ОТ МИФОЛОГИИ - К НАУКЕ.
Замечательно метко охарактеризовал наше время Юрий Перухов: “Мы попали в такие силки, откуда прямых выходов нет”, - Замечательно метко охарактеризовал наше время Юрий Перухов: “Мы попали в такие силки, откуда прямых выходов нет”,
говорит он в беседе, опубликованной в газете “Завтра” (№ 32 2009). Но дальше он допускает ряд ошибок. Он не прав, когда говорит, что и в монгольское нашествие, и в смуту, и в Великую Отечественную было легче - в том смысле, что тогда был ясен выход, а теперь положение безвыходное. И тогда многим казалось положение безвыходным, это нам сегодня кажется, что тогда было все проще. Если же говорить о муках поражения, то, безусловно, что тогда и народ, и государство попадали в гораздо более тяжелую ситуацию.
Утверждая, что выхода сегодня нет, Юрий Петухов лишь высказывает свое отчаяние, на самом деле безвыходных положений не существует. Конечно, по ходу истории единственный выход оказывается все более затейливым и парадоксальным. В этом смысле безвыходной оказалась Февральская революция 17-го; Россия тогда действительно встала перед неизбежным крахом и единственно возможным выходом для ее спасения был парадоксальный большевистский выход. (Это многие сегодня уже начинают понимать, хотя и смутно, так что нужны более основательные разъяснения).
Затем, как бы противореча самому себе, Юрий Петухов выражает надежду, что правильно осмыслить происходящее сегодня в России может только писатель, который все свяжет в один узел, разрубит его, найдет новые способы сопротивления, т.е. укажет выход. Здесь он опять ошибается, может быть он и сам надеется сказать такое слово, или вывести такой миф, который всколыхнет народ, разбудит его и поведет к верному выходу, однако я могу с полной уверенностью напророчить ему, что этого не произойдет. Писатель действительно может создавать яркие и захватывающие мифы, но мифы в наше время уже не способны спасти народ. Даже если бы появился такой миф, который всколыхнул и повел народ за собой, то все-равно он завел бы его в тупик. Сегодня время науки и мифотворчество перед ней безнадежно проигрывает. Главная особенность мифа, что он раскрывает новое время как начало небывалого, ошеломляющего, как приход “нового неба и новой земли”. И хотя в этом есть доля правды, но еще большая правда в том, что ничего абсолютно нового не бывает. И если сегодняшнее время кажется абсолютно непохожем на все прошлое, то только потому, что в нем не разобрались. Да и вообще, слово “разобраться” не обозначает ничего другого, кроме как в совершенно новом и непонятном, увидеть старое и понятное, только проявившееся в новой форме. А это, в противоположность мифу, как низшей ступени познания, дает только наука, как более высокая ступень познания. Сегодня эта низшая ступень затопила пока все сознание нашей интеллигенции потому, что не видят и даже не ищут пока перехода к высшей ступени.
Главное свойство научного мышления в том, что оно находит общий принцип, связывающий все формы данного типа в едином понимании, вследствие чего, всякая встречаемая нами новая форма, относящаяся к понятой группе, тоже оказывается понятной, хотя мы встречаемся с ней впервые. Эта особенность присуща человеческому познанию изначально. Например, если у вас есть понятие “береза”, то вы понимаете весь необъятный ряд берез, при встрече с новой березой вам не нужно рыть землю, чтобы узнать есть ли у не корни, сдирать кору, чтобы убедиться, есть ли там белая древесина и т.д. Это изначальное качество нашего знания наука углубляет путем открытия более глубоких общих принципов (свойств, форм, закономерностей - называйте как хотите), которые объединяют в одни группы явления, совершенно не похожие внешне. Например, карманный фонарик совершенно не похож на молнию, но Закон Ома открывает в них, так сказать, общую душу и дает возможность правильно понимать то и другое. Правильное научное мышление, таким образом, требует, чтобы при встрече с каким - либо новым явлением, мы тут же выясняли к какой известной нам группе явлений оно относится и проверяли: присущи ли и ему те общие свойства, которые присущи этой группе. Если да, то непонятное новое явление становится понятным, мы идем по верному следу и, проведя анализ до конца, легко в нем сориентируемся - и свяжем, и разрубим, и увидим единственно правильный выход. Как видим, этот способ мышления отличается от мифотворчества, которое пытается найти выход в себе, без связи с уже сделанными человечеством обобщениями, путем эмоционального напряжения и мистического озарения, что значительно труднее и менее эффективно, потому, что даже если догадка окажется правильной, она в мифе лишь потрясает воображение и будит чувства, но не дает простого рационального объяснения, не приводит к полному пониманию.
Дальше я буду сводить наше сегодняшнее непонятное к известному и понятному, вследствие чего все прояснится как бы само собой, вплоть до того, что обнаружится и убедительно обоснуется единственно возможный для нас сегодня выход - неожиданно парадоксальный и известный одновременно.
Крах советского строя называют антикоммунистической революцией. В то же время, другие, например, Зиновьев, называет произошедшее контрреволюцией. Парадоксальность случившегося в том, что оба эти определения правильны: типичные свойства революций и контрреволюций в нашей действительности присутствуют одновременно. Особенностью революций, как известно, является то, что они - переход от менее эффективного хозяйственного уклада, обнаруживающего свою устарелость по ходу времени все больше и больше, к более прогрессивному хозяйственному укладу, соответствующему новому уровню развития техники. Немецкий экономист Л. Эрхард нашел новый выход для побежденной Германии - он изобрел социальную рыночную экономику. Это новый хозяйственный уклад, который эффективнее советского экономического строя. Эрхард это хорошо понимал, еще в 47-м году он с полной уверенностью научно предсказал, что социальный рынок не только даст невиданные темпы экономического развития Германии, но, в конечном счете, опрокинет советский хозяйственный строй, как менее эффективный. Революцией у нас произошедшее было потому, что общество рванулось к этому более эффективному строю - социальному рынку. Всякая революция назревает так, что общество все больше осознает недостатки своего строя, все больше начинает бороться с ними, пока не происходит социальный взрыв. Но если Французская буржуазная революция была подготовлена просветителями, а наш Октябрь марксистской теорией, т.е. в обеих случаях был рывок к еще небывалому общественному строю, возникшему как идеал в передовых умах, то своеобразие антикоммунистической революции заключается в том, что идеал был у нас перед глазами. Это - социальный рынок и достигнутые на его основе экономические успехи. Поэтому наша борьба с советским строем шла не в форме усвоения передовых идей, а путем простого сравнения: мы видели, что на Западе товарное изобилие, а у нас - стандартная серость; что там люди живут лучше, а у нас - хуже; что там свободно ездят за границу, а у нас - не пускают; что там - свобода слова, а у нас - жесткая цензура; что там можно разбогатеть, а у нас - уравниловка... Как во всякой революции, так и в нашей антикоммунистической, критическое отношение к своему строю и положительное к лучшему, по ходу развития, дошло до ненависти к старому и любви к идущему ему на смену. У нас, конкретно это вылилось в ненависть к советскому строю и любовь к Западу. А всякая любовь не обходится без идеализации.
Из этой любви и ненависти происходит еще одно свойство всех революций. Все они проявляют коренную переоценку ценностей. Плюсы меняются на минусы и наоборот, - все, что в старом строе считалось хорошим, в новом считается плохим; все, что старый строй считал плохим, в новом считается хорошим. Так было в французской революции, нашей Октябрьской, во всех остальных. Это свойство проявилось и в нашей антикоммунистической революции и тоже сыграло с нами злую шутку. Прежде всего, это касается отношения к социальной теории. В СССР марксизм возносили до небес, теперь долой не только марксизм, а вообще всякую социальную теорию. Хватит экспериментов, люди, вот, без всяких теорий и коммунизмов живут лучше нашего, а мы до чего в результате стольких жертв докатились? Надо жить просто, достаточно, мол, крестьянского смысла. В результате бросились в социальный рынок не так как надо было, не через глубокое усвоение открытых Эрхардом социальных закономерностей и выяснение того, как они переломятся у нас, а вслепую. И закономерно больно стукнулись лбом в незамечаемую, но тоже свойственную всем революциям особенность.
Даже при перестройке дома, когда старая хижина развалена, а котедж на ее месте только возводится, человеку приходится переживать двойную нагрузку. Он оказывается совсем без дома, следовательно, в положении худшем, чем жилось в хижине. К его способностям предъявляются гораздо большие требования, потому, что строить новый дом - совсем не то, чем жить в уже построенном. Эта же закономерность проявляется и при переходе от одного общественного уклада к другому. Все революции демонстрируют экономический провал, разруху по сравнению с дореволюционным положением. И все революции демонстрируют мучительные поиски на пути к новому, когда от руководства требуется гораздо больше ума, чем в стабильное, отлаженное время.
“Муки родов нового строя зависят от интеллектуального уровня партии, руководящей переворотом”, - разъясняет Маркс. В соответствии с этим, все революции можно классифицировать по четырем группам: смертельная революция - когда выход не находят и общество распадается; революция проб и ошибок - когда общество слепо тычется то в одну сторону, то в другую, переживает ряд революционных потрясений, пока, наконец, не нащупает требуемый новый уклад и не воплотит его на практике (такими были все буржуазные революции, в первую очередь - французская, проявившая это свойство в наиболее развитой, яркой форме); революция “измов” - когда уже присутствует научное проникновение в социальные процессы, но в недостаточно развитой форме, полупрозрением и в дальнейшем скатывается к слепой социальной вере (таким был наш Октябрь и все остальные социалистические революции); наконец, развитие социальной науки достигает такого уровня, что переход к новому укладу удается осуществить ювелирно, эволюционно, без слепого разрушения и провала в хаос (такой была реформа Эрхарда и внедрение социального рынка в других странах).
Из сказанного видно, что интеллектуальный уровень руководящей переворотом партии, это - уровень научного проникновения партии в социальный процесс. Поскольку всякая наука имеет свойство развиваться, обогащаться новыми приобретениями, то тоже происходит и с социологией. Следовательно, по ходу развития истории муки родов новых укладов должны становиться все меньше, и Маркс прав, когда предсказывает, что в будущем революции исчезнут, переход к следующим укладам будет происходить эволюционно, ювелирно, без мук, что и доказал Эрхард. Отсюда еще один “парадоксальный” вывод: в наше время, когда развитие социологии позволяет уже осуществлять переход к новой организации общества эволюционно, революция (т.е. во многом слепой рывок к новому, неизбежно порождающий разрушение всех устоев и провал в экономический хаос) является уже не прогрессивным, а реакционным явлением.
Какой же оказалась наша слепая антикоммунистическая революция? Для СССР она стала смертельной. Для каждого из распавшихся элементов - революцией проб и ошибок, что подтверждается уже проявившимися новыми пробами - цветочными революциями в ряде бывших республик. Таким образом, это - типичная буржуазная революция, “отрыгнувшаяся” в 21-м веке, и чтобы лучше разобраться, что с нами сегодня происходит, следует внимательнее присмотреться к свойствам революций этого типа.
Первая особенность, что такие революции происходят внезапно, даже для тех, кто их готовит и ожидает. По выражению Маркса “как будто на голову обрушивается дом”. Французскую революцию современники восприняли как гром среди ясного неба. За два месяца до буржуазной февральской революции в России, Ленин, выступая перед молодежью, говорил, что, мол, нам, старикам, до новой революции в России может и не дожить. Также и теперь: Гавриил Попов пишет, что антисоветская оппозиция готовилась к длительной борьбе с режимом. И вдруг - Ельцин на танке, как Ленин на броневике. То же касается новых проб. Ленин ясно видел, что Февраль ведет к тупику, новый стихийный взрыв неизбежен, и Ленин беспокоился о том, чтобы большевики успели оседлать этот взрыв и направить по спасительному пути, подобно тому, как наездники выскакивают впереди несущегося к пропасти табуна и увлекают его движение в спасительную сторону. Октябрь и был таким перехватом, оседланием новой пробы большевиками, на что обратили внимание уже и сегодняшние аналитики. В наше время - на Украине цветочная революция Ющенко тоже была “перехватом”, но манипулятивным, организованным и финансово подпитанным из-за границы, но не дала нужного народу результата, что генерирует новые пробы. А вот повторная проба в Киргизии случилась без перехвата, как снег на голову. Запад Акаева за демократию хвалил, днем выборы прошли успешно, а под вечер пошло-поехало. Поскольку Россия тоже не нашла еще окончательного выхода и продолжает его искать, то задача ее спасения сводится к тому, чтобы как можно раньше оседлать неизбежную новую народную пробу, сделать ей “прививку” научного понимания и, тем самым, канализировать на эволюционный путь к правильному выходу.
Следующее свойство буржуазных революций проб и ошибок заключается в том, что в результате слепого эмоционального рывка к новому строю, первоначальная эйфория быстро сменяется горьким разочарованием. Положение народа оказывается похожим на положение голодных подопытных собак. С ними проводили такой опыт: показывая круг - кормили, показывая элипс - били, затем подвешивали круг на уровне человеческого роста. Завидев круг издали, собака бросалась к нему, но подбежав, снизу видела элипс, взвизгивала и убегала. Сбегав туда и обратно несколько раз, собака совсем запутывалась и сходила сума. Такой же круг-элипс получается в революции проб и ошибок. Это неправда, что только мы оказались в положении, которое кажется безвыходным. Загляните в “Мемуары” Талейрана и прочитаете о том же. Там он со смехом рассказывает, как быстро революционеры перешли от восторга к растерянности, как, заходя во все больший тупик, растеряли свои первоначальные принципы, как подобно хватающемуся за соломинку утопающему, стали хвататься за рекомендации первых попавшихся шарлатанов, как положение сделалось окончательно безвыходным. Такая же гонка была и у нас при Ельцине. Думу непрерывно трясло, на пост премьера новые “спасители” подбирались и такт же браковались чуть ли не ежемесячно; положение дошло до полного тупика, Ельцыну пришлось попросить у народа прощения и сбежать с поста раньше времени. (Как Путин чуть-чуть и временно скорректировал развитие ситуации в правильном направлении, увидим ниже).
Еще Пушкин сказал: глупость категорична. Она все видит в черно-белом свете и падает из крайности в крайность. А т.к. во всякой революции много глупости, то именно по этой причине в ней происходит коренная переоценка ценностей, ненависть и категорическое отрицание старого строя, слепая идеализация нового. В революции проб и ошибок это впадание из крайности в крайность доходит до того, что следующая проба, будучи прямой противоположностью первой, превращается в реставрацию старого. А это уже победа контрреволюции.
Что касается реставрации советского социализма, то у нас уже были попытки - в виде ГКЧП и восстания 93-го года, но они были преждевременны и грозили (в виду того, что иллюзии либерализма оставались еще не изжитыми) превратиться в гибельную гражданскую войну, они потерпели поражение. Живет дух реставрации советского строя и сегодня - в виде чаяния КПРФ, в том, ряд политиков стали называть себя консерваторами (в смысле возвращения ко всему хорошему, что было при социализме), в ностальгии, желании народных масс, вопреки национальным элитам, вернуться опять в СССР.
