Вечерело стремительно. Зима всё-таки. В полупустой комнате, где, если все разом замолчат, будет долго бродить гулкое эхо, слишком много людей, отчего свадебное мероприятие больше похоже на стихийно организованный междусобойчик. Стаканчик вот кто-то не допил.
— Повезло! — Лёлька черпает ложкой винегрет из миски. — Требуется ремонт, конечно, но всё равно. Если бы мне родоки подарили такую…
— Странно как-то… — Я рассматриваю хлопочущую возле стола Чебурашкину. Белый передник съехал на бок, обнажив красную окружность платья. Раздобрела! — А где родители?
— Отказались приходить. Сказали: вот вам квартира и живите, как хотите. Вадька им всегда не нравился. Да и понятно, нигде не работает… — Лёлька переваливает винегрет себе на тарелку. Маринованный горошек вываливается на клеёнку.
— Помнится, он собирался на заработки… куда-то на север.
— Ой, я тебя умоляю, ты что, Парнокопытина не знаешь? Собирался… Ага. Шапку купил меховую, это да. — Лёлька подобрала горошек и закинула в рот. — Назанимал денег, все прожрал. Вот и весь «Север».
— На что же они жить будут? Она учится, он нигде не работает. Зачем она вообще за него выходит? Вроде девка неглупая.
— Да все мы неглупые, пока не влюбимся. Куда ей деваться, она же беременна?
— Беременна?! — Вот тебе и «раздобрела»!
— Думаешь, Вадька прям жаждал жениться? Ага! Но второй аборт… — конец фразы тонет в гвалте гостей.
— Что?.. Она делала аборт?!
— В сентябре.
— Давай на брудершафт! — Сбоку ко мне подсаживается Толик. Его порозовевшая физиономия похожа на крысиную мордочку. — Ты что пьёшь?
— Вино.
Его лицо так близко от моего, что кажется, наш «брудершафт» пропустил стадию выпивки. Я отодвигаюсь.
— Что ты как маленькая, давай водочки. — Толик хватает бутылку с двумя богатырями на этикетке. Мой разум зависает. Мысль о потерянном богатыре мешает придумать, как лучше отшить прилипчивого соседа.
— Я не пью водку!
— Так пора попробовать! — Он всё ещё держит бутылку в руках, не решаясь наполнить стакан без моего позволения.
— Отстань, а?.. — Я отворачиваюсь к Лёльке, которая занята винегретом. — Мне так жалко Чебурашкину, — шепчу ей в ухо.
— Ладно, — сам себе говорит Толик, пожимая плечами, и незаметно наливает в мой стакан сначала водку, а потом вино.
Мне действительно жаль Чебурашкину, хотя её лицо и не выглядит несчастным. Скорее наоборот.
— Аборт! Какой же он гад! Родители правы. Я бы его… — Я не знаю, что бы я сделала с Вадькой, но возмущение переполняет меня.
— Я тоже недавно сделала. — Лёлькиной лицо бесстрастно, и мне кажется, что я ослышалась.
— Что?!
— Да ладно, что такого?
Я хватаю стакан и опрокидываю в себя наведённый Толиком коктейль. Мои внутренности обжигает огнём. Видимо, у меня случилась тяжёлая контузия, во всяком случае, я на время выпадаю в осадок.
— Горько! — Кричит Толик и разнобой подхвативших клич голосов отзывается в моей голове тем самым гулким эхом.
Мне хочется выбраться из-за стола и присоединиться к курящим на балконе. Возможно, там ещё остался воздух, не тронутый никотином. Я поднимаюсь, но чувствую, что ничего не чувствую… Ноги не слушаются, они подобны тряпичным ногам куклы, сшитой когда-то бабушкой в подарок на моё пятилетие. И я вся, как та кукла, такая же не устойчивая, плавающая, шаткая, валкая, не владеющая собой, своими членами, и что самое ужасное, своими мыслями и эмоциями. Мне захотелось плакать, и я глупо захихикала.
— Что это? — невнятно промычала я.
— Это свадьба, детка! — противно пропел мне в ухо Толик и лизнул его.
Я ощутила тошноту и обрадовалась, что не все ещё чувства покинули мой организм.
— Мне надо в туалет, — зачем-то объявила я и, опираясь на руки, вытянула из-под стола непослушные ноги.
Путь до туалета осложнялся прыгающими стенами, которые я пыталась хоть как-то удержать обеими руками. Добравшись до уборной, дёрнула дверь и застыла на пороге. В освещённом яркой лампочкой квадрате виднелась мясистая Вадькина задница. О том, что задница Вадькина свидетельствовали приспущенные чёрные жениховские штаны и вечно сальные волосы на затылке.
Испугавшись, я захлопнула дверь и дёрнулась в сторону ванной комнаты. Она была пуста, и я ввалилась туда очень даже вовремя. Коктейльный фонтан вперемешку с винегретом и отбивными извергался в раковину подталкиваемый спазмами внутренностей. Непереваренные остатки свеклы и картошки застревали в стоке, отчего чаша быстро заполнилась рвотной массой. Я открыла воду в надежде уничтожить следы своего «преступления».
Позади скрипнула дверь. Толик уселся рядом, на край ванной.
— Что с тобой? — Горячие руки заботливо легли на мои плечи.
— Ничего. Уйди, пожалуйста. — Стыд и злость. Чувства постепенно возвращались ко мне и грозились извергнуться вместе с новой порцией тошнотворения. Глубоко вдохнув, я попыталась подавить желание, и это на какое-то время помогло. Однако организм повёл себя странно — меня затрясло.
— Ты дрожишь! — Толик прильнул всем телом. — Мне так хочется согреть тебя, обнять и никогда не выпускать.
«Аборт… Аборт…», — слышалось мне.
— Все эти полгода я думал только о тебе.
«Аборт… Аборт».
— Ты должна быть моей. Ты должна быть со мной.
— Отвали, — я попыталась вырваться, но цепкие руки держали в кольце. Крысиная мордочка тёрлась о мою щёку.
Дверь снова скрипнула.
— Аааа… Вот вы где?
На пороге стояла Лёлька. Толик расцепил руки и молча вышел из ванной.
— Что это было? — Взгляд Лёльки всё такой же бесстрастный.
— Меня тошнит, — выдавила я.
— Понятно!
Вы прочли отрывок из повести Елены Касаткиной "Блудница". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон.