Очень худо было Олегу, так худо, что… Он посмотрел на стакан люстры, что скрывал крюк, и гримаса отвращения появилась на его лице.
«Не дождётесь… – пронеслась в голове расхожая фраза. И тут же: – Слава богу, что дома проснулся, а не в морге».
Это было не с похмелья и – не шуткой.
Где-то полмесяца назад Олег действительно проснулся в морге. Как это произошло? Да очень просто. За неделю до того, как попал в морг, выехали на пикник: Олег и двое его приятелей. Каждый на своей машине, семьями. Расположились на берегу небольшой речушки. Как и положено, установили мангал, разожгли огонь. Всё приготовили, выпили под шашлык. А конец мая, жара. Светку, жену Олега, разморило. Она и прилегла на заднее сиденье его старенького мерса. Машина же стояла аккурат у самого берега, под уклоном, носом кверху. И как уж так получилось… то ли сам Олег забыл машину на ручник поставить, то ли дети баловались… Словом, машина покатилась с горки и вместе со спящей в ней Светкой съехала задом в речку. Спохватились, когда на поверхности воды крыша одна сверкала. Разумеется, переполох. Только Олег спокоен, как удав:
- Да хрен с ней, – ответил он, не моргнув и глазом. – Эта не утонет.
Никто тогда толком не понял, а может, значения не придал, что имел в виду Олег: то ли хрен с машиной, то ли с женой. Но когда Светку вытащили – в том месте неглубоко было – и передали ей слова мужа, напуганная и протрезвевшая вмиг Светка пришла в бешенство, такую сцену ему устроила, что пикник пришлось свернуть. А известно: женщину обидеть – себе дороже. Тем паче жену. Здесь уже, считай, пропал. Мстительная она, нет ли, а сделать может такое – врагу не пожелаешь.
Похоже, не простила Светка мужниных слов. Он же, беспечный и чуждый ухищрений, даже не подозревал, на что способна его обиженная супруга, какой коварный «подарок» ему приготовила. Как раз в день его рождения.
Впрочем, это лишь одни домыслы: Олег до сих пор не знает, чьих это рук дело.
День тот пришёлся на четверг. Олег тогда работал в первую смену. А работал он в автосервисе, жестянщиком. Больше десяти лет на одном месте, поэтому знал, что будут его поздравлять, что на «сухую» отработать не получится и надо будет, по заведённой у них негласной традиции, проставляться.
Короче говоря, к концу смены он уже был, что называется, нетранспортабелен. Его и отправили на такси домой. Если он что и помнил, то очень смутно. Помнил, что домой вроде бы доехал без приключений. Ещё помнил, как жена открыла ему дверь. Даже, как ему теперь казалось, припоминал несколько настороженный взгляд жены, её странную умилённо-коварную улыбку. Кого он не мог вспомнить, так это детей: то ли они были в другой комнате, то ли во дворе гуляли, то ли у тещи с тестем находились.
Не помнил он и праздничного стола, который по случаю его дня рождения обещала накрыть жена. Хотя… что-то всё-таки было. Он даже припомнил, как Светка усадила его за стол, сказала какой-то чудной тост и они, кажется, выпили. За его, естественно, здоровье, за его день рождения. А вот дальше… дальше ничего не помнил, как говорится, полная отключка.
Проснулся от холода. Сначала не понял, где находится. И как понять, если полумрак? Лишь почувствовал, что на спине лежит, необычно как-то, в очень неудобной позе, что будто бы снизу, под ним что-то твёрдое и бугристое, а под лопатками в спину что-то давит и мешает. Опёрся рукой, чтобы приподняться, да так и оторопел. Даже трудно сказать, что быстрее сработало – инстинкт или соображалка. Наверно, всё-таки чувство. Слева и справа от него кто-то лежал. И под ним, снизу, тоже кто-то лежал. А твёрдое и холодное, то, во что он упёрся рукой… Словом, те, с кем он находился, были как будто без признаков жизни.
Эта мысль пришла по двум причинам. Первую причину он объяснить не мог, ибо, как уже было упомянуто, сработало некое чувство, а вот вторую… кулаком надавить спящему на грудь с такой силой, с какой надавил своему соседу Олег, весивший под девяносто кэгэ… да-да, надавить живому человеку с такой силой, а тот – хоть бы хны, ноль эмоций, ни вздохов, ни ахов…
О-о, этот кошмар был пострашнее любого фильма ужасов. Потому что это был не фильм, а самая что ни на есть реальность. Когда он понял, где и среди кого находится, он не то чтобы оторопел – он был на грани предобморочного состояния. И если б не санитар морга, работавший в ту ночь и услышавший его дикий крик, трудно представить, чем бы для Олега закончилась вся эта история. Такого страшного потрясения он ещё не испытывал. И сейчас, лёжа на диване и глядя на люстру, вспоминая те ужасные минуты, он не мог смириться с мыслью, что всё это произошло с ним на самом деле. Ведь кому рассказать – не поверят! Да и сам он теперь с трудом верил, что с ним это случилось. Подобное, наверно, только в кино бывает.
Он уже почти не сомневался, что всё это подстроила Светка. В отместку за его глупый язык. Вот и поплатился. Но ведь он не со зла тогда брякнул – «хрен с ней», так, случайно вырвалось. И вообще… может, он и впрямь машину имел в виду, а не жену.
