Полигон

«Кроме того, нам вечно недоплачивают: люди чувствуют, что мы влюблены в свою работу, а зачем платить человеку за то, что он и так обожает делать?»

Анаис Нин «Шпион в доме любви»

В середине тучных двухтысячных, когда Фонд Национального Благосостояния переливался через край, а нефть стоила столько, что заводить речь о новой нефти в виде персональных данных неуклюжих пользователей интернета ещё никому не приходило в голову, в обстановке строгой секретности и под полупроницаемым покровом тайны был начат один из самых прекрасных проектов современной России. Нефтедолларами щедро удабривали почву просторов под Одинцово, но нашёлся и другой проект, в гораздо большей степени нацеленный на чистую науку и подлинные победы человеческого разума над косной материей, а не исключительно над бюджетными средствами. Тем более что примерно в те же годы относительным успехом завершился проектом по психотронному программированию и искусственному созданию гениального писателя, всерьёз претендовавшего на получение Нобелевской премии, с помощью сокрытия части травмирующих воспоминаний и талантливой игры к пробуждению тех самых воспоминаний.

В одной из северных областей бескрайней родины, с климатом, однако, смягчаемым обилием природных водоёмов, началось масштабное строительство государственного санатория, масштабом приближающегося к небольшому городу. О стройке практически никто не знал, поскольку местные жители в полном составе убежали на заработки в соседние города, а просторы местных колхозов простаивали бесхозными. Возведение многочисленных корпусов велось оперативно, но вместе с тем со вкусом. Масштабная инфраструктура не повредила живописных лесов. Десятки километров аккуратных аллей пролегли в душистых хвойных лесах так аккуратно, будто бы возникли одновременно с насаждениями.

Архитектура загадочного дома отдыха была разнообразна до эклектичности. Со строениями советской эпохи его ничего не роднило. Несколько корпусов, впрочем, расположенные посреди редких в этих краях дубов и клёнов, были выдержаны в духе советского ампира – корпусов химического и физического факультетов московского университета.
Другие корпуса, так аккуратно вписанные в природные ландшафты, походили скорее на малоэтажные кампусы германских университетов, как, например, памятный мне университет Карлсруэ, окружённый лесами Шварцвальда.

Там были здания, предусматривавшие полнейшие уединение и обособленность от прочих обитателей загадочного пансионата, чью суть мы раскроем вам позже. Их планировка позволяла для важных гостей даже вышколенный персонал сделать невидимым. Другие здания широко раскинувшегося среди лесов “приюта”, напротив, были рассчитаны на довольно плотное заселение посетителями, предпочитающими насыщенную социальную жизнь. Там были и столовые с панорамными окнами в пол, актовые залы для любителей танцев по вечерам. Количеству кинозалов могли позавидовать торгово-развлекательные центры, присосавшиеся к МКАД. Среди хвоистой тёмно-зелёной чащи попадались бадминтонные площадки, изолированные от любых порывов ветра. Все варианты волейбола могли украсить досуг незаменимых гостей: от пляжного и лесного, до обычной зальной разновидности. В случае недостатка напарников в пансионат выписывались любительские команды с большой земли, только бы гости ни в чём не нуждались и могли на полную отдаваться своей работе и своим задачам.

Ну вот, я, кажется, и проговорился…
Именно там скрывался после непрошеной скандальной славы Григорий Перельман. Гениальный математик был как раз одним из тех, кто нуждался в полном одиночестве и спокойствии. Интересной особенностью содержания анахорета цифр и формул было то, что полностью отказался от интернета, но любые книги и статьи доставляли по первому его требованию в печатном виде. Опытные и изощрённые психологи, всё время остающиеся за кадром, иногда приготавливали ему сюрпризы в виде случайных собеседников, которые как нельзя кстати также оказывались математиками высокого уровня, вступавшими со знаменитостью в полезные дискуссии.
Также достоверно известно, что над своими задачам там работали и несколько лауреатов Филдсовской премии…

Кумир всех любителей сериалов, чьи страницы попадали сперва на стол к сценаристам, а лишь затем на стеллажи книжных магазинов, скрывался здесь от назойливых глаз и щупалец интернета. Достоверно известно, что по его просьбе пришлось воскресить DOS-версию старинного текстового редактора Multiedit, в которой ему работалось наиболее спокойно и вдохновенно. Но, разумеется, речь шла прежде всего о привычке. И привычки, удобство гостей пансионата были возведены в этом заведении в ранг культа.

