Направленность: Слэш
Автор: Таэ Серая Птица
Fix-it, Счастливый финал, Отклонения от канона, Воскрешение, ООС, Насилие, Романтика, Драма, Hurt/Comfort, AU, Жестокость, Смерть второстепенных персонажей, Элементы дарка, Уся / Сянься
Описание:
Феникс - самое прекрасное и самое необходимое миру существо. На заре времен боги создали его, чтобы очищать этот мир от темной энергии. С рождения феникс поглощает ее, чтобы однажды сгореть и вместе с собой сжечь людские пороки, тьму и грязь. Но если не позволить светлейшему в мире созданию завершить его миссию, если удержать его от самосожжения - Огненный Феникс переродится в Темного. И тогда... Живые, завидуйте мертвым!
__________________________________________________________
========== 1. «Гарью пропахли пионы, искупано злато в крови» ==========
Цзиньлин Тай горела.
Сине-зеленое, мертвенное пламя, не становившееся от этого ни на чуть холоднее, пожирало изящные павильоны, беседки, переходы и мостки, испаряя воду из декоративных прудов, в которых кверху брюхом плавали знаменитые золотые карпы Ланьлина, тела мертвых и живых заклинателей, не имевших сил спастись — огонь был повсюду. Рушились с грохотом и надсадным треском балки и колонны, лопались литые из золота и бронзовые украшения, раскалывались каменные плиты внушительных лестниц и просторных дворов. Чернели и рассыпались пеплом поля пионов.
Единственным островком безопасности в бушующем море демонического пламени была крохотная беседка над маленьким прудиком, засаженным цветущими лотосами. Ее окружал магический купол, впрочем, и он переливался все теми же сине-зелеными всполохами, но до цветов, легких шелковых занавесей и колыбели из драгоценного сандала не долетали ни какофония звуков, ни искры, ни жар. В колыбели, раскинувшись и выпростав из-под тонкого одеяльца ручки и ножки, тихо посапывал черноволосый малыш, крепко вцепившийся в золотистую кисть на рукояти меча в богатых ножнах. На вид ему было около годика, может, чуть больше, но даже сейчас можно было предположить, что он вырастет истинным красавцем.
Рядом с колыбелькой на полу расположились двое. Один — в темно-сером дорожном цзяньсю, сильно поношенном, но более-менее целом, «щеголял» мертвенно-бледной кожей, расчерченной черными нитями вен, черными белками, на которых слишком выделялись блекло-зеленые радужки с провалами затянутых мутью зрачков, и тяжеленными на вид оковами, врезающимися в горло, запястья, щиколотки и живот так, что, будь он живым, это заставило бы его вопить от боли. Но живым этот человек не был уже более трех лет.
Второй — страшно худой, словно состоящий из одних углов и острых костей, что особенно хорошо было заметно, потому что все его одеяние составляли длинные, свалявшиеся, спутанные и грязные волосы да обрывок занавески, откромсанной здесь же, в беседке. Его глаза сейчас горели алым пламенем, а высохшие до состояния обтянутых кожей костей руки каким-то чудом удерживали тяжелую на вид черную флейту, украшенную вызывающе-алой кисточкой и изящным зеленым нефритовым пейю. Бескровные, потрескавшиеся и сухие губы едва-едва шевелились, но флейта пела — нежно и чуть печально, убаюкивая ребенка и возвращая мертвецу сознание.
Затянутые бельмами зрачки вскоре прояснились, и лютый мертвец приподнял голову, потом сел, внимательно оглядывая их пристанище. Обратил взгляд на флейтиста и совсем по-человечески вскинул к губам ладонь.
— М-м-молодой г-г-господин В-вэй?
Тот опустил флейту и растянул губы в дикой усмешке, просипел:
— Вэнь Нин. Рад, что ты очнулся. Как голова?
— Б-б-болит, как с п-п-п... похмелья.
— Это ничего. Пройдет. Скоро тут все догорит, и будем выбираться.
— Д-д-д...
— Глянь сам. Я... немножко пошалил, — губы флейтиста снова растянулись в безумной улыбке, а из груди вырвался кашель пополам с капельками крови.
— М-м-молодой господин Вэй! — мертвец даже перестал заикаться, внимательнее оглядев своего собеседника. — Боги, вам нужна...
— Знаю. Потом. А-Нин, сможешь донести меня и А-Лина до Луаньцзан?
— Д-да. Конечно, молодой господин.
— И прекрати меня так называть.
— К-как же я м-могу?..
— А-Сянь будет достаточно... Достаточно... — глаза его закатились, флейта выпала из рук, и мертвец лишь благодаря своей ускоренной реакции успел подхватить заваливающееся набок тело темного заклинателя, некогда бывшего Вэй Усянем, адептом Великого ордена Юньмэн Цзян, после — героем войны с Цишань Вэнь, потом — отступником, названным Ушансе-цзунем, а уж совсем потом — Старейшиной Илина, главой крохотной общины уцелевших членов клана Цзычань Вэнь, побочной ветви некогда Великого ордена.
Вэнь Нин не знал, что с ними стало — с теми пятью десятками беглецов, пытавшихся укрыться, а после — выжить на искалеченной темной энергией горе Луаньцзан. После бойни на тропе Цюнци они с сестрой пришли в Ланьлин, чтобы сдаться. Их сразу разделили, его заковали в цепи и поместили в крохотную, больше похожую на гробницу, камеру, и больше сестру он не видел. А потом, когда он отказался подчиняться приказам Цзинь Гуаншаня, пришел какой-то мальчишка и... что-то с ним сделал. Глаза у него горели так же, как у молодого господина Вэй, когда тот гневался, из чего Вэнь Нин заключил, что мальчишка тоже был темным заклинателем. Что именно он сделал, Вэнь Нин не понял, но сперва он потерял способность управлять телом, а после погасло и сознание.
И вот он снова пришел в себя, вокруг творится что-то ужасное, рядом полумертвый господин и крошечный ребенок, судя по всему — шичжи Вэй Усяня. Ничего не понятно, но хоть задание ясно: взять обоих и выбираться в привычное убежище — на Луаньцзан, в пещеру Фу-Мо. А там — свои... если, конечно, кто-то из них еще жив. Вэй Усянь бы их не бросил, только не стариков и калек, простых людей, даже не заклинателей. Значит, случилось что-то... Скорее всего, господин отправился-таки выручать их с сестрой и тоже попал в плен. Не очень умный поступок. Но он не будет судить сгоряча, не узнав всего.
Прямо сейчас он должен осмотреть Вэй Усяня — тот чересчур истощен, словно совсем ничего не ел несколько месяцев. Он и на Луаньцзан-то питался кое-как, лишь когда сестре удавалось заставить его криками и угрозами. Половину своей порции всегда отдавал малышу Юаню, ведь тот растет и ему нужно хорошо питаться. Слишком большое и доброе сердце у господина...
Вэнь Нин уложил легкое, как сухая ветка, тело на теплый деревянный пол, поднялся и прошелся по беседке, срывая занавеси. Этому месту они уже не потребуются, а вот им на Луаньцзан еще послужат. Впрочем, послужат и раньше: нужно же ему как-то сделать перевязь, чтобы утащить два не самых удобных груза: колыбель с ребенком и безвольное тело.
С момента, как темный заклинатель потерял сознание, мертвенное пламя потихоньку обращалось в обычное, а купол, прикрывавший беседку, таял. Вэнь Нин дождался, пока он рассеется совершенно, подхватил свою драгоценную ношу, перекинув перевязь через плечо, вышел по мосткам, ступив на горячий пепел — и одним нечеловеческим прыжком перемахнул через догорающие остовы павильонов, канув в мешанине ночных теней и языков огня, словно лишь еще одна тень.
========== 2. «Черные тучи как сонмы душ, не познавших прощенья» ==========
Луаньцзан все так же возвышалась над Илином, скалилась острыми зазубренными пиками скал. Глухо шелестела пожухлая и скукожившаяся листва, а ведь Вэнь Нин помнил: когда они пришли сюда, яблони — это были одичавшие за многие десятилетия или даже столетия сады — снова начали цвести и плодоносить. Четвертый дядюшка именно из яблок делал свое фруктовое вино в тот год, когда они собрали первый — и последний на его памяти — урожай. Вэй Усянь тогда еще напился вдрызг...