Но что было, то было. Да и мучило его теперь совсем другое, тем более что с того случая, с моргом, прошло достаточно времени, и на жену он зла не держал. Оставалась, правда, некоторая досада, но не более того.
Олег поднялся с дивана и, чувствуя сильную слабость, пошатываясь, прошёл на кухню. Взяв с плиты чайник, стал большими глотками пить воду. Руки слегка дрожали, а та, что держала чайник, и вовсе: передний зуб себе чуть не выбил металлическим носиком.
Утолив жажду, вернулся в комнату и плюхнулся на диван. Но не лёг, а сел, откинувшись на спинку. Хотел закурить, но вспомнил, что сигареты ещё ночью закончились. Смятая от них пустая пачка почему-то находилась в пепельнице, стоявшей на столе, а окурки были разбросаны на полу, вызывая лишь отвращение.
«Бардак», – тяжело вздохнул Олег, но не сдвинулся с места. По жизни он любил чистоту и порядок, к коим был приучен ещё с детства, особенно дедом, у которого в квартире всегда было чисто, аккуратно прибрано, всё лежало строго на своих местах.
Утомившись сидеть, прилёг и с мрачным чувством стал прокручивать в памяти то, что произошло с ним за последнее время. Случай с моргом тут же отбросил, вспоминать о пережитом кошмаре было тяжко. Несколько дней ему казалось, что он пропитался специфическим мертвецким запахом, что от него пахнет то ли хлороформом, то ли ещё чем-то. Почти весь день не вылезал из ванны, треть флакона Светкиного шампуня израсходовал, смывал с себя грязь и запахи. Не только рубашку с брюками, но и нижнее бельё сменил. А всё казалось, что запах остался.
Словом, рассудок помимо воли отказывался думать о времянахождении в покойницкой. И пару дней спустя, появившись на работе, Олег, всегда любивший поговорить и порассуждать, был немногословен. Но утаить всё равно ничего не смог, и уже к обеду все в автосервисе знали, что с ним произошло. И можно ли было утаить? Весь вид и поведение Олега указывали на то, что с ним произошло нечто из ряда вон выходящее.
Бледный, заторможенный, точно зомби, он ходил по цеху, навлекая на себя разного рода неприятности: того и гляди – или под опускающийся подъёмник встанет, или электросваркой шибанёт его, или что-нибудь в этом роде с ним случится. Он и ушёл раньше. Вернее, отпустили его, сразу же после обеда.
«Лучше бы тогда до конца смены доработал, – думал Олег, лёжа теперь на диване, – возможно, в запой бы не ушёл».
Ведь после того как Семёныч, мастер смены, домой его отпустил, всё и началось. Или продолжилось. Сейчас уже и не поймёшь. Сначала с дружками во дворе, а потом и вовсе непонятно с кем и где.
И правильно, что Светка его выгнала – незаметно для себя перешёл он на самокритику – как знала, что жильцы съедут.
Он задумался: а не коварный ли тут подвох со стороны жены – сначала в морг, а потом из дома… Но что-то не сходилось, всё получалось естественно, и виноватым оказывался всё равно он. А жильцы, снимавшие квартиру, которую он сдавал, съехали чуть больше месяца назад. Правильнее сказать – вместе со Светкой они квартиру сдавали, просто квартира досталась Олегу от деда, который три года как умер. Так вот, если б не съехавшие жильцы, Олегу и ночевать негде было бы. Дружки, с которыми он последнее время пил, лишь до первого стакана дружки, пока выпивка есть. Или деньги. А коснись чего – если какие-нибудь неприятности – продадут за милую душу. Собутыльники, а не дружки.
«И зачем я во все тяжкие-то?!» – терзался Олег.
Под «тяжкими», конечно же, подразумевался запой, да такой продолжительный, что самому не верилось. Олег даже застонал, и в первую очередь от мысли, что ещё пару недель назад можно было бы всё поправить. Ну, прогулял он работу, сорвался, с кем не бывает… К нему даже Игорь приходил, накурник, в одну смену с ним выходили, так он рассказывал, что все его на работе понимают и сочувствуют. Начальство тоже навстречу пойдёт, прогулы оформят за его, Олега, счёт. Так что пусть он дурака не валяет: два дня на «акклиматизацию» – и в свою смену.
Олег сунул руки в карманы брюк с надеждой найти там какую-нибудь мелочь. И действительно в правом кармане обнаружил мятую купюру. Это была сторублёвка. Разгладив её и положив возле пепельницы, поднялся с дивана и начал искать деньги в джинсовой куртке. Обшарив все карманы, но так ничего и не найдя, снова завалился на диван.
«Интересно, Светке с зарплаты что-нибудь дал? Детям-то?..» – всё ещё тяготился он думами, стараясь хоть чем-то урезонить свою совесть. Но совесть мучила. И голова болела не столько с похмелья, сколько от мыслей. Неужели все деньги он вот так… на ветер? Найденная сторублёвка лишь усугубляла горечь вины. И что на неё купишь? Пару бутылок пива? Хотя бутылка пива ему сейчас не помешала бы. Но не хотелось выходить из квартиры, не хотелось ни с кем встречаться. Тем более с соседями, у которых и денег наверняка назанимал, и которые знали его как облупленного, знали о его загуле, так сказать, о дне его рождения. Ещё бы! Сам всем растрезвонил, что ему стукнуло тридцать три – возраст Христа.
Олега вдруг с какой-то надсадой задела мысль, что он посмел, пусть даже в такой, отвлечённой форме, провести некую параллель с Христом. «Что толку, – рассуждал он, – что достиг такого возраста? Что из того? Ведь если покаяться, как на исповеди, без утайки, во всей полноте, то грехов наберётся – не вагон, а состав железнодорожный. А он… возраст Христа…»
Дело в том, что эта квартира в двухэтажном кирпичном доме, построенном так давно, что Олег даже не знал, когда именно, и доставшаяся ему по завещанию от деда (хотя тот уже с отцовой мачехой жил, и претендентов на квартиру хватало), пробуждала в нем противоречивые воспоминания.
По рассказам деда, когда тот только-только въехал в этот дом, получив от исполкома комнату в коммуналке, в каждой комнате, даже на кухне, были печи-голландки. Топили углём, который хранили в деревянных сараях, недалеко от дома. У каждой семьи был свой сарай. Там же, при желании, конечно, держали скотину, большей частью мелкую.
То время Олег уже не застал. Помнил только сгоревшие остовы этих сараев. Их почему-то долго не убирали. Наверное, никому не было до них дела. И правда, кому это нужно, когда в стране полный бардак был. К тому же район давно газифицирован, и все дома снабжены горячей водой. Лишь лет десять назад всё, что оставалось на пепелище, сгребли и вывезли, а участок разровняли и заасфальтировали, сделав автостоянку. Детскую площадку тоже построили. Словом, облагородили территорию.
Так вот, Олег смутно помнил, что в одном из тех сараев, по слухам, конечно, кто-то то ли руки на себя наложил, то ли сгорел. И всё из-за того, говорили, что некие недостойные человека и противные Богу «параллели» проводил.
И ещё вспомнилось. Когда дед был жив, в большой комнате (вторая, маленькая, досталась ему позже как ветерану Отечественной войны), в её восточном углу, на полке, в киоте стояла икона. Олег до сих пор помнил её название – Почаевская Божья Матерь. Киот покрывал рушник – белый, с ярким красивым орнаментом. А ещё на полке, перед киотом, теплилась лампада. Олег, правда, не помнил, чтобы дед когда-нибудь её зажигал, но кажется, что фитилёк лампады как будто бы всегда горел. В общем, к иконе этой относился он очень бережно, ухаживал за ней, как за живой, и однажды, когда Олег очень уж раскапризничался – ему, наверно, года три было, – остерёг: «Будешь проказить, Боженька ушко отрежет».
Это так поразило его, так запало в память, что никакими словами не передать. И сейчас, не сказать чтоб очень ранимая, душа Олега хранила воспоминание о том давнем случае с неописуемо сладким трепетом. Вот почему, вспомнив про свой день рождения и возраст Христа, он вдруг обеспокоился. Да разве он, пусть даже косвенно, вправе сравнивать себя с Тем, Кто… Страсть-то какая!..
Олег снова поднялся с дивана и обвёл тяжёлым взглядом комнату. Он не надеялся найти в киоте старую икону, так как много лет её уже не видел. Она пропала. Когда? Трудно сказать. Первый раз сдавая жильцам квартиру и забирая личные вещи, уже тогда Олег икону не нашёл. Куда она подевалась, он не знал, и теперь корил себя. Даже что-то ёкнуло у него внутри, словно в душу что-то закралось, а по сердцу кто-то острым царапнул.
На всякий случай прошёл в маленькую комнату, оглядел и её. Но искать икону не стал, не было смысла. С тех пор как он последний раз её видел, в квартире несколько раз ремонт делали. Правда, чаще косметический, но всё же… могли и выкинуть.
От мысли, что икону могли выкинуть, он даже застонал. За все годы своей сознательной жизни ему впервые так жалко стало икону, а на сердце стало так муторно, что на глазах невольно выступили слёзы. Не склонный к сантиментам, прислонившись спиной к косяку, он стал медленно сползать вниз и, уже сидя на корточках, обхватив руками голову, тихо, с подвывом, снова простонал:
- Де-е-ед…
Во рту у Олега пересохло, но пить не хотелось. Он с трудом сглотнул то, что было слюной, поднялся с корточек и прошёл в ванну. Раздевшись, с минуту стоял под холодным душем. Лишь потом пустил горячую воду.
Мысли пришли в некоторый порядок, но легче не стало. Прогулы на работе, разлад в семье… Всё это давило, угнетало. И холодильник был пуст. А голод, как говорится, не тётка. Надо было что-то делать.
Наскоро побрившись, избавившись от недельной щетины, приведя себя, что называется, в божеский вид, вышел на улицу.
Солнце застыло в зените и безжалостно палило. Стоя у подъезда, под козырьком, огляделся. Густые заросли уже отцветающей сирени и деревьев скрывали обзор, но по доносившимся неподалёку голосам и звукам было ясно, что двор не безлюден.
Стараясь не попасться на глаза соседям, Олег осторожно перешагнул через низкий металлический штакетник и, пройдя вдоль стены дома, свернул за угол и пошёл по протоптанной тропинке через палисадник, в сторону высокого забора, где были выбиты доски. Он уже хотел было нырнуть в проём, как вдруг лицом к лицу столкнулся с Игорем.
- Надо же… – нисколько не удивился тот. – Как знал, что здесь надо идти.
Олег посторонился, уступая приятелю проход: не хотелось выходить на тротуар, где за забором среди прохожих немало знакомых, лучше уж в палисаднике поговорить.
- Куда направился-то? – спросил Игорь.
Олег пожал плечами: он и сам ещё не знал куда.
- Со Светкой-то как? Всё по-старому? Или?.. – Игорь сыпал вопросами, как компьютерная игра-стрелялка, не дожидаясь ответов. Казалось, они ему были не нужны. Вернее, он и так всё знал. Или догадывался.
- Денег не одолжишь? – мрачно оборвал Олег.
Игорь выдержал значительную паузу и, загадочно улыбаясь, полез в барсетку. Вынул сто долларов.
- Рублей нет?
- Есть, но тебе вряд ли хватит.
Олег почесал затылок и, словно сам делал Игорю одолжение, нехотя произнёс:
- Ладно, давай доллары. Только знай: отдам нескоро.
- Можешь вовсе не отдавать.
- Шутишь?
Игорь продолжал загадочно улыбаться, и эта загадочность сбивала Олега с толку, он даже внутренне напрягся, мысли замелькали одна хуже другой. Первая мысль: не продал ли он Игорю по пьянке свой мерс? Игорь давно хотел у него машину купить, сменить свою «девятку» на иномарку. А может, во время запоя Олег такое накуролесил, что сам теперь не помнит?..
- Да успокойся, – приятель вдруг понял, что перегнул палку. – Это твои сто долларов. Когда ты только… ну, словом, когда ты уже в загуле был, мы с тобой на улице встретились, случайно, ты мне двести долларов и отдал.
- Зачем? – не понял Олег.
- На сохранение.
- На сохранение?!
- Ну да. Ты так и сказал: на сохранение. За тобой тогда такой длинный хвост тянулся…
- Какой ещё хвост? – опять не понял он.
- Да пьянь вся местная…
Как уже сегодня случалось, Олег от досады чуть было не застонал, но перед Игорем показывать собственную слабость…
- А почему сто долларов, а не двести отдаёшь?
- Хм, – весело хмыкнул Игорь. – Да потому что сто долларов я тебе ещё неделю назад вернул.
- Зачем?
- Так ты ко мне домой ночью ввалился, в два часа… Всю семью разбудил. Такое устроил!.. Так что скажи спасибо, что хоть эти сто долларов сохранил. Ведь ты всё просил вернуть.
- Вот дурак-то!.. – вырвалось у Олега.
- Дурак?! – теперь не понял Игорь.
- Да я дурак, что сотку у тебя тогда забрал. И зачем ты только отдал её?
- Ну-у, брат… попробовал бы я тебе её не отдать… Ты бы весь подъезд на ноги поднял, всех жильцов разбудил бы…
Олег раздражённо махнул рукой: дескать, хватит, и так тошно.
Какое-то время стояли молча.
- Мне пора, – сказал Игорь, – на работу. У меня же вторая смена сегодня.
Вышли на дорогу, где неподалёку, на обочине, была припаркована машина Игоря.
- Ты это… прекращай с пьянством-то, – сидя уже за рулём, произнёс он. Включив зажигание и выжав сцепление, добавил: – Семёныч всё понимает. С начальством он договорится. Короче, он даёт тебе ещё один шанс: два дня. Не выйдешь – пеняй на себя.
И резко, не без лихачества, сорвался с места и укатил.
Когда машина Игоря, подняв клубы пыли, скрылась, Олег тут же направился к торговому центру, где находился пункт обмена валюты.
По пути, ещё издали, он заметил свой сверкающий на солнце рубиновый мерс. После неудавшегося пикника, тогда же вечером, иномарку вытащили из реки автокраном и на погрузчике привезли на автостоянку. Машина до сих пор не просохла, хотя все дни стояли жаркие, но оставлять её надолго с открытыми дверями и багажником Олег не решался: иномарка хоть и старая, но «начинка» в ней – любой шумахер позавидует. И как оставить её с настежь распахнутыми дверями и открытым багажником, да ещё на ночь?.. Тут же умельцы найдутся – до винтика разберут. А с охраны взятки гладки, сопи потом в две дырочки.
Машину, конечно, надо было бы отогнать в сервис, в котором работал Олег: там и охрана своя, и вообще – всё было бы по высшему классу, но так уж получилось – не сразу сообразил, не до того было, и в первую очередь – из-за скандала со Светкой. А потом и вовсе в загул ушёл. Так что теперь, после всего случившегося, Олег даже думать не хотел о том, чтобы загнать машину в сервис.
Возле торгового центра он заметил тех, с кем не так давно, а возможно, ещё вчера, гужевался, скрашивал своё одиночество, был душой компании и, кажется, стихи Есенина читал. Стыд и совесть вдруг пробудились с новой силой и смешались воедино, во что-то такое, отчего Олег готов был провалиться сквозь землю.
Стараясь не глядеть на бывших собутыльников, пройти так, чтобы и его не заметили, сам себе удивлялся: неужели он с ними пил?.. с этими алкашами?!.
Он даже имён их толком не знал. Одного, что был в грязных мятых джинсах и в помятой же засаленной футболке, в шлёпанцах на босу ногу, звали не то Валёк, не то Витёк. Имени второго, одетого примерно так же, Олег вовсе не помнил. Близоруко щурясь, поднеся к лицу ладонь, этот второй тыкал в неё пальцем, похоже, пересчитывая мелочь.
Олег видел только двоих, но догадывался: где-то неподалёку слоняется и третий, и он в поисках, в надежде «настрелять» недостающие копейки, наскрести на чекушку или на «фуфырик» боярышника. А если повезёт, то и на бутылку «палёнки». Но самое большое везение для них, так сказать, спиртоносный клондайк – это, конечно, такие, как Олег, полупьяные обалдуи, которые после семейных ссор, почувствовав вселенское одиночество, обиду на всё и вся, находят понимание и уважение в первой же забегаловке, где их и раскручивают, как последних лохов.
Но проскользнуть незамеченным Олегу не удалось: как ни ускорял, ни замедлял он шаги, прячась за прохожими, в какой-то момент всё же попал в поле зрения вчерашних собутыльников. И «срисовал» его третий – тот, что слонялся в толпе возле торгового центра, у многочисленных мелких магазинчиков и палаток. Этот третий, примкнув к своим товарищам, делал жесты рукой в его сторону.
Олег ускорил шаги и, минуя торговый центр, перешёл по «зебре» на другую сторону дороги. Поменять доллары он решил в сбербанке, что находился в нескольких минутах ходьбы, за церковью, золотая маковка купола и крест которой хорошо теперь просматривались на фоне чистого неба, между верхушек деревьев и панельных высоток. Правда, густые кроны тополей, что росли вдоль тротуара, иногда закрывали купол и крест, но давали тень, которой, прячась от солнца, и старался держаться Олег.
У ворот церкви он остановился. Вблизи золотой купол и крест пылали на солнце так ярко, что, глядя на них, приходилось щурить глаза. Именно так, сощурившись, Олег перекрестился. Даже подумал: не зайти ли? Но что-то его останавливало.
Возле кованой калитки, в это время всегда открытой, на пластиковом столике был выставлен деревянный ящик для пожертвований. Иногда, проходя мимо, завидев этот ящик, украшенный скромной резьбой и накладным крестом, Олег, если находил у себя мелочь, то как-то поспешно и почему-то всегда смущаясь, крестился и, бросив деньги в прорезь, быстро уходил.
Вот и в этот раз, убедившись, что за ним никто не шёл, глядя на образ Божией Матери в арке над ажурными вратами ограды, вынул из левого кармана брюк сложенную вчетверо купюру и, чувствуя некоторую неловкость, быстро сунул её в прорезь деревянного ящика. И тут же остолбенел, словно его внезапно ударили чем-то по голове. Даже в затылке заломило. Он полез в правый карман и… не поверил своим глазам: в руке он держал сложенную вчетверо сторублёвку.
Как же так?!. Ведь он точно помнил, что положил доллары в правый карман джинсов, а в левом должна была лежать…
Его изумлению не было предела. И оно почти тут же сменилось таким отчаянием, что стало тяжело дышать. Возможно, действовала жара, а может, наступал пик похмельного синдрома. Но могло быть и то, и другое, и третье...
Олег стоял возле деревянного ящика и не знал, что делать. Сто долларов, будто с неба упавшие ему в руки, – которые ох, как пригодились бы ему теперь! – растаяли как дым.
Маленький замочек, запиравший ящик с тыльной стороны, можно было легко открыть или сломать, но подобная мысль показалась настолько дикой, кощунственной, даже страшной, что Олег невольно перекрестился.
«Да что же мне так не везёт-то!..» – с отчаяньем подумал он, глядя на образ Божией Матери над ажурными вратами, в неглубокой нише кирпичной арки. В какой-то момент ему даже показалось, что образ очень похож на тот, что когда-то стоял на полке в красном углу, в комнате деда. И сразу вспомнились слова: «Будешь проказить, Боженька ушко отрежет».
«Де-е-ед!.. – снова молча взмолился Олег. – Ну, хоть ты подскажи, что делать-то?..»
Ему было плохо, силы почему-то внезапно оставили его, трудно было даже стоять.
За решётчатой оградой, на прихрамовой территории, под пышными кронами деревьев, там, куда падала густая и широкая тень, Олег заметил скамейки. А так как будничное утреннее богослужение давно закончилось – время близилось к обеду, людей, кроме обычных прохожих и зевак, не было. Олег, потоптавшись ещё немного у ящика, вошёл через открытую калитку во двор и направился к одной из скамеек.
Вязкий, прогретый солнцем воздух, его слабое колыхание под лиственной кущей, вызываемое едва ощутимым дуновением ветерка, затенённость и приятная прохлада этого уютного уголка – всё это создавало ощущение, что здесь даже дышать было легче.
Отсюда, со скамейки, хорошо просматривался фасад и южная сторона здания храма, можно было видеть центральные ворота и за ними пластиковый столик с ящиком для пожертвований, в который так опрометчиво Олег бросил стодолларовую купюру.
Конечно, деньги не то чтобы уж очень большие, но неделю, а то и больше он бы мог свободно продержаться, если сразу не придется возвращать то, что назанимал за последние дни. А назанимал он, похоже, немало. Всех, кто давал взаймы, сразу и не вспомнишь. Потому и не хотел встречаться с кем бы то ни было.
Олег смотрел в сторону кованых ворот и не замечал, как из глубины его сознания некая грешная мысль уже капельками просачивается в его сердце, оседает в нём, закрадывается в душу. Искушение было настолько велико, что внутри началась самая настоящая борьба.
«Встань и уходи!» – подсказывал рассудок. «Не уходи, – противилось в нём что-то, – посмотри, как здесь хорошо – тишь да гладь, да Божья благодать». «Иди же, нечего здесь делать!..» И наперекор в самом себе слышал: «Нет, посиди ещё. Там, за оградой, машины, пыль, сутолока, а здесь чудно… И деньги, их надо как-то вернуть».
Трудно сказать, чем бы закончилось противостояние чистого порыва с греховным помыслом, если бы не священник, появившийся так внезапно, будто из-под земли вырос. Олег и не заметил бы его, если б тот первым не заговорил:
- Сколько за вами наблюдаю, а понять не могу… Что-то тревожит вас, не так ли?..
«Не вовремя, ой, как не вовремя», – словно в чём-то уличённый, смутился Олег и поднялся со скамейки, намереваясь уйти.
Священник же, видя это, спросил:
- Торопитесь?
Олег даже усмехнулся: дескать, приставучий-то. Но теперь невежливо было бы вот так, не сказав ни слова, просто уйти.
- Никуда не тороплюсь.
- И то верно, – молвил священник, – торопиться не надо, а коль торопиться, то не спеша… а то мы всё бежим, бежим куда-то, да не оглядываясь, а времени всё равно не хватает. А у Бога времени нет. – Помолчал и добавил: – Впрочем, и медлить плохо.
«Философ», – опять усмехнулся про себя Олег, вновь усаживаясь на скамейку.
По правде сказать, священник ему сразу не понравился. В том смысле, что молодой, не старше Олега, наверно. А молодым какое доверие? Хотя… кто их сейчас разберёт, этих служителей культа? Иной строг, важен, брюшко наел и вроде бы в почтенном возрасте, а сбрей ему бороду – ничего особенно, вся почтенность вмиг спадёт. И этот вот – тучноват и рыхловат и ростом, кажется, удался, и во всём облачении, и с крестом, а щёки, как у младенца, румяные. И бородка жиденькая… ну, просто курам на смех.
- Вы почему-то в одну сторону всё поглядываете, – заметил священник и, достав из широкого рукава рясы носовой платок, промокнул пот на лице и на лбу, тонкими струйками уже начинавший стекать с бровей. Было видно, что он плохо переносил жару, даже дышал несколько тяжеловато и говорил с заметной одышкой. И потом, на протяжении всего разговора, он доставал платок и вытирал им пот.
На его замечание Олег промолчал: врать не хотелось, а говорить правду и вовсе.
- Вас как зовут?
«Вот достал-то», – начинал досадовать на себя Олег, что не ушёл. Но имя сказал.
- А меня – отец Григорий, – подсаживаясь к нему, представился священник.
«Тоже мне – отец…» – пронеслось у Олега в мыслях.
- А можно обращаться и так: батюшка, – простодушно продолжал отец Григорий. – Только вы мне так и не сказали, почему в ту сторону всё поглядываете, на ворота? Ждёте кого?
- Никого я не жду. Икона там, в арке, над воротами… – стал лукавить Олег.
- Что икона?.. – пытался понять отец Григорий.
- Красивая…
- Да, красивая… – священник спокойно, но так пристально смотрел Олегу в глаза, так глубоко проникал его взгляд, будто рентгеном просвечивал. Казалось, ещё мгновение – и он всё поймёт.
- Икона у нас дома была, – зачем-то сказал Олег, – Почаевская... тоже очень красивая. Пропала куда-то.
Олег вдруг поймал себя на том, что вроде как и не лукавит уже, ведь Почаевская икона Божьей Матери была и впрямь так красива, что он, тогда ещё совсем кроха, долго мог смотреть на неё. А иногда просил деда, чтобы тот взял его на руки и поднёс к иконе поближе, чтобы лучше разглядеть.
- В церковь-то ходишь? – спросил отец Григорий. Спросил так естественно, добродушно и так буднично, что Олег и не заметил, как священник перешёл с ним на «ты».
- Как вам сказать… – пожал плечами Олег.
- Как есть, так и скажи.
- Тёща больше. Жена иногда…
- А сам?
- Да времени всё как-то нет, работа…
- Ну да, ну да… – отец Григорий всё так же пристально смотрел на Олега.
- Дед мой сильно верующим был, – словно в чём-то оправдываясь, произнёс Олег и под взглядом священника потупился. Но тут же устремил взор на купол храма. – Икона у него была…
- Это я понял. – Отец Григорий погладил свою жиденькую бородку, провёл пальцами по наперсному серебряному кресту, как будто тоже погладил его. – Сам-то… в Бога веришь?
Олег слегка растерялся: ответить, что верит, будет неправдой, а если – не верит, вроде как тоже… неправда. Ведь внутри-то, в сердце, в душе, когда ему очень плохо, он, Олег, всё же иногда поминает Бога. Вот и сегодня вспомнил Христа…
«Господи, – негодовал уже Олег, – да что же этот поп душу-то из меня вынимает?!»
- Вы сами-то… верите? – дерзко, с вызовом, вырвалось у Олега.
- Верю ли?! – удивился отец Григорий. – Как же не верить-то?.. Потому и боюсь, и трепещу…
- Боитесь?! – теперь пришлось удивляться Олегу. – Чего же бояться, если вы в Бога верите?
- Оттого и боюсь, что верю.
- Вы же священник, чего же вам бояться?
- То-то и оно, что священник. И как не бояться-то?.. Да на мне грехов, поди, больше, чем на тебе, – без всякой затейливости ответил отец Григорий.
- Что ж вы такого сделали? – недоумевал Олег, с затаённым недоверием принимая слова отца Григория. И как такому верить? Румянец на лице, бородка жиденькая… Был бы он постарше да поопытней, духовно тонким, так сказать, можно было бы ещё поверить, даже посоветоваться. Хотя… старые тоже – такого тумана иной раз напустят, и всё о смирении, о милосердии… Слушаешь таких и диву даёшься: неужто всех за дураков считают? А этот и вовсе – как будто из семинарии недавно, жизни ещё не видел, а грехов успел нахвататься, как кот блох.
- Так что вы такое сделали? – повторил свой вопрос Олег, скрывая иронию.
- Да грех-то – не только в делах, но и в помыслах, – ответил отец Григорий. – За мысли греховные тоже отвечать придётся. Ведь я не святой.
- А святые – не люди, что ли, не человеки?
- Человеки, конечно же, человеки, – простодушно согласился отец Григорий, как согласился бы с ребёнком, которому не навредит и малое потакание. – Только они другие человеки.
- Что-то я не пойму: святой – он что, не такой, как…
- Такой, такой, – мягко, даже как-то ласково перебил отец Григорий, – да не такой…
Сбитый с толку Олег некоторое время молчал. Священник тоже вроде как не торопился с ответом.
- А можно объяснить как-то попроще? – слегка сдвинул брови Олег.
- Что именно?
- Чем отличается святой, скажем, от вас? Ну… не то чтобы от вас, а вообще…
- Что ж, можно и попроще. Во всяком случае, постараюсь.
На мгновение священник задумался. Но лишь на мгновение:
- У святого, а значит, у его души, нет изнанки, – начал он, – как, например, у жилетки или пиджака. У святого человека душа чистая и прозрачная, как солнечный свет, а у грешников эта изнанка есть…
- Подкладка, что ли?
- Пусть будет так, – не вступая в словопрение, сказал отец Григорий. – Только ведь и подкладка бывает яркой и красивой, не хуже, чем лицевая сторона, а всё равно остаётся подкладкой. Святой же человек – это и чудо Божие, и образ Божий. Вот ты говорил: икона у вас в доме была, красивая очень. Так святой – он, как икона, такой же образ, только живой. И это чудо! Потому и влечёт нас к святым, что в них живёт Сам Господь Своею благодатью, освещая нас Своим светом правды, чтобы мы грелись и утешались в этом свете.
- Говорите-то вы красиво, гладко, даже слишком гладко, а сами – встречали таких людей?
Отец Григорий грустно улыбнулся:
- Нет, не встречал. К сожалению, не встречал.
- Откуда же вы о них это знаете – благодать и всё прочее?..
- Да вот знаю. Как и другое знаю, – священник глядел Олегу прямо в глаза: – возомнил я о себе много, возгордился, вообразил о себе, что могу поучать и наставлять. И вот теперь – разглагольствую, сижу здесь без дела да советы даю, а это, может быть, и не полезно вовсе. Потому и получается, что из всех людей я самый грешнейший.
Отец Григорий тяжеловато поднялся со скамейки.
- Не пойму вас что-то, – поднялся и Олег, вовсе сбитый с толку словами священника.
- Вот-вот, я и говорю: коль не смог я донести до тебя то, что хотел, какой же от меня прок. Видно, не достоин ещё. И святые отцы говорили: ничего мы не можем по себе. Ровным счётом ничего…
- Можно вопрос?
- Отчего же нельзя, спрашивай, – сказал отец Григорий, но уже давая понять, что время, которое он уделил собеседнику, на исходе.
- Если, например… – начал, было, Олег и стушевался, раздумывая, как бы лучше выразить свою мысль. Образовалась неловкая пауза.
- Смелее… что – если? – пришёл ему на помощь отец Григорий.
- Если доллары в тот ящик бросить? – Олег указал в сторону церковных ворот, за которыми находился ящик для пожертвований. – Это как?..
- Что как?..
- Ну… если доллары туда… это правильно?