Изолированный от лишних глаз пансионат – был экспериментальным пристанищем для самых светлых умов России, которые решали фундаментальные теоретические задачи или более практического плана вопросы, сопряжённые с проблемами выживаемости всего человечества в целом. Там искали и обосновывали принципы работы противовирусных препаратов. В 2020 году гости северного дома отдыха были на передовой борьбы с коронавирусом. Разработчики лекарств занимали целые корпуса и пытались разобраться с проблемой увеличения числа бактериальных штаммов, устойчивых к любым видам антибиотиков.
Небольшой коллектив эпидемиологов и математиков готовил план решительного наступления на туберкулёз с целью полного искоренения этого заболевания, по крайней мере, в России.

Ряд химиков на несколько сезонов плотно засел в одном из корпусов, плотно работая над проблемой эффективного синтеза молекулярного водорода. Насколько мне стало известно, с помощью хитрого набора катализаторов заветный процесс им удалось заставить протекать с невиданным КПД, попутно аккумулируя энергию солнечного света. Но группа по масштабированию технологию взирала на их усилия с некоторым скепсисом, поскольку уже считали будущую стоимость катализаторов. Отдельное крыло огромного здания, стоявшего на высоком берегу шумной, но не очень широкой реки с песочным дном занимали специалисты, размышлявшие над способами хранения водорода в различных видах транспорта. Особое внимание они уделяли металл-гидридам, но попутно проводили ревизию и прочих более дешёвых способов хранения.

Суммарная длина дорожек и тропинок парков, относящихся к пансионату, насчитывала сотни километров. Порой там можно было встретить странного человека в очках, который прогуливался прямо с ноутбуком, чтобы иметь возможность работать на ходу. В твидовой куртке, шортах чуть ниже колена и чудной панамке он показывался порой на горизонте между стогов, скощенного сена или золотой соломы, словно призрак или бесплотная абстракция, живущая по своим непонятным законам. Он прогуливался быстрым, я бы даже сказал, торопливым шагом, не глядя по сторонам и лишь изредка останавливался, замирая в такт собственным глубоким мыслям, и мерил невидящим взглядом пространство. Говорили, что это был очень известный западный то ли математик, то ли программист. Никто не знал наверняка, потому что пансионат хранил секреты от журналистов слишком старательно.

Учёные, ставшие жертвами алкогольной или наркотической зависимостей, обретали здесь второе дыхание и балансировали на тонкой грани, разделяющей индуцированный творческий подъём и рукотворную деградацию. Проще говоря, если врачи и психологи полагали, что губительные субстанции помогают гостям становиться более продуктивными в творческом плане, то они продолжали приём тех же наркотиков или их более безопасных заменителей, однако под присмотром бдительных медсестёр. И излишним будет упоминать в контексте уже описанного, что писатели или гении более точных наук, чьё здоровье дало роковую осечку, но которые понимали, что сделали не всё из запланированного, приезжали в элитный дом отдыха и получали столь необходимую им отсрочку. Им никто не гарантировал выздоровления, однако самая современная медицина, ориентированная на продление жизни и теплящегося в ней сознания, способна творить чудеса. Их последний забег становился супермарафоном стайеров и длился по нескольку лет. Они в итоге со спокойной душой отходили в лучший из миров, но перед неизбежным уходом штамповали статьи, как принтер. Изобретали и демиурги, химики, инженеры и хемоинформатики брали паузы длиной в два-три дня, когда опытнейшие реаниматологи опутывали их проводами и трубками, перегоняли все жидкости их дряхлеющих тел в сопутствующие агрегаты. А тела по завершению плазмафереза и иных колдовских обрядов заполнялись их собственными же клетками, но выращенными в отдельных реакторах. И клетки эти становились парафразом возвращающейся к ним жизни.

