Пропавший обоз

Обоз
Конец августа 1919 года был жарким и не дождливым. Все деревенские мужики, которых не забрали по мобилизации в армию атамана Семенова и те, что не ушли в партизаны к красным, вместе с бабами и детьми были на покосах. Вот и в селе Татаурово днем улицы были опустевшими, а дневная жара наводила уныние и хандру. И если бы казаки есаула Воронова, прибывшие из-под Читы со станции Домна,
не внесли какое-то оживление и разнообразие в жизнь села, оно так бы
и оставалось безлюдным и унылым до окончания страды сенокосной.
Несмотря на гражданскую войну, разруху и голод, забайкальская деревня продолжала жить своей нелегкой крестьянской жизнью. Крестьянин твердо знал: не подсуетишься летом, не накосишь сена, не уберешь урожай с поля, не накопаешь на зиму картошечки, да дровишек не заготовишь впрок — значит всё, к весне пойдешь
по миру с протянутой рукой, а то и вовсе помрешь.
Есаул Воронов сидел на ступеньке крыльца деревянного дома и наблюдал, как нарочный Василий во дворе чистил его коня. Это был хороший конь, отбитый у красноармейцев, темно-рыжего окраса, по кличке «Ветерок», уже второй год ходивший под есаулом.
— Василий! — обратился Воронов к казаку. — Почистишь Ветерка, своди на Ингоду, покупай.
— Слушаюсь, ваше благородие! — ответил нарочный.
— Да! И передай Петрову, пусть ко мне зайдет.
— Будет сделано, господин есаул!
Воронов поднялся со ступенек, прикрыв глаза ладонью, долго смотрел на солнце, которое уже давно перевалило зенит, стремясь к горизонту, и вошел в сени дома.
Дом, в котором квартировал есаул, был очень добротным, большим и принадлежал зажиточному крестьянину Беляеву Иннокентию, переселившемуся на время с семьей в тепляк, стоявший в глубине двора. Вот этот-то дом, обнесенный добротным бревенчатым забором, и обосновал есаул Воронов под свою штаб-квартиру.
Приказ: встретить небольшой обоз в селе Татаурово и переправить его под утро через реку Ингода на другой берег, — есаул получил три дня назад от полковника Шильникова. И вот уже два дня он поджидает этот таинственный обоз со своей сотней.
В дверь постучали.
— Войдите! — громко сказал есаул.
На пороге показался хорунжий Петров.
— Вызывали, господин есаул?
— Да! Проходите, присаживайтесь, — Воронов показал рукой на стул и спросил: — Что там об обозе разведке известно?
— Скоро прибудет, уже верстах в десяти от села, — ответил хорунжий.
— Плоты готовы?
— Три плота, как было приказано, — кивнув головой, ответил
Петров.
— Ты, вот что, — проговорил Воронов, разглядывая на столе
разложенную карту, — возьми пять казаков и встреть обоз. Боюсь, как бы со стороны леса банда партизан не напала.
— Хорошо! — Петров встал и, козырнув, вышел из дома.
…Обоз, сопровождаемый небольшим конвоем и состоявший из трех конных подвод, одна из которых была полевой кухней, въехал в село. На первый взгляд, он не представлял из себя ничего необычного, — хозяйственно-продовольственный отряд,
занимающийся заготовкой провианта для армии. Обоз въехал во двор Беляевского дома, и большие деревянные ворота плотно закрылись, скрывая от посторонних глаз двор и его обитателей.
Спешившись с лошадей, два офицера, в сопровождении хорунжего Петрова, направились к дому, где их поджидал есаул.
— Штабс-капитан Венковский, — отдавая честь, приветствовал
старший по званию, — Павел Францевич, начальник обоза.
— Воронов. — протягивая руку для пожатия, ответил есаул.
— Корнет Семенов, — представился совсем юный офицер.
— С благополучным прибытием, — сказал Воронов. — Прошу, господа, пройти в дом.
В доме посреди горницы стоял стол, на котором было угощение: в большой глиняной чашке аппетитно дымился картофель нового урожая, огурцы, лук, ломтями нарезанный домашний хлеб, сметана и большой пузатый самовар с заварником наверху.
— Прошу, господа, к столу! — жестом руки пригласил есаул, — С дороги-то проголодались?
— Спасибо! Разве от этого можно отказаться? — улыбаясь и проходя к столу, произнес штабс-капитан Венковский. — Сутки маковой росинки во рту не было.
— Вот и хорошо, перекусим и к делу перейдем. — Сказал есаул. Прочитав «Отче наш», и перекрестившись на образа в углу, все сели за стол.
В это же время у дома Максима Матвиенко, под видом купца, проводящего закуп фуража для лошадей, остановился, подыскивая место на постой, некто Быстров Михей. Приехал он из уезда на бричке, запряженной двумя лошадьми, на два дня, — с намерением заключить договора на закуп фуража с татауровцами. Судя по всему, Михей знал Матвиенко. Встретились они приветливо, хотя и сдержанно.
— Ну, здравствуй хозяин! — слезая с брички, обратился Быстров к Максиму, стоявшему у ворот своего дома. — На постой примешь?
— Чё ж не принять-то, места в доме много, — улыбаясь, ответил
хозяин. — А ежели солью аль сахаром рассчитаешься, так на неделю житьё тебе предоставим.
— Ладно! Не обижу! — и, кивая на ворота, Михей добавил, — Открывай, чего зря-то торчать на улице.
Бричка неспешно въехала во двор.
— Ты, вот что, Максим, — распрягая лошадей, обратился Быстров, — для твоих домочадцев я не Андрей, а Михей и фамилия моя не Зыков, а Быстров. Жене скажешь, что сено впрошлом году мне продавал.
— Понятно, чай не ребенок, понимаю! — ответил хозяин дома. — Чего так спешно-то прикатил? Семёновцы тута уже два дня стоят, целая сотня.
— Чего они делают? — привязывая лошадей у столба, спросил  гость.
— Не знаю, у реки всё куролесят, да на Татауровскую дачу каждый день ез… — но договорить Максим не успел. Из дома вышли жена и мальчишка лет шести. Увидев жену, Матвиенко, кивая на гостя, сказал: — Вот, квартиранта к нам на постой
взял. Купец, не задарма.
— Ой! А у нас еще на стол не собрано! — всплеснув руками, она, развернувшись на месте, и скрылась в избе. Мальчишка же, довольный появлением в их дворе необычной телеги, не замечая ничего вокруг, стал ходить возле брички, трогая колеса, сиденье, рессоры.
— Пойдем, пока хозяйка на стол накрывает, к амбару, — предложил хозяин дома, — там нас никто не услышит. Они прошли вглубь двора и, усевшись на бревно у амбара, закурили.
— Тут дело такое, — проговорил Андрей, — подпольный комитет большевиков располагает данными о нахождении на территории Николаевской и Татауровской волостей военного обоза, представляющего большую ценность, как для семёновцев, так и для красных.
— И чё это за обоз такой? — удивился Максим. — Если такой интерес к нему со всех сторон, чево это они перевозят?
— Наши думают, — это золото атамана Семенова. Значит, обоз
должен быть сильно охраняемым.
— У нас такой не проезжал. А куда он направляется?
— Если б знали, — не искали, — проговорил Зыков и, затянувшись папиросой, добавил: — Мне еще нужно до Ченгурука добраться, там пусть наши поразузнают, может, видел кто…
— Я сегодня ночью к Матюхе схожу, он в Хадахту завтра
собирается, пусть там поспрашивает, авось, кто видал.
— Вот и хорошо, договорились! — поднимаясь с бревна, произнес
гость. — Вон и твоя хозяйка вышла, пойдем в дом. Затушив окурки, они направились в дом. Настало время ужина.
  В четыре часа ночи из ворот беляевского двора выехала конная повозка в сопровождении шести солдат. Проехав по улице, она свернула в проулок и направилась в сторону реки. На берегу повозку поджидали хорунжий Петров, корнет Семенов и два солдата. Когда повозка приблизилась к ожидавшим, хорунжий, кашлянув, негромко окликнул: — Илюшин!?
— Так точно! — тоже негромко произнес из темноты ездовой.
Повозка остановилась у самого берега.
— Где остальные? — спросил Петров.
— Господа офицеры прибудут минут через пять, — ответил Илюшин.
— Быстренько грузите ящики на второй плот, — приказал Семенов солдатам. — Да не шуметь! Ящики между собой вяжите веревкой и закрепите к плоту.
Солдаты дружно принялись за работу.
— Тяжеловаты, пуда четыре, однако, каждый будет, — проговорил сержант Степанов, помогая солдатам.
— Хорошо, что их мало, всего четыре, — ответил один из солдат.
— Прекратить разговоры! — Произнес хорунжий. — На второй плот — телегу с пулеметом, да колеса заклиньте и закрепите веревкой.
В темноте показались три всадника. Корнет Семенов, сделав несколько шагов в их сторону, кашлянул.
— Свои! — последовал ответ. Всадники поравнялись и спешились.
— Ну, что у вас? Все готово? — спросил корнета есаул Воронов.
— Так точно! Через десять минут можно будет отправлять плоты, — ответил Семенов.
— Вот и хорошо. Дайте фонарем знак на тот берег, — распорядился Воронов, — пусть будут наготове. Сержант Степанов подал фонарем знак.
— А вы, господин корнет, переправляйте лошадей вплавь. На прощание Воронов пожал ему руку и добавил: — мой казак покажет вам место переправы.
Через двадцать минут с противоположного берега, ниже по течению, они увидели свет фонаря. Мигнув несколько раз, свет погас.
Первый плот, — с провизией и амуницией, — оттолкнули от берега. Прикрывая шинелью фонарь, сержант Степанов светил с плота на противоположный берег реки.
— Пора! — минут через десять сказал штабс-капитан, протягивая свою руку есаулу для прощания.
— Счастливо, Павел Францевич! Будьте осторожны, — ответил Воронов, пожимая руку Венковского. Второй плот, груженный ящиками, был под командованием
штабс-капитана. Вскоре и он растворился в темноте.
Когда был отправлен последний плот, есаул Воронов еще четверть часа стоял на берегу, всматриваясь в ночь.
                Дорога на Нарым
  Разгрузка прошла быстро. Освободившиеся от груза плоты, оттолкнули от берега и пустили их по течению. Ящики грузили на уже поджидавшие две подводы, — по два ящика на каждую. В третью телегу, снятую с плота, запрягли лошадь, загрузили провиант, амуницию и установили пулемет. Обоз, обходя Татауровскую лесную дачу, направился по лесной дороге в село Верх-Нарым, спеша до рассвета подальше уйти от населенного пункта. Верст через пять сделали первый привал. Свернув с дороги, остановились на небольшой полянке, окруженной кустарником и березами.
— Степанов! — распорядился штабс-капитан, — отправь верховых в оба направления дороги для разведки, пусть проверят, нет ли
преследования или засады.
— Слушаюсь, ваше благородие!
Степанов с тремя всадниками отправился в разведку.
Подозвав корнета Семенова, Павел Францевич отвел его в сторону к большой сосне. Раскрыв полевую сумку, сказал: — Здесь пакет с секретными документами, которые мы обязаны доставить вместе с грузом по назначению, — и, помолчав, добавил, —
в случае моей гибели, вы, корнет, отвечаете за сохранность этих документов и груза. Мы в течение недели должны быть в селе Александровка. Там сдаем обоз начальнику Читинской уездной милиции Лебединскому, а сами направляемся на 55-й разъезд «Лесной». Семенов внимательно слушал штабс-капитана и не понимал:
почему он так беспокоится? Ведь за время передвижения обоза никаких происшествий и стычек не было, не считая мелочей.
— Ну, вот все! — Венковский поглядел по сторонам. — Уже совсем светло, немножко передохнем, перекусим и — в путь.
Через час обоз выехал на лесную дорогу и продолжил своё движение. В авангарде, на расстоянии трехсот-четырехсот метров от обоза, ехали казаки Правилов и Шаньгин. В арьергарде колонны, на расстоянии полуверсты, следовали корнет Семенов и казак Усачев.
Павел Францевич ехал с обозом, то приотставая, то опережая его. Шли споро, и это радовало штабс-капитана.
— Такими темпами оставшиеся тридцать верст до деревни часов за шесть-семь преодолеем, — думал он.
Солнце, поднявшись над вершинами деревьев, ласкало своими теплыми лучами лесной мир, который, проснувшись, звенел и пел на все голоса. День обещал быть безоблачным и жарким. Ездовые и солдаты-охранники на подводах курили и вели незатейливые беседы.
Вдруг позади обоза показался Усачев, который галопом нагонял его. Поравнявшись, выпалил:
— Всадники впереди, вроде красные!
— Где Семенов? — встревоженно спросил Венковский.
— Наблюдает за всадниками, их двое, с ружьями, — ответил казак и вопросительно добавил: — Что передать господину Семенову?
— Пусть нагоняет обоз, будем делать засаду! — Дав команду,
штабс-капитан рысью направился в голову колонны.
— Слушай мою команду! Рысью! До первого поворота,
марш! — скомандовал он. — Степанов! Догнать Шаньгина с Правиловым и вернуть в обоз.
Степанов молча, пришпорив лошадь, поскакал вперед обоза.
Паники не было, обозники молчком проверяли винтовки и боеприпасы, ездовые гнали лошадей. Вскоре к ним присоединились Семенов и Усачев. Выяснилось, что всадников всего двое и это партизаны.
— Семенов! Укройтесь с Усачёвым в лесу, пропустите конных и, — в случае чего, — ударьте им с тыла, — распорядился штабс-капитан. — Остальные, — за поворотом: подводы в лес, пулемет на обочину в кусты и без команды не стрелять!
Ждали минут десять. Из-за поворота показались всадники. — Степанов, — прошептал Венковский, — бери на мушку левого
и по моей команде стреляй.
— Понял, ваше благородие, — тихо ответил сержант.
Раздался выстрел и следом прогремел другой, оба всадника свалились с лошадей. Одна лошадь, развернувшись, поскакала назад по дороге, другая же стояла на месте, удерживаемая поводом узды в руке убитого. Убитых перенесли с дороги в лес и обыскали. Ничего, что бы могло заинтересовать штабс-капитана, найдено не было.
Вернулись Семенов с Усачевым, доложили, что все тихо.
— Не нравится мне все это, — озабоченно произнес Венковский, — нужно скорее двигаться отсюда. Убитых заложите камнями
и ветками. Петров, Соболев, Назаров, — Выполняйте!
Солдаты отволокли убитых вглубь леса.
— Владимир Сергеевич! — обратился к корнету Семенову штабс-капитан, — Вы остаетесь здесь у дороги и наблюдаете за ней. Через полчаса можете двигаться за обозом, услышите стрельбу, срочно спешите к нам.
— Ясно, Павел Францевич! Я с Усачевым!
— Степанов! Бери Шаньгина и — вперед. Версты три дороги просмотрите, там и поджидайте нас. Все! По коням! Обоз на дорогу, повозка с пулеметом — замыкающая.
Обоз снова выехал на дорогу и направился на восток. Солнце по-летнему жарко глядело с неба, по которому проплывали редкие облака. Жидкие струйки пыли, поднятые колесами телег и копытами лошадей, быстро оседали на дорогу и обочину. Повозки резво удалялись от места разыгравшейся трагедии, и уже ничто не говорило и не напоминало о смерти.
  Через два с половиной часа обоз остановился у ручья, который пересекал лесную дорогу и продолжал свой путь по распадку. Ручей был мелкий, но вода в нем была холодная и чистая.
— Здесь и отдохнем! — проговорил штабс-капитан и скомандовал: — Обоз стой!
Свернув влево, в чащу леса, повозки остановились. Обозники «отаборились» и развели костер. Прибыли Семенов с Усачевым, доложили, что все спокойно. Степанов и Шаньгин тоже ничего подозрительного не заметили.
— Немножко дайте лошадям воды и фуража, пусть отдохнут, — приказал Степанов ездовым, — да в тень заведите коней, а то пауты одолеют.
— Я расставил посты на дороге, — подходя к Венковскому, доложил корнет, — вроде все обошлось, Павел Францевич.
— Дай-то Бог! Проверьте груз, корнет.
Семенов отправился проверять повозки, а штабс-капитан Венковский присел на валун и, достав из сумки тетрадь и карандаш, стал что-то записывать. Минут через сорок был готов обед. Проголодавшись, обозники с аппетитом уплетали немудреную похлебку, приготовленную Игнатом Назаровым. Немного похлебав, для приличия, ложкой из котелка, Венковский попросил Назарова налить чай. Есть ему не хотелось. Чай был горячим, кружка обжигала пальцы и Павел Францевич поставил ее на траву. Подозвав Степанова, Венковский приказал проверить и сменить посты, а остальным — осмотреть подводы, оружие, боеприпасы и в течение часа отдыхать. Допив чай и отдав кружку повару Игнату, штабс-капитан и корнет отошли к большой разлапистой сосне и расположились в ее тени.
— Уж как-то все гладко, за четыре дня всего лишь первая перестрелка… — Венковский взглянул на небо и добавил: — Даже погода нам сопутствует, вторую неделю ни одного дождя, хотя сегодня на небе облака заходили.
— Дождь нам не союзник, Павел Францевич, — ответил корнет, — чем суше, тем лучше.
— Это-то так! К вечеру будем в Верх-Нарыме, а там еще около сорока
верст, — вынимая из полевой сумки карту, проговорил штабс-капитан.
— Ничего, дня за три доберемся, — ответил Семенов. — Сдадим груз и забота с плеч.
— Да поскорее бы от него избавиться, разглядывая карту и делая
на ней пометки, проговорил Венковский. — С таким грузом по лесу, где полно партизан и бандитов, даже с пулеметом опасно.
— Груз тяжел, все думают, что ящики с патронами, а я сомневаюсь, — корнет посмотрел на старшего офицера и добавил: — Хотя мое мнение не имеет никакого
значения.
— Вы правы, корнет, это не боеприпасы и не оружие, — штабс-капитан внимательно посмотрел на Семенова и тихо продолжил, — это золото. Мне не следовало вам говорить, но, — на всякий случай, — я посвящаю вас, Владимир Сергеевич, в эту
тайну, и, — в случае определенных обстоятельств, — вы обязаны доставить его по назначению в целости.
— Я думаю, такой необходимости не возникнет, — возразил корнет.
— Будем на это надеяться, — сказал Венковский, пряча в полевую сумку карту.
               
                Бой
До деревни оставалось верст десять. Обоз по слани пересек ключ и очутился в редколесье. По правую сторону дороги, окруженные кустарником, попадались редкие лесные полянки, на которых красовались недавно поставленные копны сена, что говорило о близости человеческого жилья. По левую сторону были, поросшие редким
кустарником и смешанным лесом, склоны гор. Погода заметно менялась, солнце все реже выглядывало из-за облаков, и юго-западный ветер нет-нет, да и врывался в кроны деревьев, раскачивая ветви с листвой.
  Неожиданно прогремел выстрел, за ним еще два. Штабс-капитан знаком руки остановил обоз. Стреляли позади обоза.
— Корнет! Перегрузить провиант и амуницию на первые две повозки, а телегу с пулеметом на обочину в кусты! — зычно распорядился Венковский.
Освободившись от лишнего груза, телега быстро скрылась
в кустах.
— Назаров, Илюшин! Гоните обоз с грузом, я скоро вас догоню! — скомандовал штабс-капитан. — Корнет Семенов! Рассредоточь солдат с казаками у дороги, а двоих — в засаду, на склон горы. Быстро заняв оборону, стали ждать Степанова и Шаньгина.
  Вновь раздались выстрелы, и началась перестрелка. Но через минуту все стихло, а еще немного погодя, на дороге показались верховые дозорные Шаньгин и Степанов. Степанов был ранен в левое плечо. Спешившись с лошади, Шаньгин торопливо доложил штабскапитану, что движется хорошо вооруженный конный отряд в количестве двадцати пяти всадников. Формой похожи на партизан, но есть и военные.
— Так! Это неспроста! — Венковский посмотрел на корнета. — Значит, каким-то образом кто-то узнал об обозе.
— Мы с сержантом Степановым их обстреляли, двоих убили, — продолжал Шаньгин. — Ваше благородие! Они подумали, что засада и стали спешиваться. А коней отвели в ерник. Видать,думают, что мы их ждали.
— Значит, скоро поймут, что не ждали. Или уже поняли, — проговорил штабс-капитан и, обращаясь к Семенову, добавил: — Вы, вот что, Владимир Сергеевич, оставайтесь в засаде и задержите отряд подольше, насколько это возможно, а потом отступайте к Нарыму.
Я — к обозу. Груз спрятать надо на время. Я за вами отправлю казака Фомичева, ждите. Венковский, оседлав коня, галопом помчался вслед за обозом.
  Минут через десять он увидел свои повозки, стоящие на обочине, рядом ездовых и казаков, держащих под уздцы лошадей. Поравнявшись с обозом, офицер спешился и спросил у Петрова:
— Как впереди, тихо?
— Тихо, ваше благородие. — ответил казак.
— Зато позади шумно, — проговорил Венковский и тут же раздались винтовочные выстрелы. Стреляли часто, длинной очередью застрочил пулемет, но через минуту стрельба прекратилась.
— Ну, вот! Началось! — проговорил штабс-капитан и подозвал Назарова.
— Подгоните повозки вон к тому кусту, — указал пальцем офицер, — и там разгружайте ящики, да осторожней.
Назаров с Илюшиным погнали телеги к большому ольховому кусту.
— Фомичев! — обратился Венковский к казаку. — Скачи с Петровым к Семенову и передай, что я его жду здесь. Пусть корнет передаст оборону Степанову, правда тот ранен, но легко, и — быстро ко мне! Я приказываю Степанову: продержаться часок, а потом отступать. Мы будем ждать вас на дороге.
   Казаки, вскочив на лошадей, быстро поскакали к засаде, а штабс-капитан, оседлав коня, рысью направился к повозкам. Назаров и Илюшин снимали с телеги третий ящик, когда появился Венковский.
— Господин офицер! Можа их, эти ящики, — в овражек? — показывая пальцем на заросший кустарником склон, проговорил Назаров. — Я бегал, проверял. Его не только с дороги не видно, но и рядом-то не заметишь.
— Где это? — переспросил офицер.
— Да тута, рядом!
— Хорошо! Несите эти ящики в овраг.
  Ездовые перенесли ящики и спустились к подводам.
— Вот что, Игнат! — обратился Венковский к Назарову. — Садитесь на подводы и гоните в деревню, но в Нарым не входите, дождитесь ночи на камнях у деревни, мы с вами там и встретимся.
— Слушаюсь, ваше благородие! Тока, как же вы?
— Не беспокойтесь за нас. Дай Бог, все обойдется! А если вас поймают, говорите, что продовольствие и фураж для армии заготавливаете, о ящиках знать ничего не знаете. Да, и лопату мне оставь, понадобится.
Назаров вытащил из повозки лопату с небольшим обрубленным черенком и протянул офицеру.
— Вот, берите, ваше благородие! Разрешите ехать?
— Счастливо! Трогайте!
Две конные повозки, сиротливо подпрыгивая на ухабах и камнях, скрылись за деревьями лесной дороги.
  Застрочил пулемет, прогремело два взрыва, и началась ожесточенная стрельба. Она, то стихала, то вновь усиливалась, сопровождаемая редкими гранатными хлопками.
Небо совсем заволокло тучами, порывистый ветер раскачивал из стороны в сторону ветви кустов и деревьев, а штабс-капитан был рад такой перемене погоды.
На дороге показался корнет Семенов, он был без лошади.
Венковский спустился ближе к дороге и окликнул корнета. Семенов, перейдя обочину дороги, поднялся к штабс-капитану.
— Почему без лошади? — спросил Венковский.
— Подстрелили по дороге к вам, поэтому немножко задержался.
— Как там?
— Трудновато, у нас двое убитых, трое раненых, не считая Степанова. Я ему командование передал, может, с часок и продержатся. Прут,
гады, мочи нет! У них тоже полегло порядком, — человек семь уложили.
— Наших бойцов шесть всего, из них — двое раненые, — задумчиво проговорил Венковский. — Хоть бы продержались!
— Где груз? — спросил Семёнов.
— В овражке спрятали и замаскировали. Не найдут, — направляясь вверх по склону, ответил штабс-капитан.
Они поднялись к оврагу и скрылись за кустами боярышника
и шиповника.
Овраг был небольшим, с одной стороны — пологим, наполовину
заросшим травой и кустарником, а с другой — обрывистым и песчаным. Сразу же за кустами лежали ящики и брезентовая накидка.
— Надо их куда-то перенести. Так оставлять опасно! — оглядываясь по сторонам, проговорил корнет.
— Да, вы правы! — согласился Венковский, разглядывая обрывистый склон. Чуть подумав, он, показывая черенком лопаты, сказал: — Вон там выкопаем нишу в стенке обрыва, туда и спрячем ящики.
Копать пришлось недолго. Земля песчаная. С трудом, без отдыха, переместили ящики, накрыли брезентом, засыпали песком и натыкали в него веток.
Со стороны, даже с близкого расстояния, было трудно понять, что там скрывается? Стрельба то ослабевала, то усиливалась, и, наконец, прекратилась совсем.
Оставив лошадь в лесу у дороги, штабс-капитан и корнет направились в сторону перестрелки. Не пройдя и версты, они заметили всадника и двух пеших, это были Степанов — верховым и Фомичев с Усачевым — пешими. Офицеры поспешили им навстречу. На ходу, получив информацию о происходящем от Степанова, штабс-капитан понял, что дела очень плохи и дальнейшее сопротивление бесполезно. Нужно было уводить преследователей подальше от тайника с ящиками.
— Степанов! Отступать будете по дороге! Через две версты уходите лесом и ждите нас у деревни, — там Назаров с Илюшиным.
О ящиках вы ничего не знаете! Да, а сколько бандитов осталось?
— Человек десять. Точно не знаю, — ответил Степанов.
— Вот за тем валуном мы их сейчас и встретим, — показывая на большой камень в кустах, проговорил Венковский и добавил: — Как завяжется бой, я оценю обстановку и мы с корнетом начнем отходить, а вы прикроете. Затем, немного погодя, начнете отступать. Штабс-капитан с уцелевшими обозниками перебрался в укрытие.
  Из-за поворота показались партизаны, они были без лошадей и шли не по дороге, а вдоль обочины, прячась за кустарником и деревьями.
— Стрелять по моей команде, — негромко произнес штабскапитан. — Сигнал к действию — мой выстрел.
Выбрав, как показалось Венковскому, «старшего» из приближавшихся к ним партизан, он выстрелил. Раздались еще четыре выстрела. Ответных выстрелов не последовало, «нападавшие» залегли в укрытие.
— Семенов! Отходим! — обратился к корнету штабс-капитан.
Они начали потихоньку отползать от валуна, прячась за кустами. И, — метров через пятнадцать, пригнувшись, перебежками, — двинулись в сторону леса.
Раздался выстрел, за ним еще несколько, и завязалась перестрелка. Первым же выстрелом Венковского ранило в бедро. Он упал на куст и, перевалившись через него, уткнулся лицом в траву. Сначала не понял, что произошло. Резкий удар в бедро швырнул его на землю, потом — тягучая боль и жжение в ноге. Он перевернулся на бок и приподнял голову. Перестрелка продолжалась. Пригнувшись, подбежал Семенов.
— Господин Венковский, куда вас ранило?
— В ногу! — проговорил офицер. — Помогите встать, медлить нельзя.
Корнет помог приподняться штабс-капитану и, опираясь на Семенова и винтовку, Венковский с корнетом скрылись в лесу.
Казаки лежали в овраге, окруженном кустарником и деревьями, и вглядывались в сторону дороги, которая очень плохо просматривалась из оврага. Стрельба почти прекратилась, изредка доносились отдельные выстрелы, которые звучали все громче и громче, говоря о том, что бой быстро смещается в их сторону.
— Все! Нет больше нашего обоза! — тихо проговорил Семенов,
обернувшись в сторону лежащего на траве штабс-капитана. — Что делать-то будем?
— Пока ничего! Ждать! — морщась от боли и перетягивая полоской от брезента ногу, ответил Венковский.
  Послышался топот лошадиных копыт и тут же сквозь ветви кустов, скрывающих дорогу, офицеры увидели скачущего по ней всадника, галопом гнавшего лошадь. Быстро проскакав мимо наблюдавших за ним офицеров, он скрылся из вида.
— Это Степанов! Это точно он! — радостно проговорил корнет. — Жив, значит!
— Ты не ошибся? — спросил штабс-капитан.
— Конечно, нет! — твердо сказал Семенов. — Хоть один уцелел!
Но его слова прервал нарастающий топот лошадиных ног. Мимо проскакали всадники вслед за уходившим от погони казаком.
Рана в ноге штабс-капитана кровоточила. Пройдя мышцу бедра, пуля, не задев кость, прошла навылет. Перебинтовав Венковского тканью разорванной на ленты своей нижней рубашки, корнет спросил: — Что делать будем, Павел Францевич?
Штабс-капитан молча лежал на траве на левом боку с закрытыми глазами. Корнет выжидающе глядел на Венковского.
Немного погодя, штабс-капитан, опершись на левую руку, сел, согнув в колене здоровую ногу. По лицу офицера было видно, что боль мешает ему сосредоточиться, но он, превозмогая ее, заговорил: — Корнет! Владимир Сергеевич! Надо срочно скакать в ВерхНарым за подводами. Вместе, как видишь, мы не сможем туда попасть. Куда мне раненому-то? Да и лошадь у нас одна.
Помолчав, добавил: — Там, на камнях, может наших встретишь, — Назарова с Илюшиным. Если их не найдешь, иди один, когда стемнеет, в деревню. В третьем доме с правой стороны улицы живет Лавруха Старников, вот к нему-то и обратишься, это наш человек и поджидает обоз. Постучишь в закрытый ставень окна со стороны огорода три раза. Когда выйдет хозяин и спросит: «Кто там?». Ответишь: «Обозник, заблудился, прими на постой».
Он скажет: «Занято!». Это значит, что все хорошо, можно заходить. А если хозяин скажет: «Можно!», то уходи сразу же, — засада, значит.
Штабс-капитан, поглаживая правой рукой по раненой ноге и глядя на небо, произнес: — Все же будет дождь.
Корнет, взяв две пустые фляжки, отправился вниз за дорогу, чтобы набрать из ключа свежей воды.
Вернувшись с водой, Семенов протянул одну фляжку Венковскому, а другую положил на брезент в вырытую нишу, где находились ящики.
— Это на всякий случай, вдруг задержусь! — показывая на флягу, произнес корнет.
— Будь осторожен, Владимир Сергеевич! Буду ждать. Сутки,наверное, продержусь. Хоть и больно, но я потерплю и дождусь.
— Здесь хлеб, соль и огурец, — протягивая полупустой холщовый мешок, произнес корнет. — Подкрепитесь, Павел Францевич.
Ну, а мне, действительно, пора в дорогу! Время не терпит.

