1.
Искусство становится отправной точкой лишь для неподлинных художников; настоящий художник находит себе материю в ином месте - в самом себе. Людей разделяют и заставляют ненавидеть друг друга две вещи - идеология и религия. А вот искусство - это как раз то что нас соединяет, делает родными и близкими, и тогда мы вместе переживаем, плачем или смеемся безотносительно к цвету собственной кожи, сексуальной ориентации, разрезу глаз или гражданству. Помните, что на эту тему написал Д. С. Лихачев -
Никакой особой миссии у России нет и не было! Народ спасёт культура, не надо искать никакую национальную идею, это мираж. Культура - основа всех наших движений и успехов. Жизнь на национальной идее неизбежно приведет сначала к ограничениям, а потом возникает нетерпимость к другой расе, к другому народу, к другой религии. Нетерпимость же обязательно приведет к террору. Нельзя добиваться возвращения вновь какой-либо единой идеологии, потому что единая идеология рано или поздно приведет к фашизму.
2.
На мой вкус - это была самая красивая работа Петруса Кристуса, совсем небольшая по размеру - дубовая дощечка - может быть две ладони (14х12 см) - я помню, что впервые увидел ее тусклой московской осенью много лет назад. Картину в числе прочих привезли в Пушкинский музей по культурному обмену из музея Тиссена-Борнемисы в Мадриде и она стояла с маленьким - 5-6 градусов - наклоном в витрине, того зала с эркером, на втором этаже, куда обычно приезжают передвижные выставки из Европы.
Влюбился я в нее сразу.
И потом, каждый день с нетерпением поджидая окончания лекций в Университете, ехал в метро на Волхонку, а, чтобы не стоять в невыносимо скушной зимней очереди за искусством, перелазил невысокий каменный заборчик музея со стороны нынешнего Музея частных коллекций. Потом путал следы среди елок, пробираясь к длинной анфиладе серых, инфантильных цветаевских колонн, мешался в толпе алчущей высокого, покупал по студенческому билет в кассе, и шел к ней на свидание.
Это выглядело забавно. Со стороны. Какой-то фанатизм, фантомная сексуальность, эстетический бред, вредоносные последствия накопленных знаний, кармический шлейф экзальтированного неудачника.
Но я то знал секрет. Секрет чистого космического дыхания. Восхитительно неудобосмотрибельная, мелкая и трогательная, словно интимный дневник утреннего ангела, она потрясла меня отсутствием самого главного достоинства известного мне существования - вульгарности. Воистину у слов та же судьба, что и у империй.
Весь мой метафизический опыт протестовал против Её такого простого и такого ужасного откровения. Мне слишком дороги были хронология и модальности нашего бытия. Слишком неуютно и холодно было в глубинах ее абсолюта, абсолюта, к которому я должен был только тяготеть, но не стремиться. Её существование противоречило моему представлению о истине - вечному non finito, сознательно незавершенному опыту дазайна.
Ощущая себя героем Достоевского, героем, который неспособен спастись, потому что судьба всякого героя - погибнуть, я стоял перед ней каждый божий день, представляя себя то серафимом, то престолом, то ангелом и с нетерпением ожидал своего неминуемого падения.
Это была первая интеллектуальная аскеза моей жизни. Вычитание из мира себя как себя, но не для того, чтобы превращать своё отсутствие в тайну, а для того, чтобы превращать тайну в своё отсутствие.
Своеобразное сладострастие незначимости - самый тупиковый из тупиков, в котором дух оказывался сведенным к акту, что он дух, и не более того..
Так это и произошло, точь в точь как написал выше. Однажды, незадолго до закрытия музея и выставки, стоя перед Мадонной, я вдруг увидел себя со стороны, сверху, сбоку и еще из множества разных точек и пространств точно следуя эстетике сновидения, где каждая форма умножается и продлевается, где видения переходят из тривиальных в апокалиптические, где мозг пользуется корнями слов, чтобы извлечь из них другие, способные поименовать его фантазмы, его аллегории, его аллюзии.
А потом выставка закрылась, Мадонна сухого дерева уехала в Мадрид. Спустя некоторое время я закончил университет, потом защитил диссертацию, стал старше и наверное поумнел. Когда люди умнеют, они становятся осмотрительнее. И больше не дают себя ранить. У хорошего лесоруба только одна серьезная рана.