Зато по отношению к Октябрьской социалистической революции реставрация проявилась в полную меру. Она наложилась на антикоммунистическую революцию и поэтому эта революция пошла не по пути усвоения логики реформ Эрхарда, а как антисоветская реставрация, как победа дооктябрьской контрреволюции. Отсюда - идеализация царского режима, слепая ненависть к революции, проклятие большевизму, отвращение к социальной теории (усиленное тем, что в СССР социальная теория скатилась в слепую веру в коммунизм и, соответственно, выродилась в тошнотворную схоластику), отсюда остальные “прелести” реставрации, описанные Марксом.
Слепое, категоричное, глупое впадание в новую крайность проявляется в том, что вместе с отбрасыванием ошибок и грехов революции, отбрасываются и ее положительные стороны, проклинается и отбрасывается сама революция, ее просветительные идеи. Новая крайность приходит в форме идеализации “доброго” старого времени, лукавого замалчивания его недостатков, породивших революцию. Мифомышление вообще не может превзойти черно-белые крайности, обеление одного и очернение другого, подняться над обеими крайностями, увидеть их объективно, расправить душу и успокоиться. “Доброе” старое время, как описывает Маркс, обезьяньи копиркется, возвращаются старые имена, титулы, порядки, традиции, старое леточисление... Но на народном опыте оказывается, что это опять не то. Нация вконец запутывается, ее охватывает отчаяние, ощущение безвыходности, она испытывает очумелое ощущение заблудившегося в лесу, она, пишет Маркс, - чувствует себя как рехнувшийся англичанин в Бедламе (психушка в Лондоне) и платит долги семейства Бонапарта (2-го).
Но как бы медленно, “по длинной шее” не доходила народам правильная оценка революции, она все же постепенно доходит. Однако, доходит через опыт, через крайности, поэтому осознание идет зигзагом: французскую буржуазную революцию сначала прославляли, потом проклинали, и только потом вышли на взвешенную оценку: революционный террор осуждают, а взятие “Бастилии” и День Революции - празднуют.
Данный зигзаг - тоже общая закономерность, так осмысливаются все революции, в т.ч. наши российские. Следовательно, путь нашего общественного сознания заключается в том, что по отношению к Октябрьской революции ее сначала прославляли, потом, при реставрации капитализма, стали проклинать, в дальнейшем же станут оценивать ее взвешенно: жестокости хвалить не станут, а завоевания оценят достойно. Аналогично и по отношению к антикоммунистической революции 91-го: сначала прославляли, теперь начинают осуждать, но после придется оценить и ее завоевания.
Кажущаяся сложность сегодняшнего положения проявляется просто в том, что эти два зигзага наложились друг на друга и вконец раздробили национальное сознание. Кто-то еще верит либеральной революции и считает сегодняшние трудности временными; кто-то уже полностью разочарован в этом направлении и борется за реставрацию советского строя, забывая о его недостатках; другие разочарованы и в либерализме, и в советском строе, лелеют мысль о возвращении царя, упуская из виду недостатки того времени; третьи схватились за учение анархистов и верят в него; четвертые разделяют еще чью-то идею; пятые разрабатывают собственные системы, и т.д. Центральным пунктом этой неразберихи является все еще реставрационное, контрреволюционное сознание. Мы тоже провалились в прошлое и недоумеваем как рехнувшийся англичанин. Казаки сели на лошадей, вытащили сабли и нагайки; ученые настаивают на возвращении буквы “ять”; кто-то борется за возвращение графского титула; интеллигентки умиляются балалаечкой на пригорочке, и зубрят заговоры на огурцы; в бывших республиках кое-где упали в средневековье, дошли до публичного наказания палками, и даже до рабовладения. А кто-то, вконец измотанный кругом-элипсом, ошалело озирается по сторонам и в отчаянии проповедует: все пропало, выхода нет.
“Силки”, в которых оказалось сегодняшнее реставрационное сознание - это не реальная безвыходность современной России. Это всего лишь созданные в самом этом сознании психологические барьеры, которые, словно невидимые стены, замуровали это сознание в мифомышлении и не дают ему возможности посмотреть на окружающую реальность трезвыми глазами. Механизм этих силков заключается в следующем. Рассматривая муки родов нового строя, мы видели, что для их преодоления, т.е. для преодоления провалов и глупостей революции, реально существует только один путь - повышение интеллектуального уровня руководителей переворота. Реально - усвоение ими революционной теории. Чем лучше мы понимаем теорию революции, тем меньше ошибок, тем больше она походит на разумную эволюцию. Парадокс заключается в том, что преодолеть революцию, не допустить ее, выйти за ее пределы и пойти разумным эволюционным путем, путем успешных, не спотыкающийся, не проваливающихся в революцию реформ можно лишь за счет глубокого всестороннего постижения присущих революции закономерностей. Как раз это отбрасывает докатившаяся до реставрационного возвращения слепая революция проб и ошибок. При французской реставрации осуждались идеи просветителей и их революция, при нашей революции-контрреволюции - марксизм, вожди революции, теория революции и сама революция. При таком подходе гайдаро-чубайсовые реформы не могли не провалиться в антикоммунистическую революцию, т.е. в экономическую разруху и умственный хаос. Выход из этого хаоса можно постигнуть только через теорию революции, но мы не принимаем на дух не только теорию революции, но не желаем слышать даже самого этого слова. Заткнули общественное сознание как джина в бутылке, в условиях чудовищного революционного кризиса продолжаем талдычить: “реформы, реформы”... и ничего не понимаем!
Но и у нас, как после Французской революции, зигзаги продолжают развиваться. Из развиваемых в этой статье мыслей видно, что передовыми умами сегодня надо считать тех, кто начинает понимать то положительное, что дала советская революция и догадывается, что есть все-таки положительное и в сегодняшнем либеральном кошмаре. Однако, похоже, еще никому не приходит в голову, что реабилитация этих революций влечет за собой хотя бы частичную реабилитацию их вождей и серьезное осмысление развиваемых ими теорий. Без обращения к трудам Маркса и Ленина, без преодоления наблюдаемого у патриотов отвращения к “тлетворному Западу” и усвоения теории Эрхарда, увидеть “узкие врата” единственно возможного сегодня выхода, спасти Россию от окончательного скатывания на уровень смертельных родов, невозможно.
Непонимание, непризнание новых открытий в истории науки не редкость. Ленин писал, что сущность учения Маркса “не понял даже Плеханов, не говоря уже о других марксистах”. Сам Маркс горько иронизировал, что “лично я - не марксист”. Тоже мог бы сказать и Ленин о бывших “верных ленинцах”. Здравое усвоение открытий Маркса сильно затруднилось отчасти тем, что переход научного мышления от естествознания к обществознанию слишком крутой и влечет изменение общей манеры научного мышления; отчасти тем, что “всякое начало трудно” (Маркс), это касается не только читателя, но и автора, мысль Маркса движется к социальным истинам глубокими, но тоже трудными путями; отчасти тем, что настоящая социальная наука у Маркса только завязалась и оставалась недостаточно развитой, ее можно сравнить, например, с первоначальной теорией самолетостроения, она оставалась «измом». В СССР к этому добавились и социальные препятствия. Поэтому в СССР вместо трезвого социального исследования, процветало начетничество, демагогия и схоластика. Соответственно, я не говорю здесь, что надо возвращаться к тому, что было в СССР. Я говорю о новом открытии Маркса и Ленина, о таком трезвом подходе, как у Эрхарда, который при разработке теории социального рынка опирается на Маркса. Возвращаясь к трудам Маркса, Ленина, Эрхарда, нам следует отыскивать в них те простые приемы анализа, которые дают возможность правильно понимать сегодняшнюю действительность.