                Ожидание
Еще было светло, когда Семенов с Венковским расстались. Небо затянули серые тучи, юго-западный ветер посвежел и стал крепчать, предвещая приближение дождя.
Штабс-капитан лежал на брезенте в вырытом углублении оврага.
Прикрыв глаза, вслушивался в шум леса. Боль в бедре то ослабевала, и тогда хотелось уснуть, то усиливалась, отгоняя сон и усталость.
От потери крови кружилась голова, слабость разливалась по всему телу.
— Только не спать, только не спать! — шептал штабс-капитан сухими губами. — Продержаться до ночи, а там придет Семенов с подмогой. Он обязательно придет, он не оставит меня одного…
Очнулся штабс-капитан от холода и, открыв глаза, увидел грязные струйки воды, стекающие с отвесной стены оврага. Брызги падали на его лицо и руку.
Заметно стемнело. Сколько времени Венковский пробыл в забытьи, — не помнил. Боль по-прежнему не давала покоя, она стала какой-то тупой и нудной, отчего хотелось оторвать ногу и забросить ее подальше в кусты.
Дождь шел ровно и плотно. Изредка разряды молнии вырывали из вечернего сумрака лесной массив, на миг озаряя ослепительным светом деревья и кусты, придавая им уродливые формы. Всё это сопровождалось раскатистым громом.
Венковский нащупал правой рукой за спиной черенок лопаты и, вытащив ее, стал копать рядом с собой канавку для стока воды.
Теперь ручеек дождевой воды не затекал в подкоп, где лежал раненый, а стекал стороной и вниз по оврагу.
Закончив копать, штабс-капитан отложил в сторону лопату и, прижав к себе оставленную корнетом винтовку с пятью патронами, погрузился в забытье.
                ***
 Тем временем корнет Семенов уже находился у камней. Но ни Назарова с Илюшиным, ни ускакавшего от преследования Степанова, он не встретил. Дождь лил, как из ведра. Оставив лошадь под деревом, казак укрылся под большим плоским камнем на вершине склона и стал дожидаться темноты. Одежда была мокрая, о костре даже думать было нелепо. Немного погодя, корнета начал бить мелкий озноб.
Дрожь то усиливалась, то прекращалась на какое-то время и вновь начиналась.
— Нет, так продолжаться не может! — шептал Семенов. — Я не буду дожидаться темноты, не буду! Так до ночи и околеть можно.
А дрожь все сильнее била его тело, зубы стучали так сильно, что он сам пугался дробного звука.
— Надо прямо сейчас идти в дом Старникова, — шептал, убеждая себя, корнет. — Кто меня увидит? Да в такую погоду кто по деревне шататься будет, кому мокнуть охота? Да и темнеть начинает.Семенов отвязал лошадь от дерева и, взяв её за повод, озираясь по сторонам, направился к огородам. Он шел быстро, стараясь на ходу разогреться. Дождь поутих, но сыпал мелко и садко. И вот впереди показались первые огороды, загороженные жердями.
— Так! Третий огород, — приостановившись, пробормотал корнет. — Значит, это будет через огород.
Он подошел к изгороди Лаврухиного огорода, привязал к пряслу коня, перелез через жерди и медленно, — по картофельной борозде, направился к дому. Он шел и озирался, прислушиваясь к дождю, стараясь уловить любой посторонний звук. Приблизившись к воротам, разделявшим огород и двор, корнет остановился. Во дворе было тихо.
Он отодвинул деревянную задвижку, открыл ворота и очутился во дворе. Пройдя мимо амбара и навеса, где стояла телега и хранился немудреный крестьянский сельхоз-инвентарь, подошел к окну, за занавеской которого горел слабый свет. Озираясь по сторонам, Семенов робко постучал в раму окна и стал ждать. В окне за занавеской промелькнула тень. Он сделал небольшую паузу и вторично постучал в окно, потом еще раз. Услышав, как в доме скрипнула дверь, корнет прижался
спиной к стене дома и стал ждать, когда выйдет хозяин.
За сенными дверьми послышались шаги и низкий, с хрипотцой, голос спросил:
— Кто там?
— Обозник! Заблудился, прими на постой, — волнуясь, ответил Семенов.
Послышался лязг отодвигающейся задвижки дверного запора, и дверь медленно скрылась в темноте сеней.
— Заходи! В избе поговорим, — проговорил тот же голос из темноты.
Семенов облегченно вздохнул и переступил порог…
  …Очнулся корнет от того, что кто-то, усаживая его на лавку у стола,
шлепал ладонью по щекам. Голову разламывала тупая боль, мелькали какие-то тени, тихо разговаривали незнакомые люди. Память медленно возвращалась к Семенову, и он начал осознавать, что попал в засаду.
«Как же так? Почему? Почему я, не получив правильного ответа,
вошел в дом? Какой же я олух! Что теперь будет?» — в голове корнета, гудящей от боли, проносились невесёлые мысли, на которые он уже никогда не даст себе ответа.
— Ну, что, очухался? — произнес, тормошивший корнета, казак.
Подошел человек в военной форме без знаков различия и обратился к нему:
— Фамилия? Зачем и куда путь держишь? Из какой части?
«Молчать или врать — бессмысленно. Главное — говорить убедительно», —промелькнула мысль у Семенова.
— Корнет Семенов, — держась одной рукой за разбитую голову, — проговорил офицер и, морщась, добавил; — Интендантская рота, занимаемся заготовкой продовольствия и фуража для казачьего конного полка атамана Семенова.
— Вот как? Ну-ну, корнет! Мы все выясним, кто и чем занимается! —
усмехаясь, сказал человек в военной форме. — А почему именно в эту избу постучался? Никак с хозяином знаком?
— Ни с кем я не знаком, — ответил Семенов. — Наш обоз сегодня разбили под деревней, вот мы и разбежались, кто куда, а тут — дождь… - Мне разницы нет, в какой дом стучаться, лишь бы обогреться.
— Вот и обогрелся, голубчик, — усмехнулся человек в военной форме и, обращаясь к стоящему у двери усатому мужчине с винтовкой, приказал:
— Пахомчик! Этого доставить в партизанский штаб, пусть там с ним разбираются, а тех троих убитых бандитов надо в лесу у камней закопать.
— Слушаюсь, товарищ командир! — сказал Похомчик и, подойдя к корнету, добавил: — Сейчас руки тебе за спиной свяжу, так что ты не трепыхайся, и в путь! Там разберутся, что с тобой делать… Такой молодой, а уже белая сволочь!
Связанного корнета посадили на лошадь, накинули ему на голову мешок, сложенный, как капюшон от дождя, и в сопровождении двоих верховых выехали со двора Лаврухи Старникова в улицу.
               
                ***
Сколько раз приходил в сознание и опять погружался в бездну беспамятства штабс-капитан, — он уже и сам того не мог вспомнить. Словно в кошмарном сне, слились воедино реальность и бред воспаленного ума. Обрывки фраз, видения лиц, странные звуки, смех и плач, — все перемешалось, стирая грани пространства и времени.
А дождь все лил и лил и, казалось, что природа, чувствуя свою вину перед человеком за жаркое и засушливое лето, решила восполнить свою ошибку и обильно одарить людей проливным и продолжительным дождем.
Но под утро дождь поутих, теперь он моросил, как через огромное сито. Лес, кусты и трава были мокрыми и неприветливыми, все живое попряталось в щели, норы, дупла, под коряги и валежник. И только шум дождя нарушал безмолвие утреннего леса.
  Штабс-капитан открыл глаза и непонимающе глядел на кусты и клочок дождливого неба, что виднелся из-под нависающей кромки подкопа.
Он глядел на все это отрешенно и спокойно. Боль в бедре была тупой и непрерывающейся. Казалось, что все тело пронизано этой болью и он уже не чувствует ни ног, ни рук своих. Губы пересохли, хотелось пить. Нащупав правой рукой фляжку с водой, он с трудом открутил пробку и сделал несколько глотков воды. Место, где лежал Павел Францевич на брезенте, было сырым. Канавка для стока воды, вырытая им вчера вечером перед подкопом и по которой текла мутная дождевая вода, стала шире и глубже.
«Светает», — прикрыв глаза, думал Венковский.— «А корнета все-то нет. Где ж ты, Владимир Сергеевич? Почему не спешишь с подмогой? Мочи нет никакой тебя ждать!»
  От потери крови кружилась голова, мысли путались и переплетались. Венковскому не хотелось ни думать, ни двигаться, ни смотреть в дождливое небо. Хотелось только одного: чтобы забрали его из этой ямы побыстрее. Хотелось в тепло, чистую кровать, хотелось уснуть, забыться и, наконец, освободиться от этой проклятой боли.
                ***
  Около двух суток шли дожди. К обеду второго дня облака начали таять, и в просветах между облаками стало выглядывать солнышко, одаривая промокшую землю своими теплыми лучами. С гор еще текли ручьи мутной дождевой воды, которые, сбегая в лощины и на лесную дорогу, оставляли за собой промытые канавы и рытвины. Дорога, в том месте, где выше на горе находился овражек, была размыта,
а сам овражек превратился в большой овраг с обвалившимся левым краем, по которому стекали остатки дождевой воды.
  Лес оживал, наполнялся звуками и голосами лесных жителей, появившихся из своих укрытий, — они радовались теплу и солнцу.
И им было все равно, что произошло на этой лесной дороге за прошедшие двое суток.
               
                Новосел
…В один из майских вечеров 1961 года на колхозной машине, шофером которой был Иван Яковлев, по прозвищу «Ванька ветер», приехал человек высокого роста, сутуловатый, на вид лет шестидесяти, с деревянным чемоданом в руке и рюкзаком на плечах.
— Начальства нет, будут только утром, — останавливаясь у правления колхоза, сказал Иван и добавил: — Заежки тоже нет! Есть в деревне знакомые? Довезу!
— Нет у меня здесь знакомых! Я сюда приехал работать. Если можешь, довези в начало деревни.
— Конечно, довезу. На постоялый двор к Аксинье Захаровой пристроиться можешь! Она одинокая, с дочкой живет, ее дом на краю деревни стоит.
— Вот и хорошо! Поехали.
Развернувшись около правления, «ГАЗик», пыля колесами, покатил по длинной улице в начало деревни.
   Весть о том, что в деревню на жительство и работу приехал плотник и столяр высшего разряда, облетела деревню с невероятной быстротой. Не каждый год в деревню приезжают новоселы, а здесь человек с такой нужной и необходимой в деревне профессией.
  Определился Семенов на работу, сдал на прописку в Сельсовет паспорт, а вот с жильем небольшое затруднение выходило.
— Может, временно у Аксиньи поживешь, а там домик тебе подлатаем? — говорил председатель колхоза.
— С месячишко или два поживу в тепляке у Бурцева Николая Осиповича, с ним уже договорился. А дома мне не надо, в землянке жить буду. Дайте мне двоих мужиков и выпишите леса на постройку.
— Ну, как хочешь!
— А насчет работы вы не беспокойтесь, всю столярную работу делать буду, и мебель вашим односельчанам изготавливать буду, — заверил Семенов.
— Поживем, увидим, — сказал председатель колхоза и добавил: — Будешь работать хорошо, не обидим.
На том и порешили. Выкопали на краю села трактором яму, привезли бревна, а с пилорамы — доски, и Семенов вместе с двумя помощниками начал строить свое жилище.
Жители деревни по-разному относились к такому решению новосела. Кто одобрял, а кто откровенно посмеивался над его затеей.
Но, тем не менее, через месяц на краю села стояла большая землянка, наполовину вкопанная в землю, а верхняя её часть с тремя окнами и крышей, покрытой рубероидом, на полтора метра возвышалась над землей.
  С колхозного двора, где стояла сельхозтехника, Семенов, привез огромный маховик и большой мешок из рогожи разных железяк, а уже через неделю в землянке красовался самодельный деревянный токарный станок для работы по дереву. Доски разной толщины и длины, ему доставляли с колхозной пилорамы, гвозди и прочую
фурнитуру он брал на складе.
   Постепенно Семенов наладит столярное дело, и колхоз перестанет испытывать нужду в рамах, дверях, столах и табуретках. Работу свою он исполнял с любовью и легкостью, и уже через полгода расположил к себе сельчан, которые, в большинстве своём, будут почтительно звать его дядя Володя или Сергеич, и редко кто по фамилии… Но это будет потом, а сейчас, в эти июльские дни, Семенова, кроме его работы и быта, интересовал совсем другой вопрос, который уже много лет он задавал себе, и который уже много лет не давал ему покоя.
  …В шесть часов утра дядя Володя был уже на ногах. Растопив во дворе, сложенную из кирпича, летнюю печурку, он вскипятил в жестяном чайнике воду, заварил в кружке байховый чай и, наспех позавтракав, стал собираться в дорогу. Топор, лопатка с коротким черенком, ножовка, запас еды, — все это он уложил в мешок и перевязал его тонкой веревкой так, что мешок можно было одевать, как рюкзак.
— Так, папиросы, спички на месте, картуз на голове, — хлопая по карманам и бормоча себе под нос, Семенов, закрыв дверь на смычку и вставив в нее щепку, направился в сторону леса.
Он шел по направлению к камням, деревенские это место на склоне горы называют «Каменушкой». Он шел, он спешил. Он боялся, что его могут окликнуть, и помешать его мероприятию. Оглядываясь по сторонам, он пересек березовый колок и стал подниматься в гору. В памяти всплывали картины далекого и трагического девятнадцатого года.
Вот и «Каменушка». Он взглядом отыскал на вершине большой плоский камень, под которым когда-то, промокший до последней нитки, хоронился от дождя молодой корнет.
  Дядя Володя, подойдя к камню, оглядел склон горы, нагромождение камней, лес и, покачав головой, тихо произнес вслух:
— Да, неисповедимы пути Господни! Сколько же это времени-то прошло? — и, помолчав, добавил: — Камни, вроде бы, те же, а вот деревню и лес совсем не узнаю.
Семёнов сел, закурил папиросу и, глядя в сторону деревни, погрузился в воспоминание… И всплыла в его сознание картина далёкого августа девятнадцатого года: обоз, казаки, штабс-капитан Венковский, бой на лесной дороге, гроза, арест…
— Как же давно это было, — затянувшись дымом от папиросы, тихо прошептал Семёнов и, помолчав, добавил, — Сорок лет прошло…, сорок лет.
 А память рисовала уже новые картины: допрос в партизанском штабе, заключение, тюрьмы и лагеря, штрафной батальон и инженерная рота, где его научили мастерски владеть топором. И только после войны пришло долгожданное освобождение. После смерти Сталина, слава богу, советская власть поверила бывшему дворянскому сынку, что он не является врагом народа. И настала новая жизнь…
Хорошо, что поверили партизаны, — обоз был продовольственный. А то бы допытались любым способом, где золото находится, да и шлепнули бы, как контру и лишнего свидетеля. Люди за золото душу свою дьяволу продают.
Ухмыльнувшись, Семёнов затушил о камень окурок, встал на ноги и, развернувшись лицом к западу, быстрым шагом направился в лес.
                ***
  Вернулся он домой перед заходом солнца, уставшим и молчаливым. Быстро затопил во дворе печурку, вскипятил в чайнике воду, приготовил немудрёный ужин и, поев, завалился на топчан отдыхать.
Он лежал на спине с закрытыми глазами. Несмотря на то, что целый день был на ногах, пройдя не один десяток километров по лесу, и устав, сон не шел к нему, а увиденное породило в его душе смятение и растерянность.
— Как же так! — думал Семенов. — Ведь помню до мелочей все события и картины того далекого августа. А тут — на тебе! Как будто в другую местность попал!
Его поражало то, что деревья, кустарники и даже дорога стали совсем другими, а ручей, где он для раненого офицера набирал во фляжки воду и вовсе куда-то исчез. Он понимал и принимал умом, что со временем произойдут перемены, но не до такой же степени! Он не хотел в это верить, не хотел! Но, что тогда оставалось
делать?
  Дядя Володя встал с топчана, прошелся по тёмной землянке, закурил и вышел на улицу. Небо было безоблачным, звезды, словно бисер, рассыпались по черному холсту и, мигая, безмолвствовали. Семенов сел на березовую чурку, уставился в молчаливое небо и так, неподвижно, просидел минут пять. Затоптав окурок, встал, зевнул и, оглядевшись по сторонам, пошел спать. Ещё долго ворочался на топчане и вздыхал, пока сон окончательно не взял верх.
   …Проснувшись утром, умывшись и позавтракав на скорую руку, столяр направился в контору. Там ему выдали заказ на изготовление ручных грабель, в количестве сорока штук, выписали накладную в склад, — для получения гвоздей и двух килограммов баранины на пропитания.
  В деревне начиналась сенокосная пора и три бригады разъезжались в эти дни по своим сенокосным местам. Огородная бригада, состоявшая преимущественно из женщин и подростков, ну и мужчин пожилого возраста, как и все, тоже выезжала на свои
сенокосные угодья в падь «Татауровская». Бригада была не механизированная. Сенокосилки, грабли да волокуши — конные, а косы и грабли — ручные. Вот и весь немудреный крестьянский инструмент.
Выезжали дружно, с песнями и девичьим смехом, на нескольких конных повозках. Бригадиром огородной бригады был Николай Осипович Бурцев, мужчина шестидесяти лет, среднего роста и немногословный.
Быстро отаборившись и наточив отбитые косы, косари выстроились друг за другом и с удовольствием прокладывали свои первые прокосы.
   Семенов во дворе на верстаке обрабатывал заготовки для граблей, когда к его ограде подкатил милицейский мотоцикл с коляской. Молодой лейтенант милиции Васюков, заглушив мотоцикл и увидав через плетень Семенова в ограде, громко поздоровался: —Добрый день!
— Добрый, добрый! — в тон гостю, но насторожившись, ответил дядя Володя.
— Чем занимаешься, если не секрет? — спросил милиционер.
Но, увидев настороженное лицо Семенова, представился: — Я ваш участковый, так сказать, — представитель власти. Зовут меня Александром Демьянычем.
— Да вот, грабли в правление заказали. Покос на дворе. Семенов
покосился на участкового и добавил, подходя к изгороди: — Чего через плетень-то разговаривать, заходите во двор.
— Да нет! Я на минутку! Вы что же, Владимир Сергеевич, в сельсовет-то не заглядываете?
Дядя Володя вновь насторожился, не понимая, к чему клонит участковый.
— Паспорт-то после прописки забрать надо, а то лежит у секретаря второй месяц.
— Вот оказия! С этими делами совсем запамятовал! — облегченно вздохнув, с улыбкой проговорил Семенов и добавил: — Завтра же с утреца и заберу.
— Ну-ну! — буркнул Васюков, завел мотоцикл и, развернувшись, пропылил по улице в сторону магазина.
Семёнов проводил участкового взглядом и, хмыкнув, произнес: — Паспорт, конечно, забрать надо, а то я уж, грешным делом, подумал совсем про другое.
Столяр вернулся к верстаку и принялся за изготовление граблей. Руки привычно делали свою работу, а в голове назойливо всплывал один и тот же вопрос: «Где же овражек, и как отыскать место, где захоронено золото?».
  К вечеру двадцать новеньких грабель, выстроившихся в ряд, красовались у плетня.
— Сдам завтра с утра огородной бригаде грабли и — в лес на поиски овражка, — рассуждал Семенов, очищая от стружки верстак.
Но, вспомнив об участковом, поправился: — В Сельсовет обязательно с утра загляну.
  Семёнов неделю вынашивал свой родившийся в голове план поиска исчезнувшего овражка. Разбив на участки лес, где, по его предположению, они со штабс-капитаном схоронили ящики с золотом, он решил один за другим исследовать их. Огорчало то, что его частое и долгое отсутствие в деревне и хождение по лесу может насторожить односельчан. И, — не дай Бог! — об этом узнает участковый.
Тогда уж точно не видать ему ни золота, ни цветущих берегов Австралии, куда в далёком детстве он мечтал попасть.
Для оправдания своего хождения по лесу, столяр возвращаясь, всегда нес на плече березовые заготовки для граблей, лопат и кос.
  Позавчера соорудил маленькую тележку на деревянном ходу, увидев которую местные мальчишки пришли в неописуемый восторг и просили его покатать на самодельном транспорте. А она Семенову действительна была необходима для того, чтобы возвращаться из леса не с пустыми руками, а с березовыми заготовками, которых не было на колхозной пилораме.
— Да и по хозяйству вещь нужная. Всё легче и удобнее, чем нести груз на плечах, — резонно рассуждал он.

                Пойди туда, не зная куда.
Колхозная бригада уже неделю находилась на заготовке сена в пади Татауровская. На дальней поляне появились первые копны сена. Ближе к табору, над которым поднимался сизый дымок от костра, сушились ровные ряды кошенины. Косить начинали рано, по росе, и до обеда, а после обеда, косари присоединялись к гребщикам, переворачивали ряды, буртовали сено и к вечеру ставили стога.
Утро предвещало жаркий день, что порадовало бригадира и косарей. На таборе, кроме поварихи Татьяны, её сынишки Кольки, да старой собаки по кличке «Серый», никого не было. Повариха перемывала в большом тазу посуду, когда из-за кустов показалась конная повозка деда Филиппа, которая через день уезжала в деревню, а утром, возвращаясь, привозила продукты с колхозного склада и домашний харч, отправленный из деревни покосникам.
Вместе с дедом Филиппом приехал столяр Семёнов с кучей граблей и черенков для вил.
— Тпррру!.. Вот и приехали! — останавливая лошадь у табора, бодрым голосом проговорил дед Филипп. — А грабли вон под тот навес снеси, — добавил он, обращаясь к Семенову.Маленький Колька, обрадованный приездом деда, прыгал около
повозки и руками трогал котомки и мешки с продуктами, лежавшие на телеге.
— Не тронь! — нарочито сурово проговорил дед, поглядывая на парнишку. — Харч это!
Колька, убрав руки от телеги и обидевшись на деда, насупился.
— На, вот! — вытаскивая из кармана старого пиджака небольшой газетный сверток и глядя на огорченного Кольку, сказал дед Филипп. — Сахар тут, лисичка по дороге тебе гостинец передала.
Старик часто так делал для мальчишки: то конфетку, то сахар, то еще что-нибудь привозил и всегда говорил, что «это лисичка подарок посылает Кольке, чтобы он не баловался и был послушным».
Обрадованный Колька схватил подарок и, забыв поблагодарить деда, убежал к матери, размахивая газетным свертком и крича: «Гостинец, гостинец! Лисичка прислала!»
Подошел бригадир. Поздоровавшись с дедом и Семеновым, спросил: — Что нового в деревне?
— Да, всё по старому, никаких новостей нету! — пожав плечами, ответил дед Филипп и стал распрягать лошадь.
— Грабли ты вовремя привез! — обращаясь к Семенову, проговорил Николай Осипович и добавил: — Мог бы просто с Филиппом отправить. Или решил посмотреть, как покосники работают?
— Да вот, выбрался из деревни в лес, здесь березняк хороший, похожу, повыбираю для столярки, — ответил дядя Володя. И,кивнув в сторону деда Филиппа, добавил: — А дедок мне пообещал вывести, заготовленное, на телеге в деревню.
— Это правильно! На твоей-то тележечке много не увезёшь.
— Конечно! На себе же таскать, — согласился Семенов.
— Ты вот что, Владимир Сергеевич! Насади нам черенки на двое вил. Сегодня с обеда метать сено в копяки будем. — Помолчав, бригадир добавил: — Потом можешь по лесу походить, здесь, действительно, березняк, подходящий для столярки. А на обед, на табор, приходи, Татьяна тебя хорошим супом с бараниной угостит. Ну, я пошел! А вилы под навесом, тебе Филипп покажет.
И бригадир направился по скошенному лугу к косарям.
                ***
  Семенов шел по дороге, всю дальше удаляясь от табора, солнце
припекало затылок. За спиной — мешок, в котором: топор, лопата
с коротким черенком, да кусок домашнего хлеба. Пройдя с километр, где дорога делала изгиб вправо, он остановился и огляделся.
Приблизительно с этого места, по его плану, надо начинать изучать
местность. Он свернул направо и, переступая через обочину, направился вверх по склону в лес. Пройдя метров пятьдесят, остановился
и, присев на ствол старого валежника, закурил.
«Где-то здесь, от этого поворота и начну, — думал Семенов, оглядывая склон, — заодно и березовых чурбаков наготовлю.» Покурив, он встал, затушил каблуком сапога брошенный окурок, и направился по склону, ища глазами приметы заросшего оврага.
До обеда поиски овражка не дали результатов, в трех местах копал ямы глубиною в метр и все напрасно. Ямы он снова засыпал, чтобы не привлекать постороннего внимания.
На табор дядя Володя пришел, когда покосники пообедали и уже собирались в поле на метку сена.
— Чего припоздали-то? — улыбаясь, спросила повариха. — Заблудились, что ли?
Поздоровавшись со всеми, Семенов ответил Татьяне — Чего блудить-то!? Я здесь, неподалеку бродил, да и не заметил, как время пролетело.
— Вы, дядя Володя, мойте руки да садитесь за стол, кормить вас буду.
Пока Семенов обедал, табор опустел, и только бригадир с дедом Филиппом неподалеку мастерили из срубленных берез конные волокуши. Колька бегал по табору, размахивая березовой веткой, и что-то напевал себе под нос.
Солнце стояло в зените и так припекало, что не хотелось выходить из тени. Передохнув с полчаса и набрав из ручья в бутылку холодной воды, дядя Володя вновь направился в лес на поиски спрятанного золота.
   До вечера Семенов вырыл и зарыл еще четыре ямы, но и они не дали никакого результата. Сидя в тени под сосной он вновь и вновь, уж который раз, прокручивал в памяти события того далекого августовского дня. Он нутром чувствовал, что здесь, именно на этом месте, находится золото. Он точно знал, что ящики, которые
они со штабс-капитаном спрятали в овраге, никто не мог тронуть.
Он — один единственный выживший участник тех событий и точно знает, что все погибли, только о судьбе Венковского ему ничего не было известно. Сгинул штабс-капитан, исчез с лица земли и никто не знает, как и когда. Он не вернулся к своим, его не пленили красные, он просто растворился или умер в бреду от раны и голода, унося с собой тайну небольшого обоза. И только молодой корнет, этот юнец, на долю которого выпали тяжёлые испытания тюрьмами, лагерями, войной, снова лагерями и, наконец, долгожданной свободой, — знает её. Он, который любил жизнь и не очень-то уважал «Советы», он, — превратившийся из юноши с исковерканной жизнью в сутуловатого, жилистого, но ещё крепкого человека, — знал и хранил тайну исчезнувшего обоза. Он жил надеждой найти золото, которое, как он думал, по праву принадлежит ему, заплатившему за молчание ценой прожитой жизни.
Размышление Владимира прервал смех и веселый женский говор.
  Семёнов встал и, не спеша, направился к дороге. Из-за кустов ему было видно, как по дороге к дальней поляне идут три женщины с ведрами в руках, весело, со смехом, о чем-то разговаривая.
«Гляди же ты, неугомонные! Метать, видно, закончили, — размышлял Семенов, провожая взглядом женщин из-за кустов. — За ягодами, поди, идти навострились. Что ж, и мне пора.
Дядя Володя выволок к обочине дороги и стрелевал четыре ствола берез с обрубленными сучками и несколько березовых черенков. Покончив с этим, направился к табору.
                ***
Сенокос подходил к концу, погода стала переменчивой, то солнце светит, то дождь идет, а в конце августа — град прошел, и совсем похолодало на три дня. Сельчане, которые раньше откосились, готовились к копке картофеля.
Дядю Володю деревенские заботы не касались, огорода он своего
не имел, да и живностью обзаводиться не собирался. Долго задерживаться в деревне не входило в его планы. Лишь только поиски
клада вносили в жизнь Семенова существенные корректировки. Он
по-прежнему работал столяром и плотником, что позволяло ему, —
по меркам деревенской жизни, — жить безбедно. А много ли ему
надо одному? Жены нет, детей тоже. Только и остаётся, что о себе
позаботиться…
Приход осени отразился на его душевном состоянии. Он понимал, что с приходом зимних холодов поиск ящиков с золотом
отодвигался до следующего лета. И еще ему не хватало помощника, — надежного и преданного человека. Вот только где его взять?
Да и опасно, не дай Бог власти прознают, а он у них на учете, любое
его передвижение контролируют. «Вот и участковый в гости не зря
заглядывал, — рассуждал Семенов, строгая заготовку для топорища, — неспроста всё это. А паспорт — это предлог для знакомства… Жаль, Петра рядом нет!
— Здравствуйте, дядя Володя!
Семенов вздрогнул и посмотрел в сторону калитки. У ворот, доходивших до груди взрослого человека, стояла Татьяна. Рядом с ней
за редкой изгородью виднелась фигурка её сынишки Кольки, который частенько с другими мальчишками прибегал к нему в гости.
— Здравствуйте! — удивленно и в то же время почему-то обрадовавшись, ответил Семенов. Но, спохватившись и открывая калитку,
добавил: — Проходите гости! Чем я вашему визиту обязан?
Семёнов впустил незваных гостей во двор, заставленный досками, заготовками и какими-то предметами.
Извиняясь за беспорядок, Семенов провел их по двору до стола
и двух сосновых чурок, заменявших ему стулья, приговаривая при
этом: — Вот мой двор! Вот тут я и живу!
Татьяна держала в руках увесистый узел, который перебирала
из руки в руку. Заметив это, дядя Володя помог положить его на стол.
— Присаживайтесь! — попавшейся под руку ветошью он смахнул пыль с чурбанов и, усаживая Татьяну, добавил: — К удобствам не привык.
Колька же, крутнувшись по двору, юлой выскочил за ограду
и убежал к игравшим неподалеку ребятишкам.
— Вот непоседа! — сокрушенно вздохнув, проговорила Татьяна.
— Он у тебя хороший! Я давно его приметил. И смышленый очень.
— Да я не жалуюсь! Просто одной растить трудновато, догляду
мало, — но, спохватившись, вспомнила, зачем пришла: — Ой! Я вот
вам гостинец принесла.Она встала и развязала узелок.
— Вот! Это сметана, молочко, а это варенье голубичное, — показывая на содержимое и смущаясь, произнесла Татьяна. — Варенье
сегодня с утра варила.
Своим появлением, да еще гостинцем, она озадачила и смутила
Семенова. Не зная, как поступить и что сказать, он встал с чурки
и, разводя руками, произнес:
— Ну, зачем же! Ты обо мне не беспокойся, у меня всё, вроде бы,
есть. — Но, боясь обидеть гостью, добавил: — Конечно, этого нет!
— Вот и хорошо! Я ж от чистого сердца! Да и стул вы мне сделали
замечательный, такого во всей деревне нет!
— Так это подарок за обеды на сенокосе, — улыбнулся Семенов.
— А это от нас с Колькой! За заботу о нас!
— Да какая уж забота! Одинокая ты, вот и помогаю. Без мужика-то
на деревне трудно.
— А я уж привыкла, шесть лет одна живу, как Иван в озере утоп.
Он, так-то, работящий был, только попивал иногда, вот, по пьянке,
и утонул. — Татьяна грустно улыбнулась и продолжила, — Да ладно,
что было, то прошло. А жалеть меня не надо, не калека! — она встала. — Идти надо, дома работы много.
Выйдя за калитку и окликнув сынишку, направилась к своему
дому. Дядя Володя еще долго стоял у ворот и смотрел вослед удалявшейся Татьяне. Вернувшись к столу, на котором в развязанном
платке находились гостинцы, он улыбнулся и, покачав головой, произнес: — Да-а-а!
Завернув обратно все в узел, он занес содержимое в землянку.
…Первое сентября был пасмурным, но без ветра. Дети пошли
в школу, а родители занялись своими огородами, на которых росла картошка, — второй хлеб для крестьянина. В деревне картошку копали после работы да в выходные дни, и только старики с утра и до вечера копошились на своих огородах, стараясь управиться с копкой до холодов.
Понемножку погода разгулялась, и установились теплые и солнечные дни, что так радовало жителей деревни, допоздна пропадавших на картошке, урожай которой в этом году был отменным.
Дядя Володя, насадив четырёх-рожковые вилы на новый березовый черенок и, прихватив красивый резной стул, пропитанный
олифой, отправился к Татьяне. Его часто можно было видеть идущим по деревне с каким-нибудь предметом в руках. И все знали,
что у кого-то сегодня в доме будет обновка. К Татьяне Семенов
шёл впервые, шел со смущением и каким-то трепетом, которого никогда раньше за собой не замечал. Войдя во двор, огляделся. Двор был небольшим, но ухоженным, подметённым. По нему разгуливали куры, да бегала небольшая собачонка. Дверь в сени была закрыта на смычку, в петлю которой была вставлена щепа
от полена.
Дядя Володя поставил на крылечко стул и снова огляделся. Увидев приоткрытые ворота в огород, он направился к ним. С Татьяной
встретился в воротах. Она несла в обеих руках старые побитые ведра, доверху наполненные картошкой. Увидев гостя, она, от растерянности и смущения за свой рабочий вид, не знала, что и делать.
Не менее Татьяны был растерян и сам Семенов. Он пожимал плечами, тщетно пытаясь что-то объяснить.
Наконец, поставив ведра и всплеснув перепачканными в земле
руками, она произнесла: — Ой, как-то все неожиданно! Извините
меня, я в таком виде! Я сейчас! — подхватив вёдра и, обходя гостя,
она пошла к крыльцу. Увидев на крылечке новенький и неописуемый красоты стул, она выпустила из рук ведра и вскрикнула: — Господи! Это кому же!
— Это тебе с Колькой! — проговорил дядя Володя — А это вилы,
картошку подкапывать.
— Красота-то какая! Наверное, дорогой?
— Это я вам в подарок!
Татьяна повернула к Семенову лицо, на котором отображались такие радость и счастье, что, от удовольствия, столяр и сам расплылся в улыбке.
— Ой! Какой красивый стул! На него садиться страшно, — запачкается! — Она открыла дверь, вытерла о бедра руки, подхватила стул
и скрылась в сенях.
Пока хозяйка готовила обед, Семенов подкопал в огороде рядов
двадцать картошки и поправил прясло у изгороди. Колька, выйдя
из огорода, играл во дворе с собакой, — мать запретила ему выходить за ворота на улицу.
На крылечке, уже в другом наряде, появилась Татьяна и пригласила дядю Володю с Колькой к столу.
— Ну! Мужички! — вытаскивая из посудного шкафа бутылку с самогонкой, произнесла хозяйка. — За такой чудесный стул грех не выпить!
Она налила в поставленный перед Семеновым стакан, самогона,
плеснула немножко в свой стакан и, глядя на гостя, сказала:
— За вас, дядя Володя!
— Лучше уж за стул! Чтобы дольше хозяйке служил! — смутившись, произнёс Семёнов.
Выпили и закусили. От повторного предложения выпить ещё, дядя
Володя отказался. Он вообще выпивал очень редко, но сегодня, для приличия и за компанию с молодой женщиной, грех было отказываться.
После обеда, поговорив о своих и деревенских делах ещё с полчаса, Семенов, распрощавшись с Татьяной, отправился в обратный
путь к своей землянке.
***
Результаты поисков спрятанного золота не радовали Семенова.
Уже в двадцати местах были выкопаны ямы, а толку никакого. Дядя
Володя, на самодельно нарисованной им же карте, крестиком отмечал места выкопанных и вновь зарытых ям, но угадать место ящиков
с золотом всё-то не получалось. Его радовало только одно, — место
расположения овражка, где они спрятали со штабс-капитаном ящики, он определил и знал точно.
Неделю назад, когда закапывал очередную яму, Семенов заметил
наполовину сгнившую пробку от фляжки с остатками оборванной
цепочки. Несомненно, он наткнулся на место клада! Для верности
нужны были ещё какие-нибудь доказательства, но рыть землю,
открыто, он не решался. Узнают в деревне и, — всё пропало: не видать ему ни золота, ни свободы.
— А здесь ещё зима на носу! — сокрушался Семенов. — Завтра уже
первое октября, не заметишь, и — «Покров день», а там — заморозки…
— Да, жаль, Петра рядом нет!
Он встал с земли, разровнял рытую землю сосновой веткой, забросал опавшими листьями и, закинув котомку за плечо, пошагал к дороге.
***
В землянке было тепло, в углу стояли свежевыструганные доски, на верстаке в деревянной стружке копошился котёнок, а у окна за токарным станком работал дядя Володя. Из-под резца, завиваясь в кольца, вылетала стружка. Раскрученный ножным
приводом маховик, напевал свою привычную и однообразную мелодию. Пахло клеем, стружкой, чаем и еще чем-то неуловимым, что придавало ощущение защищённости и надежности этого странного жилища.
В дверь постучали и, не дожидаясь приглашения в землянку,
друг за другом вошли председатель колхоза и завхоз. Поздоровавшись с Семеновым и, оглядевшись по сторонам, председатель первым начал разговор:
— Тут дело такое! Мы что к тебе пришли, Владимир Сергеевич!
Дом надо для колхоза срубить! Как на это смотришь?
— Хорошо смотрю! — глядя на председателя, ответил Семенов.
— Вот и я так же думаю! Вдруг жильё кому понадобится или
специалиста в колхоз направят! А жить где? Вот и решили на правлении колхозном — дом хороший нужен. Ты уж извини, Владимир
Сергеевич, что на правление тебя не пригласили. Сами порешили и вот к тебе пришли. Как ты?
— Соглашайся, дядя Володя! — подал свой голос завхоз Матвей. —
У тебя в зиму-то работы меньше будет, а здесь и подзаработаешь.
— Работой я не обделен, вон от деревенских на зиму заказов набрано, кому — этажерку, кому — стол круглый со стульями. Заказов много! — размышляя и глядя на струганные доски, произнёс Семенов.
— Это, конечно, так. Но лишними деньги не будут, если, конечно,
согласишься. Ты подумай! На неделе дай свой ответ в правление. —
Председатель прошелся по землянке, огляделся и добавил: — Жениться надо тебе!
— Поздновато! Всю жизнь один проболтался, куда уж теперь? —
ухмыльнувшись, ответил Семенов.
— А чего! Ты, дядя Володя, мужик еще крепкий и руки золотые! — на полном серьёзе проговорил завхоз Матвей. — Да за тебя
любая незамужняя баба с радостью пойдёт!
— Любую не надо! — усмехнулся Семенов, — По любви надо!
А в моём-то возрасте уже не до неё. — И махнул рукой.
— Ну, это ты зря! — не унимался Матвей. — Ты женат-то был,
дети где?
— Да уймись ты! Чего к человеку пристал? — видя смущение хозяина, проговорил председатель, — Мы что, его сватать пришли?
— Дык, я к слову! — оправдываясь, проговорил завхоз, — Я чего?
Я ничего!
— А я не обижаюсь! Ведь в деревне все друг про друга всё знают,
а я человек пришлый, неизвестный, — проговорил дядя Володя, глядя на председателя. — Да и судимость у меня не одна.
— Это ты зря! Никто тебя не винит за судимости. По таким статьям, как у тебя, и у нас в деревне многие сидели, некоторые вернулись, а некоторые сгинули бесследно. — Председатель сочувственно
поглядел в глаза Семенова и договорил: — Я, конечно, председатель
и коммунист, это так! Но я на войне тоже был, и знаю что почём. Ты,
Владимир Сергеевич мужик в деле проверенный, толковый и работящий, к тому же водкой беспричинно не балуешься, да и в деревне
тебя уважают.
— На деревню, да и на вас, Михаил Михеевич, я не обижаюсь.
Наоборот, говорю: спасибо! В колхоз приняли, люди хорошие, работой обеспечили, вот и дом построить не требуете, а просите. Чего ж
мне на вас обижаться-то? Нет, я живу хорошо! А что в землянке, так
это я сам так решил.
— Вот и хорошо, поговорили! — и, обращаясь к завхозу, добавил: — Ну что, поехали в правление?
Семенов проводил гостей до калитки и, пожимая им руки, сказал: — А дом для колхоза я построю!
— Вот, это по-нашему! — заулыбался председатель — Заготовку
леса можешь начинать хоть с завтрашнего дня! Приходи в правление, обсудим детали.
Они сели в кабину бортового ГАЗика и, развернувшись, направились в сторону колхозной конторы.
Она нечаянно нагрянет
Круглосуточной подачи электроэнергии в деревне не было. Электричество вырабатывалось от местной электростанции и поступало
в деревню с семи часов вечера и до двенадцати ночи.
Смеркалось… В землянке было сумрачно, но зажигать керосиновую лампу Владимиру не хотелось. Он лежал на заправленном
суконным одеялом топчане, и слушал тихое попискивание закипающей воды в стоящем на печи чайнике.
«Завтра надо председателю сказать, чтобы лес на дом отвел по Татауровской пади. Там хороший сосняк растет, — размышлял Семенов. — Да и до моего места раскопок недалеко. Дня через два можно
будет лес заготавливать, надо послезавтра сходить на место раскопок. Начну копать чуть левее и выше последней ямы».
В селе гулко затарахтел двигатель электростанции, и в землянке зажглась электрическая лампочка, наполняя помещение ярким светом.
— Вот и свет дали! — прищурив глаза, проговорил Семенов, вставая с топчана. Он подбросил в печурку из деревянного ящика охапку стружек, проверил и отодвинул на край плиты чайник и, набросив на плечи телогрейку, вышел на улицу.
Вечерняя прохлада октября предвещала конец теплой осени и начало суровой, с ветрами и морозами, забайкальской зимы.
Посмотрев на небо, Семёнов, пройдя по двору к калитке, закрыл ее на щеколду. Деревня погружалась в сумерки, изредка во дворах лаяли собаки, да с улицы доносились детский крик и смех молодёжи. В окнах
домов то зажигался, то гас электрический свет, сельчане спешили управиться со своими домашними делами до отключения электричества.
Семенов, облокотившись на калитку, оглядел деревню. Он уже стал привыкать к ней, к этой деревне в две улицы, одна из которых была длиной в два с лишним километра. Отыскав глазами дом Татьяны, дядя Володя долго и пристально всматривался в еле уловимые его очертания и окна, в которых горел свет. Грустно улыбаясь, он о чем-то думал.
Так уж получилось, что эта сорокапятилетняя женщина как-то сразу запала в душу Семенова. Еще в начале лета, когда она с сынишкой Колькой, — в первый раз, принесла ему в узелке буханку деревенского хлеба и литровую банку молока. А он, стесняясь и оправдываясь, что у него всё есть, сразу же обратил внимание на ее,
немного уставшее, но привлекательное лицо, добрые, с еле уловимой
грустинкой, глаза.
В планы Семенова завязывание дружеских отношений с сельчанами, а тем более с женщинами, никак не входило. Он понимал временность своего пребывания в деревне и думал прожить в Нарыме год, ну, самое большое — два, отыскать золото и уехать тихо и мирно, не вызывая подозрения ни у колхозного начальства, ни у жителей.
Но Татьяна никак не выходила из его головы. Как бы ни старался
дядя Володя гнать эти мысли от себя, он нет-нет, да
и снова начинал о ней думать. А тут еще Колька, её сынишка, —
этот шестилетний мальчишка: весёлый, беззаботный, очень добродушный и приветливый. Он всё больше привязывал и располагал
к себе Семенова. Дядя Володя чувствовал и видел, что и Татьяна
к нему не равнодушна. Её постоянная ненавязчивая забота, добрый
и теплый взгляд, говорили о влюбленности женщины.
Но сама мысль, что у него могут завязаться какие-то отношения
с Татьяной, пугала Семенова. Он понимал трагичность таких отношений и, как мог, сопротивлялся им.
…Колхозный лесник Нил Семёнович и дядя Володя, сидя на большом валуне и, дымя самокрутками, обсуждали, какие деревья нужно свалить на брёвна для дома. Уже выбрали и сделали затёсы на двадцати восьми стволах, еще столько же нужно будет «зачесать» с обеда. Прошлогодние сучья валежника, потрескивая и стреляя искрами, горели в костре, над которым висел закопченный и помятый котелок с водой. Семенов кивал головой, слушая советы лесника, где и как лучше стрелевать брёвна к дороге. Вскипятив воду и заварив в котелке чай, они выложили из своих котомок запасы еды на камень, на котором только что отдыхали.
Обедали не спеша. Нил Семенович, заядлый охотник и замечательный рассказчик, рассказывал Семенову какую-то смешную
историю из своей охотничьей жизни, а дядя Володя, жуя и улыбаясь, слушал. Так у костра, не спеша, проходила их обеденная трапеза.
Покончив с едой и перекурив, они вновь с топорами в руках направились вглубь леса. Работа не трудная, но выбрать лес для постройки дома требовало определенной смекалки и знаний, которыми
в полной степени обладали эти два, совершенно разные по характеру и жизненному опыту, человека. Один — в лагерях и на лесоповале, другой — в тайге, в сибирской глубинке, — постепенно набирались житейской мужицкой мудрости.
Часам к пяти после полудня они закончили свою работу и, распрощавшись на опушке, разошлись в разные стороны. Нил Семенович, с ружьишком за спиной, — в сторону деревни, а Владимир, сославшись на нехватку метлы в хозяйстве, — вниз к ключу за ерником.
Отыскав под полусгнившим валежником старой сосны спрятанную лопату, дядя Володя спустился вниз по склону к своему потаённому месту. Сегодня он решил долго не задерживаться, в семь часов
вечера уже сумерки, вот и решил, с часок покопать чуть левее и выше
последней ямы. Земля была мягкой. Верхняя корка земли, что застывала за ночь, днём оттаивала, и копать было можно. Не рассчитывая
на удачу, механически и по привычке, дядя Володя вынимал из ямы
лопатой землю и высыпал её тут же рядом в одну кучу. Копалось
легко, и первый выброшенный огрызок брезента остался незамеченным. Но, когда очередная лопата с землей, из которой торчал кусок
сгнившего брезента, очутилась на куче вынутого грунта, Семенов
в недоумении замер. Он отложил в сторону лопату и, взяв в руку
сгнивший кусочек брезента, начал тереть меж пальцев.
— Брезент… – пробормотал дядя Володя и, поднеся растертую
массу к носу, понюхал, — совсем сгнил. Он снова начал копать,
но уже не вглубь, а расширяя яму в стороны.
Быстро темнело, и дальше копать не имело смысла. Но охвативший
азарт и предчувствие удачи не давали возможности бросить работу.
И только усилием воли он заставил себя прекратить раскопки и, положив на дно сосновую ветку, зарыл яму. Разровняв землю и присыпав
опавшей листвой место раскопок, дядя Володя, спрятав лопату на старом месте, в приподнятом настроении отправился в деревню.

В землянке было темно и немножко прохладно. Включив электрическую лампочку, Семёнов повесил на гвоздь вещмешок и разделся.
Настроение было приподнятое. Набросав дров и стружек в топку, он
стал растапливать печь. Разведя огонь и долив в чайник, стоявший
на плите, воды, Владимир сполоснул под умывальником у двери руки
и лицо, вытерся полотенцем. Сметя с верстака на пол стружку и положив на него, извлеченные из тайника за топчаном, карандаш и тетрадку, дядя Володя уселся на табурет. На тетрадном листе с нарисованным планом места раскопок, он карандашом нарисовал еще один
крестик, и, обведя его кружком, проговорил:
— Вот и всё!… Вот и нашёл. Он положил карандаш на верстак,
встал и потянулся всем телом, поднимая и заводя руки за голову.
— Эх! Сейчас бы выпить граммов несколько на радостях! — потянувшись, Семенов улыбнулся и добавил, — А вправду, не помешало бы! Может в гости кого позвать?.. Да кто ко мне пойдёт, к отшельнику нелюдимому!
Он прошелся по землянке, вернулся к верстаку, взял тетрадь, карандаш и неспешно убрал всё на прежнее место.
Словно услышав его слова, тихо хлопнула во дворе калитка и через
минуту в дверь постучали.
— Вот как! — удивился и одновременно насторожился дядя Володя. — Кого это ближе к ночи Бог послал?
В дверь снова тихо постучали.
— Входите! Не заперто!
Дверь открылась и на пороге появилась Татьяна. В руке она держала узел, а на лице её была робкая и добрая улыбка.
— Ты уж извини, дядя Володя! Без приглашения вот пришла, —
она шагнула со ступеньки на пол и тихо добавила; — Здравствуйте!..
Чего-чего, а этого Семенов предположить никак не мог. Он глядел
на неё своими удивлёнными серыми глазами и не находил слов…
Увидев замешательство и смятение хозяина, Татьяна нерешительно
проговорила: — Я Колю днём два раза к тебе отправляла, он говорил,
что дома нет… — Она замолчала и выжидательно посмотрела на него.
Придя в себя и видя, что женщина стоит у порога без приглашения,
Семенов быстро подошел к Татьяне и, взяв её за руку, провел до стола.
— Извини! Я действительно не ждал тебя! Но я так рад твоему
приходу! — Он помахал в воздухе рукой, не зная, как выразить свою
радость от неожиданного её появления. — Всё, как-то зараз, как снег
на голову.
— Что зараз? У вас что-то случилось? — Настороженно спросила
Татьяна.
— Нет, нет! Да ты садись, — указывая на табуретку, произнёс Семёнов. — Просто всё неожиданно. А приходу твоему я действительно
рад! — Пожав плечами, он продолжил: — Только какая нужда толкнула тебя с узелком в руках, на ночь глядя, прийти ко мне.
Татьяна заулыбалась и произнесла:
— Да всё просто! У меня сегодня день рождения! Вот и вся нужда.
Она поставила узелок на стол и села на табурет.
— День рождения!? Вот право, а я и не знал! Владимир заметался по землянке, а потом, подойдя к Татьяне, взял ее за руку и, пожав,
произнёс:
— Поздравляю! Значит, с днём рождения тебя! — и, спохватившись,
что женщина сидит в плюшевой тужурке, добавил: — Ты раздевайся,
я печь затопил, у меня тепло. Он помог ей раздеться, а сам засуетился
с веником в руке, заметая за ящик лежащие на полу у верстака стружки.
— Ты уж извини! Не прибрано! Никак гостей не ждал! — Оправдывался Семёнов. — Да и на столе пусто! Сейчас я что-нибудь приготовлю. Чаёк, правда, уже горячий.
— Ты, дядя Володя, не суетись! Я из дома — вот, принесла поесть
чего! Я ведь Колю-то отправляла за тобой, думала в гости пригласить,
а тебя весь день дома не было. Это я потом узнала, что вы с нашим лесником Нил Семенычем в лесу.
— Лес на дом отводили, вот и припозднился сегодня. — И, поставив в угол веник, добавил: — Знал бы, конечно в лес сегодня не пошел.
— Да ладно! — проговорила женщина, — показывай, что где находится…
Проводил Семенов Татьяну домой уже глубоко за полночь. Вернувшись в землянку, дядя Володя подкинул в топку полено, сел у печурки на стул и закурил.
— Да, посидели славно… — подумал он и улыбнулся. — И так
в жизни бывает! Разве я мог это представить себе? Да никогда! Эх-хе-хе! Видать, правильно в песне-то про любовь поётся: «она нечаянно нагрянет»…
Семёнов положил на край печи горящий окурок папиросы, встал,
прошелся по землянке и сел на топчан. Он рукой провел по подушке
и, склонившись над ней, носом втянул в себя воздух. Вдохнул и уловил
еле слышный запах Татьяниных волос. Потом закрыл глаза, уткнулся
лицом в подушку и долго лежал без движения. Успокоившись, не спеша разделся и лёг в постель. Назавтра предстояла большая работа.
…Лес на дом валили в две пилы, работали вчетвером, дружно и без суеты. До обеда, свалив двенадцать деревьев, принялись
за обрубку сучьев, стаскивая их в две большие кучи. Лесник Нил
Семёныч — ох, как не любил, когда оставляли непорядок на лесосеке и всегда контролировал работу колхозников при заготовке дров
и рубке делового леса. Вот и сегодня он до обеда заглянул к лесорубам, осмотрел место валки, им же определённой, и, сказав, что вечером на обратном пути снова заедет, скрылся в лесу в направлении
татауровского распадка.
— Титов дело знает, — проговорил один из пильщиков, глядя
вслед удаляющемуся на лошади леснику.
— Да, мужик толковый и справедливый, — ответил ему Семёнов
и добавил: — Пойду-ка я, мужики, обед готовить, а вы закругляйтесь с сучьями, да и на табор.
Он спустился вниз по склону к дороге, где на небольшой полянке
у кустарника расположился табор.
Вскоре над табором заструился дымок, а работяги, чувствуя
приближение обеда, дружно принялись стаскивать обрубленные
сучья в кучи. Через сорок минут, покончив с работой, они спустились по склону на полянку, где у костра с черпаком в руках колдовал
Семёнов.
Пообедав и перекурив, мужики дружно взялись за топоры и пилы и до шести часов с десятиминутными перекурами валили лес…
Владимир готовил ужин, когда к табору, ведя за узду лошадь, подошел Нил Семёныч.
— Ну, что, много наработали? — обратился он к Семёнову.
— Думаю, завтра закончим, стрелюем к дороге и вывозить будем.
— Добре! — Нил Семёныч достал из кармана кисет, не спеша свернул из газеты самокрутку, протянул кисет Дяде Володе. Тот тоже