Его господин ведь не просто так шлялся по горе со своей флейтой: он собирал темную ци, чертил ограничивающие печати своей кровью — сколько сестра на него ругалась после, перевязывая рассеченные запястья. За два года клочок земли примерно в четыре ли вокруг пещеры Фу-Мо стал пригоден для жизни, странная багрово-бурая почва потемнела, больше напоминая теперь слишком сухую, но достаточно плодородную землю. И эта земля приняла семена и позволила им собрать не один, а два урожая за год. Пусть лишь ямс, редька, фасоль, чеснок, немного свеклы и имбиря, но это помогло им выжить. Почему-то только теперь, осматривая пожухлую, почти мертвую зелень, Вэнь Нин понимал, что это все было заслугой и Вэй Усяня, а не только мастерства его родичей. Обустраивая в разоренной пещере подобие постели для все еще бессознательного темного заклинателя, он думал: станет ли земля на горе снова пригодной к жизни, если они останутся здесь?
Он боялся оставлять дитя и господина в одиночестве, но ему требовалось хоть что-то, чтобы их накормить. Живым нужна пища, а ребенку и безумно истощенному и больному мужчине — еще и легкая, но питательная пища. Он в своей жизни никогда не крал, но сейчас у него не было выбора, как и денег. Вэнь Нин, укутав малыша и его шишу потеплее, рванул в город, пока еще спящий. Скоро наступит рассвет, времени у него было совсем мало.
***
К концу второго дня Вэнь Нин был готов возвести на горе алтарь и поклоняться всем матерям и бабушкам мира. А еще пришел к мысли, что в его ранней гибели есть положительная сторона: он не станет отцом и не познает «радости» ухода за детьми. Правда, тут его логика хромала на все четыре лапы и хвост, потому что именно эти «радости» он познавал прямо сейчас, а Цзинь Лин оказался на редкость требовательным ребенком, да еще и громким. Вэнь Нин не мог вспомнить, был ли таким малыш А-Юань. Кажется, нет? Или просто он не сталкивался с племянником раньше, чем тому исполнилось три года? Да и потом Вэнь Юань вел себя почти все время тихо, если только Вэй Ин не брался с ним поиграть или погулять. Вот тогда малыш оживлялся, снова начинал смеяться, капризничать и даже кричать, становясь обычным маленьким ребенком, а не зашуганным зверьком.
Вэй Ин очнулся только на рассвете третьего дня. К этому моменту Вэнь Нин уже был готов малодушно просить упокоить его с концами.
— В-вы проснулись, г-господин!
— Я же просил... — прохрипел Вэй Усянь, пытаясь сесть, но слабые руки не выдерживали даже веса смертельно исхудавшего тела, подламывались.
— А... А-Сянь?.. — робко, на пробу, произнес Вэнь Нин.
— Так лучше. А-Лин?
Ребенок, не дававший мертвецу ни мгновения покоя ночью, тихо спал в своей колыбели.
— К-кажется, у н-него были легкие к-к-колики. Г-гос... А-Сянь, я н-не знаю, чем можно кормить т-такого м-малыша, чтоб было правильно...
— Я тоже, А-Нин. Я тоже. Придется научиться.
— А в-в... т-твоя сестра?
— Я убил ее, — почти беззвучно прошептал Вэй Усянь. — Я убил... мою шицзе...
Разобраться с тем, что же произошло за тот год, что сам Вэнь Нин провел вне сознания, а Вэй Усянь — в плену в подземельях Цзиньлин Тай, мертвецу удалось лишь несколько дней спустя, вытягивая из темного заклинателя по слову-два. И у Вэнь Нина забрезжила надежда, что кто-то из его родных может быть еще жив.
— Когда я сумел преодолеть действие игл Цин-цзе, прошло два дня. Я приказал оставшимся на горе Вэнь собрать пожитки и потихоньку уходить. Сказал, что больше не смогу их защищать — я решил сдаться, выторговать для них хотя бы какое-то время. Думал, что еще успею спасти вас с Цин-цзе, но застал лишь догорающий костер. Ее душа отозвалась мне, обещала приглядеть за теми, кто останется жив. Я немного наберусь сил и позову ее, А-Нин, обещаю. И тогда мы узнаем, что с остальными. Твою душу я не дозвался, подумал, что она уже ушла на перерождение.
Вэнь Нин согласно кивнул: как раз в тот момент он чувствовал зов, но цепи были слишком крепкими. Ему удалось вырвать одну, а после пришел тот паренек и усмирил его.
— В Безночном городе я сдался Цзинь Гуаншаню. Отдал Печать, с условием, что она будет разрушена. Ха-ах, А-Нин, я такой дурак! Взял с них слово! Будто не знал, что они все — настоящие хозяева своих слов: как дали, так и заберут. Наивный идиот, Вэнь Цин была права. Что ж, меня увезли в цепях в Цзиньлин Тай. Заперли в каком-то каменном мешке. Я ждал суда, возможно — казни, но шло время — а обо мне словно все забыли. Не знаю, сколько времени прошло. Может, несколько дней, может, недель — в темноте, без пищи и воды, я просто... ждал. Не звал тьму, хотя и чуял ее — темной ци там было довольно. Она поддерживала во мне жизнь, не давая умереть от голода и жажды. В какой-то момент все изменилось: темная ци стала уходить, словно вокруг моей темницы возвели барьер. И я начал слабеть. Когда в каменном мешке, где меня приковали, появились люди, я сперва принял их за галлюцинации. Но увы, это был всего лишь глава Цзинь со своим ублюдком. От меня потребовали подчинения. Хотели, чтоб я учил какого-то мелкого управлять Печатью. Я отказался. И меня снова оставили в темноте.
Вэнь Нин не понимал, как Вэй Усянь выжил и не свихнулся. О, он в свое время много читал — в Цзычани была огромная библиотека с трактатами по медицине. Позже ему посчастливилось причаститься и мудрости библиотек Цишани, где на тот момент уже были и книги из Гусу Лань, и даже что-то, награбленное в Юньмэне. Какое воздействие на человека оказывает темнота, голод и жажда, страх и неизвестность, он знал. Возможно, темный заклинатель на самом деле уже давно тронулся, сумасшедшие, бывает, выглядят обычными людьми, пока не случится что-то, что сорвет их разум с якоря. Сделал себе мысленную пометку: не оставлять Вэй Усяня в темноте. Это был один из возможных спусковых крючков его безумия.
— Это все — приход Цзинь Гуаншаня или кого-то из его прихвостней, требования, снова темнота и тишина — повторялось, пока однажды в моей камере не появился Цзинь Гуанъяо и не пригрозил, что в случае неповиновения они убьют шицзе. А если и это не поможет — то возьмутся за А-Лина. Я... Я не мог этого допустить. Но тогда у меня уже не было сил даже согласиться. Мое горло так высохло, что я не сумел издать ни звука... А-Нин, если бы я постарался! Еще немного постарался! Я не смог — застыл словно камень... Ублюдок ушел, не дождавшись ответа. А еще через какое-то время вернулся. Сказал, что шицзе больше... больше нет. Поздравил с тем, что я убийца... Спросил, не жаль ли мне годовалого младенца, который остался совсем один...
Вэнь Нин уже не мог слушать эту исповедь, но теперь слова из Усяня лились сами, вместе с кровью, капля за каплей стекавшей из его губ. Нужно было остановить его, но тогда бы этот нарыв не прорвался, отравил и без того едва живого заклинателя виной насмерть.
— Гуанъяо оказался наблюдательнее всех прочих. Он понял, что я согласен. По взгляду, или мне все-таки удалось разлепить губы — не знаю, не могу вспомнить. Просто он засмеялся и пообещал прислать Сюэ Яна «на учебу» и ушел снова. А какое-то время спустя явился снова тот малец. Принес воды и... Печать. Я выпил, — Вэй Усянь запрокинул голову и шелестяще засмеялся. — Сперва воду, а потом Печать. Выпил из нее всю тьму до капли. Цепи истлели в ржавчину так быстро, что я свалился. Мальчишка и Печать рассыпались прахом так же быстро, как цепи. А вот Чэньцин уцелела, представляешь? Я так обрадовался... Потом... Я не помню.
Вэнь Нин тоже не помнил, но примерно представлял себе: зов Чэньцин дошел до его закрытого сознания, потому что звучал очень близко. И очень мощно — с силой-то осушенной Печати. Они выбрались — наверняка, их пытались остановить, и тогда загорелось все вокруг. Вэй Усянь как-то отыскал малыша, оградил их, убрал из его головы то, что мешало вернуться в сознание и сел ждать, пока он очнется.
— Теперь все хорошо, А-Сянь, — сказал он, поднося к губам заклинателя плошку с отваром кое-каких лекарственных трав, украденных в Илине, в лавке аптекаря. — И все будет хорошо. Мы справимся.
