст удовлетворённо улыбнулся. Да. Позади был долгий и непростой путь. Он не сдался. Стойко пережил все несчастья. Он много трудился и добился всего, о чём мечтал. Эрнст отхлебнул из кружки кваса и откусил ароматный хлеб. Каравай этого хлеба когда-то… когда-то спас ему жизнь. Он всегда покупал этот сорт хлеба, всегда…
Сноски:
1 Франконский крестьянский хлеб – Frаеnkisches Bauernbrot (нем.).
2 Rababa (нем.) – ревень.
3 Немецкие (швабские) яичные макароны продолговатой формы, которые подаются в качестве гарнира или как самостоятельное блюдо.
4 Рагу – блюдо, похожее на овощной суп, часто крестьянского происхождения, которое представляет собой полноценный обед, состоящий из смешанных продуктов, приготовленных в кастрюле.
5 Неловкий, невезучий человек (нем.).
6 Неудачник (нем.).
7 Внимание, Внимание! Тишина! (Нем.)
8 Bacharach am Rhein – древний городок на знаменитой дороге Старого Рейна.
9 Песня «На прекрасном Рейне» (нем.).
2