                ***
«Учёные-наставники могут быть производителями лишь при соблюдении в течение ряда дней многих условий, ибо от усиленных умственных занятий ослабевают у них жизненные силы, и мозг их не источает мужества, потому что они постоянно о чем-нибудь размышляют, и производят из-за этого худосочное потомство. А этого они всячески стараются избежать, и потому таких учёных сочетают с женщинами живыми, бойкими и красивыми.»

Томмазо Кампанелла «Город Солнца»

Помните ли вы, как Сорбонна перешла в руки арабских инвесторов, и те начали возвращать ей уже уходящую славу? Тогда профессорам одного из старейших университетов Франции полуофициально разрешили многожёнство. Но главным было, однако не формальное разрешение вещи странной и довольно бесполезной, если быть откровенным. Главным изобретением восточных филантропов стала возможность обеспечить доступ престарелым профессорам или молодым, но излишне робким изобретателям к важнейшему для человечества ресурсу помимо денег. Конечно, речь идёт о любви в её прозаичном смысле. Все изобретатели, учёные и творческие натуры, заточавшиеся в пансионат ради своей миссии, своей действительно нетривиальной задачи могли быть уверены, что все прочие их нужды будут выполняться автоматически, без административных проволочек и совершенно естественных проблем, вызываемых стеснительностью.
К сожалению, благодаря некоторым не самым осведомлённым, но весьма злоязычным журналистам про северный дом отдыха стала распространяться дурная слава. Но разве не все средства оправданны, когда речь идёт об открытии новых даже не видов, но типов терапии против бактерий, резистентных к современным антибиотикам?

Гурии, гейши, гетеры, содержанки, кокотки любой разновидности и внешности были рады услужить самым блестящим умам Старого Света. По странным представлениям о приличиях их услуги были обставлены чинно, благородно и незаметно. Женщины известной профессии идеально притворялись официантками или медсёстрами, да и что уж тут говорить, гости пансионата зачастую ничего не знали о своих соседях, и подавно не имели ни малейшего представления об их “посетителях”.
Учёные, запертые в пансионате, больше всего напоминали спортсменов, активно готовящихся к ответственным соревнованиям. Обслуживающий персонал играет лишь роль статистов для их выхода на пик формы: тренера, повара, медики, массажисты. А кто как не массажистки могли помочь изобретателям выйти на пик интеллектуальной формы?

Иной раз компании единомышленников скатывались до примитивных оргий или чёрных месс, но известное высказывание “non olet” применимо всегда, когда цель оправдывает средства. Более того, всё происходившее в стенах пансионата, никогда не выходило за его пределы, чтобы никак не сковывать возможную свободу жрецов науки, техники и медицины. Об этом никогда не сообщалось официально, но для заколоченной скрепами России двадцатых Пансионат был настоящим анклавом свободы во всех пониманиях последней. Вероятно, даже, что отдельный департамент психологов и социологов, всё время остававшийся за зеркальными стенами, внимательно изучал влияние вседозволенности на творческий потенциал, хотел сказать, заключённых. Но нет – жильцов, гостей, так будет достовернее, а если и заключённых, то исключительно добровольных.

Да, именно это и занимает мой разум последние дни – добровольное заключение, феномен, который нам только предстоит осознать и изучить! Японские писатели, заключившие кабальные контракты на сдельный выпуск романов в поисках уединения и вдохновения. Герои Жоэля Диккера, для которых роль Дамоклова меча играет перо, использовавшееся для подписания контракта, и то же перо, но в руках вездесущих юристов. Сознательные преступники из скандинавских тюрем, понимающие: нарушь они условия содержания, и условия проживания станут куда хуже. Заключённые, что соглашаются играть в игру: зло не коренится в самой их сути. Но они больны. И, хочешь не хочешь, но они должны лечиться. Ровно также и в глубине души всякого энциклопедиста, экспериментатора или просто IT-демиурга таится желание твёрдой руки надсмотрщика, если таковой не может быть их собственная рука. Как верно отмечал один из моих лекторов студенческой поры, и почему-то только это его высказывание запомнилось мне так отчётливо: «В науке надо работать до упора, до лёгкого головокружения, до рези в глазах!»

Но с некоторым разочарованием мы могли бы отметить прискорбное падение нравов, когда бы узнали какое число женатых профессоров привыкло согревать по ночам свои мощи при помощи молодых деревенских красавиц! Но всё что угодно на алтарь науки, тем более если это помогало оставаться нетронутыми молодым сотрудницам пожилых корифеев.