Над Луаньцзан нависали, медленно закручивались воронкой черные тучи: тьма ощутила возвращение своего повелителя и стягивалась к нему, подпитывала, возвращала силу. Сколько времени уйдет на то, чтобы Вэй Усянь смог встать с постели и начать нормально жить, Вэнь Нин не знал. Сколько времени понадобится тьме, чтобы окончательно пожрать и без того пошатнувшийся рассудок темного заклинателя, он не знал тем более. Но очень надеялся, что малыш А-Лин сможет стать для Вэй Усяня якорем, на котором сможет удержаться утлая лодчонка его разума.
========== 3. «Я говорил себе: выживи, пусть ради мести — живи» ==========
Когда Вэй Усяню наконец хватило сил сидеть и держать в руках флейту, он призвал душу Вэнь Цин. И тогда они смогли узнать страшную правду о том, как люди бежали тайной тропой с горы, о том, как их остался прикрывать Лань Ванцзи, и ему пришлось вступить в бой. Но даже в узкой теснине, где один может стоять против сотни, он не сможет держаться вечность. Лань Ванцзи продержался четыре дня, сражаясь с непрерывно сменяющимися противниками, после чего все же сдался, надеясь, что люди успели уйти достаточно далеко. Но они не успели — заклинатели выследили их с воздуха, перебили всех, скинув тела в пропасть. В живых остался только А-Юань, которого бабушка успела спрятать в дупло у самых корней старого дерева. Преследовавшие безоружных и обессиленных людей заклинатели малыша не нашли. Изувеченный до полусмерти тридцатью тремя ударами дисциплинарного кнута Ванцзи, на одной лишь воле добравшийся на Луаньцзан после принятия наказания — нашел. И успел как раз вовремя, чтобы спасти Вэнь Юаню жизнь. Сейчас мальчик был в Юньшене, он выздоровел и был принят в клан, как внебрачный сын Лань Ванцзи. Отношение к нему, конечно, было не лучшим, да и мальчик, лишенный возможности видеться с приемным отцом, запертым в ледяном затворе, был не особо общительным. Но он был жив, не голодал и не побирался.
— Присмотри за ним еще немного, — улыбка Вэй Усяня больше напоминала оскал голодной опасной твари.
Он отпустил душу Цин-цзе и призвал другую, откликнувшуюся с такой готовностью, словно она караулила рядом не один день.
«А-Сянь! Мой А-Сянь!»
Хорошим в том, что душа шицзе отозвалась, было только то, на взгляд Вэнь Нина, конечно, что в смерти Цзян Яньли темный заклинатель не был виновен. Молодую вдову подвело слабое сердце, и этот порок был с нею с самого детства, так что подобное должно было случиться рано или поздно. Виновен, если уж на то пошло, был Цзян Ваньинь, прилетавший накануне смерти сестры в Цзиньлин Тай. Они снова разругались в пух и прах, стоило только ему поднять тему вины Вэй Ина в смерти Цзинь Цзысюаня. И, кстати, оба были уверены, что Вэй Усяня давно уже казнили: его «прах», как в свое время и «прах» Вэнь Нина, рассыпали по ветру в Буетьень Чане. И если в Цзиньлин Тай не осталось свидетелей начавшегося пожара, то никто не свяжет его с живым Старейшиной Илина.
Большую часть времени душа, обернувшись призраком, подпитываемая силами Вэй Усяня, рассказывала, как и чем кормить ее сына, что он любит, а что нет, как с ним играть, чтобы развивать навыки. После — поцеловала в лоб всех троих и тихо растворилась. Она уходила такой спокойной, зная, что за сыном присмотрят в лучшем виде... Хах, Вэнь Нин бы никогда так не смог. У них все еще ничего не было, ни пищи, ни полноценного крова, ни денег. Он всегда считал эту женщину немного странной, даже зная только по рассказам господина, и вот теперь просто убедился. Но им придется исполнить все пожелания души, пришлось бы в любом случае, ведь за ребенком нужен правильный уход.
Правильный уход был нужен и самому Вэй Ину, но этот день стал для него поворотным. Вэнь Нин с ужасом следил за тем, с какой быстротой тот поглощает тьму. Глаза почти никогда не возвращались к привычному цвету, полыхая столь жутким кроваво-алым пламенем, что, казалось, источали его дымкой. Вэнь Нин понимал, что на его глазах рождается темная тварь невиданной силы, но не понимал пока, что это будет за тварь. Может, демон, может, яомо.
О том, кем именно был этот человек, Вэнь Нин узнал одним на изумление теплым солнечным утром. Над Луаньцзан рассеялись тучи, и летнее солнце ласкало снова зазеленевшую листву яблонь, ботву невесть как уцелевших редьки, ямса и свеклы. Вэнь Нин не обнаружил на ложе из золотых ланьлинских шелков и жалкой охапки сена своего господина, а малыш А-Лин еще спал, досыта накормленный наконец-то правильно приготовленной кашей. За пещерой, в загончике, построенном из жалких останков разрушенного лагеря, помекивала украденная Вэнь Нином коза.
Мертвец вышел из пещеры и побрел на поиски: он все еще боялся, что едва начавший подниматься и осторожно ходить Усянь потеряет силы, упадет и поранится. Он добрался до того, что когда-то было лотосовым прудом, сделанным руками самого Вэй Усяня, и с удивлением обнаружил, что прудик уцелел, а лотосы цветут, хотя воды маловато, и она выглядит больше как жидкая грязь. Но лотосы — это было прекрасно. Это ведь семена и корни, и даже лепестки их можно есть. На берегу пруда нашелся и сам его хозяин. Обнаженный, все еще более похожий на обтянутый тонкой кожей скелет, он стоял, укрытый только своими волосами, с которыми Вэнь Нину пришлось изрядно помучиться, отмывая их в одном из чистых озер пещеры Фу-Мо.
Казалось, он любуется цветением лотосов, но Вэнь Нин видел, как он напряжен, как на пределе сил выгнута спина и развернуты плечи. В один миг яркая вспышка заставила его отступить, ослепленного и испуганного, а когда он проморгался, сперва показалось, что вся спина Вэй Ина залита кровью. Отчасти, это так и было: крылья и хвост, пробивая себе путь, прорвали кожу, но ранки зажили тотчас. Мокрые перья высыхали на глазах, расправляясь, впитывая кровь — переливались всеми оттенками багреца, от почти черного у основания до насыщенно алого у кончиков. На кончиках хвостовых перьев сияли «глазки», но не пяти священных цветов, а черного, мертвенно-белого, густо-синего и ядовито-зеленого цвета.
Вэнь Нин уловил движение и тихо, стараясь не звякнуть цепями, опустился на колени, согнув спину и пряча лицо в сложенные на земле ладони. Темный феникс мог сжечь его одним взглядом, он мог не помнить себя после перерождения. И кой яо понес Нина искать его господина?
Но все обошлось, обошлось гораздо лучше, чем он мог себе представить. Усянь не потерял память, не впал в буйство, он лишь коснулся оков Нина — и те рассыпались, огладил крылом — и все повреждения, которые мертвец получил за три года, затянулись, словно их и не было. Правда, Усянь-Феникс пока не говорил, и Вэнь Нин не мог понять, насколько изменился его разум. Да и превращение было неполным, значит, он либо пока не готов, либо не набрался сил. Нин не хотел загадывать, что будет делать Темный феникс, когда обратится целиком. Ясно дело, что не на яблоне сидеть и петь. Скорее всего, он полетит мстить. Это ведь после рассказа сестры о том, что сделали с Лань Ванцзи, произошел сдвиг. Значит, Темный феникс отправится в Юньшен, и тот повторит судьбу Цзиньлин Тай, или собственную — начала войны. Только теперь там вряд ли останется, кому отстроить резиденцию Великого ордена. А что, если...
Усадив дорогого старшего рядом с собой, Вэнь Нин принялся рассуждать, что можно было бы выгадать, если не налетать на Юньшен во всем буйстве темного пламени, а сперва припугнуть, к примеру, сев на крышу библиотеки. Феникс внимательно смотрел на него алыми глазами и улыбался. А после уснул на его коленях, во сне возвращаясь в человеческий облик. Вэнь Нин облегченно вздохнул и подумал, что нужно идти в Илин и украсть там нормального мяса. Наверное, теперь тело его господина примет чуть более питательную пищу, ведь ему нужны силы. А еще ему нужно добыть письменный прибор и бумагу, и написать длинный список того, что им потребуется, чтобы выжить здесь, на Луаньцзан, с двумя детьми, одним полубогом, одним мертвецом и одним калекой.