свернул цигарку и прикурил от головешки из костра. Курили молча.
Семёнов поглядывал за закипающей для чая водой в котелке, а лесник
разглядывал лес на противоположной от ключа сопке.
— Ты, Сергеич, тут по склону ничего странного не примечал? —
вдруг задал вопрос Нил Семёныч.
— Да нет! — растеряно ответил Семёнов и, внутренне сжавшись,
спросил: — Чего странного-то?
— Да здесь неподалеку, в овражке, кто-то землю, кажется, ковырял.
То ли копал, то ли чего искал.? — он бросил в костёр окурок и продолжал: — Ты здесь частенько ходишь, не замечал чего подозрительного?
— Вроде, нет, люди, конечно, ходят, но все нашенские, хотя я еще
многих почти не знаю.
— А может ребятня хулиганит? Им чё, — лишь бы побаловаться
или в войнушку играют. В партизаны…
— Так их разве летом дома удержишь? Может, они что копали? —
облегченно проговорил Семёнов, заметив, что вроде бы лесник соглашается с ним.
— Да я чего беспокоюсь-то: пожара, какого бы не учинили! Ты
уж примечай, Сергеич, чего не так, сообщай, управу вмиг найдём! —
Он встал и договорил: — Я — к работягам, — погляжу, как сработали!
— Ты, Нил Семёныч, скажи им, чтобы закруглялись, пора ужинать
да в деревню ехать, на сегодня хватит работать, — проговорил вослед
удалявшемуся леснику Семёнов.
…С заготовкой и вывозкой леса на колхозный дом управились
за три дня. Неподалеку от Семёновской землянки выросли два аккуратно уложенных штабеля брёвен. Сельский столяр расчищал и подготавливал место для нового сруба, когда Нил Семёныч, облокотившись на прясло, с ним поздоровался.Владимир, поставив у бревна топор, подошёл и молча протянул для приветствия леснику руку.
— Ну, что? Помощники нужны? — спросил Нил Семёнович.
— А как же! Одному несподручно, председатель помощника потолковее послезавтра обещал отправить, сруб начнём рубить.
— Ты, Сергеич, лесосеку подчисти, а потом ближе к весне сучья
сожжем, — попросил лесник.
— Хорошо, схожу! Будь спокоен, я всё сделаю, как надо, чай взрослые, — понимаем.
— Вот и ладненько! Ну, я пошёл! — и направился в улицу, ведя
в поводу лошадь.
Закончив работу во дворе, Семёнов вернулся в землянку. В помещении было тепло, пахло клеем, олифой и стружкой, а в стороне за печкой на стеллаже лежали разные заготовки. Неподалеку
от верстака на старой газете стояла новенькая, покрытая лаком
этажерка и два стула, еще не тронутых морилкой и лаком.
«Надо докрасить стулья, послезавтра должны забрать», — глядя на свою работу, подумал Семёнов. Он подкинул полено в печь
и прилёг на заправленный топчан. В землянке было сумрачно.
И только у станка, насколько позволял день, ещё светло.
Семёнов лежал и мысленно представлял, как откопает ящики
с золотом, как вытащит это богатство, которое пролежало в земле
более сорока лет, на белый свет. Сердце начинало учащенно биться, к горлу подкатывало какое-то непонятное волнение и возбуждение. Он успокаивал себя, приглушая фантазию и воображение своего распалившегося ума.
«А вдруг там не золото?» — от такой мысли у дяди Володи даже
мурашки по спине побежали.— «А почему не золото? Ведь штабс-капитан ему сам о нем говорил! Нет, не может быть по-другому!
Золото, конечно же, золото они везли, рискуя своими жизнями.
Пусть солдаты, казаки, пусть я не знал, но Павел Францевич знал
наверняка, что было в этих ящиках!»
Успокаивая себя, Семёнов встал, прошёлся по землянке, сел
на табурет у стола и закурил.
«Да! Столько лет прожил с этой тайной, и ведь ни разу не приходила в голову такая мысль, — думал, успокаиваясь, Семёнов. —
А тут на тебе, — не золото! Что ж тогда за секрет? Да и по весу-то
можно было догадаться: ящики, — как свинцом набитые! Так!?
А боеприпасы, патроны, ежели ящики под завязку наполнить, —
тоже весить, — дай Боже, будут!» — Семёнов опять стал волноваться и, поднявшись со стула, снова заходил по землянке.
«Нет, так дело не пойдёт! Завтра, завтра же всё станет на свои места! Сколько лет ждал, подожду ещё одни сутки!»
Остаток дня прошёл вяло и тревожно. Семёнов приготовил тележку к завтрашнему походу в лес, с вечера собрал самодельный
рюкзак и, закончив со сборами, пораньше завалился на топчан спать.
Но сразу заснуть не удавалось, в голову лезли разные мысли, они
путались, прерывались и снова появлялись, заставляя работать воображение. Сон пришел уже глубоко за полночь, он был каким-то
поверхностным и тревожным, с кошмарами и непонятными
сновидениями.
И что дальше?
Утро выдалось морозным, уже чувствовалось явственное дыхание зимы, хотя только заканчивалась первая декада октября. А потом пришёл ноябрь, а с ним зима начала наводить свои порядки.
Погода полностью перешла на минус. Солнце, пронизывая своими
лучами морозный воздух, озаряло заснеженные вершины сопок,
пробуждая тайгу, и приводило её обитателей в движение. А заросшие густым кустарником склоны гор стряхивали с себя сонное состояние и преображались, привлекая взоры жителей села, спешащих по своим делам.
Семёнов, катя за собой тележку, шёл неторопливым шагом привычным маршрутом в лес. Пройдя километра два, он остановился,
спрятал в кустах тележку и вещмешок, и, взяв в руки топор, поднялся по склону на небольшой пригорок, поросший мелким березняком.
Срубив три облюбованные берёзки, очистил их от сучьев и, разрубив стволы пополам, стащил их к дороге, чтобы на обратном пути
забрать и увезти домой.
Через час, соблюдая осторожность, Семёнов переместился к месту, где находился тайник с золотом. Отаборившись, — достал из укромного места лопату и, перекрестившись, начал копать. Верхний слой почвы был уже твёрд от ночных заморозков, но, углубляясь всё глубже и глубже, Семёнов почувствовал податливость
и мягкость грунта. Докопавшись до сосновой ветки, которую он
в прошлый раз оставил на дне ямы, сделал перекур. Владимиру уже
не терпелось поскорее добраться до ящиков, хотя понимал, что силы
надо бы поберечь и расходовать их с умом, чтобы их хватило на возвращение домой. Затоптав окурок и став у ямы, начал лопатой расширять её в сторону, где, по его предположению, должны находиться ящики. И не ошибся: уже через полчаса лезвие лопаты упёрлось во что-то твёрдое. Осторожно вынимая лопатой землю, Семёнов раскопал полусгнивший сапог. Он отложил лопату и, очищая его руками от земли, вытащил из ямы. Из трухлявой голяшки сапога торчала кость. Семёнов был уже готов к любой встрече с погибшим штабс-капитаном, но увиденные останки так всколыхнули его душу, что он остолбенел.Как завороженный, стоял Семёнов и глядел на этот погнивший сапог, с торчащим из него костью, машинально поглаживая его
выпачканной в земле ладонью. И вслед за этим сознание резанула вспышка памяти и картина их расставания и последнего разговора с раненным офицером, в чьих грустных и уставших от боли глазах, светилась надежда на спасение. И это спасение мог дать только корнет Семёнов, не случись с ним беды, поставившей на этой надежде крест, а штабс-капитана она обрекла на медленную и страшную смерть в голоде и холоде.
Вздохнув, дядя Володя отнёс сапог к небольшому кустику багульника и продолжил раскопку.
Через небольшой промежуток времени он докопался до ящиков под сгнившим брезентом, который долгое время защищал их и тело штабс-капитана от сырости.
Отложив лопату, Семенов вылез из ямы, огляделся. Вытянув шею,
он стал вслушиваться, поворачивая голову в разные стороны. Но вокруг ничего не напоминало о близком присутствии чужого человека. Он снова вернулся к яме и начал осторожно вынимать и складывать недалеко от свежевырытой ямы останки офицера. На душе было волнующе тревожно.
Перенеся останки Венковского в сторону, Семёнов откопал ящики и, расчистив лопатой ровную площадку, стащил на неё верхний ящик.
«А вдруг здесь не золото? — снова мелькнуло в голове. И в груди стало холодно.
— Ерунда!» — успокоил он сам себя.
Ящик был закрыт на небольшой заржавевший висячий замок.
Дядя Володя попытался рукой сломать замок, но тщетно: ржавый металл не поддавался.
— Да, без топора не обойтись, — разглядывая замок, прошептал он.
Семёнов торопливо вылез из ямы и быстрым шагом направился
вниз по склону к табору.
Через две минуты, после нескольких ударов обухом топора, замок с оторванной душкой валялся возле ящика с повреждённой, от ударов, крышкой. Дрожащими руками Семёнов стал медленно приподнимать ещё не до конца прогнившую крышку ящика от боеприпасов…
Сомнения были напрасны. В ящиках действительно находилось золото.
Останки тела штабс-капитана Венковского Семёнов похоронил у большого камня, недалеко от места раскопок. Уже на склоне дня, вырыл небольшую могилку и, устелив её дно сосновыми ветками, аккуратно сложил останки, клочки сгнившей форменной одежды, ржавую винтовку с шашкой, накрыл всё это мешковиной и забросал
сверху сосновыми ветками, засыпая могилу землёй…
Домой Семенов пришёл по темноте, и это его радовало.
«Подальше от посторонних глаз…», — думал дядя Володя, подходя к своему жилищу. В землянке было прохладно, печь остыла, отдав тепло наружу через не до конца закрытую задвижку в трубе.
«Видать, старею: задвижку до конца закрыть забыл», — подумал
он, включая освещение в землянке.
Набросав в топку небольших чурбачков и стружки, дядя Володя затопил печь, долил из ведра воды в стоявший на печи чайник и закурил.
— Ну, вот и всё! Даже не верится! — он глубоко затянулся дымом
от папиросы и, думая о чём-то своём, с минуту сидел неподвижно.
Потом встал, подошёл к двери, застегнул её на крючок и, — впервые
за всё проживание в землянке, — плотно занавесил окна.
Вынутый из мешка тяжелый свёрток лежал на верстаке, но разворачивать его дядя Володя не торопился. Он сидел перед
свёртком, облокотившись на кисть руки и, не отрываясь, глядел на него.
Из памяти одна за другой всплывали картины того далёкого августовского дня 1919 года, где еще были живы казаки и солдаты небольшого обоза, пылившего по лесной дороге на восток, в сторону
деревни Нарым. Где опытный офицер штабс-капитан Венковский ещё не был ранен, а он, — юный корнет Семёнов, не мог и предположить, что уже к вечеру этого дня из двенадцати обозников в живых останутся только двое.
Владимир медленно развернул свёрток. При свете электрической
лампочки, перепачканный в земле, увесистый брусок золота сверкал
тускло-рыжими бликами. Семёнов смочил слюной большой палец
и потёр бок слитка. Золото мягко и тепло заблестело. Семёнов встал,
взял слиток и направился к умывальнику. Смоченной и намыленной
тряпкой он протёр слиток, прополоскал его в тазике с водой, вытер
полотенцем и вернулся к верстаку.
Золото лежало на чистой холщовой тряпице и завораживающе
манило к себе таинственными бликами отражённого света.
На раскалённой плите громко зашипела вода, выплеснутая паром
из носка чайника, а крышка мелко задребезжала, предупреждая хозяина о том, что вода вскипела, и пора пить чай. Вздрогнув и прикрыв золото тряпкой, дядя Володя отодвинул к краю плиты чайник
и стал накрывать на стол незатейливый ужин…

Утолив голод, и полюбовавшись ещё минут пять слитком золота,
Семёнов завернул его в холщовую тряпицу, затем обмотал мешковиной и, перетянув шпагатом, убрал в тайник, что находился за топчаном, на котором он спал. Сняв с окон занавесы, расстелил постель,
подбросил в печь дровишек и, раздевшись и выключив свет, улёгся
на топчан.
Семёнову не спалось. Положив руки под голову, он лежал с открытыми глазами и размышлял: «Что же делать дальше, и как поступить с рухнувшим на него сказочным богатством?»
В печи, потрескивая, горели дрова, на стене и стеллажах с берёзовыми заготовками плясала оранжевая полоска света, вырывавшаяся через узкую щель между печкой и дверцей, на столе монотонно
тикал будильник. Все эти тихие звуки и блики огня придавали обстановке непонятное и мистическое ощущение времени и пространства, наполненное тайным и загадочным смыслом.
«Надо срочно подготовить новый тайник. И чего я раньше-то
не догадался? — думал Семёнов. — Место на примете есть: недалеко от скал тайник сделаю, пока ещё земля не промёрзла. Послезавтра же, дай Бог, и сооружу его, а завтра займусь срубом нового дома, председатель помощника обещал прислать».
Семёнов встал, пошурудил в печи клюкой угли, не включая электричества, сел на табуретку и, оставив небольшую щель в печной
дверцы, закурил.
В землянке было тепло, с улицы изредка доносился приглушённый лай деревенских собак. Просто идиллия… На душе было и тревожно и радостно. Эх, какая жизнь ждёт впереди?
«Надо с Петром связаться, весточку о себе дать, сообщить ему,
что всё нормально, — думал дядя Володя. — Вот обрадуется-то! Наверное, не поверит! Надо открытку ему к ноябрьскому празднику отправить, да намекнуть о находке-то, — дымя папиросой, рассуждал
Семёнов. — Вот в город выберусь и прямо с почтамта весточку отправлю, а отсюда, с деревни, рискованно посылать».
Дядя Володя докурил папиросу и бросил окурок на затухающие
угли в печку, подождал, пока тот сгорит, и, прикрыв трубную заслонку, чтобы из землянки не выветрилось тепло, улёгся спать.
«Что-то давно Татьяны не видел, навестить бы надо», — засыпая,
подумал Семёнов.

***
Сруб будущего дома делали в два топора. В помощники дяде Володе председатель отправил Матвеева Павла Никифоровича, человека в возрасте, как и сам Семёнов. Работали не спеша, тщательно
подгоняя бревно к бревну, но и перекуры делали редко. Дядя Паша
был мастак по строительной части и в колхозе его за это ценили.
После обеда на стук топоров прибежали Колька с соседскими
мальцами. Пацаны стали играть у ошкуренных от коры брёвен,
сгребая кору и щепки в кучи.
Дядя Паша, делая очередной паз в бревне, украдкой наблюдал
за ребятами и, усмехаясь, качал головой.
— Вот непоседы-то! И что они нашли интересного меж брёвен
лазать? — воткнув топор в бревно и доставая из кармана кисет, проговорил он.
— Дак, дети! Сам-то Павел в детстве, поди, тоже играть любил? —
присаживаясь рядом, спросил Семёнов.
— Конечно, любил! Только вот время на игры не всегда находилось, в скотном дворе да на огородине детство-то пролетело.
— Да, и детство пролетело, и жизнь туда же! — глядя на Кольку,
добавил Семёнов.
— Им теперь, при нынешней власти-то, забот мало! Одеты, обуты,
про еду не думают. Нам трудней жилось, — дымя самокруткой, рассуждал Матвеев. — Хотя не припомню, чтобы голодными да босыми
с братом по деревне ходили. Мы до революции справно жили: лошадей, коров держали. Но и трудились, — мал и стар, — денно и нощно.
— Да и мне грех на детство своё жаловаться! — задумчиво проговорил дядя Володя. — Это потом всё перевернулось с ног на голову.
А вас что, раскулачивали при советской власти?
— Нет, Бог миловал! — Павел усмехнулся и, хитро поглядев
на Семёнова, добавил: — Отец вовремя смекнул, что к чему, ещё
до создания колхозов своё хозяйство распродал, а потом и последнее
в артель увёл. Там и трудился до последнего дня, да и мы, сыновья,
тоже с семьями сразу в колхоз вступили, — иначе нельзя было.
— Может и нельзя, каждый поступал, как сердце подсказывало
и жил, как совесть велела, — сказал Семёнов, вставая с бревна.
Плюнув на ладони, взял в руки топор и принялся за работу. Его
примеру последовал дядя Паша.

По мере ударной работы, щепы, обрубков и коры на месте строительства становилось всё больше и больше. Семёнов, подозвав к себе
Кольку, попросил его с друзьями стаскивать весь этот мусор в одно
место, недалеко от летней печурки, пообещав за это угостить ребят
сладким гостинцем. Обрадованные дети немедленно приступили
к работе, собирая в охапки щепки и кору.
— Ишь ты, как ловко мальцов-то к делу пристегнул! — глядя на ребят, ухмыльнулся Матвеев.
— Дело пустяшное, а польза имеется, — ответил дядя Володя.
Ребятня же, не обращая внимания на взрослых, весело и быстро
стаскивала щепу в кучу.
Взрослые закончили работу и дядя Паша уже собирался уходить
домой, когда Семёнов сходил в землянку и принес бумажный свёрток. Ребятишки знали, что это для них, поэтому с любопытством
следили, — что же в нём находится. А тот, не спеша и со значением,
придав своему лицу серьёзный вид, непростительно медленно разворачивал бумажный кулёк.
— Конфетки! — радостно закричал Колька, как только кулёк был раскрыт.
— Леденцы это, — улыбнулся Владимир. — А ну-ка, подставляйте ладошки!
Он разделил угощение между ребятами, стараясь никого не обделить, а оставшиеся леденцы в кулёчке отдал Кольке.
— Это тебе, заработал! Ну, бегите домой, уже поздно! — сказал он
детям и те быстро покинули стройку.
— Ну, и я тоже домой пойду, — сказал Матвеев и добавил: — Инструмент мой занеси в землянку. Завтра приду пораньше!
— Ты вот что, Павел, — замявшись, произнёс Семёнов. — Приходи лучше послезавтра!
— А что так? — недоумевающе спросил Матвеев.
— Ты уж извини, забыл с утра тебе сказать, что в лес на завтра запланировал, — неловко оправдываясь, проговорил Семёнов. — Заготовки берёзовые нужно привезти на столярку.
— Тогда до послезавтра!
— Хорошо! До послезавтра! — ответил Семёнов.
Проводив Павла и собрав инструмент, он с минуту постоял у сруба и, не спеша, направился в землянку.

«Как-то неловко вышло, — сидя за столом в землянке, думал Семёнов. — Совсем из головы вылетело, что в лес идти запланировал,
а идти-то всё равно надо, — вон, зима на носу, земля мерзлой становится. До снега тайник обязательно нужно оборудовать!»
С мыслями о завтрашнем дне Владимир принялся готовить
ужин.
До полудня яма для тайника, возле большого вросшего в землю
валуна, была вырыта. Семёнов отложил лопату и,
Вглядываясь в пожелтевший и потерявший лист лес, закурил.
Стояла тихая и теплая погода. Иногда пронесётся лёгкий ветерок по траве, всколыхнёт её, сорвёт с берёзок да осинок последние
листочки, уронит на землю, и опять — тишина.
«Что-то ныне осень загостилась! То снегом испугает, то теплом
порадует. Да так, что даже не верится, что зима скоро придёт. Впрочем забайкальская осень всегда такая. — подумал дядя Володя. —
Наверное, она меня пожалела, ждёт, пока управлюсь со своими
делами».
Семёнов курил, любовался окружающим его лесом, а из головы
никак не выходил образ Татьяны.
— С раннего утра засела в голове и не уходит, — усмехнулся
он. — Вот дела-то какие!
И действительно, Семёнов всё чаще ловил себя на мыслях о Татьяне. Ему хотелось видеть её, говорить с ней, он уже не мог сопротивляться своим чувствам и желаниям. Эта простая сельская
женщина как-то быстро и без спроса вошла в его жизнь вместе
со своим милым и непоседливым сынишкой Колькой. А может это судьба?
Поднявшись с земли, Семёнов, принялся оборудовать тайник. Через час работа была закончена.
«Теперь нужно золото незаметно перенести сюда», — подумал
он и тут же добавил вслух: — Легко сказать, пятнадцать слитков
по шестнадцать килограмм. Вес не маленький!
Хорошо, что тайник был выкопан недалеко от схрона, — далеко
не пришлось ходить.
Около часа понадобилось Семенову на перенос слитков к тайнику. Восемь раз ходил он туда и обратно. И вот в его руках последний, — пятнадцатый слиток золота.

Дядя Володя положил его в тайник к остальным, укрыл мешковиной, присыпал землицей, накрыл сверху плоским камнем
и засыпал землёй. Утрамбовав сапогами место нахождения тайника, и присыпав его опавшей хвоей и ворохом серой листвы,
дядя Володя огляделся. Ну вот, теперь полный порядок и вроде, незаметно.
Взяв в руки лопату, он поспешил к оставленной в кустарнике около дороги тележке, чтобы, нагрузив её берёзовыми заготовками, вернуться в деревню.
Загудели, заиграли провода…
Ночью выпал снег. Семёнов, новой метлой разметал дорожку
у входа в землянку, когда к его воротам подкатил «ГАЗик».
— Кого там в гости принесло? — насторожился дядя Володя. —
Прямо с утра.
Он отложил в сторону метлу и направился к калитке. Из кабины машины вылез молодой мужчина. Это был Захаров Николай, —
начальник местного радиоузла. Хлопнув дверкой, он направился
к воротам.
— Здорово, дядя Володя, со снежком тебя! — произнёс Николай,
подавая Семёнову руку.
— Утро доброе! И тебя с первым снегом! — ответил столяр, пожимая протянутую руку. — Покров день сегодня, вот и снежок выпал. Чего это в гости-то с утра пораньше? Нужда какая ко мне?
— Да нет! Председатель отправил, говорит: «Поезжай к Семёнову и сегодня же установи у него в доме радиоточку», — говорит, что
«наши люди в космос первыми полетели, а у него в доме репродуктора нет, не знает, как страна живёт, — непорядок это!» Сами-то,
как, дядя Володя, на это смотрите? — глядя на Семёнова и улыбаясь,
произнёс Захаров.
Такой вопрос немножко озадачил хозяина землянки. Пожав плечами, он ответил:
— Да как-то не задумывался над этим, — и, немножко помолчав,
решил: — А с другой стороны, — с радио всё веселее, и время точное
знать будешь, и новости разные.

— Значит, решено, буду устанавливать новую радиоточку! — засмеялся Николай и добавил: — Будет наша деревня полностью радиофицирована! Я вам привёз радиоприёмник, «Север» называется,
очень хороший, не то, что тарелка, — современный.
— Ладно, устанавливай! А сколько платить надо и кому?
— На почту зайдите, там всё расскажут и абонентскую книжку
выпишут, — сказал Захаров и направился к машине.
— Иван. выгружай всё из машины, работать будем! — крикнул
Николай водителю.
Дядя Володя сходил на почту, оплатил за радиоприёмник, и уже
к обеду в землянке Семёнова звучала музыка. Как-то непривычно
было дяде Володе в этот день в землянке. Он — то включал, то выключал приемник, прибавлял или убавлял звук, ходил, улыбался
и хмыкал.
Прибежал запыхавшийся Колька:
— Дядя Володя, мамка отправила меня к тебе, чтоб ты ножики
наточил ей! — и протянул мешочек с ножами.
— А что, сама-то прийти не могла? — спросил Семёнов, заглядывая в мешочек.
— Дык, она занята, капусту перетаскивает в тепляк, меня отправила.
— И срочно ей точить надо? — поинтересовался дядя Володя.
— Нет, сказала, отнеси, а к вечеру забери, — ответил Колька. —
Ну, я побежал к ребятам, потом заберу.
— Ты вот что, Коля, скажи матери, что я сам занесу ножи. Хорошо?
— Ладно, скажу! — выпалил мальчишка и выскочил из землянки.
— Вот непоседа! — глядя на захлопнувшую за Колькой дверь, покачал головой Семёнов и тихо добавил: — Вот и повод для встречи
нашёлся.
К вечеру выпавший снег почти растаял. Татьяна, подоив корову,
процеживала на кухне молоко, когда в дверь постучали.
«Это дядя Володя», — подумала женщина и, повернув голову
к двери, громко произнесла: — Входите, дверь не заперта!
Дверь распахнулась и, переступив порог, в дом вошел Семёнов,
держа в руке новую табуретку и мешочек с ножами.
— Здравствуй Татьяна! — улыбаясь и немного смущаясь, произнёс дядя Володя. — Вот, ножи принёс, наточенные!

— Здравствуйте! А я, вот корову подоила, да молочко процеживаю! — в тон ему, ответила Татьяна. — Вы проходите, не стойте
у порога. Ножи-то на стол положите, а сами раздевайтесь. — И, увидев в руке Семёнова новую табуретку, спросила: — Кому-то на заказ
табуретку смастерили?
Семёнов поставил табуретку на пол и, раздеваясь, ответил: —
Это тебе, Татьяна, табуретка. — И, кашлянув, добавил: — Вам
с Колькой!
Татьяна, поставив пустой подойник на стул и закрыв трёхлитровую стеклянную банку с молоком крышкой, тихо произнесла:
— Спасибо! И что бы мы с Колькой без вас делали? — Она, улыбаясь и вытирая руки о фартук, нежно смотрела на гостя. — Проходи в комнату, скоро Колька прибежит, ужинать будем!
Она провела гостя в переднюю, а сама занялась приготовлением ужина.
Семёнов разглядывал висящие на стене в рамках под стеклом
фотографии и грамоты.
Семёнов внимательно осматривал деревенский дом вдовы с ребёнком, где не было никаких бытовых излишеств, — всё скромно,
со вкусом, чисто и уютно. Стены и потолок побелены известью, пол
покрашен светло-коричневой масляной краской. Свисая над столом с потолка, красовался оранжевый абажур, а в красном углу, —
за раздвинутыми занавесочками, — стояли иконы.
Прибежал с улицы Колька. Хлопнув дверью, с порога он прокричал: — Мам, я есть хочу!
— Тише ты, не шуми, у нас — гости! — ответила ему мать. — Раздевайся, мой руки, и — к столу!
Быстро раздевшись и вымыв руки, Колька заглянул в комнату.
Увидев дядю Володю, повернул лицо к матери:
— А где же гости?
— А в комнате кто сидит?
— Так, это же дядя Володя! — невозмутимо ответил Колька.
— А он что, не гость разве? — удивилась Татьяна, глядя на сына.
— Нет, конечно! Гости, это когда из другой деревни или города
кто-нибудь приезжает. А это наш дядя Володя. Он же свой!
— Кто это тебе такое сказал? — озадачено глядя на сына, спросила мать.