Исторический материализм есть на самом деле теория трудового развития человечества. Что человек отличается от животных способностью не только собирать производимое природой, но и самому производить, это понятно. Понятно также, что по ходу развития труда, технического мастерства, люди производят все более изысканную продукцию. Но при этом упускается из виду, не придается значения, что работая, производя продукцию, люди формируют и самих себя. У раба совсем другие навыки, чем у современного компьютерщика. И это касается не только трудовых навыков, но и всего остального облика человека, его интеллектуальных, психологических и нравственных навыков. Поэтому по ходу развития технологии меняются, по- иному формируются и сами люди. Меняются и их запросы. Те порядки, которые были естественны средневековому человеку, сегодняшнему уже не подходят. Сто лет назад, участвуя в социалистической революции, пределом мечтаний крестьянина был участок земли, на котором свободно пахал бы своей лошадью. Сегодня в нормальных условиях молодежь этим не заманишь, сегодня западные комбайны в 6-7 раз эффективнее советских, столько работников как раньше с косами на поле теперь уже не нужно, и уже в силу этого сельскохозяйственное производство постепенно организуется по-другому, села, просуществовавшие многие сотни лет сегодня умирают, заканчиваются, как бы не стремились их сохранить.
Меняется по ходу истории труд, меняются люди, меняются их требования к организации общественных межчеловеческих отношений. И все это осуществляется закономерно. Маркс открыл, что рабовладение, феодализм и капитализм являются закономерными ступенями организации человеческого труда и жизни в целом, он открыл также, что переход от одной ступени к следующей происходит не без социальных потрясений. Но задача всякой науки не только правильно толковать естественные процессы, проникать в них все глубже и глубже, но и дойти до разумной практики. В социологии, это - дойти до понимания следующих ступенек, разобраться в логике перехода к следующей ступеньке, чтобы на практике уменьшить муки родов, организовать нужный новый порядок быстрее и легче, со знанием дела. А то - видите сколько путаницы. Социология, таким образом, есть наука организации, наука о том, что сначала общественная организация жизни идет стихийно, меняется естественно, но потом, по мере все большего усложнения межчеловеческих взаимосвязей этот процесс превращается во все более мучительные поиски, требует глубокого научного проникновения в прошлые и будущие формы организации, без чего дальнейшее развитие человечества упирается в исторический тупик, людей охватывает ощущение конца света. Конечной целью научной социологии, ее идеалом является создание универсальной, единой теории организации, подходящей для всех уровней, времен и случаев. Американские теоретики научного менеджмента, мучающиеся проблемами организации современного производства, работают над такой теорией, но пока, по их собственному признанию, запутались в ее “джунглях”.
Превращение видимых форм мы постигаем легко. Например, мы знаем, что бутон превращается в цветок, цветок - в наливающуюся завязь, а когда плод налился начинается его поспевание. Это для нас просто, хотя глубинная логика данных превращений до конца наукой еще не разгадана. Но гораздо больше трудностей возникает при постижении невидимых форм и их превращений, тем более - общественных форм. На какую же глубину этого постижения продвинулся Маркс? Он подробнейшим образом описал экономическую логику первоначального капитализма и, обобщив особенности насильственных революций, попытался проникнуть в общие закономерности грядущей, по его мнению, пролетарской революции. Но он ошибся; он думал, что описанный им первоначальный капитализм - весь капитализм; наблюдая циклично повторяющиеся кризисы перепроизводства, он полагал, что единственный выход из этого - пролетарская революция. Т.е. он не разглядел, что капитализм, по ходу развития тоже меняет свои формы, тем более - не имел представления об этих формах. Ленин описал общие свойства второй ступеньки капитализма, следующую его фазу - империализм. Не отрицал он и возможности появления в будущем такой фазы капитализма, когда угроза революции исчезнет и свойства социализма начнут развиваться внутри капитализма эволюционно. То же заметил и Энгельс, в конце жизни. Но когда в России началась Февральская революция проб и ошибок, то вторую пробу, вопреки остальным марксистам, Ленин поднял до уровня революции “измов”, что обеспечило появление на месте царской России могущественного Советского Союза. Либералы, которые, оправдывая антинародный развал СССР, аргументируют это тем, что все империи разваливаются (добавляя при этом, что, мол, кто этого не понимает, у того нет ума), лукаво обходят молчанием этот центральный и парадоксальный факт российской и мировой истории.
Что буржуазные революции генерируют национально-освободительные движения и распад империй, хорошо понимал даже царизм. Пушкин, после беседы с царем, тоже понял, что Россия, как целое, может держаться только самодержавием и по-другому стал относиться к позиции декабристов. А передовые европейские мыслители, понимающие неизбежность буржуазной революции в России, предсказывали, что она обернется морями крови, чудовищным югославским вариантом, войной всех против всех с активным вмешательством многих внешних сил. Додержав состояние феодализма (крепостное право) почти до конца 19-го столетия, вконец отстав от быстро развивающейся буржуазной Европы, царизм приступил к буржуазным реформам, но, как и Горбачев, по причине недостатка социального мастерства, провалил дело в революцию. А буржуазная революция быстро подвела воюющую Россию в безвыходное состояние. Но в ответ на заявления, что нет партии, готовой в этой ситуации взять власть, Ленин бросает знаменитую реплику “Есть такая партия!”, берет власть, нейтрализует буржуазный национализм пролетарским интернационализмом, заменяет подлежащую распаду империю союзом независимых государств (принципом межнациональной связи, характерным для сегодняшней объединенной Европы, т.е. взятым из будущего), заменяет всеобщую межнациональную бойню менее кровопролитной и победоносной гражданской войной, заставляет перед совершенно обессиленной Россией дрожать весь остальной могущественный мир, вызывает и там ряд большевистских восстаний и революций, которые, однако, были подавлены. Ленин также хорошо понимал, что при недостатке социального мастерства советский строй в будущем тоже задет в тупик, и может скатиться к реставрации и настоял, чтобы пролетарское государство было свободным союзом добровольно объединившихся независимых республик, чем спас нас от югославского варианта и сегодня.
Но вернемся к осмыслению фаз капитализма. Ту следующую, третью фазу капитализма, появление которой в будущем, при гораздо большем развитии производственных технологий, не исключали Энгельс и Ленин, которая могла возникнуть лишь на основе гораздо более развитой научной социологии и борцом за которую стала европейская социал-демократия, научно разгадал, назвал социальным рынком, благосостоянием для всех и успешно внедрил в жизнь Л. Эрхард. Он также правильно разглядел и пунктирно обозначил и четвертую, заключительную фазу капитализма - отмирание классов. То, что мы называли коммунизмом. Это прозрение Эрхарда стало возможным за счет лучшего понимания общих принципов организации труда и, соответственно, общей жизни в каждой фазе. Но такое прозрение откорректировало прежний марксистский взгляд на современную историю и будущее. Эрхард открыл и убедительно показал тот парадоксальный, невероятный на первый взгляд факт, что советский социализм и империализм с организационной точки зрения есть, по сути, одна и та же ступенька развития индустриального общества (вторая), что их организация не отличается друг от друга ни в принципе, “ни на практике”, что разница лишь в последующей модификации: советский строй общий принцип проводит тотально и вводит больше социальной справедливости, а империализм менее последователен и потому дает меньший экономический темп развития, чем сталинский СССР. Что же касается социального рынка, то этот строй качественно новый, третий, он превосходит и монополизм и СССР, вводит элементы социализма мирно и более успешно. Сформулированный Марксом основной закон социализма - “От каждого - по способностям, каждому - по труду” в социальном рынке воплощается лучше. Рынок дает свободу предпринимательства, а в СССР способности индивидума сдерживает план и “смирительная рубашка” командно-административной системы. Социально организованное предпринимательство не ограничивает дохода по труду, а в СССР - уравниловка.