========== 4. "Что же, я выжил, как видите, время пришло для отмщенья" ==========
Время шло, Вэнь Нин учился заботиться о пока что двух своих сокровищах. Вэй Усянь возвращал себе силы и уже не походил на умершего от страшного голода. Нин с замиранием сердца ждал, когда ему удастся полностью обернуться, потому что подозревал, что тогда удержать полубожественное создание не сумеет никакими уговорами. Да и стоит ли удерживать? Даже если вся Цзянху восстанет против Темного Феникса — это вам не одного сходящего с ума заклинателя всем миром топтать. Здесь ни три, ни пять тысяч не справятся, а ведь Вэй Усянь все так же легко поднимет многотысячную армию мертвецов, и никакой Печати ему больше для этого не понадобится — он сам Печать.
«Это вы его таким сделали, — думал он. — Теперь пожнете плоды своих стараний. Подавитесь ими, твари!»
Ему не было жаль никого, кто мог бы погибнуть в демоническом пламени: ни детей, ни стариков, никто не пощадил его клан — и в нем не оставалось сострадания к этим людям. Но благоприобретенный прагматизм вынуждал доносить до разума Вэй Ина выгоду угроз, но не тотального уничтожения. К сожалению, он не мог быть рядом с Фениксом в момент его триумфа — кто-то же должен был присмотреть за ребенком. Оставалось лишь надеяться, что все пройдет удачно, и на Луаньцзан Вэй Усянь вернется уже не один.
***
Древняя легенда об Огненном фениксе, призванном защищать мир от засилья скверны, передавалась в клане Лань из поколения в поколение. Нигде не записанная, она тем не менее никогда не претерпевала искажений, ни единое слово не было вымарано из ее текста, не искажено и не заменено.
Лань Цижэнь знал эту легенду так же идеально, как список всех правил со Стены Послушания. Знал, что рядом с Фениксом всегда должен быть его хранитель — Дракон, что будет оберегать пепел сгоревшего возлюбленного и ждать его возрождения. Лань Цижэнь мог назвать девяносто девять признаков драконьей сущности, таящейся в теле заклинателя, ожидая, когда придет час превращения для исполнения миссии. Он знал, в ком от рождения затаилась полубожественная тварь. Он поклялся, что не позволит сделать из этого ребенка существо, к роду людскому после превращения отношения не имеющее. Лань Ванцзи, его племянник, должен был прожить жизнь праведного заклинателя и достичь если и не бессмертия, то славы как человек. И если для этого потребуется смерть без возможности воскрешения для Феникса — то так тому и быть. И он праздновал победу, не скрывая радости, когда Цзинь Гуаншань развеивал по ветру пепел сожженного темного заклинателя, Старейшины Илина. Он упивался ею, тем обиднее было узнать, что Ванцзи, его чистейший Нефрит, все же оказался запятнан этой тварью, пошел на поводу у каких-то смехотворных соображений о невинности и слабости последних из Вэнь. Наказание в тридцать три удара дисциплинарным кнутом он выбрал, чтобы выбить из головы племянника даже самую возможность помыслить о чем-то, кроме разрушенного совершенствования и сожалений о нем.
Он потерпел сокрушительное поражение, когда Ванцзи сбежал после наказания и вернулся полумертвый, в залитом кровью из ран на спине до самого подола ханьфу, неся на руках дитя. О, Лань Цижэнь прекрасно понял, кто этот ребенок. Такие глаза когда-то были у человека, который уничтожил и растоптал первые ростки его робкой юношеской любви. Это много позже они стали походить на переспелые вишни, а тогда светились, как лепестки горечавок на солнце. У мальчишки были такие же, бездонные, словно небо, хранящее солнце... Проклятая вэньская кровь! Если бы не Сичэнь, вступивший в обязанности главы клана и ордена, и не его приказ — приказ! — оставить дитя, принять в клан и дать ему минцзы, названное Лань Ванцзи, то уже по выздоровлении мелкая дрянь отправилась бы обживать улицы Илина или еще какого захолустья. Но увы, Сичэнь слишком сильно потакал причудам младшего брата. Пришлось терпеть вэньского гаденыша, смотреть в его не по-детски серьезные глазища и видеть над ними белый, в голубых облаках, росчерк лобной ленты. И все же теперь Лань Цижэнь был спокоен: Ванцзи останется человеком. Пусть на возвращение хотя бы прежнего уровня совершенствования у него уйдут годы, пусть с его спины никогда не сойдут глубокие шрамы, пусть он упивается своим горем и воспитывает проклятую вэньскую кровь, как дитя Лань. Но никогда тварь, спящая внутри его души, не проснется.
Его спокойствие рухнуло в тот день, когда пришла весть о дотла сожженной Цзиньлин Тай. Сожженной вместе со всеми, кто в ту ночь был в резиденции. Орден Ланьлин Цзинь, по сути, прекратил существование: не осталось в живых ни одного носителя крови Цзинь, были уничтожены все уникальные реликвии и сокровища, самая богатая резиденция, библиотека, сокровищницы, Храм предков. Все поглотил демонический огонь, и Лань Цижэнь проклял жадную тварь Гуаншаня, который, скорее всего, вовсе не Феникса сжег на костре, а какого-то другого бедолагу или вовсе нагреб пепла из жаровни. Сука, какая же сука! Как он мог так поступить?!
Цижэнь с ужасом ждал новых сообщений о пожарах и бесчинствах, ведь Феникс, судя по всему, действительно переродился в темную тварь. Тварь, равной которой под этими небесами нет — ведь Дракон так и не пробудился... Единственным, кто мог и должен был усмирить и уничтожить Темного Феникса, та же легенда называла хранителя, что не справился со своей первоочередной задачей. Но проходили дни, складывались в недели, и он начал думать, что Темный все-таки сгорел в порожденном своей же силой пламени.
Эта надежда успела укрепиться в его сердце к тому дню, как дозорные на стенах подняли тревогу, завидев разливающееся на половину ночного неба багровое зарево, движущееся к Юньшену с каждой мяо все ближе. Тишину разорвал высокий, ввинчивающийся в виски, крик, и спустя пару фэнь с неба прямиком на врата резиденции обрушилась струя зеленовато-синего пламени, испепеляя толстые створы, словно тонкую рисовую бумагу, обрушивая камни надвратной башни, раскаляющиеся и лопающиеся со звуком сигнальных огней. Темная тварь закружила над Юньшеном, резиденция немедленно наполнилась паникой, адепты, дети и взрослые, выскакивали из домов в ночных одеждах, хватаясь за мечи, у кого они были, за ведра: память о пожаре все еще была слишком свежа.
Лань Цижэнь с ужасом следил, как гигантская огненная птица нацеливается на высокую крышу библиотечного павильона, как ее огромные когти разбивают и раскалывают черепицу, вцепляются в конек, словно в добычу. Крик Феникса снова ввинтился в голову, едва не разрывая уши. А потом оборвался, багровое марево превратилось в огненную вспышку, и вместо птицы на крыше оказался он. Бесстыдно обнаженный, посмевший оставить на виду крылья и хвост, отчего-то делающие его еще более порочным, нежели полная нагота.
Рядом ахнул и забормотал что-то о невозможном Сичэнь, но Цижэню было не до него. Он знал, что даже в таком виде Феникс неуязвим для стрел и мечей. Знал, что он прилетел мстить и забрать свое. И видят боги, мальчишку ему Цижэнь отдаст с превеликой радостью, а месть... от мести можно откупиться. Он шагнул вперед, выпрямляя спину и чувствуя, как впивается в его душу огненный взгляд.
— А, старик. Решил сдаться сам, чтоб я не искал тебя, переворачивая весь Юньшен по камешку? Похвально. Стой на месте, если желаешь, чтоб твой прах похоронили здесь, а не разнесло над морем.
Цижэнь оцепенел. Это что же... Эта тварь угрожает ему смертью?!
— Глава Лань, вы догадываетесь, зачем я здесь? — Феникс слегка наклонился, распахнув крылья для равновесия. — Адепты Гусу Лань в числе прочих преследовали и убивали остатки клана Вэнь, пытавшиеся уйти с горы Луаньцзан. Скажите, глава Лань, вам было нормально — отдать приказ уничтожить безоружных и напуганных стариков, женщин и детей?
Лань Сичэнь хватанул ртом горячий воздух и промолчал.