Большинство первооткрывателей предпочитало принимать пищу в одиночестве, причём в довольно свободном режиме: на тот момент теоретики давно уже выяснили, что режим помогает далеко не всегда. Часто он становится узаконенным бегством, от свободного плавания в мире непознанного. Гости пансионата нуждались не столько в богатом столе, сколько во времени, свободном от посягательств и придирок обслуживающего персонала. Лучшей характеристикой уборщиц и буфетчиц становилась их незаметность и умение улавливать желания и мысли гостей ещё до того, как те были высказаны.
Но некоторые исследователи, тоскующие по старым добрым временам, радостно собирались в общественных столовых и даже стояли в очередях за кусочками масла, а потом ставили посуду на ленты, отъезжающие в сторону мойки. Но потом после того, как ведущему конструктору в пылу драки сломали челюсть стеклянным стаканом, ностальгическую практику стали сворачивать.

Большинство клиентов пансионата было крайне довольно условиями проживания там и достигнутыми результатами. В ходе моего расследования только один инженер дал мне отрицательный отзыв, но более эмоциональный, нежели аналитично-взвешенный. Он писал: «Меня в последние месяцы всё чаще посещает мысль, что главным результатом плодотворной жизни, являются не открытия, научные статьи или спортивные рекорды, а сама жизнь, проживаемая полнокровно и не по шаблону, проживаемая не рутинно. Когда говорят о цели, о смысле жизни как будто пытаются говорить с позиции внешнего наблюдателя по отношению к нам и вдобавок носителя холодных бухгалтерских кровей. Мне трудно рассудить, но скорее всего, ни один из возможных подходов не верен до конца, а справедлив лишь отчасти. И мне в том числе было бы стыдно проживать жизнь в легкомысленных радостях, не кончающихся, но лишь меняющихся день ото дня. Но это и не рекорды, достижения, научные статьи, огромные тиражи или свидетельства об изобретении. В конце концов, они рождают чувство пресыщения с оттенком печали, пустоты, от которой хочется лезть на стену! Мне хочется сравнить своё проживание в пансионате с заключением дьявольского договора по продаже души в обмен на безграничные возможности. Но высшая справедливость заключалась в том, что каждому перепадало сил соразмерно масштабу его личности. В сущности, каждый получал возможность по раскрытию своего творческого или аналитического потенциала в гораздо большей степени, нежели в миру. Но ты не мог получить на выходе что-то из того, чем ты не обладал изначально. И в некотором смысле, мы действительно разменивали свои души, свои жизни на достижения весомые даже в масштабах всего человечества.»

Ему не напрямую, а через вашего покорного слугу отвечал Генрих Григорьевич Куйбышев – один из идеологов создания научно-технического пансионата, как места добровольного уединения, как своеобразного монастыря изобретателей (а монастыри, как известно, не бывают без покаяний и своеобразного очищающего страдания):
– Понимаете, ничего нет хуже ситуаций, когда ты становишься не нужен, не востребован, когда твои таланты не находят применения и ты болтаешься неприкаянным, несмотря на образование и вроде бы возможность значительных достижений с твоей стороны. Только очень наивный человек может мечтать об абсолютной свободе и полагать, будто абсолютная свобода – ключ к творческой самореализации. Творчество, на самом деле, не хаос, а система. А там, где требуется система, там сами собой рождаются ограничения. Гости нашего Дома Отдыха не просят нас об ограничениях, а вопиют, молят о них! Настоящая свобода духа – это ограничения, это труд до рези в глазах и до головокружения. Да-да, вы не ослышались, подлинная свобода высокоразвитого существа – это быть прикованным к своему условному рабочему месту без доступа к мобильному телефону, но с осознанием такой необходимости. И чтобы не возникало внутренних психологических конфликтов роль тюремщика он по своей собственной воле передаёт нам, чтобы мы его понукали, когда он забывается, и временами направляли. Безусловно, есть те, кто нуждается в обратном подходе, кому милы излишества и отсутствие всякого режима, кто работает по наитию, на вдохновении. Они работают в своём режиме. Главный принцип нашего заведения – принцип максимальной эффективности.

Один из пациентов этого, если так можно выразиться, экспериментального центра распределения человеческих ресурсов, и по совместительству писатель высказался довольно образно. В личной беседе со мной он признался, что для него нет вида, более вдохновляющего на работу, чем вид пустой стены. Виды заснеженных гор, моря, сверкающего бликами отражённого света или головокружительных водопадов подавляют, пугают или восхищают, но отнюдь не всегда подталкивают к соревнованию с природой в выразительности. Вы же слыхали про камеры сенсорной депривации? Проект, в котором все мы принимали участие более глобален и более поэтичен, в чём-то! – почему-то вдруг зашептал автор нескольких интересных книг по истории русской эмиграции, с какой-то причудливой фамилией, начинавшейся и заканчивающейся на «Р», которую, к счастью, я успел позабыть.

Он сравнивал утопию пионерского лагеря для взрослых с эффектом закрытых глаз, когда под опущенными веками выспавшегося человека вдруг начинают прыгать непоседливые искорки внутреннего калейдоскопа. Все мы нуждаемся в пробуждении вихрей инстинктивной, первобытной фантазии. И добиться пробуждения фантазии, по словам автора можно было только благодаря самому скудному рациону визуальных впечатлений, благодаря самой строгой информационной диете.

Слова автора не вызвали у меня больших сомнений. Но после них в голову закрались мысли, а чем на самом деле был тот самый Пансионат, если, по большому счёту, он не преследовал никаких конкретных целей по созданию бомб или ракет? Не был ли он в итоге завуалированной лабораторией по исследованию человеческого потенциала и самых оптимальных способов его раскрытия?

                ***
«— Вы украли у меня прошлое, Филдинг.
— А для чего еще нужно прошлое, если не использовать его? — равнодушно спросил он.»
Джеффри Дивер «Слеза дьявола»

Писатели приезжали в пансионат за иллюзиями, за атмосферой. Вернее, за воссозданием иллюзий и всевозможных неестественных, конструируемых ситуаций, которые они могли прожить лишь с помощью Полигона и его бесконечных финансовых возможностей. До нас доходили слухи о самородке с невероятно высокими запросами, ради которого были воссоздана площадь, что располагаются между Главным Зданием МГУ и смотровой площадкой Воробьёвых гор. Часами он искал нужный ракурс, менял позиции, присматривался к полукруглым лавочкам и кронам широколиственных красавцев. Параллельно шёл длительный кастинг актрис на две главные роли. Одна из них с длинными русыми волосами на расстоянии где-то двухсот метров уходила от него в сторону МГУ, когда он двигался в сторону Воробьёвых гор и смотрел ей вслед. Она же должна была приветливо махать рукой. И в реальности около десяти лет назад они расходились каждый по своим делам. И больше никогда не встречались. Потом знакомая, которая была старше него примерно на два года, скончалась по неизвестным для него до конца причинам. Оптические иллюзии места, визуального сходства и стечения обстоятельств, то есть всей сцены, которую он так хорошо запомнил, должны были вернуть его в прошлое, чтобы ответить на ряд простых, но столь важных вопросов. И если бы не помогла магия места и образов в дело вступали субстанции запрещённые где угодно, только не на Полигоне.

Сцена номер два не столь поэтична, как тень дубрав и девушка в юбке, уходящая в даль и машущая ему на прощание рукой. Современное здание шоколадных расцветок. Глазурь лабораторного корпуса. Молодые выпускники университета, полные надежд на будущее и далёкие от мыслей о неизбежных разочарованиях. Во всём, во всём разлита особенная нежная свежесть весны, напоминающая ещё не пожухшую на ярком солнце зелень листвы. Они облачены в диковинные мантии и головные уборы на западный манер. Они позируют с только что полученными дипломами, сидя на траве или стоя возле деревьев. Это место пронизывают силовые линии прошлого, но прошлого несбыточного. И оттого инсценировка действует на писателя абсолютно завораживающе. Но сидя на характерном кресле режиссёра он не в состоянии зайти в кадр и стать своим среди выпускников, потому что это никакие не выпускники, а актёры, нанятые по его просьбе через одиннадцать лет для создания иллюзии! И более того, своим он не может стать даже среди актёров, смотрящих на его причуды снизу вверх, до конца не понимающих, что от них требуют. И даже идеальный подбор актрисы на главную роль не в состоянии сделать главного – пробить стену, разделяющую настоящее с прошлым, происходившее и несбыточное.