Однако, заметить эти коренные моменты в книгах Эрхарда и других аналитиков его экономического кружка также не просто, как и выявить простую суть учения Маркса. Как пропустившему первые лекции студенту трудно понимать дальнейшее, так и тут, чтобы все стало просто и ясно, надо докопаться до принципиальных начал. Я стал все это легко понимать потому, что пошел вглубь, к исходным началам еще дальше Эрхарда. За четырьмя общими формами капитализма (точнее - индустриального общества, потому, что его 4-я фаза - классовая гармония, полный социализм), я увидел всеобщие формы любой организации, фундаментальный закон по которому организуется, т.е. возникает, переживает ступени своего становления, любая вещь, любая форма какого угодно уровня и какой угодно области. Сутью любой формы, ее фундаментальной формулой, ее главным законом является связь ее элементов. Энштейн пишет, что, копаясь в микромире, ученые обнаружили парадоксальную вещь: оказалось, что не сами частицы, а пространство между ними является существенным для понимания происходящих там процессов. На самом деле это везде так. Существенным, определяющим оказываются в конце концов не сами элементы, а их взаимоотношения. А разновидностей этих взаимоотношений, связей всего 4-ре: хаос - диктатура - компромисс - гармония. Другого невозможно даже выдумать. Взятые в перечисленной последовательности, эти виды связей представляют собой самый общий закон сотворения, существования, осуществления любой формы. Например, закон пара - хаос, сталкивание молекул; форму воды, ее связь диктаторски определяет сила земного тяготения; форма льда компромиссная, тут играет роль и крепкое сцепление молекул между собой и земное тяготение; а в снежинке молекулы соединяются в гармоническую структуру. Применив этот закон к живому, мы обнаруживаем тоже четыре четко выраженные формы: микроорганизмы, растения, животные, люди. Если его применить к истории человечества в целом - тоже 4-ре стадии: хаотическое, беспорядочное существование полулюдей; упорядочение половых отношений - родовой строй; классовое общество; бесклассовое общество - всеобщая гармония, преодоление расовых и национальных различий. Классовое общество = рабовладение, феодализм, капитализм, отмирание государств. Индустриальное общество = первоначальный капитализм, монополизм, социальный рынок, гармония классов. В области чувств - страх, гнев, радость, любовь. Остальное - лишь разновидности этих фундаментальных форм. Как видим, этот закон позволяет легче ориентироваться в формах, четче их определять. Но с его помощью открываются фундаментальные связи, о раскрытии которых даже не мечтали. Оказалось, в частности, что в любом человеческом навыке генетически закодирован весь потенциал развития человечества, все прошлые и будущие формы его жизни. Появилась возможность научно проникать в такие понятия, о которых мы знаем сегодня только благодаря откровению. Сегодня существуют науки естественные и гуманитарные. Мы привыкли к тому, что первые являются точными науками, а вторые - точными, считается также, что существуют такие области тайн бытия, которые никакой науке никогда не раскрыть. Оказывается, это не так; все дело в том, что для построения точных естественных наук достаточно постижения частных законов природы, лежащих в основе той или иной отрасли знаний. Для развития столь же точных и глубоких знаний о человеческом обществе, о самом человеке, о мире духовном, об устройстве Вселенной в целом, необходимо сначала познать наиболее глубокий закон бытия, составляющий основу всех этих знаний. Этой основой является выше сформулированный универсальный закон организации, существования и осуществления, и с его раскрытием неточные гуманитарные науки тоже превращаются в точные.
Современные точные науки по своей форме напоминают вырастающее из единого семени, закономерно развивающееся и разветвляющееся дерево. Так, в основе электротехники со все более развивающимися ее отраслями лежит Закон Ома, в основе математики - единица, основой биологии является понятие о клетке, основой химии - понятие об атоме и т.д. вот точно также основу организационной науки составляет универсальный закон организации. Если мы будем углубляться во все более подробное рассмотрение различных сторон этого закона, закономерностей развития каждой ступеньки, особенностей перехода от первой - ко второй и т.д., получится закономерно развивающаяся система знаний, которая представляет из себя ту самую единую теорию организации, которую пытаются открыть и развивать американские ученые. Прикладывая эти знания к любой системе, в обществе, например, бригаде, фирме, отрасли, или человечеству в целом, мы сразу будем видеть до какого уровня гармонизации она дошла и какие организационно-управленческие решения обеспечат ее дальнейшее совершенствование. Но для того, чтобы понять, в чем мы сегодня запутались и как выходить из этого положения, в такие глубины залазить ненужно. Достаточно приложить сам этот закон к выявленным четырем фазам развития индустриального общества и все становится ясно как божий день.
Принципом первоначального капитализма является хаос. Здесь правит бал эгоистический интерес каждого. Это - война всех против всех, в результате отдельных побед там и тут возникают маленькие диктаторы, которые приобретают все большую силу. Поэтому определяющей тенденцией этой системы является все больший распад общества на крайне богатых и крайне бедных. В экономической науке этот процесс называется первоначальным накоплением капитала. Когда отдельные диктаторы окрепли настолько, что вступили в схватку между собой, начались регулярные кризисы, обнаружилось несовершенство этой системы, появилась идея единого плана. Ее осуществление знаменовало переход ко второй фазе, определяющей тенденцией которой является диктатура. В СССР, это - диктатура центра, спускаемого плана, на Западе - диктатура монополий. Здесь правит бал общий интерес. При дальнейшем развитии этой системы все больше обнаруживались негативные последствия от того, что общий интерес не давал развернуться частному, становился все более ощущаемой “смирительной рубашкой”, сковывающей личную инициативу каждого работника. Выходом стала третья фаза, социальный рынок, фундаментальным принципом которого, определяющим все последующие решения, все законодательство, является компромисс, справедливая сбалансированность общего и частного интересов. Поэтому определяющей тенденцией этого строя является уменьшение, сокращение различий между богатыми и бедными и все большее развитие мощного зажиточного (среднего) класса в центре, которое обеспечивает антиреволюционную устойчивость и стабильность, и ведет сначала к гармонии классов, а потом и к их исчезновению (4-я ступень индустриального общества).
Такова общая картина новой истории, ее внутренняя фундаментальная логика. Достаточно самого поверхностного сравнения ее с тем, что сегодня у нас происходит, чтобы стало ясно: из монополизма, из второй фазы индустриального общества, мы попали не в третью, как хотели, а в первую. Это видно уже из того, что различие между бедными и богатыми у нас не сокращается, а стремительно возрастает, средний класс составляет мизерный процент, по сути - отсутствует. Второй коренной признак нашего падения со второй ступени индустриального общества на первую - разруха, уничтожение советского экономического потенциала. Объясняется это падение тем, что вторая ступень, монополизм, экономически эффективнее, чем первая, хаос. Понятен и общий механизм осуществляемого разрушения: если от хаотического капитализма к монополизму заставили перейти затормозившие экономическое развитие регулярно повторяющиеся кризисы, то естественно, что возвращение с высоты глубоко развитого на своей собственной базе государственного монополизма в хаотический капитализм, должно было породить тотальный, непрерывный, выжигающий экономику кризис, приводящий ее состояние в соответствие с уровнем эффективности системы хаоса, с ее ограниченным естественным потенциалом. Вот почему, вопреки обещаниям перестройщиков и реформаторов устроить ускорение экономического процесса, результат оказался прямо противоположный. Но подобно тому, как падение отдельного человека с высокой должности вниз изменяет весь его моральный облик, так и дезорганизация народного труда обернулась криминализацией, моральной деградацией, сокращением численности населения чуть ли не на миллион в год.