— Вам было приятно отдать приказ изувечить вашего брата, единственного, кто вступился за них, превратить его в калеку лишь за то, что искал справедливости и защищал невинных? Вам спокойно спится сейчас, когда Лань Ванцзи стоит на коленях во льду, а его раны продолжают истекать кровью и отвечать болью на любое движение? Вам хорошо, когда Лань Юаня наказывают за любое неверное движение, за самую малейшую ошибку так, что у пятилетнего ребенка не проходят синяки, а если он во сне пытается уберечь избитую спинку и ложится не в «пристойную» позу, его снова наказывают? Добродетель не жмет ли, глава Лань?
Сичэнь был белее своих одежд, и Цижэнь не выдержал, разразился бранью. Феникс медленно перевел на него взгляд и чуть заметно шевельнул рукой. Пламя, словно свившееся в плотоядную лиану, опутало его ноги до колен, прожигая одежды, кожу, мясо до костей, но не поднимаясь выше.
— Глава Лань, закройте старику рот, он мешает, — перекрывая надсадные вопли Цижэня, прозвучал спокойный приказ Феникса, и Сичэнь повиновался, даже не осознав этого. — Благодарю, так лучше. Продолжим. Я не сотру Юньшен с лица земли, если получу то, что мне требуется, от вас и союзных вам кланов. Вот список. Сроку — неделя. Ванцзи и ребенка я заберу прямо сейчас. Вместе с их вещами, потрудитесь собрать. Чем скорее справитесь, тем больше останется от ног старика.
Лань Сичэнь деревянно поклонился, подобрал брошенный ему свиток, развернулся и бегом бросился к Ледяным пещерам. Всего одного кэ хватило, чтобы адепты собрали вещи Ванцзи и Лань Юаня в несколько мешочков-цянькунь, раненого заклинателя перевязали получше и переодели в чистое, и даже успели собрать немного пищи, лекарств и вещей из списка. Но этот кэ показался Цижэню длиной в вечность в Диюе. Упасть он не мог — огненная лиана не позволяла двигаться, выращивая вокруг него настоящую клетку из веток, кричать не мог, так как Сичэнь от шока вложил в заклятье молчание чересчур много духовных сил. Ничего он не мог, только ждать, когда закончится эта пытка. И когда тварь на крыше снова перетекла в облик Феникса, легко снялась с места и опустилась на землю, позволяя устроить закутанного в одеяло бессознательного Ванцзи и сосредоточенно-молчаливого Юаня на своей спине, он понял, что скоро все закончится.
Феникс грациозно повернул голову, изогнув длинную шею, подцепил кончиком страшенного клюва сперва одну, потом вторую лобные ленты, развернулся к Цижэню и очень напоказ щелкнул клювом, испепелив зачарованную на неразрушимость ткань, словно тонкую паутинку — жар костра. Крик снова ввинтился в уши, что-то в них хрустнуло или разорвалось, и Лань Цижэнь перестал слышать вовсе. Огненная лиана погасла, как только Феникс пересек границу Юньшена, и он смог наконец-то упасть, теряя сознание.
========== 5. «Раны прикрою крылом, злой до звенящей бессонницы» ==========
Лань Ванцзи не хотел возвращаться из глубокой медитации.
Он не считал дни, хотя мог — сквозь трещины в стенах пещеры свет дня просачивался в место его заточения, позволяя понять, что время на самом деле идет, а не остановилось, когда он узнал о казни Вэй Ина. О ней ему сказал не брат — дядя, и Ванцзи видел, насколько же его переполняла злая, жестокая радость от того, что единственный человек, который был для Ванцзи дороже жизни, исчез. Лань Цижэнь говорил и говорил, упивался своим голосом и сознанием своей непогрешимости и правоты. Расщедрился на объяснения: почему душа Вэй Ина более не вернется в круг перерождений, рассказал легенду о Фениксе. И хотя Ванцзи ее уже знал и так, да кто в Цзянху ее не знает? — он слушал и соглашался мысленно: да, это о Вэй Ине. Это он был рожден, чтобы собрать в себя тьму, пройти через сотни мук и тела и души и сгореть, очистив этот проклятый мир. Он возненавидел Цзян Ваньиня еще больше, потому что тот, кто должен был идти с Фениксом рука об руку и оберегать его прах, любя и дожидаясь возрождения, предал его, продал за скупое лицемерное одобрение, брошенное, словно кость собаке. Ведь это же наследник Цзян был хранителем-Драконом, кому же еще?
Он долго думал: а знал ли Цзян Ваньинь эту легенду? Возможно, ее дети узнают от матерей или нянек в числе прочих сказок, как и о Лунном кролике, эликсире бессмертия и том, откуда взялся шелк, кто научил людей обжигать глину и сажать рис... Сказками взрослые рассказывали детям о мироустройстве и Тех, кто присматривает за миром. Но если и знал, то мог не догадываться, как не догадывался и сам Ванцзи, пока дядя прямо ему не сказал о том, кем был Вэй Ин. А если бы Цзян Ваньиню сказали о его миссии, поступал бы он так, как поступил? Или в своем высокомерии и гордыне наследника Великого ордена все равно считал бы Вэй Ина всего лишь слугой, обязанным всем принявшей его семье?
Огненный феникс, сгорая, проходит очищение, смиренно принимая на себя все грехи мира. Эта жертвенная душа, испытывая муки воплощение за воплощением, должна однажды вознестись и стать новым богом, справедливым, милостивым к тем, кто заслуживает милосердия, жестоким к тем, кто должен быть покаран. Но их мир людская ненависть, зависть и злоба этого бога лишили. Теперь неизвестно, даруют ли Боги ему еще одну чистую душу, исполненную огня, или оставят на произвол судьбы, гнить и корчиться в собственной нечистоте. И все потому, что хранитель-Дракон не был рядом, не сохранил прах Феникса, из которого тот должен возродиться. Душа Вэй Ина не отыщет воплощения и рассеется в мировом потоке ци без следа...
Ванцзи знал это и сознательно запретил себе верить. Иначе даже приемный сын, все, что осталось ему от Вэй Ина, не смог бы удержать его душу в земной юдоли. После известия о казни, Ванцзи погрузился в глубокую медитацию, не имея ни единой гарантии, что сможет из нее выйти, когда завершатся три года его заточения.
***
Чего не знали ни Лань, ни заклинатели иных кланов, так это того, что о Темном Фениксе в легенду было добавлено после гибели предыдущих воплощений полубогов. Цепочка перерождений Феникса оборвалась по воле столь же алчного до власти владыки, что не дал огненной птице умереть, удержал силой, ослабив и требуя подчинения. Феникс переродился, напитавшись всей поглощенной за время жизни смертного тела ненавистью, злобой, жаждой крови. И старому Дракону, прожившему в постоянных потерях и ожидании возвращения своей любви более тысячи лет, пришлось убить его. Убить, развеять прах и умереть самому, упав с высоты на клык одной из оплавленных их битвой скал. Гибель двух почти сравнявшихся с богами существ нанесла миру страшную рану, и люди назвали ее Луаньцзан.
Боги сжалились над этим миром лишь тысячу лет спустя, даровав две души, что должны были запустить новый цикл очищения. Но людская злоба, зависть, ненависть и алчность не позволили его даже начать.
***
Ванцзи не хотел возвращаться к жизни, но ему пришлось.
В бесконечной ледяной пустоте и тишине, куда он заключил свое сознание, послышался сперва тихий шепот, а после — песня флейты, которую знали в этом мире только два человека. Вернее, знал один, а второй... Второй услышал ее один раз в жизни, в полубреду, во тьме и холоде пещеры Черепахи-Губительницы. Мог ли он ее запомнить? Но больше было некому, а Лань Ванцзи сейчас не хотел помнить и не помнил того факта, что этот второй давно и безвозвратно мертв. Его душа потянулась к источнику звука, к теплу, что от него шло. В Ледяных пещерах не было тепла, неоткуда ему было там взяться. Но и об этом он помнить не хотел. Он так скучал по теплу, оказывается. Так приятно было купаться в его мягких волнах, вдыхая аромат горящего в костре смолистого дерева, сухой травы и согретых солнцем перьев. Так хорошо было не чувствовать боли в изувеченном теле, забыть о ней, как о страшном сне, нежась под чужими прикосновениями, легкими, почти невесомыми.
— А-Сянь, хватит, у тебя уже кровь на губах, — прозвучало диссонансом, и еще большим стали крик младенца и оборвавшаяся мелодия.
— Но зато его раны закрылись, А-Нин. Присмотри здесь за всем, я проведу ночь на вершине. А-Юань, ты же поможешь дядюшке?
— Да, гэгэ.
Ванцзи хотел открыть глаза, но боялся, что разрушит этот, несомненно, предсмертный бред и не сможет вернуть себе это ощущение — будто он вернулся домой, и все хорошо. И даже Вэнь Нин, так бесивший раньше, не раздражает, потому что он — творение Вэй Ина.
— Снова не будешь спать, А-Сянь?
— Лучше так, диди. С перевязкой сами справитесь? Мне нужно...
— Конечно, иди, гэгэ.
Источник восхитительного тепла отдалился, и он застонал, умоляя: «Вернись, побудь со мной еще немного!»
— Папа? — по лицу погладили маленькие детские ладошки, неожиданно приятно прохладные. — Дядя Нин, папа горячий.
— Ничего, сейчас мы его напоим травками, и все будет хорошо. Подержи-ка вот это, Юань-эр.
В горло пролился теплый горьковато-пряный отвар, Ванцзи жадно глотал и никак не мог напиться. Оказывается, он так давно хотел пить... Потом он почувствовал себя так, словно превратился в мешок с вымоченной в горячей воде шерстью. Все отяжелело, даже, казалось, душа стала комком подтаявшего масла. И все чувства уплыли, растворились в тишине, оставив только горечь сожаления о том, что все это было не в реальности.
Несколько горячих капелек просочились сквозь ресницы, оставив следы на коже, которые бережно стерла мягкой влажной тряпочкой детская рука.
========== 6. «Сердце мое до краев налито тьмой и ненавистью» ==========
Он правда хотел провести эту ночь на вершине одного из пиков Луаньцзан. Но после того, как он увидел тридцать три раны, превратившие совершенство белой кожи Лань Чжаня в кровавое месиво, ничуть не зажившее за год, ведь никто ему не помогал, он больше не мог сдерживаться. Он должен был отомстить, иначе ненависть выжжет его изнутри, оставив лишь пустую оболочку для тьмы.
Крылья бросили его в воздух, а расстояние между Луаньцзан и Юньшеном оказалось слишком ничтожным, чтобы остудить его гнев хоть немного. С той ночи, когда он забрал Ванцзи и Юаня, прошло три дня, и все три дня он не отходил от постели раненого заклинателя, вычищая вбитую в его тело чужую ци, не дававшую ранам закрыться. Вычищая темным огнем — иначе не мог. Залечивая своими слезами — иначе было нельзя. Стирая шрамы своей кровью — иначе не простил бы себе. Но справился, смог, пусть и потратил сил изрядно, но разве это цена за здоровье драгоценного, единственного живого друга? К тому же, стоило подняться на вершину пика Лунсы, в тело словно влился бурлящий огонь, уже привычно стек вниз, на мгновение выжигая все ощущения одним — болью, но вскоре успокоился. Темный, не киноварно-золотой, но черно-багровый сгусток вращался, уплотняясь, в его даньтяне, превращаясь в темное ядро, и его окружали мертвенно-синие, ядовито-зеленые всполохи. Таким теперь было его совершенствование. Он не имел ничего против. Всего пару лет назад он печалился о том, что пришлось сойти с торного светлого пути... Каков дурак! Год назад он был готов умереть за свои — реальные и мнимые — и за чужие грехи, принять их на себя и унести в огненном очищении. Наивный идиот! Теперь он более не желал подставлять шею под это ярмо. Не хотел и не мог прощать.
Три дня назад он еще держал себя в когтях, но лишь потому что не увидел своими глазами, что эти твари, прячущиеся под белыми одеждами добродетели, сотворили с Лань Чжанем и А-Юанем. Три дня он сдерживался, чтобы исправить нанесенный самым дорогим ему людям вред. Пришло время мстить, и сдерживаться он более не будет.
***
Дозорные снова подняли тревогу в самый глухой час ночи. Лань Сичэнь, спавший за эти три дня едва ли пять часов в общем, подскочил с постели, куда упал не так уж и давно, с пол-сяоши назад. Голова была словно у угоревшего в пожаре, он промахнулся мимо двери и разбил лоб о стену, испачкав лобную ленту. Дурной знак, но ему было не до того, чтобы обратить на это внимание.
Темный Феникс снова восседал на крыше библиотеки, только-только перекрытой заново в тех местах, где когти гигантской птицы сорвали черепицу. Ждал, потому что обратился в крылатого получеловека сразу, едва заметив Сичэня внизу. И заговорил тотчас, не позволив даже поклониться:
— Те тридцать три твари, из-за которых Лань Чжаня наказали. Сейчас. Под Стеной Послушания. Дисциплинарный кнут. И старика притащи. Если он думал, что отделается только ногами — то он ошибся, этого мало.
Сичэнь упал на колени, но снова не успел ничего сказать, резкий высокий смех заглушил его слова, не дав им покинуть горла.
— Поспеши, глава Лань. Пока я еще могу сдержать свой гнев. Я... не хочу убивать. Хотя все они заслуживают смерти, но я никогда не хотел становиться убийцей. Так что просто поспеши, Лань Сичэнь.
Сичэню не оставалось ничего иного, кроме как выполнить приказ Темного Феникса. Тот мог и сам притащить каждого из старейшин к Стене Послушания, разорить дотла сокровищницу, лишь бы отыскать священное орудие наказания. И лучше было не доводить до такого исхода.
Толпа из тридцати четырех брюзжащих стариков, примерно половине из которых было немногим за сорок, а остальным от пятидесяти до шестидесяти, производила на удивление много шума, не желая считаться с правилами, за которые каждый из них так ратовал и за нарушение которых так щедро наказывал. Отчасти Сичэнь их всех понимал: их выволокли из постелей, отконвоировали сюда едва ли не в одних нижних одеждах, выстроили рядком у Стены, где вечно задувал холодный горный ветер, и заставляли кого-то ждать. Наконец, они угомонились, когда показался адепт, посланный за кнутом, будто пытались понять, чего стоит ждать.
Но уже через фэнь к Стене вышел обнаженный, укутанный лишь облаком полуночно-черных волос да багряно-черными крыльями и хвостом юноша. Его имя Сичэнь старался не произносить даже в мыслях — оно принадлежало все-таки человеку и вряд ли теперь имело отношение к полубожественному существу, Хэйфэну. Увидев его, старейшины снова подняли гвалт, который прекратился, стоило Фениксу приподнять руку.
— Значит, это вы четыре дня изматывали Лань Ванцзи, вынуждая его прекратить прикрывать безоружных беглецов Вэнь. Это вы требовали по удару кнута за каждую царапину, нанесенную вам человеком, который до последнего не хотел причинить вреда родичам по крови. Что ж, пришло время вернуть вам все.
Феникс щелкнул пальцами, и все старейшины, включая Лань Цижэня, оказались без верхней части одежд, на коленях и удерживаемые чем-то, что более всего напоминало сотканные из темного дыма руки мертвецов.
— Глава Лань, зачитывай правила, которые эти твари нарушили. Впрочем, можешь выбрать любые тридцать три со Стены — думаю, хоть раз в жизни они так же были нарушены ими.
Феникс взял из рук адепта кнут и пропустил узкое сыромятное плетение сквозь кольцо пальцев, дождался, пока Сичэнь дрожащим голосом зачитает нужное правило, замахнулся и ударил первого.
Из тридцати четырех старейшин молчание и достоинство к концу экзекуции не смог сохранить ни один. А ведь Феникс — Сичэнь видел это — с кнутом обращаться не умел и бил не слишком сильно. Не так сильно, как дядя, полосовавший спину Ванцзи. Но он исполнил мечту самого Сичэня, и потому тот не стал расстраивать его, замечая ошибку. Тридцать четыре надсадно стонущих и хрипящих тела вызванные адепты уволокли в Ледяные пещеры.
— И даже не вздумай им помогать, глава Лань. Если подохнут — туда им и дорога. Ну, и последнее, — Феникс, взвесив на руке скрученный кнут, опалил его, очищая от ошметков плоти и крови, швырнул Сичэню в грудь, — если я узнаю, что эту вещь применили к невинному, виновный так легко не отделается. Из тебя вышел дурной глава, Лань Сичэнь. Либо ты поумнеешь, либо я все же уничтожу и этот клан. Надеюсь, ты уже написал своему дагэ? С него мне тоже есть что спросить.
Сичэнь поклонился:
— Глава Не будет ждать вас в любое удобное вам время, господин.
— Ахах, с самыми мощными заклятьями, заклятыми стрелами и прочим? — Феникс склонил голову к плечу неуловимо-птичьим движением, но от него повеяло такой угрозой, что усмехаться расхотелось напрочь.
— Надеюсь, нет, — пробормотал Сичэнь, давая себе зарок написать старшему побратиму еще раз, предупреждая, чтобы тот не делал глупостей. Алый взгляд так и сверлил его душу, он не мог заставить себя поднять глаза и встретиться с ним. — Скажите, господин, зачем вам камни из Храма предков каждого клана Цзянху?
— Это все, что тебя интересует? Неужто даже не спросишь, — с ясно различимой горечью вдруг проговорил Феникс, — что с братом и его ребенком? Выжили ли они в моих когтях? Пережил ли Лань Чжань полет на моей спине? Нет? Тебе интересны только пункты в свитке требований? Боги, как же я презираю тебя, Лань Сичэнь...
В огненной вспышке человек обернулся птицей, и мгновение спустя поток яркого, почти белого пламени оплавил Стену, заставив камень течь, словно воск, уничтожая все три с лишним тысячи правил. А после Феникс взлетел, забрав у адептов принесенные мешочки цянькунь с тем, что успели собрать за эти три дня.
Сичэнь стоял, словно прибитый копьем к земле, жар все еще стекающего по скале камня опалял его лицо, но жар стыда был куда сильнее, испепеляя его сердце.
***
Хотелось кричать, выпустить криком из груди переполняющую ее ненависть и злость, и он не отказал себе в этом. Пусть слышат и боятся. Пусть он ранее, до своей смерти на Луаньцзан, и не любил, когда его боялись, сейчас ему было все равно. Он действительно считал, что умер тогда, в начале войны, сброшенный с пика Лунсы. Ведь именно тогда от прежнего Вэй Ина ничего не осталось, кроме имени, а никто этого так и не понял. Он ведь пытался все вернуть, вернуть прежде всего себя — поступая так, как велела совесть и честь. Но сперва слова брата, а после и удар мечом в живот перечеркнули все попытки. Последнюю он сделал там, на площади Буетьень Чан, глядя им всем в глаза, требуя уничтожения Печати. Лицемеры. Предатели. Это за них он должен был умереть? Нет, нет уж! Теперь он отказывается от чести быть Огненным Фениксом. Эти люди не стоят того, чтобы из жизни в жизнь проходить через муки, потери и страдания, погибать в собственном пламени и терпеть годы или десятилетия, а то и столетия очищения в Диюе. В то время как его Дракон будет мучиться пыткой скорби и ожидания его перерождения! Боги все же жестоки, сколько таких циклов должны были пройти Феникс и Дракон, чтобы воссоединиться в бессмертии навсегда и вознестись? Нет, ему этого не надо. Пусть они не достигнут бессмертия, пусть рано или поздно умрут, но вместе, до того мига более не расставаясь.
Он знал, кто его Дракон. Теперь знал. Теперь понимал, отчего его так сильно влекло к этому человеку, отчего так хотелось его растормошить, выковырять из ледяной скорлупы, из оков правил. Отчего так хотелось прижаться и слушать стук его сердца, и это вгоняло в безумное смущение, заставляя творить дичь, болтать вздор и тянуться-тянуться-тянуться, хватаясь за рукава-руки-ленту эту их проклятую.
Он долетел, ринулся к земле, у самой пещеры превращаясь и планируя крыльями, чтобы погасить скорость и не шмякнуться об пол, как упавшая с высоты лягушка, а не величественный Феникс. Ему так нравилось оставаться в полуформе. Хотелось, чтобы Лань Чжань уже проснулся и оценил. Хотелось смутить его и увидеть, как ярко алеют кончики его ушей и мечется взгляд, а потом прижаться к его груди и слушать, что скажет его сердце.
Ненависть, злость и гнев остались за порогом пещеры Фу-Мо.
========== 7. «Я отплачу вам за кровь, за боль и страдания сторицей» ==========
Надо отдать должное главе Лань: все, что было записано в свитке, он приказал собрать едва не в двойном размере. Так что теперь у всех живущих на Луаньцзан была почти нормальная постель: Вэй Ин постарался, учась контролировать свое пламя, выплавил из камня что-то вроде гнезда, гладкой невысокой чаши, в которую они с Вэнь Нином набросали честно украденного с чьего-то сеновала свежего сена, поверх постелив все те же шелковые золотые занавеси из Ланьлина, а на них — подушки и одеяла. Там Вэй Ин устроил все еще спящего Лань Чжаня и не отходящего от него А-Юаня. У крохи А-Лина была пока что его уютная колыбелька, Вэнь Нин все равно не спал, но и для него в пещере теперь был уголок с каменным креслом, где он мог сесть и не мешаться под руками у Феникса, если тому приходила в голову какая-то идея, и он брался ее обдумать. В процессе обдумывания он наматывал круги по пещере, размахивая руками и крыльями, так что не соваться к нему было лучшим решением. Устроенный у стены с трещиной, куда мог утекать дым, очаг, выдолбленные там же полки для посуды, ниша побольше, в которой теперь хранились их припасы. Пещера Фу-Мо стремительно обретала жилой облик, которого не было даже в те два года, что остатки клана Вэнь ютились здесь перед гибелью.
Вэнь Нин — умница! — потихоньку таскал в пещеру хворост и разбирал на дрова обгорелые остовы хижин, занимался огородом. Сам Вэй Ин тщательно очищал от тьмы пространство вокруг пика и вытягивал ее из почвы: он не собирался кормить детей негодным редисом и ямсом, в котором горечи было бы больше, чем питательных веществ. Снова чертил печати: на горе все еще было полно нечисти и мертвецов, хотя к пику Лунсы они не совались — боялись его. Уничтожать их он не торопился: в случае чего, побудут дополнительным заслоном.
Неделя, данная им главе Лань, истекла, и в Илин приехал обоз из трех телег. Вэй Ин зло хохотал, называя это данью. И намеревался получать ее каждый год: хотят жить мирно — пусть платят. И тогда он подумает, оставить ли в покое этих святош, или все-таки спалить в пепел Облачные Глубины, если не научатся думать сердцем, а не Стеной Правил. Адептов Лань он прогнал прочь, согнав на разгрузку телег мертвецов и Вэнь Нина. Пищу проверил сперва сам, потом ее изучил А-Нин, но отравлено вроде не было, что удивительно. Хотя ему яд бы не повредил, а вот дети и Лань Чжань могли пострадать. Должно быть, глава Лань не был совсем уж безнадежен.
Можно было жить, ждать пробуждения Дракона, потихоньку учить А-Юаня, отогревая бедного ребенка, настрадавшегося за год, тетешкаться с А-Лином. Но он все еще не наведался в два оставшихся Великих клана. О, ему было, что сказать их главам. Пусть, оставаясь рядом с теми, кого любил, он старался забыть о мести, но это был самообман, а этого он больше не желал, он и так всю человеческую жизнь обманывался, идя, словно дурной щенок, на поводке чужих правил, вины, долга и обязательств. Так что нет, месть тлела внутри него, не разгораясь высоким пламенем, но и не угасая. Он просто не мог решить, куда отправиться сперва, в Юньмэн или в Цинхэ?
Решение пришло само.
***
Шпионы есть у всех. У Цзян Ваньиня они тоже были — в Цзиньлин Тай, в основном, потому что там была сестра, да и знать, что творится в логове Верховного было просто жизненно необходимо: вслепую уворачиваться от ударов глупо, а то, что Цзинь Гуаншань всерьез нацелился сожрать Юньмэн Цзян, было очевидно. Он понимал, что сам изрядно подставился, по неопытности в интригах, по молодости и неискушенности в словесных витийствованиях. Злился, что Вэй Усянь подставился тоже, причем так, словно именно это и было всей целью его жизни. Он никогда не понимал, почему эта наглая дрянь не может вести себя в соответствии с правилами и ожиданиями окружающих. Зачем ему нужно выставляться? Все равно никто бы не пустил его на место выше уже полученного: быть дашисюном для всех учеников ордена. Сын слуги, даже если он — допустим, слухи не лгали — кровный брат наследника, никогда не возвысится, даже не станет вровень, всегда останется всего лишь ублюдком, пригретым из милости. Но больше бесило то, что отношение отца и сестры к этому ублюдку было каким-то слишком теплым. Повесили же себе на шею обузу! Да что с того, что он пять лет бродяжничал по улицам Илина?! Зачем вообще было забирать его оттуда, как видно, он так хорошо прижился в грязи и подворотнях, что всеми силами стремился туда вернуться! Вот уж воистину «дитя надвратной башни»{*}! И это его благородство, которого всегда было чересчур. Цзян Ваньиню хотелось схватить его и выбить из этого поганца дух, напоминая каждым ударом, что он обещал, клялся всегда быть рядом, быть верным слугой ему, ему — главе Цзян, а не защитником каких-то там Вэнь, которых стоило бы просто скормить свиньям. Плевал он на то, что Вэнь Цин и Вэнь Цюнлинь когда-то их укрывали в Илине. Их клан сравнял с землей Юньмэн и сжег Ляньхуа Ву! Это несопоставимо, вообще ни в какой мере! К тому же, Ваньинь искренне считал, что глава Не прав: если Вэнь Цин и ее клан были против Вэнь Жоханя и основной ветви Вэнь, они могли бы сделать хоть что-то для коалиции Низвержения Солнца. Сдаться и предложить свои услуги, к примеру. Успешно при том забывая, насколько озверело резали всех, кто носил на рукавах алое солнце, в начале войны.