                ***
Но по итогам пристального изучения одного из самых альтруистичных и оттого причудливых феноменов современной России, у меня сложилось впечатление, до странности отличное от изначального. Толпы беспомощных в бытовом смысле людей, прохаживающихся с руками, сложенными за спиной, замирающие на середине элементарных действий и полупрозрачными глазами измеряющие глубину небосвода. Панический страх общения и даже приверженность к добровольной изоляции. Они попадали в дом умалишённых, где, можно сказать, культивировали их отклонения, их пагубные пристрастия. И не делали ровным счётом ничего для окончательного излечения. В них старательно поддерживали жизнь, высшая нервная деятельность фиксировалась и стимулировалась руками бывалых “оверклокеров”, но никто не пытался избавлять учёных и инженеров от лихорадочного горения разрушительного таланта.

Меня подкарауливает один из местных долгожителей и с места в карьер предлагает сыграть в шахматы. Спрашивает моё имя и долго удерживает мою ладонь в своей руке. Традиционные отговорки не достигают результата, но он вдруг теряет ко мне интерес и убегает вдаль на тонких, как ходули, ногах. Из объятий шахматиста со взором гипнотизёра я неожиданно попадаю в компанию усатого мужичка за шестьдесят. Бог знает, чем он тут занимается и в чём его таланты, но, в основном, он, подмигивая и заговорщически хмыкая сквозь усы, разливается соловьём о том, как хлопнет 250 грамм вечерком, и никто этого не заметит. Потом, за пределами моего печального вояжа, мне украдкой сообщают, что курс лечения, который он тут проходит, довольно плохо сочетается с алкоголем. И медикам приходится тратить немало сил, чтобы нейтрализовать негативное действие “огненной воды” на его шаткое здоровье. Ко всем без разбору лицам женского полу неумело клеится смуглый, беззубый паренёк невысокого роста. Мне рассказывают, что в его лице я могу лицезреть одного из самых талантливых автомобильных инженеров нашего времени. Его был бы рад заполучить Илон Маск, но глава Наркомата Автомобильной Промышленности поручил задержать столь ценного сотрудника в пределах страны и привести его в активную творческую форму.
Вровень со мною пытается идти известный учёный-теоретик, заподозривший в простом летописце коллегу по цеху. Стараясь не смотреть собеседнику в глаза, и разговаривая как бы и не совсем со мною, он начинает долго и занудно бормотать о гравитонах и сходимости. Потом, отвечая на первый пришедший мне в голову вопрос, замирает на полчаса и убегает куда-то в даль: «Ах, да-да-да, как я мог забыть!»
Другой обитатель Полигона чует во мне представителя прессы и принимается жаловаться на обслуживающий персонал: «Понимаете, они недокладывают мне витамина B6! Вы скажете ерунда? – А я отвечу, они просто загоняют его на сторону. Не сомневайтесь, я в итоге докопаюсь до истины. Как можно размышлять о будущем и так подленько экономить на мелочах?» Чуть поодаль стояли санитарки, которые старались не привлекать лишнего внимания к порученному им гению и его печальной судьбе…

Быть может, то была современная разновидность монастыря? Некоторые упрекнут меня, как журналиста, в противоречиях. То я называю приют учёных борделем, то монастырём. Где же истина, задаётся вопросом пытливый читатель? Но в перечисленном не заключено противоречия: каждый видел в санатории то, что ему больше хотелось, и находил то, что планировал. Под монастырём я не имел в виду сгусток христианской праведности и лиц, измывающихся над собой во имя идей, в высшей степени отвлечённых. Крайне плодотворной и перспективной может быть идея атеистического монастыря, где люди заняты самосовершенствованием или служением своим собственным интровертным идеалам и поискам духовных истин. Совершенно точно одно – Полигон стал наилучшим местом внутреннего диалога с самим собой. Обращения не то, чтобы к богу, но к воображаемому идеалу, себя ли, своих достижений, своего будущего?– для кого как.