Рост разрыва между богатыми и бедными с одной стороны, падение уровня экономического развития, все большее отставание от темпов остального мира - с другой, свидетельствующие, что в ходе антикоммунистической революции проб и ошибок допущена ошибка, что объективная историческая задача не решена, что народ остался в дураках, не может не вести к новым потрясениям, к новой революционной пробе. Судьба этой будущей пробы тоже будет зависеть от интеллектуального уровня партии, руководящей переворотом. Подобно тому, как мы классифицировали четыре типа революций, также, опираясь на универсальный закон организации, можно классифицировать и типы партий. Первый тип - партии шкурных интересов; этого элемента всегда много в правящей партии. Второй тип - партии благих пожеланий. Это те, которые всей душой желают лучшего, но сделать не умеют. Такой партией была КПСС, остается такой ее прямая идейная наследница - КПРФ и все остальные сегодняшние наши партии. Третий тип - партия “измов”, такой была ВКП(б). Партия четвертого типа, вооруженная передовой социальной теорией, способная ювелирно-эволюционно, без потрясений перевести наше общество на третью ступень, отсутствует.
Первым признаком политики такой партии является повышение темпов экономического развития и рост среднего класса. Здесь мы подошли к объяснению популярности Путина. При Ельцине политический мир был расколот на два непримиримых, сталкивающихся лагеря - коммунистов и правых. Все понимали, что для стабилизации положения необходим мощный политический центр, но не умели это сделать. Путин сумел создать такой мощный центр, что обе крайности значительно потеснены и потеряли прежнее значение. Положение стабилизировалось. Затем, на базе этого мощного центра, Путин набросил на разносящий страну эгоистический интерес хоть какую-то сдерживающую узду. Восстановив властную вертикаль, ограничил произвол и непокорность местных князьков; перевел из тени в зону налогообложения основные производства, что дало возможность выплачивать хоть какую-то зарплату и пенсии; организовал наступление на криминал и сумел изгнать и нейтрализовать сопротивляющихся этому курсу олигархов. И все же, это временный успех и чуть-чуть. Компромисс левых и правых интересов, мощный центр, созданы только на уровне политических процессов. В решающем, в фундаментальном месте - в экономике, задача не решена. Развития мощного центра (среднего класса) нет, разрыв между доходами богатых и бедных не сокращается, как свойственно социальному рынку, этой третьей, социализирующейся ступени индустриального общества, а растет. Да и “мощь” политического центра, единороссов, во многом призрачна. Отмена празднования 7-го ноября, присеченная Путиным попытка снять советскую символику со Знамени Победы, неравнодушие к мавзолею Ленина, - это яркие свидетельства того, что единороссы еще по уши находятся в либеральных и контрреволюционных иллюзиях, не понимают своей компромиссной роли ни в политике, ни в экономике, к Великой Октябрьской социалистической революции относятся далеко еще не сбалансировано, не по-французски. Создание “Справедливой России”, провозглассившей курс на социализацию европейского типа - следующий шаг в правильном направлении. Но без усвоения новыми эсэрами научной социологии, они останутся партией благих пожеланий. Соответственно, они не сумеют ювелирно-эволюционно переводить Россию на третью ступень, наделают ошибок, а новые потрясения, при вмешательстве внешних сил, легко могут опустить следующую революционную пробу до уровня революции смертельного типа.
Угрозу потери национальной безопасности и новой смуты все более остро ощущает все наше общество, возможность такого варианта не отрицает даже Путин. Что же надо делать конкретно, чтобы переход к третьей ступени осуществить ювелирно-эволюционно? Чтобы увидеть это, еще раз пробежимся по основным вехам развития научной социологии. Маркс открыл, что развитие истории определяется развитием труда, что нации, преуспевшие в создании лучших технологий, в конечном счете выигрывают во всем остальном. Он также обратил внимание и на другую, более глубокую существенную особенность: вместе с развитием труда меняется форма его организации, а вместе с этой основой, форма организации и понимания всей общественной жизни. Он увидел также, что рабство, феодализм и капитализм есть естественно и последовательно возникающие эпохальные формы этой организации, и пришел к выводу, что следующая форма возникнет в результате пролетарской революции и будет создана сознательно, на основе единого государственного плана. Но, как всякая другая наука, социология призвана не только объяснять природный процесс, она учит воздействовать на него практически, регулировать ее течение в нужном людям направлении. Конкретным рычагом, практически воздействия на который, нужно осуществлять пролетарскую революцию, является, согласно Марксу, форма собственности. Это действительно фундаментальный камень общественного уклада. Перемена ее формы меняет все остальное. Так, пролетарская социалистическая революция проявилась в том, что частная собственность с методом экспроприации и коллективизации была превращена в государственную и коллективную. Также и в СССР, сколько реформ не проводили, пока этот фундамент не трогали, строй оставался социалистическим. А когда в ходе “реформ” (на самом деле антикоммунистической революции) государственно-колхозную превратили опять в частную, перевернулась вся жизнь. Значит, это действительно главный рычаг. Но если главный практический рычаг перехода от одного уклада к другому - перемена формы собственности, то и для того, чтобы с первой гибельной ступеньки капитализма, на которой мы оказались, перейти на третью, без новой перемены формы собственности не обойтись. Но тут-то и закавыка. Создание новой формы собственности не может произойти без нового столкновения интересов, без противостояния и борьбы, т.е. без новой революции. А ее то как раз надо избежать, потому, что, как вытекает из вышесказанного, она грозит скатиться в революцию смертельного типа, в государственно-национальную катастрофу. Получается, что и без перемены формы собственности невозможно перейти к третьей ступени индустриального общества, к социальному рынку, и перемену формы собственности проводить нельзя, потому, что это неизбежно снова вызовет поляризацию общества, распад его на две враждебно сталкивающиеся крайности, вызовет дестабилизацию и революционный кризис. Выходит, что не только нельзя предпринимать никаких существенных, крутых изменений (т.е. менять форму собственности), но, главное, что даже ничего не делая, мы все-равно движемся в тупик революционного кризиса. Положение получается действительно безвыходное. Пропала Россия, думают сегодня многие, как думали после Февраля 17-го, пока не нашелся парадоксальный большевистский выход. Думают, и... проклинают большевиков. Так в чем же заключается новый парадоксальный подход, новые “узкие врата” сегодняшнего нашего национального спасения, нового выхода, через который мы выйдем как бы из огня?
Допустим, что форму собственности все-таки надо менять. Но как? Опять деприватизировать? А что это даст еще социалисты-утописты, а потом и марксисты доказывали, что все беды от частной собственности и конкуренции, сегодняшние либералы, наоборот, прожужжали нам уши, что общественная собственность - ничейная, если отдать ее в частные руки, появится рачительный хозяин, а бич конкуренции станет его подгонять, в итоге - бурное экономическое развитие. Однако, сегодняшний опыт убедительно показывает, что неправы ни первые, ни вторые, что от формы собственности дело не зависит, что и частная и общественная в одних случаях - эффективна, в других - неэффективна. И, потом, что такое общественная собственность? Таковой мы не знаем. Мы знаем государственную собственность и колхозную. Но, ведь, государственная собственность есть и при капитализме, и у нас сегодня. И, потом, почему колхоз - общественная собственность, а акционерная - частная? Неясно, ведь, хотя внутренняя организация акционерного общества иная, чем в колхозе, но, ведь, здесь тоже коллектив. Допустим, опять все вернем государству и загоним в колхозы. А какой смысл? Получим снова монополизм, 2-ю ступень индустриального общества, отстающую от социального рынка. А как-то по-другому манипулировать с формой собственности, менять ее, сегодня и не придумаешь. Как не крути, а выходит, что от формы собственности, от ее перемены, напрямую быстрота экономического развития не зависит. Общественный строй меняется коренным образом, революционно, т.е. с разрушением, провалом вниз. А быстрота экономического развития, прогресс, зависит от чего-то другого, более глубокого, чем форма собственности. Значит, марксизм в этом вопросе дошел только до полузнания, схватился за грубый рычаг практического переделывания общественного строя, рычаг, применение которого сопровождается расстройством прежней организации труда, порождает разруху.