— Людка Литавина! — ответил Колька. — Она говорила, что
к ним из города гости приезжали и ей куклу подарили.
— Понятно! Ну, хватит, потом разберёмся, а сейчас быстро ужинать! — проговорила Татьяна, приглашая дядю Володю с сыном к столу.
После ужина Колька с Владимиром ушли в комнату смотреть семейные фотографии Колькины рисунки, а Татьяна осталась на кухне мыть посуду.
Колька подавал Семёнову фотографии и рассказывал, кто изображён на снимке. Он так увлечённо и подробно описывал людей,
изображённых на фотографии, и сам сюжет снимка, что невольно
заинтересовал Владимира.
— Гляди-ко, как язык подвязан?! Ну, прямо артист! — удивлялся
Семёнов. — И откуда это в нём?
Подошла Татьяна, присела на край кровати и стала молча наблюдать за ними.
Когда закончились фотографии, Колька вытащил старую картонную коробку и стал вынимать из неё свои рисунки. Оказалось, что
парнишка, в свои шесть лет, очень хорошо рисует. И это ещё больше
удивило и обрадовало Семёнова.
— Ты, смотри! — обратился он к Татьяне. — А у парня талант
к рисованию! Ему развивать его надо!
— Да какой талант, — баловство это, лучше бы к какому полезному занятию пристрастился! — ответила та и добавила, — Вот вы столяр, всякие полезные вещи делаете, вы никогда без работы не будете,
а, значит, — всегда в достатке.
— Нет, ты не права! Я — что? Это совсем другое дело, меня жизнь
заставила, время другое было! — дядя Володя, отложив рисунки
в сторону, добавил: — А Кольке учиться надо, он смышлёный мальчишка! — и потрепал мальчика по голове.
— Да я и не против, только где учиться? В деревне всего четыре
класса, а потом на лесоучасток, за три километра ходить надо, чтобы
восемь классов закончить, — ответила Татьяна и, махнув рукой, добавила: — Ладно, там видно будет!
Просмотрев фотографии и рисунки, Колька, с деревянной машинкой в руке, ушел за печь на свою кровать.
В комнате на какое-то время воцарилась тишина и что бы разрядить создавшуюся молчаливую паузу, Семёнов,

поглядев на зашторенное окно, произнёс: — Темно уже, идти надо
домой!
— Может, посидишь ещё со мной, куда торопиться? — вдруг перешла на ты и смутилась при этом Татьяна.
У Семёнова что-то дрогнуло в груди. Он ждал этих слов и боялся,
что может их не услышать. Он встал, подошёл к Татьяне, положил
руку на ее плечо и спросил:
— А ты этого хочешь?
— Да! — тихо ответила женщина и встала. — Я, только Колю уложу в девять часов спать.
— Хорошо! — произнёс Семёнов и, обняв женщину, неуверенно
поцеловал её в губы. Татьяна не сопротивлялась.
Далеко за полночь от калитки Татьяниного дома отделилась высокая сутуловатая фигура и направилась в конец деревни, туда, где за невысокой оградой виднелась наполовину вросшая в землю постройка.
Над головой висела тихая звёздная ночь. Семёнов шел по длинной сельской улице, а на его душе было тепло и радостно. Давно он
не испытывал такого хорошего настроения и душевного комфорта.
Засветив керосиновую лампу, дядя Володя разделся. В землянке
было тепло.
«Хорошо, что печь к вечеру протопил! — подумал он и посмотрел на тикающие на стене ходики. — Ого, времени-то сколько! Всё,
спать, спать, спать!»
К началу ноября сруб был готов. Председатель колхоза Михаил
Михеевич и бригадир строительной бригады Иван Худжебаев, приехавшие на машине к Семёнову, рассматривали будущий дом.
— Хорош дом будет! — одобрительно проговорил бригадир.
— Молодец, к празднику управился! — заключил председатель и
спросил: — На фундамент когда ставить будешь?
— Думаю, на майские праздники и поставлю! Пусть осадку даст,
спешить некуда.
— Значит, на Первомай дом будет! — подытожил Михаил
Михеевич.
— Ну, если так хотите, — немного замявшись, проговорил Семёнов и добавил: — Я вообще-то хотел ко дню Победы его сдать,
уж день такой особый для меня, да и для всех нас.

Председатель с улыбкой поглядел на Семёнова, потом повернулся к Худжебаеву и спросил его: — Как думаешь, Иван Хусаимович,
удовлетворим желание Владимира Сергеевича сдать дом ко Дню
Победы?
— Конечно, конечно! — улыбаясь, ответил бригадир. — Он же
фронтовик, а это значит, что ему верить можно!
— Значит, правлением принято! — констатировал председатель
и, обращаясь к Семёнову, — У нас, Владимир Сергеевич, шестого ноября в клубе торжественное собрание «В честь сорок четвёртой годовщины Великого Октября» и подведение итогов работы колхоза за год.
Ты уж, будь добр, приходи к одиннадцати часам, не опаздывай!
Семёнов удивлённо поглядел на председателя и сказал:
— Я, как-то не привык по торжествам ходить! Да и человек я необщительный, скучный, может, без меня обойдётесь?
— Ты что, Сергеич? Ведь праздник такой! Вся страна празднует,
всем выходной объявили! — серьёзно глядя на столяра, проговорил
Худжебаев.
— Ты вот что! Как-никак, ты член колхоза, хоть и пенсионного
возраста, значит, на собрания ходить обязан! — тоже серьёзно произнёс Михаил Михеевич и, попрощавшись с Семёновым, направился к машине.
Выходя из калитки последним, председатель приостановился
и тихо добавил: — Ты пойми, Сергеевич, уж так заведено в нашей
стране: хочешь, — не хочешь, а на таких мероприятиях присутствовать обязан. Небось, знаешь, что за это бывает?
— Да уж как не знать! Конечно, приду, будьте спокойны Михаил! —
сказал Семёнов и, закрыв за гостями калитку, направился в землянку.
Из громкоговорителя на всю комнату лилась музыка и звучала
песня: «Загудели, заиграли провода, мы такого не видали никогда!» — пел звонкий женский голос. Владимир Сергеевич убавил
в приёмнике громкость и сел к столу.
«Вот оказия-то какая! — сокрушался он. — Думал, в глуши меня
власть трогать не будет, ан, — нет! Придите на собрание, праздновать
Советскую власть будем! А если желания нет, тогда как? Все равно
придите, иначе за вами придут!» — сам с собой рассуждал Семёнов.
«Крепко на ноги встали Советы: в революцию победили, голод одолели, из такой войны победителями вышли, мир народам принесли!

Разве этого мало? Вот и в космос спутник, а теперь и человека первыми запустили! — размышлял Семёнов и тут же противоречил себе: —
Но, зачем, зачем на такой большой крови было замешано это «справедливое общество равных»? Победить, ценой истребления половины
населения страны, чтобы другая половина жила счастливо! Разве,
это справедливо? Почему? За что, отдав большую часть своей жизни,
я жил в унижении и нечеловеческих условиях в тюрьмах и лагерях.
Даже на фронт отправили служить в штрафбат. Надо же так. Доверия
нет, а за советскую власть борись, защищай её. Даже теперь не чувствую себя свободным и защищённым человеком. Где она — справедливость? Нет её!»
Владимир Сергеевич встал и прошелся по землянке. Чтобы успокоиться, налил в кружку крепкого чая и, сделав несколько глотков,
поставил её на стол.
«Чего это я расчувствовался? Нервишки сдают, видать, совсем
вдали от властей расслабился!» — ухмыльнулся Семёнов.
В дверь постучали. Дядя Володя вздрогнул, но, тряхнув головой,
громко произнёс:
— Входите, не заперто!
В землянку вошел односельчанин Ефим Матвеев, держа
в руке мешок.
— Здравствуй Сергеич! Можно к тебе? — и, не дожидаясь ответа,
а сразу переходя к делу, заговорил Ефим: — Вот оказия-то, какая!
Самопрялку у старухи моей кто-то сломал! Сможешь починить? —
и вытряхнул у порога из большого мешка самопрялку.
— Самопрялку? — глядя на Ефима, переспросил Семёнов. —
Не знаю. Я — по столярному делу, вообще-то! — переведя взгляд
на самопрялку, ответил столяр.
— Ты уж постарайся, иначе меня жена запилит! Ей пряжа нужна,
носки всё вяжет ребятишкам, а тут самопрялку сломали. Старуха-то
на меня грешит, — сокрушаясь, мужик умоляюще глядел на Семёнова. — Я в долгу не останусь, сколько скажешь, столько и заплачу!
— Посмотрю, конечно! Но… — не знаю! — дядя Володя поднял
с пола самопрялку и поставил её на верстак.
Оглядев принесённый станок, Семёнов, обнадёжил Ефима: — Всё
ясно, ножной привод поломан! Не печалься, сделаю новый. Но придётся с недельку подождать!

— Да хоть две! — радостно воскликнул Матвеев. — Ты ж меня,
Сергеич, от женской кары спас, Спаситель ты мой!
Ефим быстрым движением руки вытащил из-за пазухи чекушку
водки и водрузил её на верстак рядом с самопрялкой.
— А это тебе, за моё уважение! — глядя в глаза Семёнову, произнёс Ефим и, помахав рукой, добавил: — И никаких возражений!
Дядя Володя пожал плечами, посмотрел на сломанный станок и возразил: — Я ж непьющий! Нечто по праздникам только или в особых
случаях!
— Вот, вот! Я и говорю: вопрос жизни и смерти моей! Сергеич,
уважь фронтовика! С войны живым пришёл, а тут от руки собственной жены смерть несправедливую приму!
Только сейчас Семёнов понял, что Матвеев под хмельком. Он усмехнулся и спросил: — Неужто жена хуже германца? Вроде на вид
тихая женщина, приветливая!
— Да всё верно ты говоришь! — как-то виновато вздохнул Ефим. —
Не хочу её огорчать, люблю я её! — Он так посмотрел на столяра, что
тот растерялся, не зная, что и ответить.
— Ну как, Сергеич? Случай-то уж особый! — не унимался односельчанин.
Этот неожиданный приход гостя так развеселил Семёнова, что он,
махнув рукой, бодро произнёс:
— Раздевайся Ефим, проходи к столу! — И, смеясь, добавил: — Эх!
Загудели, заиграли провода, мы такого не видали никогда!
Праздник
Сегодня Семёнов проснулся рано, включил радио, и, перекрестившись на восточное окно, стал умываться.
«Шестое ноября, собрание сегодня в клубе, — рассуждал Владимир Сергеевич, растапливая печь. — Идти надо!»
Поджарив в сковороде картошку на сале и заварив кипятком
чай в заварнике, Семёнов позавтракал, убрал со стола еду и прилёг
на аккуратно заправленный топчан.
«Рано ещё идти, приглашали к одиннадцати, — думал Семёнов, глядя в потолок. — Может с часок столяркой заняться или

заготовками? А может, в честь праздника, двухдневный выходной
устроить? Хозяйства у меня нет, одни мыши по углам шуршат, спать
мешают! — размышлял он, — Кошку надо завести, всё веселее будет жить!»
По радио диктор рассказывал о международной жизни в странах
Варшавского договора, о мощи наших вооружённых сил, о нарастающей напряженной обстановке в Карибском море и прочих событиях, которые происходили где-то там, — далеко от маленького
забайкальского села. События, в которых трудно было разобраться сельскому обывателю и потому большинство полагалось на мудрость своих вождей и правителей.
В начале одиннадцатого часа Семёнов стал одеваться. Выходные
одежды, висящие на вешалках, изготовленных самим хозяином,
редко вынимались из гардероба. Принарядившись, Семёнов оглядел себя в зеркало, погладил усы и стал надевать новые полупальто
и шапку, купленные два дня назад в местном сельпо.
Возле клуба толпился народ, стояли две конные повозки, грузовик и бегали дети. В воздухе витал дух праздничного настроения.
Семёнов подошёл к крыльцу клуба и громко поздоровался: — Здравствуйте, сельчане!
— О, Сергеич! Здравствуй! — первым приветствовал дядю Володю водитель грузовика Иван Яковлев. — Давно не виделись! —
и протянул для приветствия свою руку. Семёнов пожал протянутые
ему руки и спросил: — Не опоздал?
— Нет! Можешь с нами перекурить! — улыбаясь, ответил Павел
Матвеев и добавил: — Минут через десять начнётся!
В зале было людно. Сельчане, в нарядных одеждах, сидели на скамейках, расставленных рядами, и стульях. На сцене стоял большой
стол, накрытый красной бархатной тканью, на нём в центре красовался графин с водой и два гранёных стакана. С правой стороны
от стола, у кулисы, стояла красная трибуна с гербом СССР. Было
шумно, люди вполголоса разговаривали, смеялись и изредка поглядывали на сцену.
Семёнов, оказавшись в зале, и не зная, куда сесть, стал глазами
искать свободное место. Он чувствовал себя человеком, случайно попавшим в чужую компанию, где знал почти всех, но ни с кем
не был хорошо знаком.

— Сергеич! Иди сюда! — вдруг услышал он и повернул голову.
В третьем ряду у скамейки, размахивая рукой, стоял Ефим
Матвеев. Увидев, что Семёнов его заметил, он заулыбался и энергичнее замахал рукой. Владимир Сергеевич облегчённо вздохнул, аккуратно, стараясь не беспокоить сидящих, прошёл до Ефима и, поздоровавшись с ним за руку, сел. Матвеев, с довольным видом, что
рядом с ним сидит не кто-нибудь, а сам Семёнов, стал гордо оглядывать зал.
— Я, Сергеич, знал, что ты придёшь! — наклоняясь к столяру,
многозначительно произнёс Ефим.
— А я знаю, кто тебе об этом сказал! — невозмутимо ответил
Семёнов.
У Матвеева округлились глаза, и вытянулось лицо. Он с полуоткрытым ртом вопросительно глядел на дядю Володю.
Справившись с замешательством, но с растущим удивлением,
Ефим шёпотом произнёс: — Этого ты не можешь знать! Ну, никак
не можешь!

Их, только что начавшийся, разговор нарушил звонкий женский
голос: «Товарищи, прошу внимания! Торжественное собрание, посвящённое Сорок четвёртой годовщине Великой Октябрьской Социалистической Революции и отчетно-выборному собранию объявляю открытым».
За свою жизнь Семенову приходилось быть на многих собраниях: на зоне, на фронте, на заводе, фабрике, в цеху… Но на колхозном
собрании он был впервые. Всё выглядело празднично и торжественно: и клубный зал с транспарантами и лозунгами на стенах, и сцена
с трибуной и столом под красным бархатом, и сами люди в нарядных одеждах.
Торжественную речь в честь великого праздника Октября, поднявшись на трибуну, произнёс парторг колхоза Михаил Михайлович Литавин. Она почти ничем не отличалась от тех, которые дядя
Володя слышал на других собраниях, вот только дата возраста Советской власти непрестанно увеличивалась. Росла и крепла страна,
и, не смотря ни на что, развивалась, строилась и покоряла космос.
После парторга выступили ещё два человека. На этом торжественная часть, посвященная Великому Октябрю, закончилась. Объявили
десятиминутный перерыв.
После перерыва началось отчётно-выборное собрание колхоза.
Голосованием зала был избран председатель собрания и секретарь
для ведения протокола. Председателем единогласно избрали парторга колхоза Михаила Михайловича Литавина. Тот, в свою очередь,
пригласил на сцену председателя колхоза, главбуха, секретаря комсомольской организации и завхоза.
— Слово для выступления с докладом о хозяйственнофинансовой деятельности нашего коллективного хозяйства предоставляется председателю Николаеву Михаилу Михеевичу! — торжественно объявил Литавин и захлопал в ладоши. Бурной овацией зал
дружно поддержал его, и отчётно-выборное собрание продолжило
свою работу.
Семёнов слушал доклад председателя и в уме рисовал картины
ратного труда механизаторов, доярок, телятниц, шоферов, растениеводов, хлеборобов, работников правления, учётчиков и даже
школьников, помогавших на сенокосе. Он и представить себе
не мог, как многогранна, много- профессиональна крестьянская

жизнь. Это сколько знаний должен иметь человек, чтобы вырастить пшеничный колос, получить зерно, испечь хлеб? Это, каким
умением и трудом надо вырастить стадо коров и получить от него
мясо и вкусное, парное молоко? Это, каким надо быть терпеливым, усидчивым и безупречным работником, чтобы кормить
такую большую страну, но при этом жить так скромно, почти
бедно?!
Менялись докладчики, рассказывая о проделанной работе, звучали аплодисменты, Семёнов внимательно слушал каждого и удивлялся: «Надо же! Вроде небольшое село, днём редко встретишь кого
на улице, разве у магазина или почты, а так, — одна только ребятня
бегает, взрослые все на работе. Владимир Сергеевич украдкой оглядел зал. — Вот они труженики, с утра до вечера в работе и часто без
выходных и отпусков».
Вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд и встретился глазами с Татьяной. Она с улыбкой смотрела на него. Моргнув ресницами и кивнув головой, — поздоровалась. Семёнов ответил тем же.
На душе стало теплей и спокойней.
Собрание подходило к концу, началась торжественная часть: вручение премий, грамот, объявление благодарностей и прочих поощрений. Зал заметно оживился, предвкушая интересное и приятное
для многих событие. На сцену один за другим, под аплодисменты,
поднимались колхозники для вручения наград. Оживился и, сидящий рядом со столяром, Ефим. Тыкая локтем в руку Семёнова, он
тихо комментировал ему происходящее:
— Смотри, смотри, Епифанцеву Гохе премию и грамоту дают, молодец парень!
Семёнов многих знал в деревне и уже сам имел кое-какое представление о сельчанах, но к пояснениям Матвеева прислушивался.
Со сцены звучали всё новые фамилии и под овации на сцену поднимались новые люди.
Вдруг до слуха Семёнова со сцены долетела его фамилия. Не понимая происходящего, он, не шелохнувшись, вопросительно смотрел на человека на сцене.
— Сергеич! Ты что, уснул? — проговорил Ефим, тормоша дядю
Володю за руку. — Тебя вызывают!
— Зачем? — вставая со скамейки, спросил он растерянно.

— Иди, иди, там скажут, — зачем! — толкая рукой Семёнова, ответил Матвеев.
Под аплодисменты зала, смущаясь, Семенов поднялся на сцену.
— В честь сорок четвёртой годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции, за добросовестный труд, за ответственное отношение к своим обязанностям и за постоянную помощь
односельчанам, почётной грамотой награждается столяр Семёнов
Владимир Сергеевич! — торжественно объявил председатель и, пожав дяде Володе руку, вручил ему грамоту.
Поблагодарив правление и зал, Семёнов, всё так же смущаясь,
вернулся на своё место.
— Ну, вот, грамоту получил! А то «зачем, зачем?» — улыбаясь,
сказал Ефим — Заслужил, — получи!
— Да ладно, не велика моя заслуга! — садясь, проговорил столяр.
— Велика, не велика, а обмыть надо! Грамоты тоже не всем
дают! — рассуждал Матвеев, — Вот мы с тобой получили! За дело,
труд свой, а как же? Просто так не дают!
— Ладно, согласен с тобой! Только обмывать не буду, так эту радость переживу! — ответил Сергеевич.
Ефим разочарованно махнул рукой и на время замолчал.
Вскоре собрание закончилось, объявили часовой перерыв,
после которого состоится концерт сельской самодеятельности
и школы.
Дядя Володя вместе со всеми, держа в руке грамоту, направился
к выходу, сзади, не отставая, шел Матвеев, он был чем-то озабочен.
У клуба было многолюдно. Хлопала входная дверь, люди выходили и останавливались, некоторые закуривали, разговаривали, шутили, смеялись и, не спеша, расходились по домам.
Семёнов, очутившись на улице, огляделся, увидел не спеша удаляющуюся Татьяну и направился вслед за ней. Но нагнать ее ему
не дал Ефим.
— Ты вот что, Сергеич! Ладно, с выпивкой! — путано начал
Ефим. — Ты мне объясни, непонятливому, откуда знаешь человека,
который сказал мне, что ты придёшь на собрание?
— Да я так ляпнул, не задумываясь! — проговорил столяр, глядя
на удаляющуюся Татьяну.
— Нет, ты скажи, кто тебе об этом сказал?

— Никто мне не говорил, сам догадался! — сетуя на собеседника,
произнёс Семёнов.
— Как это, — догадался? Когда мне жена ночью в кровати
об этом говорила? — распыляясь, не унимался Ефим. — Ты что,
под кроватью моей сидел?
Семёнов, чтобы поскорее закончить этот глупый разговор, стал
объяснять собеседнику:
— Слушай, Ефим! Кто в семье твоей в магазин или на почту ходит? Ты?
— Зачем я? Жена, конечно! — непонимающе проговорил
Матвеев.
— А от кого ты дома деревенские новости знаешь? От информбюро по радио?
— Причём информбюро? Жинка рассказывает про всё, — смущаясь, пробормотал Ефим. — И про тебя тоже она говорила.
— Вот и делай вывод! — улыбнулся Владимир, — Не зря же
я в разведке воевал! Ну, бывай Ефим, некогда мне!
Он хлопнул рукой по плечу собеседника и поспешил вослед
за удаляющейся Татьяной.
— Вот как! — стоя в одиночестве посреди дороги, рассуждал
Ефим. — Как же я сам-то не догадался? Конечно, разведка, — это,
паря, не мой стройбат: «бери больше, кидай дальше». Хотя мозги
в жизни везде нужны.
Он махнул рукой, на лице его появилась улыбка и, оглядевшись
по сторонам, пошагал к своему дому.
— Пойду жену обрадую грамотой! — размышлял Матвеев, бодро шагая по улице вслед за Семёновым. — Она у меня хорошая,
добрая и никакая не ветреная.
Семёнов догнал Татьяну и поздоровался, она ответила на его
приветствие тихим «Здравствуйте!» — и, немного помолчав, добавила: «С наградой вас, Владимир Сергеевич!»
— Спасибо! — Семёнов вопросительно посмотрел на женщину: — Что так официально-то? Не на собрании же!
— Ну, прости, я от чистого сердца! — смутилась она.
— Ладно! Тебя тоже с наградой и подарком! Что в подарке-то?
— Не знаю, дома посмотрю! — улыбнулась Татьяна и, глядя
на Семёнова, загадочно добавила: — Чем завтра заниматься будете?

— Не знаю! — пожав плечами, ответил Владимир.
— Приходите ко мне в гости, вместе праздник отметим!
— Слушай, Татьяна! Что ты ко мне то на вы, то на ты? Я понимаю,
что старше тебя, но когда мы наедине, называй как-то по-другому!
— А как? Полдеревни, — и мал, и стар, — тебя дядей Володей называет, и ничего!
— То деревня. А ты — совсем другое! — проговорил Семёнов.
— Эх, Сергеич, Сергеич! Знал бы ты, как я тебя наедине называю,
не придирался бы. А разницу в возрасте нашем я совсем не замечаю.
— Я — тоже! — совсем смутившись, произнёс Семёнов и добавил: — Уж сильно ты мне нравишься!
— Вот и объяснились в любви! — с улыбкой на устах проговорила Татьяна и остановилась.
— Да-а! Как всё просто! Я думал, что никогда тебе в этом не признаюсь, стыдно как-то! — останавливаясь, ответил дядя Володя.
— Ты, Сергеич, от вопроса-то не уходи. Как насчёт праздника, —
придёшь?
— Конечно! — ответил Семёнов и торопливо добавил: —
Во сколько приходить и что с собой принести?
— Часам к семи, не раньше! Как раз по дому управлюсь и на стол
приготовлю. Иди, Сергеич, я уже пришла! — ответила она, показывая на свой дом. И, направляясь к калитке, добавила: — Эх, мужики,
мужики! Какие же вы недогадливые!
Расставшись с Татьяной, Семёнов не спеша зашагал к своей землянке. Настроение было праздничное. Хотелось петь и читать стихи,
хотелось здороваться с каждым встречным, как это делают в каждой
деревне Забайкалья, и улыбаться каждому прохожему, как лучшему другу. Хотелось жить открыто, не прячась от людей, честно
и свободно!
Ровно в семь часов вечера в дверь Татьяниного дома постучали.
— Входите! — сказала женщина, осматривая себя в небольшое
зеркало на буфете. В распахнутой двери появился Владимир Сергеевич с большим свёртком в руках.
— Можно?! Здравствуйте, хозяева! — весело произнёс гость.
— Можно, можно! Здравствуй, Сергеич! — ответила Татьяна, отходя от буфета к двери. — Проходи, гость желанный, раздевайся!

Семёнов, передав свёрток хозяйке дома, снял полупальто и шапку и повесил на вешалку у двери. Он огляделся и спросил: — Хозяин-то, Колька где?
— У дружка своего, в соседях, отпросился с ночёвкой, — ответила Татьяна. — Утром прибежит!
— А я ему подарок принёс! — разочаровано произнёс Владимир
Сергеевич и добавил, — Там, в свёртке, осторожно!
— Ты его сильно не балуй, он и так к тебе очень сильно привязался, часто вспоминает, — говорила Татьяна, разворачивая свёрток.
Семёнов прошел в комнату и огляделся. Всё было по прежнему,
только стол был накрыт новой скатертью, а на комоде, среди фотографий и ваз, красовалась почётная грамота, полученная вчера
на колхозном собрании.
— Ой! Что это? — раздался голос из кухни, и в дверях комнаты
появилась удивлённая и радостная Татьяна, держа в руке деревянный кораблик с парусом. Она подошла к столу и поставила на скатерть парусник.
— Красивый! Как настоящий! — улыбаясь и глядя на кораблик,
проговорила Татьяна. — Коле непременно понравится!
Переведя взгляд на Семёнова, женщина вздохнула и спросила: —
И долго его делали?
— Да нет, в свободное время мастерил. Я с детства люблю корабли и море, — ответил он и, грустно улыбаясь, добавил: — ещё
с Питера.
Увидев непонимающий взгляд Татьяны, дядя Володя перевёл
разговор на другую тему. Поговорив о деревенских делах, она
вышла на кухню и занялась своими делами, оставив на время
гостя.
Когда стол был накрыт, они уселись за него и стали отмечать свой
первый совместный праздник.
— Ну, с праздником! — поднимая рюмку с водкой, сказала
Татьяна.
— С праздником! С нашим первым праздником! — ответил он.
Они сидели за столом, негромко разговаривали, смеялись, рассказывали друг другу о себе, выпивали и снова говорили о прожитой и настоящей жизни. Им было хорошо и спокойно, их тянуло
друг к другу какой-то внутренней силой, исходившей из глубины их

одиноких душ. Они не ощущали ни времени, ни разницы в возрасте,
а были просто счастливы. И от долгого ожидания этого счастья, тонули друг в друге без остатка и сожаления.
Моргнув три раза, электрическая лампочка дала знать, что на дворе уже полночь и скоро отключат электричество.
— Идти, наверное, надо домой… — произнёс Семёнов.
— Нет! Сегодня ты будешь со мной, хотя бы сегодня! — тихо сказала в ответ Татьяна.
Они встали и приблизились друг к другу. Семёнов, заключив
в свои объятия взволнованную женщину, крепко поцеловал её в губы.
Лампочка под абажуром погасла и в комнате наступила кромешная темнота, которая совсем не мешала влюблённым.
***
На дворе стоял ноябрь, — зима вступала в свои права. Выпавший
ночью, снег уже не растает и будет лежать до весны. Ночи стали холодными и длинными, а дни заметно короче.
Владимир Сергеевич привычно работал у токарного станка, мурлыча себе под нос какой-то мотив. В окно светило солнце, отражаясь на полу и стеллаже ярким прямоугольным пятном, отчего было
светло и уютно. Работы хватало, колхоз заказывал новый инвентарь
для хозяйства, а сельчане — мебель для дома. Так что на нехватку
работы Семёнову грех было жаловаться. Теперь его волновал другой
вопрос: как выбраться в город, и, как и кому сбыть золото? Для этого
нужно было время и люди. Но вместе с этой проблемой появилась
новая. Она укреплялась и росла в его сознании, и всё чаще всплывала на первый план, — искала ответы в ночных его раздумьях.
Вот и сейчас, стоя у станка, дядя Володя думал о Татьяне. Он
вспоминал их встречи, разговоры, первый робкий поцелуй, страстные объятья и на душе становилось тепло и радостно. Но какая-то
еле уловимая тревога закрадывалась в его сердце, разливалась
по телу, — невидимая, необъяснимая, — она не давала покоя.
«Что делать? Как дальше жить? Не могу я без неё и без этого милого парнишки Кольки! — думал Семёнов. — Вот вляпался же в эту
любовную историю под старость-то лет. Не зря говорят: — Седина
в бороду, бес — в ребро», — рассуждал он.