- Ах, вот оно что, – улыбнулся священник. – Понимаю. Занятный вопрос. По мне хоть их вовсе бы не было, этих долларов, всё горе от них. Ну а если нельзя иначе, что ж… кесарю – кесарево, как сказал Господь, а Богу – Богово. Но если есть выбор, лучше уж наши, а так… было бы не совсем безгрешно. – Немного подумал о чём-то и произнёс: – Ты в храм-то всё же приходи. В субботу. Или в воскресенье. Как сможешь, так и приходи. Всё будет хорошо. Всё наладится у тебя. Ты только терпи. Бог терпение любит. Если есть терпение, всё можно преодолеть. Он же нас любит, Бог-то. Это мы Его по лености нашей да по нерадению предаём. Как Иуды какие. Только тот один раз предал Христа, а мы предаём его каждый раз. Оттого и беды наши. – И напоследок ещё добавил: – А Почаевская, икона-то, никуда она не пропала, здесь она, – отец Григорий слегка коснулся ладонью груди Олега. – Береги её. А время придёт – и явится она тебе. Во всей красе и славе. Теперь же иди, – и священник осенил Олега широким крестом.
Олег даже не понял, как так получилось, что он безропотно, не сказав ни слова, направился по солнечной прогалине к церковным воротам. Сердце, вернее, то место, которого коснулся отец Григорий, приятно ныло. Казалось, что на рубашке, с левой стороны, остался невидимый отпечаток его ладони. Но самое главное было в том, что Олег был спокоен и верил в то, что всё у него будет хорошо.
…Ни в субботу, ни в воскресенье он в церковь не пошёл. Да и в последующие выходные тоже. Как только Олег помирился с женой, а это произошло на следующий день после знакомства с отцом Григорием, весь их разговор как-то вылетел из головы. К тому же работал почти без выходных. Да и жильцов подходящих, чтобы сдать квартиру, надо было найти. Словом, заела суета. Появился он в церкви лишь месяц спустя, и то когда воскресное богослужение закончилось.
Храм был пуст, только в его притворе две пожилые женщины, одетые в тёмное, и в тёмных же платках, о чём-то негромко переговаривались. Та, что стояла за свечным столиком, обратила на него внимание, вопросительно взглянув.
- Мне бы отца Григория, – сказал Олег.
- А нет его.
Странно, но у Олега почему-то защемило сердце. Спрашивать вдруг расхотелось. Возможно, причиной было тёмное облачение женщин. И всё же спросил:
- А где он?
- Ты сам-то кем будешь? – подала голос вторая женщина, видно, помощница первой. Она стояла возле открытого шкафчика и раскладывала по полочкам мелкую церковную утварь.
Олег неловко пожал плечами:
- Так… знакомый.
- Ну, если знакомый… в больнице наш батюшка. Сердце у него слабое. А тут ещё жара эта…
- Да, припекло батюшку, – снова подала голос та, что стояла за столиком. – И ведь не знал никто. А гипертония – дело не шуточное.
Олег даже некоторое облегчение почувствовал, а то уж, было, подумал…
- Я что-то тебя не припомню, – уже пытливо посмотрела на него женщина, что копошилась возле шкафчика. – Ты из наших ли?
Олег растерялся.
- Ой, Антонина, да ты что такое несёшь-то? Из наших, не из наших… Что человека в краску-то вгоняешь?
- Я что, я ничего… – стала оправдываться Антонина, – спросила только.
- Ишь ты, спросила… То юбку короткую заметишь, то брюки в обтяжку… Каждого одёрнешь. Разве так можно? И батюшка тебе не раз говорил: нельзя судить человека по внешности. А ты, мил человек, – обратилась уже к Олегу, – коли знаком с батюшкой, молись за него.
- Молиться… – вовсе растерялся Олег.
- Ну да, за скорейшее выздоровление батюшки, авось на Ильин и вернётся.
- Дай-то Бог, – перекрестилась та, что звали Антониной, – ведь совсем молодой. Ему, поди, и пятидесяти нет, а уже по больницам…
- Сорок семь недавно было, – ответила другая.
Олег слушал и недоумевал: ведь думал, что отец Григорий, если и старше его, то не намного, а получается…
- Вы сказали, что надо молиться за батюшку, – он не смог бы объяснить, как вырвались у него эти чудные, как будто вовсе не его слова, но они вырвались, произнеслись сами собой, словно кто-то подтолкнул выговорить их вслух. Он даже немного удивился себе.
- Ну да, молиться, – повторила та, что находилась у столика. – Утречком или вечером встал – и помолись. Читай и молись. Чтением человек освящается. Так наш батюшка говорит.
- Не умею я, – признался Олег.
- Да это нетрудно. Главное, чтоб от сердца молитва шла.
- Я и слов-то не знаю.
- А ты вот это купи, здесь всё есть, – женщина взяла с полки небольшую в переплёте книгу и положила на столик так, чтобы Олег мог прочитать название. – Тут всё просто, – продолжала она, – раскроешь книжечку и найдёшь, что тебе надо.
Он шёл домой, неся в красном целлофановом пакете «Молитвослов». Шёл и всё больше себе удивлялся, что купил то, что отродясь и в мыслях-то не держал, что ещё недавно – да что там недавно! – никогда в жизни не купил бы. Но вот случилось же… Сказать кому из своих – не поверят. Хотя… про морг-то поверили, про то, как он в морг-то попал…
Олегу вдруг припомнились слова отца Григория, что всё будет хорошо, всё наладится.
А на Ильин день, Бог даст, и батюшку из больницы выпишут.