Присмотримся к делу ближе. Теоретики социального рынка тоже утверждают, что форма собственности роли не играет. И действительно, совершая свои реформы, Эрхард форму собственности не менял. Если же мы попытаемся разобраться, какая именно форма собственности хозяйничает в сегодняшней рыночной экономике, то ничего не поймем. Возьмите немецкого фермера. С одной стороны, он - частник, а с другой - государство обязывает его использовать землю по назначению и, при том, дает ему субсидии, чтобы в обстановке диспаритета цен, его экономическое положение оставалось на должной высоте. На деле, таким образом, получается своеобразное сбалансированное единство частной и общественной собственности, цель которого - создать человеку благоприятные условия и максимально застимулировать его труд. Теоретики социального рынка поэтому осуждают конкуренцию и прочие “прелести” первоначального капитализма. Больше того: неограниченную свободу частника, лоббирование групповых отношений, “высовывание” отдельных социальных слоев, отраслей, или производств, Эрхард называет наиважнейшей опасностью для своих реформ, потому, что это и есть провал в первоначальный капитализм. Во всех доходы должны расти только за счет роста производительности труда.
Но в чем же заключается тот рычаг, который дает возможность не интересуясь формой собственности и не затрагивая ее, ювелирно обеспечивать и эволюционно развивать эту благотворную сбалансированность социального рынка? Проще всего объяснить это, опираясь на универсальный закон организации. Он, как мы видели, сущность каждой формы сводит к господствующей в ней связи. Как в микромире самое существенное, не частицы, а связь между ними, так и в экономике, последней определяющей оказывается не форма собственности, а взаимосвязь между отдельными хозяйственными единицами. Выражаясь точнее, вся суть заключается в том, по каким правилам деньги перетекают из одного кармана в другой. Исходная формула рыночной экономики гласит: между ценами, зарплатой и производительностью труда должна быть сбалансированность. Эта формула как раз и обеспечивает более полную реализацию основного закона социализма, чем советский строй. Цены не фиксированы, но выше установленного обоснованного производительностью потолка поднимать их нельзя. Зато, в результате роста производительности труда, снижай сколько угодно и торгуй оживленно, побивай конкурентов улучшением качества и расширением качества, и наживайся сколько угодно. Зарплата тоже должна быть достойной среднего класса, доход предприятия распределяться без диктата хозяина и обдираловки, а в установленной законом пропорции. К выработке управленческих решений, повышающих эффективность производства, к соревнованию управленческих идей должны добускаться и получать соответствующий процент от эффекта все без исключения. Этот метод должен распространяться на все уровни управленческих решений и по всем вопросам, вплоть до управления государством, его политикой, его структурой и экономической стратегией. Налоги тоже должны быть сбалансированы, обеспечивать с одной стороны - социальную защищенность, с другой - оставлять предприятиям средства для развития производства. Все это должно определяться Законом, приходом к власти справедливых партий, хотя бы и “Справедливой Россией”. Это и будет методом осуществления основного закона социализма “От каждого - по способности, каждому - по труду”, постепенным переходом к рыночному социализму, методом насаждения среднего класса, снижения разрыва в доходах (с перспективой полного достижения классовой гармонии), будет организацией социального компромисса на деле.
Если при переходе от монополизма к социальному рынку форма собственности не играет роли, если роль играет только законодательное регулирование денежными потоками и правами предприятий, то понятно, что достаточно было последовательно расширять права советских предприятий в области оплаты труда, заключения договоров, использования доходов, планирования, изменения ассортимента выпускаемой продукции, ценообразования, управления и т.п., чтобы СССР эволюционно перешел из стадии монополистического социализма в стадию рыночного социализма. И наоборот, методом изменения формы собственности, приватизацией, перейти к социальному рынку невозможно. Потому, что перемена формы собственности есть грубое, топорное вмешательство в исторический процесс совершенствования организации национального труда, приводящий к революционному разрушению прежнего уровня организации, к разрухе. Больше того: путем манипуляции формой собственности можно организовать только первую и вторую фазы индустриального общества. Третью организовать этим методом невозможно в принципе, поскольку она формируется путем совершенствования, компромиссизации, гармонизации взаимосвязей между хозяйственными единицами всех уровней (от бригады - до межгосударственных), независимо от их формы собственности. Следовательно, весь сегодняшний “курс реформ”, который на практике сводится к приватизации, к передаче государственного в частные руки, к перемене формы собственности, является на самом деле совершенно ненужной Росси вещью,революционной контрреволюцией, не приближающей нас к социальному рынку, а отдаляющей от него. От приватизации, внезапного обогащения, люди приходят в восторг, кружится голова. Но что такое “собственность” на деле? Владелец колбасной фабрики всех колбас не съедает. На деле собственность оборачивается властью над предприятием. Власть же реализуется в управлении, а управление сегодня - это организационное мастерство, требующее применения научной социологии. Но являются новые владельцы талантливыми организаторами? Если “Форд” создавался поколениями, то организационное мастерство там накапливалось и передавалось вместе с собственностью. Оказывается, однако, что наш Абрамович значительно богаче Форда. Значит ли это, что перед нами невиданный в истории гений предпринимательства, величайший в истории организатор производства? Вовсе нет. У нас олигархами стали благодаря месту, блату, клану, криминалу и т.п. Теперь стараются пожить вволю, покупают яхты, виллы, острова, но как заметил еще Маркс, такого рода новоиспеченные богачи и по жаргону, и по способу наслаждений остаются на уровне люмпен-пролетариата. Ждать от них организационных подвигов не приходится. Но и деприватизация не нужна. Поскольку переход к рыночному социализму от формы собственности не зависит, достаточно понять бессмысленность приватизационной возни и перейти, наконец, к настоящим рыночным реформам - к компромиссизации общественных экономических отношений за счет регулирования денежными потоками и совершенствования управленческого процесса. Вот вам и выход.
Да, это единственный и неизбежный выход. Потому, что законодательная корректировка доходов не вызывает такого озлобления и противостояния, как крутая ломка формы собственности. Потому, что мероприятия такого рода проводятся и не могут не проводиться “во всех цивилизованных государствах”. Потому, что сегодня они проводятся и у нас, но робко, но тормозятся верностью либеральному “курсу реформ”, лоббированием эгоистических групп, несовершенством законотворческой системы. Надо всего лишь отказаться от приватизационных иллюзий, понять глубочайший смысл этой линии, смело усилить ее и сделать определяющей. Тогда рост среднего класса, сокращение разрыва в доходах, расширение реальных возможностей для творческой инициативы каждого, другие объективные цели антикоммунистической революции будут гарантированы.
Патриоты не видят этого простого выхода и называют наше положение безвыходным. Они также называют его небывалым. В этом они тоже ошибаются. Всякое небывалое, если рассматривать не поверхность, не конкретные детали, а его общую сторону, оказывается бывалым. И сегодняшнее положение пронизано закономерностями, которые в истории проявлялись уже не раз. Их выявление позволяет правильно понимать настоящее, уверенно предвидеть ход дальнейших событий и идти к цели, не застревая на ошибках. С государственно-национальной точки зрения, результатом либеральных “реформ” стало глубокое национальное поражение, грозящее потерей национальной самостоятельности. Во всех таких случаях в национальном самосознании закономерно возникала жажда реванша. Развивается этот процесс и у нас. Если соотнести его с универсальным законом организации, то все общие особенности развития реванша в нашем сегодняшнем конкретном случае выступают с полной отчетливостью. Первая форма реванша – экстремистско-террористическая, как сегодня в Ираке. Вторая – агрессивно-нацистская, таким был фашистский реванш после поражения Германии в Первой мировой войне. Третья – когда побежденная нация, обращает свои заботы на организацию национального труда и добивается реванша за счет достижения конкурентоспособности. Эту форму национального реванша мы наблюдаем на примере сегодняшней Японии. Наконец, четвертая форма – тоже обращается к совершенствованию организации национального труда, но, при этом, не только внедряет у себя передовые общемировые производственные технологии, но также внедряет совершенно новый, более эффективный экономический уклад и становится для остальных экономик лидером, образцом для подражания. Таков реванш сегодняшней Германии, потерпевшей поражение после второй мировой войны.