Окончив работу у станка, Семёнов перешел к верстаку, где лежали заготовки для этажерки. Сегодня ему нужно собрать и посадить на клей все части этой конструкции, а завтра покрыть лаком
и просушить.
Вот уже восьмую этажерку заказывают сельчане. «Видать, нравится! — рассуждает дядя Володя. — Хотя круглых столов на резной
ножке изготовил больше, а заказов не уменьшается».
Об искусном столяре узнали и в соседних сёлах. Вот и потянулись
ходоки за хорошей мебелью из разных концов. Дядя Володя никому
не отказывал, но своим деревенским он всегда делал вне очереди.
— Как никак, а свои! — говорил Семёнов. — Своим грех долго
делать!
Собрав этажерку и поставив её на пол в центре землянки, он оценивающим взглядом осмотрел свою работу и, оставшись ею доволен, отправился к кухонному столу готовить обед.
…После обеда около Семёновой землянки остановился трактор,
волоча тросом с десяток сосновых стволов, среди которых было два
березовых. Из кабины выскочили тракторист с помощником и стали
освобождать берёзы из общей пачки леса. Пока они занимались этой
работой, из калитки вышел Семёнов. Подойдя поближе к трактору,
громко спросил тракториста: — Что, Михаил, привёз?
— Привёз, привёз дядя Володя, как заказывал! — ответил тот
и добавил: — Нил Семёнович сам лично выбирал!
— Ну, добре! Ему я доверяю!
Берёзовые стволы освободили и, по просьбе Семёнова, распилили бензопилой на двухметровые бревна. Затем трактор, дымя
выхлопной трубой, направился в сторону пилорамы.
Стволы были ровными, без видимых изъянов, — в самый раз для
столярных работ.
— Ну, спасибо, Нил Семёнович! Угодил! — улыбаясь, бормотал
столяр, — Всё так, как я и заказывал!
Он сносил двухметровки в столярку, подмёл у ограды дорожку
и, закрыв за собой калитку, вернулся в землянку.
Затопив печурку, Семёнов, стал готовиться себе ужин, — немудрёный, холостяцкий, — привычно орудуя ножом на разделочной
доске, им же изготовленной.

Поездка в город
В конце ноября Семёнову удалось выбраться в Читу. К своей поездке он готовился основательно, обдумывая каждый шаг.
От золотого слитка дядя Володя зубилом отделил кусок металла
и, раздробив его на маленькие доли, спрятал в тряпичном мешочке. На территории МТМ он отыскал фарфоровый изолятор для
электрических проводов, договорился с колхозным кузнецом Дмитрием в воскресный день поработать одному в кузне, где в горне
и расплавил в этом изоляторе кусочки золота в один слиток круглый формы.
С этим слитком и маленьким, граммов десять, кусочком золота
решился Семёнов ехать в город, где рассчитывал его сбыть.
Он отпросился у председателя на несколько дней отлучиться
в Читу на колхозной машине, которая два раза в неделю ходила в город, мотивируя необходимостью покупки инструмента, олифы, лака
и красок для работы.
— Что ж, раз надо, — поезжай! Вот в следующий понедельник
и едь! — сказал председатель. — А в пятницу тебя Иван заберёт назад, только адрес ему скажи, откуда забрать.
— С ним я договорюсь! Думаю, за четыре дня управлюсь, — ответил Владимир Сергеевич.
— Да не забудь, чтоб за землянкой присмотрели, да протапливали раз в день. — посоветовал Михаил Михеевич, — зима на дворе!
— Да я уже договорился, присмотрят!
— Вот и хорошо, поезжай! — завершил разговор председатель.
«Приглядывать» за своим хозяйством Семёнов попросил Татьяну, это был единственный человек, которому дядя Володя доверял,
как себе.
— Ты уж пригляди за моей землянкой, протапливай через день,
чтоб вода в ведре не замёрзла, — улыбаясь, просил он Татьяну. —
Я к выходным вернусь, отблагодарю!
— Конечно, пригляжу, не переживай! — ответила Татьяна и добавила: — Это мне в радость, для тебя я сделаю всё, что попросишь!
— Так уж и всё? — прищурив глаза, спросил Семёнов.
— Что, не веришь? — вопросом на вопрос ответила та, вводя
в смущение дядю Володю.

— Да верю, верю! Пошутить уж нельзя! — стал оправдываться он.
— Предложение принято! Поезжай и быстрее возвращайся домой, мы с Колей будем тебя ждать! Когда поедешь, ключ от землянки
занеси!
Вот уже пятый день, как Татьяна хозяйничает в доме Семёнова.
Работа немудрёная: печь протопить, да пыль протереть. Генеральную уборку, которую она начала делать во вторник, завершила вчера к вечеру. Оценив в первый день женским взглядом состояние
жилища своего друга, она поняла, что нужна капитальная уборка
помещения и большая стирка. Это работа, на которую понадобится
не менее двух дней. Не откладывая в долгий ящик, Татьяна принесла из своего дома большую ванну, нагрела на печи воду и перестирала всё белье и грязные вещи хозяина землянки. В среду отутюжила
и разложила вещи по полочкам, отчистила и вымыла посуду, а в четверг, собрав в деревянный ящик стружку и деревянные обрезки, занялась уборкой пола.
К пятнице землянка преобразилась: на окнах — новые занавески,
на столе — чистая скатерть, печь побелена известью, полы свежевымыты. Всё было чистым, свежим и готовым к встрече с хозяином.
Уже стемнело и в деревню дали электричество, когда Семёнов вернулся домой на грузовике. Выгрузив из кузова два мешка и холщовую сумку и пожав на прощание руку водителю, он взялся за мешки.
Из калитки вышла Татьяна.
— Ну, здравствуй, Сергеич, с возвращением! — сказала она
и, увидев в руках у Семёнова большой багаж, предложила: — Давай
помогу!
— Здравствуй Татьяна! Вот вернулся странник, встречай! — улыбаясь и беря в руки мешки, он кивнул головой на сумку: — Вот сумку подсоби занести!
Закрыв за собой калитку, они не спеша скрылись в темноте
двора.
Перемены, произошедшие в землянке, удивили и смутили Семёнова. Он остановился у двери, держа в руках тяжелые мешки, и, приоткрыв рот, рассматривал своё жилище. При ярком свете электрической лампочки она показалась ему необыкновенно чистой, уютной
и праздничной.

— Это что же такое случилось? — Вертя по сторонам головой и улыбаясь, тихо бормотал столяр. — Мать родная, куда
я попал?
Татьяну развеселили его
обескураженный вид и поведение. Она засмеялась и весело ответила: — Домой к себе, домой!
Поставив у верстака мешки
и холщовую сумку, они разделись и молча обнялись, как после долгой разлуки. Влюблённые
не целовались, а просто стояли,
обнявшись, и молчали. Каждый
думал о своём, сокровенном
и выстраданном, и эти личные
чувства каждого сливались в одно единое целое, необъяснимое и неподвластное чувство любви.
В землянке было тепло, на плите стояли кастрюля, чайник и заварник, на столе — две тарелки, ложки, а в хлебнице — ломтиками
нарезанный хлеб. Всё было готово для ужина.
— Ну, моем руки, и к столу! — скомандовала Татьяна.
— А может, вещи сначала разберём? — предложил Семёнов, —
Растолкаем и ужинать!
Опростав мешки, и разложив всё содержимое на полки и в ящики, Владимир Сергеевич принялся за сумку.
— Вот, к столу привёз! — разворачивая бумажный свёрток, проговорил столяр. — Колбаской немножко побалуемся! — Он положил
на верстак пакет с копченой колбасой и следом вытащил бутылку
наливки.
— А это — поездку мою отметить! — он поглядел на этикетку
и добавил: — «Вишнёвая», давно вином не баловался!
Вынув всё съестное из сумки, дядя Володя извлек из неё последний газетный пакет и стал разворачивать.
— Я пойду, стол накрою! — проговорила Татьяна, унося продукты с верстака на стол.

Минут через пять она позвала Семенова:
— Ужин готов, прошу за стол!
— Добре! — произнёс Владимир Сергеевич и, взяв в руки два пакета, подошёл к Татьяне.
— Это вам с Колей! Не знаю, понравятся ли! — он протянул ей
привезённые подарки.
Теперь пришло время Татьяниному смущению и удивлению. Она,
приняв подарки, стояла и растерянно улыбалась, глядя на Семёнова.
Увидев её смущение, Владимир Сергеевич расплылся в улыбке,
но нарочито обиженным голосом сказал: — Ты посмотрела, хотя бы!
Вдруг не понравятся?
Она развернула один сверток и ахнула! В нём лежал отрез на платье салатового цвета с мелкими красивыми цветами, а поверх отреза
красивая темно коричневая гребёнка для волос.
— Ой, мамочка! — вскрикнула Татьяна. — Это же надо! Я как раз
мечтала купить красивую ткань и сшить себе платье! Сергеич, как
ты угадал моё желание? И цвет мой любимый, и эта гребёнка!
Она, держа в руках подарок, чмокнула дядю Володю в щёку и всхлипнула.
— Ты чего это? — удивился Семёнов.
— Так, от радости! Мне никто таких подарков не дарил, даже
муж, — тихо произнесла Татьяна, вытирая рукой слезу.
Она развернула второй свёрток, в котором был альбом для рисования и коробка цветных карандашей. Это был подарок для Коли.
Закончив с подарками, они сели за стол. Налив в стаканы наливки, Владимир Сергеевич встал и с улыбкой произнёс:
— Ну, за встречу, за моё возвращение!
Они выпили и принялись за еду. Ужинали не спеша, с разговорами, тостами, и дяди Володиными рассказами о своих приключениях
в городе. И не заметили, как пролетело время.
— Уже восемь часов! — глядя на тикающие на стене ходики, произнесла Татьяна.
— Ну и что? Рано ещё! — ответил Семёнов. — Куда торопиться,
побудь ещё со мной. Я соскучился по тебе!
— Я тоже! — произнесла Татьяна, вставая из-за стола. — Пока
приберу со стола, помою посуду, а ты отдохни немножко с дороги,
я скоро!

И опять, как в ту октябрьскую ночь: объятья, поцелуи, вздохи,
ласки. Всё слилось воедино, раскрепостив чувства, опьянив страстью разум, до наготы оголив тела их и души…
Семёнов не рассказал Татьяне о своих злоключениях с золотом
в городе, — не хотел посвящать её в свою тайну. Но, всё, что произошло и происходит в их отношениях, ставит дядю Володю в тупик,
из которого он не видит выхода.
«Как объяснить Татьяне об истинной причине своего приезда
в деревню? — размышлял Семёнов. — Как она отреагирует на то, что
он нашел это золото, и поймёт ли его?»
Он и сам был не рад этому золоту, которое не принесло ему большой радости, а наоборот, создало кучу неразрешимых проблем.
Поездка в город показала, что сбыть это злополучное золото будет
не так-то просто, а чрезвычайно опасно и сложно.
«Ну, положим, сдам я его государству, скажу, что нашел! Кто ж
мне поверит? — размышлял Семёнов. — Особисты возьмут в оборот, мало не покажется. Там ребята работать умеют, и гражданскую
вспомнят, и золото, и всё остальное, а это конец!»
Петру написать о находке, как хотел раньше, отказался, –опасно.
Да и он в затею найти спрятанное золото не очень-то верит, говорит,
что искать в чужом лесу через сорок лет нереально. «Да и что он может
сделать? Приехать и незаметно вывести золото? — Навряд ли! От людей не скроешься, да и за мной присматривают, не зря уполномоченный нет-нет, да и заглянет в гости… » — Все эти рассуждения ни к чему
не приводили Владимира Сергеевича. Он нервничал, и злился на себя.
«Ну что я за человек, почему жизнь у меня непутёвая? Не воровал, не предавал, честью своей дорожил, а жизнь мою так исковеркали, что в ней хорошего-то — детство, юность, да Татьяна с Колькой
и — всё», — сокрушался Семёнов.
Новый год
Время шло, наступал новый одна тысяча девятьсот шестьдесят
второй год. Дядя Володя не очень любил этот праздник, он, почти
всегда, встречал его в одиночестве. Но, этот Новый год ждал с нетерпением и каким-то волнением. Ведь встречать этот праздник ему

предстояло вместе с Татьяной. Она пригласила его к себе домой три
дня назад, встретив на улице по дороге в магазин.
А было это так. Семёнов шел в магазин за продуктами, ему надо
было прошагать полдеревни от своей землянки. Погода стояла хорошая, солнышко светит, снег блестит и морозец терпимый. Идёт дядя
Володя, покуривает, с прохожими здоровается, настроение хорошее.
Не доходя до магазина метров двести, заметил, как Татьяна сходит
с магазинного крылечка. Увидев её, он прибавил шаг, — уж очень хотелось встретиться с ней.
— Здравствуй, Татьяна! — поравнявшись с женщиной, поздоровался Семёнов.
— Здравствуй, Сергеич! — улыбаясь, ответила Татьяна. — За продуктами?
— Да, запасы пополнить надо, а то давненько в сельпо не заглядывал! — останавливаясь около неё, ответил столяр и шутливо добавил: — Продавщица, наверное, соскучилась по мне!
— Ну, ну, торопись, пока в магазине никого нет, — прищурив глаза, многозначительно ответила Татьяна, чем окончательно смутила
дядю Володю.
— Да ну тебя! — махнул рукой Семёнов. — Ты лучше подожди
меня, я быстренько отоварюсь, и вместе пойдём домой.
— Хорошо, иди, а я на минутку к Наташке забегу. — И, развернувшись, пошагала по улице.
В магазине действительно никого не было, продавщица приветливо встретила дядю Володю и быстро разрешила его продовольственную проблему, наполнив рюкзак провизией под самую завязку.
— Теперь дней на десять хватит, — рассчитываясь с продавщицей, произнёс Семёнов.
— Завтра груз привезут к Новому году! — тихо сказала продавщица. — Народу будет много, может, чего оставить к празднику? Ты
не стесняйся, дядя Володя, говори!
— А что привезут-то? — глядя на Дусю, задал он вопрос и добавил: — Вроде, всё купил!
— Да вы что, с луны упали!? Праздник же! — удивлённо глядя
на столяра, произнесла Дуся. — Мандаринки, яблочки, конфеты разные, колбасы, паштеты… Короче, всякой всячины привезут. А вы —
«всё купил!»

— Ну, оставьте чего-нибудь немножко, я через два дня заберу, —
пожимая плечами, ответил Семёнов.
— Ладно! — грустно ответила продавщица, — я сама отложу, что
надо, только с утра приходите послезавтра, дядя Володя.
— Спасибо, Дуся, приду! — и, попрощавшись, он вышел
из магазина.
Татьяна поджидала Семёнова возле Натальиной калитки. Подойдя к ней, дядя Володя взял из руки женщины холщовую сумку с продуктами, и они пошли по улице.
— Праздник скоро, — глядя под ноги, произнесла Татьяна. —
Придёшь в гости?
— Приду! — ответил столяр и, помолчав, добавил: — А это ничего, что в гости-то к тебе, да ещё на ночь глядя? Люди что могут
подумать?
— Чудной ты, Сергеич! Новый год же! Забыл, что его ночью
встречают? — тихо засмеялась Татьяна. — Совсем в своей землянке
одичал. В гости не ходишь, друзей не завёл, живёшь отшельником,
хотя люди тебя уважают.
— Ну, тоже скажешь, — отшельником. А дружбу заводить уже
поздно, — произнёс дядя Володя, — да и зачем она мне, надолго
я здесь навряд ли задержусь.
— Это что за новость? — остановившись и повернувшись к Семёнову, спросила Татьяна..
Семёнов, не ожидая такого вопроса, тоже остановился и растеряно посмотрел на неё. Качнув головой, виновато сказал: — Да я же
не рассчитывал, что надолго сюда приехал. Так, год, два, да и всё, —
и тихо добавил: — А тут тебя встретил.
Стоять посреди улицы и разговаривать было неудобно. Пара развернулась и продолжила свой разговор, неспешно шагая до Татьяниного дома. Там распрощались и разошлись.
День 31 декабря 1961 года приходился на воскресение, хотя
в деревне воскресный день считался условно. Отдыхали ученики
да те служащие и колхозники, которые не были напрямую связаны с фермой и прочей работой с животными. Ещё леспромхозники, которые считались рабочими и к колхозу никакого отношения

не имели. Но у каждой семьи было свое подсобное хозяйство.
У кого — маленькое, а у кого и поприличнее. В деревне нельзя жить
без своей животинки. Заработок колхозника, по сравнению с рабочим леспромхоза, был значительно ниже. И только в уборочную страду, по окончании года, колхозники получали хорошо. Вот
поэтому-то воскресный день крестьянина проходил в работе на собственном дворе со своими животными и птицей, которые кормили
их семьи, снабжая селян молоком, сметаной, яйцом и мясом.
Нарымчане, как и все жители нашей необъятной страны, тоже
готовились к встрече Нового года. Прожитый год был насыщенным
значимыми событиями, как для самой страны, так и для каждого
жителя огромной России, потому что всё происходящее в государстве непосредственно отражается на каждом гражданине. А это
денежная реформа, полёт в космос первого человека земли Юрия
Гагарина, затем Германа Титова, тайный вынос тела Иосифа Сталина из мавзолея Ленина, переименования города Сталинград
в Волгоград, в ноябре и декабре запуск двух агрегатов Братской
ГЭС и много других событий. По мере своих сил и знаний живёт
и крепнет Россия в окружении друзей и недругов, с мечтой о построении справедливого государства и счастливой, мирной жизни
своих граждан. Вот с такой мечтой о хорошей, сытной и мирной
жизни жили и в забайкальской глубинке, внося свой посильный
вклад в строительство гуманного и справедливого государства.
Ведь каждый человек имеет право на хорошую, безбедную и счастливую жизнь.
Дядя Володя пришёл к Татьяне, как договаривались, за час до Нового года.
— Здравствуй, хозяйка! — открывая дверь, торжественно произнёс Семёнов, держа в руке новенький, наполненный подарками
рюкзак.
— Здравствуй, Сергеич! — встречая гостя, ответила Татьяна, —
С наступающим!
— И тебя тоже! — ставя рюкзак на пол и снимая шапку, произнёс
дядя Володя. — Морозно на улице! — улыбаясь, добавил он.
— Зима, а она всегда холодная! — засмеялась Татьяна и, кивнув
на рюкзак, добавила: — А это зачем?

— Так праздник же, Новый год! — пожав плечами, ответил тот. —
Ты знаешь? Я ведь давно никому на Новый год не дарил подарков!
Семёнов грустно улыбнулся и так тепло поглядел на неё, что
у Татьяны как-то защемило в груди, она подошла и поцеловала его
в щёку.
Тот смутился. Но, кашлянув в кулак, Владимир Сергеевич расплылся в довольной в улыбке.
— Ну, что? Сполосни под рукомойником руки и к праздничному
столу! — скомандовала хозяйка, снимая с себя фартук. — Будем провожать старый год!
Выпив по рюмочке, закусив и проводив старый год, тихо заговорили о житейских проблемах. Говорила больше Татьяна, а дядя
Володя внимательно слушал её и в знак согласия кивал головой. Так
незаметно время подошло к полуночи.
В громкоговорителе негромко играла музыка, но вот она прекратилась, и диктор торжественным голосом начал поздравлять весь
советский народ с Новым годом.
— Ой! Встрепенулась Татьяна, встала и стала наполнять его рюмку водкой, затем свою — вином.
Диктор закончил торжественную речь и зазвучал Гимн страны.
При звуках гимна комната преобразилась, наполнилась каким-то
торжественным, праздничным духом. Забили куранты…
— С Новым годом! С новым счастьем! — улыбаясь и протягивая
свою рюмку, наполненную вином, к Семёнову, произнесла хозяйка дома.
— С Новым годом! — ответил он. И они, торжественно чокнувшись рюмками, выпили.
— Сергеич, быстро одевайся, пойдем поскорее на улицу, там
мужики с ружей стрелять будут! — сказала Татьяна, направляясь
к вешалке.
На улице было темно и холодно, но почти в каждом доме в окнах
горел свет, что придавало деревне необычно торжественную обстановку.
Когда Семёнов с Татьяной вышли во двор, в деревне уже начали
палить из ружей, слышались смех и радостные крики сельчан.
— Слышишь, как стреляют!? — весело спросила Татьяна.

— Слышу! Радуется народ празднику! — улыбаясь, ответил дядя
Володя и спросил: — Это всегда так праздники встречают?
— Да, нет, конечно, только на Новый год! — ответила она и поёжилась от мороза.
Но пальба быстро закончилась, всё стихло, люди вернулись к своим праздничным столам. И только лай потревоженных выстрелами
собак напоминал о новогоднем деревенском салюте. Электричество
в эту ночь, в честь праздника, не отключали до двух часов ночи, так
что хватало времени хорошо встретить Новый год при электрическом освещении. Ну, а те, которым хотелось продолжение праздника, зажигали керосиновые лампы и продолжали своё веселье.
Татьяна с дядей Володей сидели за столом и тихо вели разговор,
на всё те же деревенские темы и заботы, да обсуждали новости, прочитанные в газетах и услышанные по радио или от соседей. Пить
и есть уже не хотелось. И хозяйка, глядя на гостя влюблёнными
и чуть-чуть захмелевшими глазами, спросила: — Ну что, Сергеич, до утра у меня побудешь? — Я со стола уберу, пока свет не отключили…
— Конечно, останусь, — кивнул головой дядя Володя. — Я пока
на улицу схожу, перекурю да проветрюсь.
Татьяна и Владимир лежали в кровати, укрывшись ватным одеялом, после бурных объятий, и молчали. Каждый думал о своём сокровенном и наболевшем. В эту ночь они много узнали друг о друге.
Зародившееся чувство любви в их сердцах росло и крепло, желание
полнее узнать друг друга, открывало тайные уголки распахнувшихся душ.
Татьяна поведала Владимиру, что забеременела и не знала, как
об этом сказать Семёнову, но ещё страшнее для неё было то, что
об этом узнает деревня. «Позора не оберёшься», — думала она. Татьяна не знала: что делать, как быть? — И только сегодня нашла
силы сказать это дяде Володе.
Для Семёнова эта новость была так неожиданна, что он не мог
сначала понять, — о чём идёт речь, о какой беременности, о каком
позоре? Но, осознав, что речь идёт о них, всё понял.
— Так, значит, у нас с тобой ребёнок будет? — удивлённо спросил
дядя Володя.

— Не знаю! — Татьяна уткнулась лицом в его плечо и заплакала, — Что делать-то будем?
— Как — не знаю, сама же сказала?..
— Да не знаю, что теперь делать то? Стыд-то какой, что люди скажут!? — всхлипывая, произнесла она. — Нагуляла, скажут без мужа,
пальцем вслед показывать будут.
— Да перестань ты плакать, радоваться надо! Сына мне родишь! — откинув одеяло и сев в кровати, произнёс Семёнов, и расплылся в улыбке.
Но улыбку Татьяна не увидела, потому что в комнате было темно,
а за окном хозяйничала первая ночь Нового года.
После долгого обсуждения этой новости, они решили, что Татьяна уедет из деревни к тётке в Красноярск. Та, два года назад, — после смерти мужа, звала в письме племянницу к себе жить, — в город. Квартира у неё большая, трёхкомнатная, а единственная дочь
со своей семьёй живёт в другом городе. Татьяне оставалось написать
письмо тёте и дождаться ответа.
Семёнов заверил Татьяну, что у него есть деньги и не малые,
которых хватит ей с Колькой и на дорогу и на первое время проживания в чужом городе. Он не рассказал ей о золоте, о том, как
он его нашёл и о многом другом, отложив это на потом, на то время, когда будет готов сам и подготовит Татьяну к этому разговору.
А ещё они решили, что дядя Володя приедет к ним после того, как
построит для колхоза дом, завершит все свои колхозные и личные дела.
А когда он приедет, они поженятся и заживут одной счастливой
семьёй.
Переезд
Отпраздновала деревня Новый и старый Новый год и опять зажила своей обычной крестьянской жизнью. Татьяна написала и отправила тётке в Красноярск письмо, в котором изъявляла своё решение переехать к ней в город на постоянное место жительства.
Отнесла письмо на почту и стала ждать ответа. Семёнов же занимался своими столярными и плотницкими делами, работы было много,

в основном заказы от населения.
Временами он встречался с Татьяной, и они обсуждали свои
дальнейшие действия по переезду на новое место жительства.
В конце января Татьяне пришло из Красноярска письмо,
в котором сообщалось, что тётка очень рада такому решению
племянницы и ждёт её приезда.
Это сообщение ускорило события с переездом. В правлении
колхоза Татьяна сказала председателю, что тётка больная и ей
нужен уход, поэтому она и решилась на переезд. Михаил Михеевич, председатель хороший и понимающий, после продолжительного разговора с женщиной, пошёл
ей навстречу и распорядился главбуху рассчитать Татьяну, а отделу
кадров — уволить «в связи с переездом на новое место жительства».
Эта новость быстро разлетелась по деревне, и начались пересуды и разные толкования. О том, что у Татьяны есть тётка в Красноярске, в деревне знали многие, да и по почте ей приходили письма
и открытки. Об этом хорошо знал начальник почты, — Захаров
Фёдор Романович, которого все, от мала до велика, называли дядей Федей.
Он знал почти всё о сельчанах: у кого и где какая родня; кто
кому пишет; кто женится или разводится. Он помогал грамотно написать прошение, заполнить документ или бланк. Дядя Федя был
грамотным и справедливым человеком и никогда никому не отказывал в просьбе. Жил он рядом с почтой с женой и дочерью, был
инвалидом с детства, — перенёс в детстве полиомиелит, и, хотя
передвигался на костылях, был крепким и сильным мужчиной.
Начальник почты считался авторитетом в деревне, к его словам
прислушивались. Он-то и подтвердил, что переезд Татьяны связан
с плохим здоровьем её тетки, о чём она иногда писала в поздравительных открытках, и этим самым пригасил деревенские сплетни
и кривотолки.

За неделю до отъезда, Татьяна пригласила к себе Семёнова.
— Сергеич, приди, поговорить надо! — сказала она, встретив его
на улице.
— Хорошо, вечером загляну! — ответил дядя Володя и уточнил, — Часов в восемь, не поздно?
— Нормально, жду! — ответила женщина.
Дядя Володя пришёл ровно в восемь, как и обещал. В доме было
тепло, на кухне хозяйничала Татьяна, а в комнате за столом сидел
Колька и что-то рисовал на тетрадном листе. Услышав, что в дом
вошли, он выглянул на кухню. Увидев дядю Володю, мальчишка
схватил со стола листок, на котором только что рисовал, и, подбежав
к Семёнову, радостно произнёс: — Вот смотри, дядя Володя, где мы
будем жить! Он протянул ему тетрадный листок, где был нарисован
большой дом с множеством окошек и большой печной трубой, из которой клубился дым.
— Да дай ты человеку с улицы оглядеться! — незлобиво одёрнула
сына Татьяна и, глядя на него, добавила: — А где здравствуйте?
Колька засмеялся и поздоровался с дядей Володей.
Семёнов, взяв листок с рисунком, прошёл с парнем в комнату.
— А что это у тебя в доме окон много? — разглядывая рисунок,
спросил дядя Володя.
— Мы же, когда поедем в город жить, там дома большие и людей в них много живёт. Это мама так сказала! — глядя на Семёнова произнёс Колька и спросил: — А ты к нам в гости будешь
приезжать?
Дядя Володя удивлённо посмотрел на мальчишку и, хмыкнув, весело ответил: — Конечно, только вот адрес свой новый мне оставьте.
— А где его взять, адрес этот новый? — озабочено произнёс Колька, и вопросительно поглядев на столяра, добавил: — У меня нет, может, у мамки? А ты так приезжай без него, без этого нового!
— Да как же без адреса, где я вас искать то буду? Город не деревня!
— Дык, мама тебе расскажет, по какой дороге к нам идти
надо будет, сначала на машине, потом на паровозе, потом пешком и всё! И не надо брать никакого этого адреса! — не унимался
мальчишка.
— Уговорил! — сдался Семёнов, поняв, что объяснять надо долго
и упорно, хотя Колька — мальчишка сообразительный.

