Когда Марья Ильинична была молоденькой девушкой, в далёкие семидесятые годы, помнила, как интересно было с родителями, уже пенсионерами. Отец, как шахтёр, имел право ранней пенсии, а мама работала на заводе синтетического каучука, к которому даже приблизиться было страшно из-за ужасного запаха. И конечно, это считалось вредным производством, потому в сорок пять лет мама уже по закону не работала.
Молодые и энергичные родители агитировали Машеньку с друзьями, и все вместе ехали то в велосипедное путешествие по окружающим город сопкам, с пикником, смехом, весельем, то на автобусе отправлялись к местной жемчужине – озерку божественной красоты, то придумывали что-то очень интересное и радостное.
Денег в семье не хватало. Отец в подвале дома оборудовал крохотную мастерскую и умело «выдавал на-гора» небольшие журнальные столики, покрытые лаком. Знакомые покупали, потому что в магазинах не было, а мода уже пришла. Мама вязала детские костюмчики, с выдумкой, разные, потому что все хотели одевать детей красиво, а выбор в магазинах – не разгонишься.
Дочь бережно хранила в душе то счастливое время, она думала, что и в её жизни будет так же. Однако кто-то распорядился иначе или что-то пошло не так в государстве или вообще - в государствах.
В этом новом мире уже не было ранних пенсий. Сама Маша успела «выскочить» на заслуженный отдых в пятьдесят восемь, а муж вынужден был тянуть до шестидесяти пяти.
Поздним вечером мимо старушек около подъезда ежедневно проплетался унылый седой мужчина с опущенной головой, в грязной одежде. Это был Николай, муж Марии Ильиничны. Их дети уже выросли и жили отдельно своими семьями.
- Колюшка, дорогой, давай помогу снять футболку. Смотри, прилипла от пота.
Николай мылся в душе и выходил к столу.
- Как дела на работе? – подпирала голову жена, глядя на неохотно ужинающего мужа.
- Что тебе за дело? Лезешь, куда не надо, - бурчал любимый, отталкивал тарелку и молча уходил в спальню.
Грубым стал после шестидесяти, когда ежедневно насиловал себя, вставая в шесть утра, глядя в тёмные окна, за которыми соседи досматривали самые сладкие сны. С каким удовольствием он бы тоже повалялся часик-другой, с радостью встал, сделал бы гимнастику, позавтракал с женой, обнял её и причмокнул. Где всё это? За что он ведёт жизнь безвольного раба?
- Смотри фильм, отдыхай, - Маша укрывала лёгкой простынкой мужа, - устал, бедный мой.
- А ты как думала? Глаза бы не смотрели на эту стройку, а ещё два года! – голос срывался, мужчина сжимал кулаки и отворачивался.
Маша понимала, что больше не надо разговаривать, иначе муж мог и нагрубить. Тихонько вставала и также тихонько уходила. Она, конечно, хотела бы поговорить дольше, посмеяться, погладить мужа, но знала, что он этого не любит. Не вообще, а именно последние годы.
На другой день Марья Ильинична похвасталась пришедшему мужу:
- А я сшила себе новую блузку, смотри, как хорошо получилось, - радостно затараторила, желая услышать похвалу.
- Что ты всё о себе? Я будто и не пришёл, да? – со злостью процедил сквозь зубы и не заметил слезинки в глазах жены.
Снова Маша отошла в сторонку и не смогла поговорить, обнять, поцеловать.
- Наверно, лучше молчать, - размышляла сама с собой, - а дальше, может, оттает и вспомнит обо мне.
Однако следующий вечер начался с претензии мужа: «Что молчишь? Не интересно тебе, как у меня прошёл день? Конечно, ты по магазинам летала, наслаждалась свободой, когда я пахал, как вол».
Маша заикнулась было, что третьего дня он именно на вопросе о работе прервал её, на что Николай вспыхнул от злости и крикнул: «От тебя одни претензии! Ты последи за своим поведением! Мне не даёшь слова вставить! Я что, не домой пришёл? Где ласковая жена?».
Маша никак не находила общего душевного настроя с мужем. И думала: «Почему же раньше у нас всё было хорошо? Николенька не грубил, радовался моим рассказам, смеялся, обнимал. Ведь работали, тоже уставали, дети болели. В чём дело теперь? Его и рыбалка не радует, и соседи раздражают, и музыка на улице выводит из себя».
Маша устала грустить, не находила выхода.
После долгих раздумий Машу словно обухом по голове стукнул ею же найденный ответ: «Боже мой! Это ведь просто старость! Мы состарились, какой кошмар. Думала, что никогда такого не случится, ан нет, и силы не те, и желание совсем другие, уже не смешно, не весело, не радостно. Я ещё ничего, могу и прилечь днём, и в гости сходить, развеяться, а Коленька все дни на работе. Нет, после шестидесяти человек должен жить для себя. Хватит, сорок лет на государство. Так что же? Нас обманывают? Где достаток, где спокойная уверенная старость?».
Вдруг женщина обхватила голову руками и ойкнула: «С таким насилием над собой Коленька ведь может и не дожить до этой проклятой пенсии. Не успеет порадоваться, пойти туда, куда он сам хочет, а не куда приказывают. Вон сосед моложе, а вчера была на его поминках».
Полночи Мария Ильинична проплакала: «Неправда, что каждое новое поколение живёт лучше. Мои родители были счастливее».
А выхода-то нет. Терпеть. Стиснуть зубы и терпеть.