Соответственно этим формам реванша, закономерно развиваются и идеологии, их обслуживающие, формирующие соответствующие человеческие типы, способные осуществлять эти формы борьбы на практике. Экстремистско-террористической форме присуща слезливо-агрессивная идеология, рождающая к обидчикам Родины такую ненависть, что ее носители доходят даже до самопожертвования, даже до того, что вместе с собой уносят на тот свет невинных. Вторую форму обслуживает нацистская идеология национального и расового превосходства, обосновывающая право господства над другими народами, например, немецкий фашизм. Эти две низшие, - я бы сказал, анти-божественные идеологии, поскольку Бог учит людей взаимоуважению и любви, - развиваются на литературно-художественной, мистически-мифологической основе. Две другие, более соответствующие Божественному промыслу, поскольку они гармонизируют человеческое сотрудничество, развиваются на основе научной социологии. При этом, третья форма лишь берет наработанное человечеством и творчески применяет его у себя – так, в основном, происходит в Японии. А четвертая форма совершает в научной социологии фундаментальный прорыв и создает новую форму организации труда, настолько эффективную, что за ней тянется потом весь мир. Именно такой идеологией реванша стала разработанная и внедренная в послевоенной Германии социальная рыночная экономика Л. Эрхарда, логики функционирования и внедрения которой, к глубокому сожалению, не понимают ни реформаторы, элита России в целом.
Вот и все. Других форм национального реванша невозможно даже выдумать. Не осознавая до конца происходящего, сегодняшняя общественная мысль России тоже развивается в рамках этого диапазона, последовательно передвигаясь от низших ступенек к высшим. Хотя мучительно и с застреванием. Само собой понятно, что наши мыслители, аналитики, просто приверженцы соответствующих идей, движутся вперед не ровным строем, а находятся на разных уровнях, так что общая картина оказывается не только последовательной во времени, но и одновременной. Достаточно бросить взгляд на сегодняшние газетные публикации, чтобы за кажущимся хаосом высказываемых идей обнаружилась именно такая объективная тенденция.
Все начинается с кухонных разговоров, с «забавы светских шалунов», как писал Пушкин о декабристах. Потом серьезнее – покушение на Чубайса, бритоголовые, вопли либералов о росте русского фашизма. Рядом и вслед за отчаянием, обвинениями народа (еще недавно тащившего за собой пол мира) в безнадежной бестолковости, в печати идут разговоры о нашей избранности, мистической русскости, особой, если не крови, то «ментально-психологической сфере» нашего народа. Хотя, казалось бы, «мыть сапоги в Индийском Океане» в наше время уже ни к чему, описываются планы будущей великой России, «включающей Афганистан»… Хотя опыт фашистской Германии, милитаристской Японии и даже Наполеона убедительно показал, что этот путь уже тогда был тупиковый, наше пробуждающееся сознание реванша проходит и эти закономерные ступени.
В целом, патриотическая мысль дошла только до этих двух ступеней, до уровня мистики и мифа. Указание на необходимость высшей организации национального труда, являющейся в наше время единственно возможной формой нашего реванша, кажется пока чем-то скучным, далеким и непонятным. В ответ на заявление Путина о необходимости повышения конкурентоспособности, появились «поправки»: это, мол, дело не государства, а предпринимателей. Беднягам невдомек, что как цех должен гармонически вписаться в предприятие, так и Россия, как хозяйственная единица более высокого уровня, должна гармонично привязаться в мировую экономику не только нефте-газовой трубой, а и продукцией высоких технологий.
Люди странным образом не замечают очевидного коренного факта – что проблемы появились у нас из-за технологического отставания СССР от Запада, а это отставание – от менее эффективной организации национального труда. Не замечают, дальше, что эти проблемы превратились в настоящий кошмар, когда неудачная попытка перейти к более совершенной организации труда, к социальному рынку, обернулась полным расстройством национального труда, остановкой работы всего народного хозяйства. Не замечают, что сегодняшняя относительная политическая стабилизация есть результат относительной экономической стабилизации.
Не замечают, в конечном счете, что не работать мы не умеем, а не умеем организовать работу. А ведь это давно началось. Вспомните: сначала строили коммунизм, потом его материальную базу, потом развитой социализм, потом социализм с человеческим лицом, потом «реформы». Все «хотели как лучше, а вышло как всегда». Почему? Потому, что нация утеряла связь с глубокой социальной наукой.
СССР стал могущественным, победил, первым создал водородную бомбу и вышел в космос тоже только потому, что путем мучительного перелома, с помощью марксизма создал новую организацию труда. Эрхард разрабатывал теорию социального рынка, опираясь на опыт СССР и открытия Маркса. И продвинул организационную науку дальше. Как нельзя без обучения грамоте читать Пушкина и Толстого, так нельзя без «азов» марксизма понять теорию социального рынка. Упав в крайность, отвернувшись от советского периода, мы отвернулись и от Эрхарда. Отсюда провал «реформ». Бултыхаемся теперь на краю пропасти в мистике и мифах.
Неизбежный процесс реабилитации советского времени уже начался. Его конечным итогом должно стать усвоение социальных закономерностей и теории организации, начало которой положил Маркс. Если он раскрывал объективные закономерности организации трудового процесса, то Ленин, взятый с общей стороны, учит эффективной социальной практике, тому как сегодня совершенно мирным путем мобилизовать общество на достижение необходимого нам исторического реванша. Необходимо, стало быть, повторное прочтение не только Маркса, но и Ленина.
Залезть по уши в разрушительную революцию, не видеть выхода из нее, не понимать даже, что это – революция с присущими всякой революции закономерностями, и не обращаться за знаниями по ее преодолению к тем, кто, как говориться, на этом деле собаку съел… разве не глупо? Нельзя, поэтому ограничивать свой интеллектуальный уровень мифами, соблюдать дикарское «табу» на такие понятия как «марксизм», «ленинизм», «революция», «рабочий класс», «эксплуатация», «народное хозяйство», «организация труда» и т.п. Без нового глубокого научного анализа этих понятий, без усвоения того, что вожди социализма открыли полезного, а в чем ошиблись, невозможно ни теоретически разобраться до конца в том, что с нами происходит, ни понять, почему социальный рынок – это новый хозяйственный уклад, в корне отличный от прежнего капитализма и по своей эффективности превосходящий наш бывший социализм, ни того, как он строится. Т.е., нельзя практически преодолеть последствий сегодняшнего кризиса, превратить «прихватизаторов» в составляющих национальную гордость менеджеров высшего типа. Если патриотическая партия и дальше станет игнорировать обсуждение этих коренных вопросов, она рискует превратиться в партию безнадежных идиотов, похожей на странное фантастическое существо, жуткое и отталкивающее, которое само себя лишило самой существенной части мозга.
Это неправда, что по природе наши люди не изобретательны и не инициативны. Инициатива и сегодня бьет ключом. Посмотрите, сколько хитростей изобретено уже и ежечастно изобретается для того, чтобы вырвать деньги, или источники дохода друг у друга. Но это потому, что гайдаро-чубайсовские реформы создали такой саморазрушающийся общественный строй, где обогатиться можно только мошенничеством и разбоем, а трудом нельзя. Если же правильными реформами этот путь наглухо заблокировать, а шлюз для проявления творческой инициативы открыть и эффективно застимулировать, конкурентноспособными мы станем очень скоро.
Станислав СЕНЧЕНКО.