После ужина мальчик в комнате принялся за рисование нового
дома, а дядя Володя с Татьяной за кухонным столом принялись обсуждать будущий переезд на новое место жительства.
Немного поговорив, Татьяна уложила сына в постель и тут же
вернулась на кухню, где её ждал Сергеич.
— Тревожно как-то, боязно! — подходя к Семёнову, и садясь напротив, произнесла она. — Наверное, с непривычки?
Семёнов взял её правую руку, поднёс и прижал к своей щеке.
— Не волнуйся напрасно, всё будет хорошо! Надо только пережить это расставание, только пережить… — тихо сказал он и поцеловал её в руку.
Татьяна встала, обняла Семёнова и, положив свою голову на его
плечо, произнесла, — Ой, не знаю, страшно как-то!
В этот вечер Сергеич рассказал Татьяне, откуда у него такие большие деньги. Правда рассказал не так и не всё, как было на самом деле,
пообещав, что всё подробно расскажет потом, когда они встретятся
уже на новом месте.
Семёнов попросил Татьяну срочно сшить пояс для денег и передал ей десять тысяч рублей в нескольких упакованных пачках.
— Я таких денег никогда в руках не держала! — растерянно, принимая деньги от Семёнова, проговорила она. — Это же сколько всего
можно на них купить?
— Ты только про деньги никому не рассказывай, даже
тёте. Трать по необходимости, — тихо говорил дядя Володя. — Я приеду и решим, на что их потратить. Тут две рублёвых
и одна трёхрублёвая пачки, вот их и трать первое время, пока
я не приеду.
— Хорошо! — кивая головой, соглашалась Татьяна.
Она уложила деньги в платок, который завязала узлом и, положив этот свёрток в сундук, закрыла его на замок.
— Я тебе адрес дам моего хорошего товарища, он мне как
брат, я ему на фронте жизнь спас, там и стали братьями. Он тебе
поможет с работой, а при необходимости, — и с комнатой в общежитии.
— Он что, начальник какой-то? — спросила Татьяна.
— Да, и очень большой. Но ты его не стесняйся, с любой просьбой можешь к нему обратиться, только по пустякам не лезь, решай

с тёткой, — глядя на Татьяну, говорил Семёнов. — Потерпи до лета,
а там я приеду, и заживём счастливо.
— Дай-то Бог! — вздохнула Татьяна и улыбнулась.
Упоительно сладкой, томящей и бурной была эта ночь. Жаль,
пролетела она незаметно быстро. Скоро начнёт светать, и Семёнову
нужно было возвращаться к себе в холостяцкую землянку.
Татьяна проводила его до калитки, обняла двумя руками за шею
и крепко — крепко поцеловала.
— Ну, иди, скоро деревня проснётся!
Одиночество
«Вот и остался я один в этой деревне, — рассуждал дядя Володя,
обрабатывая рубанком заготовку для стола, — людей, конечно, в деревне много, но чтоб излить свою душу, поговорить, — не с кем».
Уехала Татьяна и как-то пусто стало не только на душе,
но и в округе, в самой деревне! Не сразу понял Семёнов эту пустоту,
не сразу догадался, отчего у него на сердце неспокойно и муторно.
Он даже предположить не мог, что отъезд дорогого человека, вернее дорогих ему людей, так болезненно скажется на его душевном
состоянии.
«Завтра праздник «Восьмое марта», а мне даже подарок подарить
некому, — думал дядя Володя. — Татьяна далеко! Как они хоть доехали? Как там устроились? Хотя бы скорее какую-нибудь весточку
от них получить!»
Вот уже неделя прошла, как укочевала Татьяна из своей деревни,
и разговоры о её переезде постепенно перестали волновать односельчан, погружённых в другие дела своей повседневной деревенской жизни.
Весна в этом году выдалась хорошая, тёплая. Колхозники дружно готовились к посевной: в мастерских ремонтировали трактора, плуги, сеялки. Весенняя страда всегда обращала на себя особое
внимание сельчан. Не зря в народе говорили: «Что посеешь, то и пожнёшь!», а ещё проще: «Как потопаешь, так и полопаешь!». Вот и вся
немудрёная деревенская философия.

Семёнов тоже работал, не покладая рук, в своей землянке. Правда, заказов от колхоза было немного, зато от сельчан отбою не было.
И это радовало его, за работой он забывался, меньше думал о Татьяне с Колькой и о предстоящей с ними встрече.
Письмо от Татьяны Семёнов привёз из города, когда ездил на колхозной машине за краской, олифой и прочим материалом для столярки. Дядя Володя специально дал ей городской адрес, где целых
два месяца снимал комнату до переезда в Нарым. Он быстро подружился с хозяином дома, бывшим фронтовиком, и, когда жил в деревне, то всегда, будучи в Чите, заезжал к нему в гости, иногда на несколько дней. Вот и в этот раз, по приезду в город, он первым делом
зашёл к Максиму, — хозяину этого самого дома в районе «Большого
острова», где тот проживал с семьёй.
Письмо, которое ему вручил хозяин дома, так обрадовало столяра, что он два раза перечитал его, потом сбегал в магазин, купил
чекушку водки и, на радостях, распил её с Максимом, чем удивил
и обрадовал хозяина дома.
По приезду в деревню поздно вечером, разгрузив привезённый
товар, Семёнов растопил печурку и принялся за приготовление ужина. Настроение было приподнятое, он мурлыкал под нос какую-то
мелодию, ему хотелось выйти, встретить первого прохожего и рассказать, поделиться своей радостью. Но было уже темно, улица была
тихой и пустынной, не считая редких прохожих, которые никогда
не доходили в такое время до его землянки.
Из письма дядя Володя узнал, что доехали они хорошо, встретил
их Пётр Петрович, и на машине отвёз к тётке. Теперь обживаются.
Всё непривычно и чудно им с Колькой, тётя Вера очень рада их приезду, просит за них не волноваться. В письме много было сказано
личного и сокровенного, что заставляло Семёнова не раз перечитывать это письмо.
Быстро время летит, когда стараешься его остановить, удержать
и продлить. И как же оно тягуче медленно течёт, как сироп, как лава,
когда хочется перевернуть кусок этого времени и оказаться там, куда
стремишься всем естеством.
Вот и для дяди Володи после отъезда Татьяны время приобрело свою ощутимую физическую суть. Оно протекало невероятно

медленно и вязко день за днём, неделя за неделей в ожидании письма,
открытки, в ожидании того дня, когда он встретится с ними, — ставшими близкими и родными ему, — людьми. И только работа и приходящие весточки из Красноярска спасали его от этих мук ожидания, да ещё вера на скорую встречу с любимой.
За работой, встречами с односельчанами, заказчиками, да руководством колхоза пролетали дни, недели. Семёнов стал привыкать
к отсутствию Татьяны. И только в своём воображении каждую ночь
вёл с ней душевные беседы. Так ему было легче переносить разлуку.
Дни становились длинней, весна вовсю хозяйничала в округе.
Хотя как-то в апреле погода вдруг испортилась и дней десять была
холодной и ветреной. Но потом одумалась и опять потеплело.
Семёнов работал на доме, вставлял двери в дверные косяки. Работа шла к завершению: рамы вставить, да крылечко построить. Печь
класть сам не решился, хотя работа эта была ему знакома. С председателем договорились, что после Первомая придёт печник с помощником и за три дня сложит печь, на которую вчера на грузовике привезли кирпич, глину и литьё. Дом стоял на добротном фундаменте,
зияя пустыми глазницами окон и без трубы, но красивый, новенький и праздничный.
Давно уже верба распустила свои белые бутоны, предвещая приближение Пасхи, которую до сих пор, не смотря ни на какие запреты, праздновали в каждой русской деревне, да и в городах — тоже.
В этом году Пасха получилась поздняя, 29 апреля, через два дня —
Первомай. Опять торжественное колхозное собрание, концерт, кинофильм в клубе, — одним словом, — праздник.
Но дядя Володя готовился к своему главному празднику, — Дню
Победы! Он по настоящему считал его главным и вели-ким праздником в своей жизни, выстраданным им самим, как и каждым живущим в этой стране человеком. А ещё в этот день он будет сдавать
свой построенный для колхоза дом.
Работа шла споро, настроение хорошее, рабочее, заказы от населения столяр ограничил, мотивируя тем, что к началу июля должен
уехать из деревни, но об этом он никому не говорил.
Вечерами дядя Володя, поужинав и протопив печь, ложился на топчан и при выключенном освещении, закрыв глаза, думал

о Татьяне. Это вошло в привычку, в какую-то потребность, без которой он уже не мог заснуть. В воображении своём он рисовал картины встречи с Татьяной и Колькой, как он их обнимает, целует, не тая,
не скрывая от посторонних людей свои чувства, свою любовь. Воображал, и каждый раз это было по-новому, по-другому, но томительно радостно и трепетно. Иногда он засыпал на не расправленной
постели и, проснувшись среди ночи, неохотно расправлял её, раздевался и снова ложился спать.
День Победы выдался тёплым. Ранним утром Семёнов затопил
печурку, включил на малую громкость радио и, умывшись под рукомойником, стал готовить себе завтрак. Из динамика звучали военные песни, передавали концерт, посвящённый семнадцатой годовщине Победы в Великой Отеческой Войне. Приготовив в сковороде
глазунью на сале и заварив в заварнике крепкий чай, столяр позавтракал и, закурив, вышел из землянки.
Присев на лиственную чурку, на которой дядя Володя обычно колол дрова, осмотрел деревню. Увидев Татьянин дом, — уже бывший,
(теперь там живёт молодая семья родственников по бывшему мужу
Татьяны), — он вздохнул. Какая-то щемящая волна грусти разлилась
в его груди, а на глаза навернулись слёзы.
— О! Совсем солдат раскис, что с тобой случилось? — грустно задал себе вопрос дядя Володя, глядя на деревню. Немного посидев,
встал и, затаптывая окурок сапогом, добавил: — Чувственным стал,
видать, старею!
В половине одиннадцатого Семёнов принарядился в праздничный костюм, на пиджаке которого красовались боевые награды.
Пройдясь сапожной щеткой по сапогам, надел свой коричневый
плащ и вышел из землянки.
У клуба было людно и шумно, невдалеке у палисадника стояли колхозный грузовик, председательский «бобик» и мотоцикл с коляской.
Подойдя к клубу, дядя Володя поздоровался с нарядно одетыми деревенскими мужиками. У многих красовались боевые ордена и медали.
Они дружно ему ответили тем же, протягивая для приветствия руки.
Ровно в одиннадцать часов площадка у клуба опустела и только красный флаг над входом в клуб да красочно оформленные
транспаранты говорили о празднике в селе.

Торжественное собрание, посвящённое Дню Победы, с докладом,
выступлениями и вручением грамот, — заняло час с небольшим. Потом
объявили перерыв, после которого должен был состояться школьный
концерт.
Народ с разговорами выходил из клуба, собирался в небольшие
группы, сельчане шутили, смеялись и вели беседы. Некоторые расходились по домам.
Семёнов тоже, выйдя на улицу, закурил и, постояв с минуту с мужиками, направился домой. Оставаться на концерт ему не хотелось, разговаривать с сельчанами тоже нужды не было. Сделав несколько шагов,
дядя Володя услышал, что его кто-то догоняет, обернувшись, увидел
Нину, колхозную секретаршу, остановился.
— Дядя Володя, вас председатель спрашивает! — выпалила она, подходя к столяру. — Говорит: — Узнай, если пошёл домой, то пусть ждёт,
через часок заеду.
— А зачем, не сказал?
— Нет! Ну, я пошла! — и, повернувшись, направилась обратно
в клуб.
Дядя Володя пожал плечами и, не спеша, зашагал по улице.
— Интересно, зачем это председатель надумал ко мне в гости? — недоумевал Семёнов, идя по деревне.
А на улице стояла прекрасная погода, совсем как летом, и настроение у столяра было праздничное, несмотря на то, что не было рядом
Татьяны с Колькой, — дорогих и родных ему людей.
Придя домой, дядя Володя растопил во дворе печурку. В доме топить
не хотел, жарко будет, — думал он, занявшись приготовлением обеда.
— Надо на двоих или троих готовить — рассуждал столяр, — вдруг
не один приедет? Угостить надо. Думаю, не откажутся от моего угощения. Он достал большую банку китайской говяжьей тушёнки «Дружба»,
вскрыл её ножом, вывалил содержимое в сковороду и поставил на печь
разогреваться. Немного погодя, разбил четыре яйца и, перемешав это
всё ложкой, закрыл крышкой. Для столяра приготовить завтрак или
обед было делом обычным. За долгую одинокую жизнь он научился
и еду готовить, и одёжку штопать, и стирать, и ещё многое другое.
Через час, как и было сказано, к ограде Семёновой усадьбы подкатил председательский «ГАЗ-69». Председатель с парторгом, держа

в руках по газетному свёртку, вошли во двор. Машина, развернувшись, поехала по улице, а гости направились к землянке, из которой
навстречу им вышел хозяин.
— Встречай, Сергеич! — увидев идущего столяра, проговорил
председатель.
— Давно таких гостей в моём доме не было! — улыбаясь, ответил
дядя Володя, приглашая в землянку председателя с парторгом.
— А вот, приехали! — ответил парторг. — Надо же дом построенный посмотреть, хотя его приняли ещё позавчера.
— Да что его смотреть, чай, не девка, — рассмеялся Семёнов и добавил: — Вот, думаю, колодец надо выкопать. Вода здесь, наверное,
метрах в пяти — шести от поверхности.
— А ты, Сергеич, Николая Бурцева спроси, какая глубина?
У него в огороде колодец, — посоветовал Михаил Михеевич, заходя
в землянку.
В землянке уже был накрыт к обеду стол, скромненько, без всяких изысканных блюд и напитков, в общем, — по холостяцки.
— О! А вот мы ещё к столу угощения принесли! — проговорил
парторг, ставя сверток на край стола.
— Сказано было: ждать гостей! Не с голым же столом? — ответил
дядя Володя, принимая второй свёрток от председателя.
— Ну, и мы не с пустыми руками! — оглядывая землянку, сказал
Михаил Михеевич и добавил: — Закуски много не бывает, бывает
мало выпивки. — Он посмотрел на столяра, потом на парторга и заключил: — Шутка!
— Шутка принята и не обсуждается! — вынимая из принятого пакета бутылку водки, согласился столяр. — Только у меня тоже
к этому празднику припасена бутылочка!
— Пусть пока в шкапчике отдыхает. Ты, Сергеич, сальца порежь,
холодца, да яйца крашеные в тарелку выложи, — жена положила, —
говорил парторг, выгружая содержимое из второго пакета.
— Это же на неделю еды вы принесли! — раскладывая на столе
угощения, бормотал дядя Володя, думая про себя: — Столько еды
на этом столе было в последний раз только при Татьяне, а так —
нет.
— Что ты, Сергеич, там под нос бормочешь, не рад, что ли?
— Да, что ты, парторг, рад я вам, рад!

— Ну, к столу! — скомандовал председатель и, глядя на хозяина,
предложил: — Наливай!
Все дружно уселись за стол. Семёнов налил в стаканы водки,
и председатель, взяв стакан, встал. Встали и остальные.
— За победу! — сказал председатель, и они, дружно выпив, стали
закусывать.
Спустя минуту, дядя Володя опять налил в стаканы водки и, поглядев на гостей, встал.
— Ну, что, братцы, — за тех, кто не вернулся домой! — Все встали
и выпили молча.
Немного перекусив, вышли из землянки во двор, парторг с дядей
Володей закурили, а председатель, поглядев по сторонам предложил: — Ну, пойдём к новому дому, посмотрим!
Дом стоял здесь же во дворе, ближе к усадьбе Фёдора Степанова,
новенький, как игрушка, под шиферной крышей, с небольшим крылечком, но без печной трубы.
Подойдя к дому, они, не спеша, обошли его, оценивающе оглядывая стены, окна, двери, — и остановились у крылечка.
— Ну, что, заходить будем? — глядя на остальных, спросил парторг. — Или ограничимся внешним осмотром?
— Ограничимся, позавчера всё просмотрели! — заключил председатель. — И, обращаясь к Семёнову, добавил: — А печника, Сергеич, я тебе послезавтра с утра отправлю. Ты уж извини меня, что
после майских не отправил его, — загулял, стервец, после Пасхи
да Первомая. Отлёживался, — говорит. Вроде, оклемался, теперь
долго пить не будет.
— Да понимаю я, мне главное, что дом я построил в срок, теперь
он будет уже на колхозном балансе, — усмехнувшись, ответил дядя
Володя.
— Так-то оно так, да не совсем! — прищурив глаза и улыбаясь,
Михаил Михеевич загадочно смотрел на столяра.
Семёнов, не понимая, взглянул на парторга, потом снова на председателя, и спросил: — Что, не понравился?
— Да нет! Очень даже понравился! — заговорил парторг. — Только есть у нас к тебе, Сергеич, одно предложение!
— Предложение? Какое? — Семёнов, не понимая смысла разговора, он терялся в догадках.

Видя растерянность столяра, парторг поспешил его успокоить: —
Да ты, Сергеич, не волнуйся, всё хорошо! — и, кивнув головой в сторону председателя, сказал: — Говори, Михаил Михеевич!
— Предложение есть у нас к тебе с парторгом! Вот и решили к тебе
в гости наведаться, и, так сказать, в домашнем узком кругу обсудить
наше предложение! — уже серьёзно проговорил председатель.
— Ну, говорите, не томите душу! — махнув рукой, воскликнул Семёнов. — А то я в недоумении, с какой такой стати в такой
день председатель в гости ко мне изъявил желание прийти, да ещё
и с парторгом.
— Мы посовещались на днях и решили: тобой построенный дом
для колхоза, тебе и выделить для проживания, — глядя на Семёнова, сказал председатель. — Хватит жить в землянке, как медведю
в берлоге. Глядишь, семьёй обзаведёшься.
Всего ожидал услышать дядя Володя, но такого — никак! Ему
предлагали то, что не вписывалось в планы на его дальнейшую
жизнь. Он стоял с открытым ртом, и непонимающе смотрел на гостей, не зная, что им ответить. Собравшись с мыслями, он проговорил: — А зачем мне дом? Мне и так хорошо!
— Да ты не торопись с ответом-то! — Видя недоумение столяра,
вмешался парторг. — Подумай сначала, а потом и ответ дашь.
— Пойдёмте-ка, братцы-фронтовики, в землянку, обмоем
это дело, — предложил председатель. И все дружно вернулись
в землянку.
Через час к дому столяра подкатил председательский «ГАЗик»
и гости, распрощавшись с хозяином, уехали. Дядя Володя, проводив
взглядом пылившую по улице машину, вернулся в землянку.
Разговор Семёнова с председателем и парторгом ещё долго не выходил из головы столяра, и он мысленно возвращался к нему, пытаясь найти оправдания своему отказу от дома.
«Надо же было прийти в голову парторга мысли о том, чтобы,
построенный Семёновым дом, ему же и отдать под жильё! — Как
же! «Специалист, а живёт в землянке, — позор для колхоза и колхозной партийной организации!» — вспоминал он слова парторга.
Да и убедительные слова Михаил Михеевича, что «люди должны
жить в нормальных человеческих условиях», — были веским аргументом.

«Не мог же я им рассказать, что не собираюсь здесь долго жить,
вернее, уже этой осенью я отсюда уеду. Только заикнись, срезу, —
расспросы, вопросы, любопытство: — Зачем, да почему? Тут нужна
веская причина, чтобы поверили».
«А сказать об отъезде всё равно придётся», — расхаживая по двору, рассуждал про себя Семёнов, поглядывая на калитку.
— Уже восемь часов утра, а печника всё нет! — сокрушался дядя
Володя. — Неужто загулял? Но опасения его развеялись, едва он услышал разговор и хлопанье калитки.
— Ты, Сергеич, извини, что так долго к тебе иду! — начал от калитки оправдываться печник. — Загулял я, паскудник этакий, прости уж! Ну и здравствуй заодно! — Он, виновато улыбаясь, протянул
дяде Володе руку и они поздоровались.
— Да не держу я на тебя зла, с кем не бывает! — ответил столяр
и проводил печника с помощником в новый дом.
Печник дело своё знал и, не откладывая в долгий ящик, приступил к работе. Помощник только и успевал носить воду, месить глину, подавать кирпичи и раствор печнику. Столяр, радуясь их спорой
работе, чтобы не мешать, ушел в землянку и занялся своими делами. Дядя Володя не заходил в дом, где трудился печник, не смотрел
на его работу, не спрашивал и не задавал никаких вопросов. Он
не любил, когда кто-нибудь наблюдал за его работай, и тем более, давал советы, как и что, делать. Поэтому весь диалог с печником при
утренней встрече, сводился к нескольким словам: — Здравствуй или
привет! — и вечером, по завершению работы: — Пока, до завтра!
На третий день, к обеду, печник позвал дядю Володю в дом.
— Ну, Сергеич, принимай работу! — светясь от удовлетворения
и гордости за сложенную печь, произнёс печник, открывая двери
дома. Помощник Мишка тоже светился, как новый пятак, по праву
считая себя участником этого хорошего дела.
— Ну, что, будем дым пускать? — разглядывая печь, произнёс Семёнов. — Неси, Мишка, дровишек!
— Нет, Сергеич! Ты лучше газету да стружку из землянки своей
принеси, — остановил его печник. И пояснил: — Надо, чтобы горячий воздух дым в трубу продёрнул, а то надымим полную избу.
— Верно! — согласился Семёнов и пошел за стружкой.

И вот появился дым из новой,
пока еще не побелённой, серой
печной трубы, оповещая деревню
о появлении в ней нового дома.
В дом дядя Володя переезжать
не стал. Повесил на смычку ржавый неработающий и без ключа
замок, и на этом успокоился.
Май подходил к концу, за оградой уже стояла летняя погода и радовала местную детвору своим теплом и молодой зеленью.
Семенов с рюкзаком на плече
не спеша шёл по безлюдной улице из магазина. Погруженный
в свои мысли, он не сразу понял,
что голос, назвавший его по имени, обращен к нему. Дядя Володя
обернулся и на крыльце почты увидел Федора Романовича, — начальника почты.
— Сергеич, это я тебя кличу, загляни на минутку ко мне! — сказал почтальон, обращаясь к Семёнову.
Дядя Володя, недоуменно пожав плечами, подошел к Захарову
и, поздоровавшись, сказал: — Слушаю тебя, Федор Романович, что
за дело ко мне?
— Пойдем на почту, там и поговорим, — ответил почтальон, пропуская столяра в двери.
В помещении было тихо и пусто, и только настенные часы равномерно отсчитывали время.
— Тут тебе открытка пришла, Сергеич, из Красноярска, — начальник почты, порывшись в столе, вынул открытку и, подавая дяде
Володе, добавил: — я не отдал её почтальонке для вручения, решил, — это сделаю сам.
— Интересно! — глядя вопросительно на почтальона и принимая из его рук открытку, произнёс Семёнов.
— Ты уж извини меня, Сергеич, что таким образом тебе почту доставляем, но это я сделал ради тебя.

Эти слова ещё более удивили и насторожили столяра. Он, пожав
плечами и не зная, что сказать, тихо переспросил: — Меня?
— Ага, тебя, ну, чтобы разговоров всяких в деревне про тебя не
было. — виновато оправдываясь, проговорил Федор Романович
и, не давая столяру опомниться, продолжил: — Дело в том, что
я этот почерк, как и все остальные в деревне, знаю. Понимаешь, работа у меня такая, — почтальонская! А она писала письма и открытки в Красноярск своей тётке, вот и делай выводы.
Дядя Володя, переводя взгляд с открытки на начальника почты
и обратно, не знал, что ему ответить, и, наконец, смущенно выдавил
из себя: — Говорил же!
— Ты не огорчайся, Сергеич, я ведь всё понимаю, жизнь такая
штука, что впопыхах-то и не расскажешь, — почтальон хлопнул Семёнова по плечу и добавил: — Ну, ступай, и не волнуйся, — каждый
живёт, как может. А мой рот всегда на замке!
Ещё никогда Семёнов не ощущал себя в таком смятении и с чувством какой-то вины, что, только придя домой, он прочитал
открытку.
Открытка его порадовала и немножко растворила осадок вины
за происшедшее на почте.
— Эх, Татьяна, Татьяна! Говорил же не писать на деревню!
Нет!… — сокрушался дядя Володя, разглядывая открытку.
Он понимал, что она скучает, ждет, когда он приедет к ним.
Да и повод у неё был, ведь шестого июня у него день рождения, вот
и решила порадовать дорогого человека.
Семёнов ещё раз перечитал открытку, встал из-за стола, улыбнулся и, махнув рукой, произнёс, — Эх, была, не была! И пусть
рождение моё только через неделю, но Татьянину весточку надо
отметить!
Время приближалось к обеду и дядя Володя приготовив еду
из хранившихся в запасе и купленных сегодня продуктов, вынул бутылку водки из шкафа и водрузил на середину стола.
— Вроде, по-праздничному! — сказал он, оглядывая стол, и добавил: — Всё равно без женской руки не то!
Но отметить это событие Семёнову не пришлось, с улицы послышался шум подъехавший машины и хлопанье дверцы кабины.

Дядя Володя встал, убрал со стола бутылку в шкаф и быстро вышел из землянки.
У входа стоял Ткаченко Гаврила и поверх калитки смотрел на новый, построенный Семёновым, дом. Увидев идущего навстречу столяра, громко произнёс: — Сергеич, здравствуй!
И уже тише добавил: — К тебе я от председателя!
— С какой нуждой? — подойдя и поздоровавшись с Гаврилой
за руку, спросил столяр.
— Просил с обеда со мной съездить в вершину Саржи на отгоночную стоянку молодняка, в доме надо четыре рамы заменить, —
ответил водитель и добавил: — мерки надо снять и новые рамы сделать, да застеклить.
— Хорошо! Когда подъедешь?
— С обеда, на складе солью загружусь и сразу к тебе, — ответил
Гаврила и, развернувшись, зашагал к машине.
Семёнов, проводив его взглядом, вернулся в землянку.
До отгоночной стоянки было километров шесть через речку Саржа и налево мимо Серёгиного озера в вершину небольшой пади.
Гаврила Ткаченко был немного моложе дяди Володи, тоже фронтовик, провоевавший всю войну шофёром, имел ранение, а теперь
трудился в родном колхозе водителем.
Дорога была просёлочной, местами — разбитая, и ехать приходилось со скоростью не более сорока километров в час.
Конец мая, солнце светит и пригревает уже по-летнему. На стоянке нас встретил скотник Саша, который показал водителю, в какой
сарай разгружать соль.
— Ты, дядя Володя, пройди в дом, посмотри окна с рамами,
а я разгружу соль и приду, — сказал Саня и направился вслед за машиной к сараю. Семёнов огляделся по сторонам, здесь он был впервые. Да и на других стоянках он тоже не бывал, — нужды не было.
А место, действительно, было красивое, живописное. Зажатая
между сопок падь уходила на северо-запад, в вершине которой рождалась речушка Саржа. Место раздольное, сюда и перегонялись стада животных на летние пастбища.
Через час, разгрузив соль и сделав замеры рам для окон, Гаврила
с дядей Володей, — несмотря на настойчивое приглашение хозяина
отобедать, — отправились в обратный путь.

Ехали молча. Гаврила был сосредоточен на дороге, а Семёнов
разглядывал падь и сопки, плывущие за окном, подпрыгивающего
на ухабах, «ГАЗика». Не доезжая озера, Гаврила спросил дядю Володю: — Сергеич, ты не против, если мы к озеру подъедем?
— Да нет! А что за нужда? — поинтересовался Семёнов.
— У меня там две корчаги стоят со вчерашнего, проверить надо, —
сказал, улыбаясь, шофер.
Озеро было небольшое, окруженное с севера и запада редкими
лиственницами.
Свернув к озеру, и не доезжая до него метров десять, Гаврила
остановил грузовик.
— Ну, что, пойдём, посмотрим, что в моих корчагах? — с напускной серьёзностью проговорил водитель, отвязывая под кузовом ведро.
— Пойдем, посмотрю, как в этих местах рыбу ловят! — хлопнув
пассажирской дверкой, Семёнов и направился к берегу.
Гаврила, передав столяру ведро, начал раздеваться. Сняв сапоги,
брюки, и оставшись в одних трусах и рубахе, он направился к торчавшим из воды колышкам. Выдернув один из них, к которому была
привязана верёвка, Гаврила начал потихонечку за неё тянуть, выходя на берег. Вскоре из воды показалась темно-коричневого цвета
корчага, плетёная из ивовых прутьев.
Семёнов с интересом наблюдал за движениями, поглощенного
своим занятием, Гаврилы. А тот, вытянув корчагу из воды и обхватив её руками, отнёс от берега метра на три и опустил на траву. Она
явно была не пустой, в ней что-то копошилось и билось о стенки.
— Ого! Сергеич, давай ведро, улов будем собирать! — радостно
произнёс Гаврила, вытаскивая затычку из корчаги.
Дядя Володя поставил около шофера ведро и уставился на корчагу. Гаврила, приподняв её за горловину, стал трясти. На траву посыпались караси вперемешку с костями и корками от хлеба. Рыбы
было много, она трепетала в траве, подпрыгивала и расползалась.
— Сергеич, что стоишь? Собирай, а то опять в озеро убежит! —
смеялся шофер, глядя на удивлённого столяра.
Дядя Володя начал торопливо собирать карасей в ведро, но те вырывались из рук и снова падали в траву. Собрав рыбу и поглядев
на Гаврилу, он спросил:

— А ведра хватит, там же ещё одна корчажка?
— Хватит, у меня в кабине за спинкой куль лежит! — ответил тот.
Во второй корчаге рыбы было меньше, но все равно ведро было
наполнено до краёв и караси нет-нет, да и выпрыгивали на землю.
Некоторые караси были размером больше мужской ладони, но большинство с ладонь и менее. Мелочь Гаврила побросал в озеро, приговаривая:
— Растите до следующего раза!
Корчаги, заполнив костями и хлебными корками, он снова забросил в озеро, предварительно намазав горловины, при-везенным с собой, тестом. Покончив с рыбалкой, они сели в грузовик и машина,
выехав на просёлок, поехала в деревню.
Домой Семёнов вернулся рано и оставшееся до вечера время провёл во дворе у верстака, мастеря новые рамы на стоянку. Увлечённый работой он не заметил, как открылась калитка, и во двор вошел
Николай Матвеев. Увидев Семенова, он подошел и поздоровался.
Матвеевых в деревне было много. Одни — родственники между
собой, другие, — просто однофамильцы. И это иногда заводило столяра в тупик, когда те делали заказы на изготовление мебели.
— Сергеич, у меня к тебе просьба есть, — начал Николай свой
разговор. — Два стула мне в дом надобно! Сделаешь?
— Чего не сделать, сделаю! — ответил дядя Володя. — К какому
числу? Я на июнь заказов не брал, так что смастерю тебе стулья.
— Ага! Числу к двадцатому, — сказал Матвеев и, засмущавшись, добавил: — Только с оплатой у меня туговато. Подождешь
малость, — до осени? С деньжатами трудно, а в сентябре картошку
жена в городе продаст, вот я и рассчитаюсь. Можно так?
Семенов посмотрел на гостя и молча начал сметать с верстака
стружку. Потом, убрав под навес заготовки и инструмент, подошел
к Николаю.
— Совсем трудно?
— Да лишней копейки не видим! Лето пролетит, а там ребятишек к школе готовить надо, одёжку, обувку покупать, — рассуждал
Матвеев.
— Ну, пойдем в землянку, там и поговорим! Никуда не спешишь?
— А куда мне спешить? — ответил Николай, идя за столяром.

В землянке было светло, чисто и только у верстака на полу лежали стружки, а на самом верстаке — струганные доски и рубанок.
На столе у окна стояло ведро, накрытое мешковиной, нож и алюминиевая чашка.
— Проходи, садись на табуретку, — сказал дядя Володя Матвееву
и спросил: — Карасей жарить будем?
— Каких карасей? — удивился гость.
— Обыкновенных, из Захаровского озера! — улыбаясь, произнес
Семёнов. — Рыбу какую любишь, — жаренную или вареную?
— Любую, я всякую рыбу люблю! — облизывая губы, ответил Николай. — А ты?
— Я тоже, но карасей — жареных! Дома-то тебя не потеряют? —
обратился столяр к гостю.
— Не, меня уже давно никто не теряет, не маленький! Кому
я нужен?
Семёнов вопросительно посмотрел на Николая, пожал плечами
и промолчал.
Карасей жарили во дворе на летней печи в большой, подаренной Татьяной при отъезде из деревни, сковороде. Это занятие
длилось не более получаса, после чего они вернулись в землянку
и дядя Володя принялся накрывать на стол. Он выставил свой,
почти не тронутый, обед, а на середину стола водрузил сковороду
с карасями.
Матвеев с любопытством наблюдал за столяром и молчал. Стол,
на удивление и радость гостя, казался праздничным. Николай, идя
к столяру со своей просьбой, никак не ожидал, что всё решится так
скоро в его пользу, да еще и попасть на хороший ужин. Но и это
было не верхом его удивления. Глаза гостя округлились, а лицо
расплылось в улыбке, когда дядя Володя водрузил на стол бутылку водки.
— Ух ты! — только и произнёс Матвеев, глядя на бутылку.
— Ну, что, двигайся к столу! — показывая жестом руки, скомандовал Семёнов и добавил: — Будем пробовать карасей!
Гость, ощущая неловкость своего положения и в то же время
стремление как можно быстрее приступить к трапезе, спросил дядю
Володю:
— Это ты всегда так богато ужинаешь?

— Как богато? — не поняв вопроса гостя, удивился столяр, но смекнув, в чем дело, ответил: — Да нет, конечно, просто повод есть!
— Тогда ясно, грех отказываться! — садясь к столу, сказал гость.
Семёнов налил водки в гранёные рюмочки, подаренные Татьяной,
и произнёс:
— Ну, Николай, за День моего рождения!
— Так, значит, ты сегодня именинник? — обрадованно произнёс
Матвеев, беря в руку рюмку.
— Почти, правда, — именины через неделю, — улыбаясь, проговорил столяр и радостно добавил: — Чего ждать-то, да и ты в гости
ко мне пришел!
— Странно как-то заранее именины отмечать, да и подарка у
меня нету! — пробормотал себе под нос Николай, держа
на весу рюмку.
— Да ладно тебе, давай чокнемся и выпьем!
Чокнулись рюмками, и выпили, потом повторили. За разговорами и выпивкой время пролетело незаметно. Николай оказался интересным собеседником, захмелев, он многое поведал дяде Володе
о своей жизни. Узнал Семёнов и то, что в плену пришлось побывать
Матвееву. И то, что отец его Протас, получив похоронку на Николая,
не верил в смерть сына, продолжал ждать его с войны и дождался.
Николай слыл в деревне человеком простым, приветливым и незлобивым. Но была в нём одна малоприятная черта: если он начинал
с кем-нибудь спорить, то переспорить его было практически невозможно, хоть всей деревней спорь. — Сказал, что у чушки рога есть,
значит, они будут, — говорил он, не позволяя никому в этом усомниться. Жил он с женой и пятью детьми между улицей Центральной и переулком, ведущему на улицу Подгорная, в старом, но пригодном для жилья, доме. Работал Матвеев в колхозе разнорабочим,
что не позволяло ему иметь хороший заработок и достаток в семье.
Поэтому, как и все сельчане, держал собственное хозяйство: коровёнку, с десяток кур, (иногда заводил свинью), да огород в двадцать
пять соток. Всё это и помогало его семье сводить концы с концами.
Жена не работала, занималась домашним хозяйством, огородиной
да детьми. Вот так и проходила у Матвеева жизнь: в работе да семейных заботах. И только праздники да встречи с родственниками
скрашивали серые будни.

Черта
Это лето Семёнову показалось длинным жарким и унылым.
Оставшись без Татьяны, он стал замечать, что даже его любимая работа, которая всегда спасала его в трудные времена, становится бессмысленной и безразличной. Он всё чаще в мыслях возвращался в прошлое, в своё детство, где были живы
его родители и сестрёнка. Даже сны приходили ему из детства,
такие добрые и грустные. Захандрил столяр, даже запил одно
время, но и это не помогло, а только усилило его тоску по Татьяне
с Колькой, да навлекло молчаливое осуждение сельчан. Да и не мог
он залить тоску вином, не получалось. Решил крепиться, недолго
осталось ждать до отъезда, а там начнётся новая жизнь.
Заказов Семёнов новых не брал. С председателем договорился,
что в сентябре съездит в гости к другу в Красноярск, и, — если там
найдет хорошую работу, — то, возможно, назад не вернётся.
Трудным был разговор с председателем, не хотел тот отпускать
Семёнова, обещая всяческую помощь и поддержку. Но, кое-как уговорил его дядя Володя и тот согласился, пообещав никому об этом
разговоре пока не рассказывать.
В начале лета Семёнов съездил в город, сбыл немножко золота
по старому адресу, решив, что это последняя его сделка с золотом.
Деньги у него были, на себя он тратил мало, — в основном на краски, инструмент, да рабочую одежонку. А всё, что оставалось,
складывал в большую жестяную банку из-под чая. Вот и в тот
раз, — кроме краски, клея да морилки, он прикупил лишь кирзовые сапоги. На почтамте сделал перевод на сто рубле в Красноярск Татьяне, да отправил ей же письмо, написанное на двух тетрадных листах ещё дома. Больше никаких дел в городе не было.
Заглянув в продовольственный магазин, купил чекушку и направился к Максиму, где его ждали письмо и открытка от Татьяны.
Это была последняя его поездка в город на бывшую, городскую
квартиру.
Вернувшись из города Семёнов, загрузил себя работой поизготовлению граблей да черенков к вилам на покос, обещанных ещё
в мае, Михаил Михеевичу.

Совсем стал нелюдимым столяр. И так-то редко к кому захаживал в деревне, а тут и вовсе перестал к людям ходить.
Сельчане понимали его характер, и лишний раз с расспросами
не лезли, что и было на руку Семёнову.
В середине июля дядя Володя отвёз с дедом Филиппом к покосникам в Татауровскую падь грабли, вилы, черенки, — всё, что приготовил для бригады.
Над табором покосников поднимался сизый дымок от костра, где
на тагане висели ведро и большой чан, накрытый крышкой. У длинного стола хлопотала молодая женщина в фартуке.
— Ну, вот и приехали! — подворачивая к балагану, проговорил
Филипп и, останавливая лошадь, добавил: — Сергеич, сгружай инструмент у куста.
— Добре! — ответил Семенов и оглядел поляну с табором.
— Всё почти так же, как и год назад, — поймал себя на мысли столяр. — Только повариха другая и Кольки нет. Владимир Сергеевич
грустно усмехнулся, вздохнул и принялся разгружать грабли.
Вернулся дядя Володя от покосников еще засветло. В землянке
было прохладно и достаточно светло, на стеллажах лежали березовые высушенные заготовки, вернее остатки невыработанного материала для будущей мебели. Круглый стол да резная этажерка стояли
у стены, ожидая своих заказчиков, — вот и все заказы. Настроение
было грустное, работать не хотелось. Семёнов, сняв у порога сапоги
и не раздеваясь, завалился на топчан и попытался уснуть. Но в голове рождались разные мысли, отгоняя сон. Они исчезали, но появлялись другие, и так повторялось и путалось в его голове, пока
не заснул…
Он шёл по лесной дороге молодой и радостный, было тепло и светло, в кустах щебетали птицы, а на полянках красовались дивные
цветы. Ему хотелось петь и смеяться, он вдыхал полной грудью этот
удивительный лесной воздух и никак не мог надышаться. Он остановился посреди дороги, огляделся и прислушался. Тишина да пение птиц и такая благодать земная! Поправив на плече вещмешок,
он уже было хотел продолжить свой путь, как сзади услышал конский топот. По дороге ехал вооруженный всадник. Семёнов с любопытством развернулся к нему лицом и стал поджидать незнакомца.

— Я ждал тебя! Почему ты не приехал за мной? — подъехав, проговорил всадник и, развернув лошадь, поскакал назад. Семёнов непонимающе смотрел на удаляющегося всадника и не мог понять,
что происходит, где он, а в голове уже зародилась догадка: «Это же
Венковский Павел Францевич! Штабс-капитан, живой!» Он хотел
окликнуть всадника, но вдруг где-то в стороне застрочил пулемёт
и раздался взрыв. Дядя Володя вздрогнул и открыл глаза…
По стеклам окон стучал дождь, иногда сверкали молнии, и гремел
гром. В землянке заметно потемнело. Семёнов лежал на спине с открытыми глазами и постепенно возвращался из сна в реальность.
— Павел Францевич, надо же! — размышляя, пробормотал дядя
Володя. — Почему не приехал за ним? Да не мог я приехать, не мог!
Впрочем, смог, но через сорок два года. А толку-то? Похоронить
по-человечески и то не получилось: враги мы с тобой на этой земле, — враги!
Столяр встал с топчана, поправил подушку и направился к выходу, где у двери стояли новые кирзовые сапоги, купленные в городе.
Надев сапоги и набросив на плечи плащ, вышел из землянки и вскоре вернулся с охапкой дров. Растопив печь, дядя Володя принялся
готовить ужин, а за окном гремел гром и шел дождь.
…Незаметно пролетало лето, в работе да суете мирской, к концу
подходил август. В колхозе заканчивалась сенокосная страда, сельчане готовили детей к школе, на носу — копка картошки и уборка
урожая зерновых. Столяр сидел у стола и шлифовал осколком оконного стекла новое топорище, которое заказала Захарова Аксинья, —
соседка, живущая без мужа, но с дочкой, через дорогу. Заказ пустяшный и не трудоёмкий.
— Вот сделаю Аксинье топорище и подарю! — размышлял дядя
Володя, — А что? Она одинокая, живёт скромно, а с меня не убудет!
Так, однако, и сделаю!
Он встал, положил стекло и топорище на стол, заложив ладони
рук за голову, потянулся. Потом подошел к окну, посмотрел на давно
нестиранные занавески, потрогал их пальцами и вздохнул.
— Как вы там без меня? — и махнув рукой, добавил: — А мне
дюже погано! Скучаю я сильно, иногда даже не верится, что свижусь
я с вами.

Чем ближе было время его отъезда из деревни, тем мучительно
длиннее становился каждый день. Хотелось поскорее его закончить
и уснуть, забыться, чтобы быстрее наступил новый день, который, хоть
на шаг, но приближает час его встречи с Татьяной и Колькой. Даже
там, в той прошлой жизни, он не испытывал такой тоски по близким,
родным. Может, потому, что в той жизни его никто не ждал, полагая,
что и в живых-то его нет. А он жил, выжил и живёт! Он помнит всё,
что с ним произошло, но не сломался, не озверел, не потерял чувства
сострадания и любви к ближнему. Он остался человеком, пусть побитым, отвергнутым, но не сломленным. И вот теперь, когда уже не было
никаких надежд на маленькое человеческое счастье, вдруг появились
те, за которых он будет рад отдать всё, что имеет. Теперь он обрёл новый смысл в своей жизни. Теперь не нужно ему это проклятое золото,
за которое многие лишились жизней, которое многим принесло боль
и страдания.
Семёнов подошел к топчану, открыл тайник и достал из него синюю
тетрадь. Ту самую, где его рукой была нарисована карта местности,
на которой крестиками были помечены места его раскопок и кружочками — место, где он захоронил останки штабс-капитана Венковского
и место, куда перенёс всё найденное золото.
Присев на топчан он стал перелистывать страницы, на которых
были сделаны памятные заметки и комментарии, дойдя до страницы
с нарисованной картой, он остановился и стал внимательно её разглядывать…
— К чему она теперь мне? — оторвав взгляд от тетради, произнёс
Семёнов. Помолчав, добавил: — Где оно лежит, я и так знаю.
Он повертел в руках тетрадь, огляделся и, посмотрев на печь, усмехнулся:
— А вот и решение!
Подойдя к печи, он присел на корточки и открыл печную дверцу.
Но сразу бросать тетрадь в печь торопился. Посидел, подумал, и только после этого, положив тетрадь в печь, зажёг спичку.
— Вот и всё, нет больше золота, нет больше тайны! — облегченно
вздохнул столяр, закрывая дверцу печи.
…Сентябрь. Ребятня деревенская пошла в школу, а селяне, покончив с покосами, принялись за огороды. Семёнов готовился к отъезду.
109
Упаковав все свои вещи в мешок, рюкзак да чемодан, выставил всё
это у верстака. Инструмент он ещё неделю назад отправил с Иваном
в город, — на квартиру к Максиму. Станок и всю мебель в землянке
дядя Володя решил оставить колхозу, полагая, что там, в Красноярске,
они вместе с Татьяной приобретут всё, что им будет необходимо для
жизни, ведь денег у них на это хватает. Остатки золота, принесённого
из тайника, он закопал недалеко от землянки.
«Немного осталось, два дня, а там, — на колхозной машине, и я —
в городе», — размышлял Семёнов, сидя за столом.
Вторые сутки, как к дяде Володе не приходит по ночам сон. И только под утро, измученный бессонницей, он засыпает. Но и в те короткие
минуты забытья ему являются странные сны из его прошлой жизни.
Оглядев землянку взглядом, Семёнов встал и, набросив пиджак
на плечи, вышел на свежий воздух. Отыскав метлу, на чал подметать
двор, мёл усердно, не оставляя не единой щепочки на дорожках. Покончив с уборкой во дворе, он пошёл к новому, им же построенному,
дому. Сняв замок с двери, переступил порог. Немного постояв у входа,
прошёлся по некрашеному полу, провёл рукой по побеленной стенке
печи и молча вышел из дома.
Солнце подходило к горизонту, когда дядя Володя сел ужинать. Перекрестившись на восток, что он всегда делал в отсутствие посторонних глаз, сел за стол. Потыкав вилкой в поджаренную на постном масле
картошку нового урожая, отложил вилку, вышел из-за стола и направился к буфету. Вернулся, держа в руках бутылку водки и гранёную
стограммовую рюмку. Усевшись снова за стол, откупорил бутылку.
— Для аппетита немножко не помешает, — наливая в рюмку водку,
пробормотал Семёнов.
Он выпил, закусил и, немного погодя, налил вторую рюмку.
Выпив три рюмки и поужинав, столяр вышел из-за стола и, закурив
папиросу, сел на топчан. Затем почувствовал, как по всему телу разливалась нега, а голова становилась тяжёлой. Захотелось спать. Докурив
папиросу, сняв сапоги и не раздеваясь, он лёг, закрыл глаза и почти
сразу же погрузился в сон.
…Дядя Володя шел с чемоданом в руке по ночному городу в сторону железнодорожного вокзала. Он спешил на поезд, который
увезёт его в другой город, — туда, где ждут его дорогие сердцу люди.

Было тихо, и ночной город глядел на него черными глазами окон
больших и маленьких домов. Редкие фонари бледно светили на черный асфальт и деревья. Он шел и озирался по сторонам. Иногда ему
казалось, что он идет по незнакомой улице, но, вглядевшись в дома,
убеждался, что идет к вокзалу. И это ощущение почему-то повторялось снова и снова. Семёнов стал волноваться: как бы ему не опоздать
на поезд! Сердце то начинало бешено колотиться, то вдруг успокаивалось. Он шел, вглядывался в улицу и тихо бормотал себе под нос:
— Вот там, впереди, будет перекресток. А с левой стороны появится вокзал… — Но улица опять становилась незнакомой, и снова — волнение и страх, — как бы не опоздать на поезд! Владимир
Сергеевич ускорил шаг, почти побежал к этому перекрестку: лишь бы
успеть, лишь бы не опоздать. А вот и перекресток! Семёнов отчетливо услышал, как пыхтит паровоз и переговаривается диспетчер
по радио. Он свернул к вокзалу и облегченно вздохнул: — Успел!
Он уже подошел к вокзалу, когда услышал свисток паровоза и металлический лязг сцепок вагонов трогавшегося с места поезда. Дядя
Володя вновь заволновался и побежал под арку, ведущую на перрон.
На перроне, почему-то, было безлюдно. Вагоны, потихоньку набирая
скорость, плыли вдоль перрона, постукивая колесами на стыках, двери вагонов были закрыты.
Семёнов метался от одного вагона к другому, держа в руках чемодан, но тщетно, — все двери были закрытыми, а поезд уже набирал
скорость.
— Да, что же это такое, что происходит? — задавал он себе вопрос,
глядя на движущийся поезд. Вот и последний вагон. А дверь-то в вагон — открыта! Он ухватился свободной рукой за ручку и вскочил
на ступеньку вагона.
— Успел! — входя в тамбур, облегченно произнес столяр.
Поезд, набирая скорость, покидал вокзал города. Отдышавшись,
дядя Володя вошёл в вагон.
— Надо проводницу попросить, чтобы провела меня в мой вагон, — подумал он, берясь рукой за дверную ручку служебного купе.
Но дверь была заперта и не открывалась. — Наверно пошла по купе
к пассажирам, — пробормотал Семёнов, оглядывая коридор вагона.
В коридоре было пусто, электрические лампочки тускло освещали
покачивающийся вагон поезда.

— Странно как-то, — удивился дядя Володя, держа в руках чемодан. — Наверное, все в купе сидят!?
Он попытался открыть двери первого купе, второго, третьего.
Но всё напрасно, — они все были закрыты на ключ.
Опять к нему вернулось волнение, — он не мог объяснить происходящего. Дернув за ручку следующего купе, услышал, как замок
щелкнул, и дверь медленно откатилась в сторону. Он облегченно
вздохнул и вошел в купе. Оглядевшись, Семёнов увидел у окна женщину в широкополой шляпе, смотревшую в окно. Она сидела вполуоборот к окну, в тёмном платье с кружевами на рукавах и шее, а поля
шляпы скрывали её лицо. Тусклый свет купе не давал возможности
разглядеть женщину, но дядя Володя поймал себя на мысли, что
когда-то видел её, вот такую, как сейчас, в этом платье и этой шляпе.
Поставив на пол чемодан и кашлянув, он тихо поздоровался.
— Здравствуй, сынок! — произнесла женщина, поворачивая лицо
к столяру.
— Мама!? Ты — здесь? — радость и какая-то щемящая тоска
ворвались в его душу, заполнили её до краёв. Он шагнул к ней навстречу и, опустившись на колени, добавил: — Я так по тебе скучал!
— Я тоже, сынок! — произнесла она, положив руку на его голову
и, погладив по волосам, добавила: — Ты совсем стал седой!
Он закрыл глаза и ему показалось, что поезд ускоряет свой ход,
а монотонный стук колёс начал сливаться в один единый гул. Дяде
Володе вдруг стало страшно, он положил голову на колени матери
и произнёс: — Мне страшно, мама!
— Не бойся, сынок, я рядом! — поглаживая по голове сына, как
в детстве, говорила она. — Всё будет хорошо, всё скоро закончится!
И он поверил её словам, ему стало легче, он улыбнулся и вдруг —
толчок. Адская боль пронзила его мозг, глаза ослепила вспышка, и —
мёртвая тишина, пустота и обрывок последней, уходящей из памяти,
мысли: « Всё! Это конец…!»
***
Конец августа 1985 года был жарким и не дождливым. Вот и в селе
Верх-Нарым днем улицы были опустевшими, а жара наводила уныние и хандру. Все взрослое население, включая подростков, — кроме

детей и стариков, — находилось на сенокосе. Вот в один из таких августовских дней и появилась в селе чёрная Волга. Выехав у магазина на главную улицу, она повернула направо и медленно покатила
по улице. Проехав в начало села, машина выехала за околицу, развернулась и остановилась у первого дома. Из подворотни вылезла небольшая дворняжка и стала лаять на машину, привлекая к себе внимание. Но в ограде было пусто, и на лай собаки никто не выходил.
— В доме нет никого! — Сказал молодой человек в военной форме, сидевший на заднем сидении.
Машина тронулась с места и, проехав метров двести, остановилась возле старушки, прутиком выгонявшей из калитки телёнка.
— Бабушка, можно с вами поговорить? — открыв переднюю
дверцу и выйдя из машины, спросил мужчина лет тридцати на вид.
— Чего тебе, сынок, надобно? — с интересом разглядывая машину, спросила та, забыв на время о телёнке.
— Скажите, вы местная, давно здесь живёте?
— А как же, местная, родилась здесь! А зачем тебе знать, сынок,
про это? — насторожилась старушка.
— Извините, бабушка, если вы местная, то, наверное, знаете столяра Семёнова, дядю Володю? — спросил мужчина и добавил: — Он
жил здесь в шестидесятые годы.
Старушка, внимательно посмотрев на незнакомца, на машину
и снова на незнакомца, ответила:
— Как же не знать! Был такой столяр, — хороший мастер! Только в деревне недолго прожил, год или два, да помер. Говорят, удар
у него был… — Так, не приходя в сознание, в Елизаветинской больнице и скончался.
— А где его похоронили?
— Как — где? На кладбище нашем! Сразу у входа на кладбище его
могилка. Колхоз его и хоронил. Он же одиноким был, пришлым, —
ответила старушка и спросила: — А вы кто ему будете?
— Да так, слышали, что мебель он изготавливал красивую! —
уклончиво ответил незнакомец и торопливо добавил: — Ну, спасибо
вам за информацию! До свидания!
Мужчина быстро сел в машину, закрыл дверцу и Волга, набирая
скорость, покатила по улице в сторону кладбища, оставив в недоумении смотрящую ей вслед старушку.
Кладбище находилось сразу за селом, на склоне горы. Туда
и подъехала, остановившись у ворот, Волга. Из машины вышли два
молодых человека, один из которых был в военной форме. Они огляделись и, войдя в ограду кладбища, стали ходить среди могил, читая
надгробные надписи на крестах и плитах.
— Володя, иди сюда! — окликнул мужчина в штатском военного,
махая ему рукой, — Я её нашёл!
Молодой офицер подошёл к товарищу и склонился над могилкой.
— Надпись совсем плохо видно! Коля, ты уверен, что это его могилка? — спросил офицер.
— Да! Трудно, но прочесть можно. Семёнов Владимир Сергеевич. — Медленно, по слогам, произнёс Николай и, помолчав, добавил: — Это, Володя, твой отец! Наш отец!
Они стояли, склонив головы, и молчали. Потом Николай, махнув
рукой водителю, стоявшему у машины, крикнул:
— Василий, забери пакет с заднего сиденья и неси сюда!
Разложив на траве содержимое пакета, Николай откупорил бутылку водки, налил из неё в три гранёные рюмки, одну из которых
поставил на могилку.
— Ну, что, братишка, помянем отца нашего? — произнёс Николай.
— Помянем, — тихо ответил Володя, добавив: — Царство ему
небесное!
Они, не чокаясь, молча выпили и, закусив печеньем, закурили.
— Вот и встретились! — прервал молчание Николай. — Кто бы
мог знать, что всё так случится?
— Коля, ты же знал отца? Каким он был?
— Высокий, с усами и очень добрый, это всё что я помню о нём, —
проговорил Николай. — Я очень его любил, а он меня!
Он обнял Володю, прижал на мгновение к себе, потом отстранил
и сказал:
— Пора, братишка, возвращаться назад!
— Да, пора, а то можем на твою выставку не успеть. Я только сфотографирую могилку и деревню, — маме покажем, — снимая с плеча
фотоаппарат, ответил Володя.
Он сделал несколько снимков отцовской могилки, затем сфотографировал село, которое хорошо было видно с горы. Собрав
с травы продукты и газету, братья вышли с погоста, оставив на могилке своего отца рюмку, наполненную водкой и две живые
гвоздики.
Машина, развернувшись у кладбищенских ворот, направилась
в сторону села. Доехав до магазина, повернула направо и по переулку выехала на просёлочную дорогу, ведущую в город. Через минуту
она исчезла из вида, оставив за собой быстро тающий след дорожной пыли.
***
В стране под названием Россия зарождалась перестройка, как
инструмент разрушения прежних государственных устоев, как
когда-то в 17-м к власти пришли новые люди, разрушая всё то, что
было в стране до них, и обещая взамен совершенно новую и счастливую общность людей, свободных от Веры и эксплуатации бедных
богатыми. И сейчас, как и тогда, никто не понимал, во что всё это
обернётся. В прежде великую страну вернулся капитализм, а с ним
и рыночная экономика. Открывались кооперативы, частные предприятия, товарищества с ограниченной ответственностью. Глотнув
глоток свободы, люди хмелели в предвкушении хорошей и сытой
жизни, и им открывались двери в новый и неведомый доселе мир.
Вот только не всем гражданам повезло. Но на это уже никто не обращал внимания, процесс, как говорится пошёл, и обоз перестройки
большой страны, освободившейся от партийного диктата, набирал
скорость, увозя братский, многомиллионный и сплочённый народ
в обещанное либералами манящее, светлое будущее… Что же ждёт
нас там, — впереди?