Гуев шисюн предпочел пойти на верную смерть, согласился сдаться, отдал Печать — такой рычаг давления! Идиот! — лишь бы остатки Вэнь не перерезали как кур. Ваньинь с особым наслаждением отдал приказ выследить беглецов и перебить всех до единого. В этом мире не должно было оставаться ни единой капли крови проклятого клана. Удивило его то, что в зачистке участвовали Цзинь и Лань, но вот воины Не, дойдя до убогого поселения, позаглядывали в перекошенные халупы, попереглядывались и ушли с Луаньцзан, уводя с собой и все союзные кланы. В итоге Ваньинь, отвлекшись на беглецов, проворонил, как Цзинь грабили пещеру Фу-Мо, а когда спохватился, там не осталось даже завалящего клочка бумаги или амулета. Словно ветром и пламенем вылизало! Суки! Твари! Ничего не оставалось кроме как вернуться домой, удовольствовавшись только осознанием свершившейся мести.
Потом было собрание Совета в Буетьень Чан и брошенный на ветер из разбитой шкатулки пепел того, кто десять... одиннадцать? Почти двенадцать лет был его... Кем? Собственностью? Шисюном? Братом? Цзян Ваньинь яростно отвергал все, оставляя только жесткое и бескомпромиссное «мой». Но вот его уже больше не было — в тот день, словно специально, над выжженным, разрушенным Безночным ветер дул резкими порывами, и пепел ни на миг не залежался, он и до земли не долетел. Словно ветер этот не хотел давать заклинателям потоптаться по праху темного отродья.
И вот, спустя год происходит чудовищный пожар в Цзиньлин Тай, и очевидцы как один утверждают, что пламя похоже на то, что горело на костях врагов в те моменты, когда Вэй Усянь играл на своей демонической Чэньцин! А еще позже ему доносят, что в Облачных Глубинах объявился Темный Феникс, и в людском обличье он выглядит точь-в-точь как казненный Старейшина Илина, Вэй Усянь! И мало того — этот Хэйфэн{**} забирает Лань Ванцзи и его мелкого ублюдка, который — удивительное совпадение, хаха! — как две капли воды походит на того самого мелкого ублюдка, с которым на Луаньцзан носился Усянь! Сказать, что Цзян Ваньинь был зол — ничего не сказать. Он был вне себя от гнева, и Цзыдянь искрил не потухая: проклятый Лань все-таки как-то умудрился спасти последнюю кровь Вэнь. Вот же тварь!
И, оказывается, Вэй Усянь тоже был тварью. Пусть и полубожеством, да хоть цельным богом — но Феникс? Феникс, яо-мо его разорви, божественная жертва мира! Все вставало на свои места, словно он собрал все кости выигрышной комбинации в мацзян, вот только выиграл он... пустоту, пшик, ничто! Переродившаяся тварь уничтожила всю резиденцию Цзиньлин Тай, убив сестру и ее сына. Убив последние остатки семьи Цзян Ваньиня.
На Луаньцзан он поднимался с твердым намерением уничтожить Вэй Усяня и его прихвостней или умереть уже самому, чтобы больше не мучиться и не ждать еще несколько десятилетий, пока сдохнет и предстанет перед матушкой, чтобы не суметь оправдаться за потери. Он дошел до начала тропы, изумляясь тому, что окаймляющие ее деревья выглядят сейчас почти живыми, а от вида бумажных фонариков, уже начинающих немного светиться, его затрясло в неконтролируемом гневе: как посмела эта тварь все вернуть, словно не было разорения Луаньцзан, этого года? Но под сень редколистных крон войти не успел: с камня у входа на тропу поднялся человек. Сумерки скрывали его лицо, длинные и растрепанные, непокорно вьющиеся крупными волнами волосы хоть и падали через плечи на грудь, доставая до самых колен, все равно не могли скрыть вопиющей наготы. Он поднял голову, и Ваньинь почти отшатнулся, напоровшись на дико горящий кровавым пламенем взгляд.
— Какие гости в нашей скромной обители, глава Цзян. А я-то думал, кто будет первым, ты или Не.
Размениваться на слова Цзян Ваньинь не стал. Цзыдянь, в мгновение ока распустившись лиловой молнией, метнулся вперед, и он уже почти слышал вопль твари, которой ударом кнута переломает все ребра, но... Кнутовище обвилось вокруг выставленной руки, Ваньинь дернул, одновременно выхватывая Саньду, но маневр не удался: тварь стояла, словно влитая, вросшая в землю. Скалилась в ненавистной широкой усмешке Усяня:
— Как грубо. Как глупо. Напасть с молнией на повелителя любого огня...
Кнут затрещал так, что Ваньинь уверился, что он кричит от боли: намотанная на ладонь и руку до локтя часть на глазах чернела и иссыхала, рассыпалась пеплом, и это разложение двигалось дальше! Ваньинь отозвал Цзыдянь, но тот, вернувшись в форму кольца, оказался с трещиной, которая прорезала металл, словно тот был тонким фарфором, а всего фэнь спустя артефакт и вовсе рассыпался колкими пылинками, стекшими по ладони на землю.
— Всегда мечтал это сделать, — хихикнула тварь.
Цзян Ваньинь молча бросился на него с мечом, но отлетел от хлесткого и невыносимо тяжелого удара черно-багровым крылом. Он вставал, нападал и отлетал снова и снова, пока не остался лежать, харкая кровью и чувствуя, как трутся друг о друга осколки переломанных ребер.
— Тупое упрямство и нежелание признавать очевидное — это, должно быть, семейное по линии Юй? — наступив босой ногой ему на запястье, Феникс надавил всем своим весом, оказавшимся далеко не птичьим. Кости хрустнули и сломались, заставив Цзян Ваньиня подавиться очередным глотком крови. — И это я тоже мечтал сделать каждый раз, когда ты бил меня, не обращая внимания на синяки и раны, оставленные твоей матерью.
Отступив на шаг, Феникс присел на корточки, потыкал в бледную, в кровавых разводах, щеку заклинателя.
— Я тебя отпущу, но денька через два прилечу сам. И я хочу видеть всех тех, кто резал безоружных стариков, женщин и калек на горной тропе почти у подножия Луаньцзан. Я знаю их в лицо каждого. Если не будет хоть одного — я сожгу Ляньхуа Ву так, что испарится Великое озеро, и никто никогда не восстановит резиденцию. Ты меня понял, глава Цзян? Вижу, что понял. А когда я закончу с ними, придет время поболтать и с тобой. Я слишком долго закрывал глаза на то, что у тебя чересчур гнусный характер. Может, из нас двоих я и был болтливее, но я никогда не смел опускаться до оскорблений и упреков женщине. Твой дерьмовый характер и язык убили шицзе. В ее смерти виновен ты, Цзян Ваньинь, один только ты. И потому ты никогда, никогда больше не увидишь Цзинь Лина. Я сам воспитаю его, как последнего Цзинь по крови. И если он пожелает, помогу восстановить клан. Сам расскажу ему об отце и о матери. Помни об этом и кусай локти, если дотянешься, глава Цзян.
Феникс поднялся, развернулся, мазнув длинными хвостовыми перьями по лицу Ваньиня, и направился по тропе наверх, покачивая крыльями и насвистывая какую-то песенку. Идти за ним было бесполезно: Ваньинь очень четко увидел, как сомкнулась темной дымкой защита за его спиной.
_____________________________
* [Цзян Чэн играет смыслами иероглифов имени Вэй Ина: ; w;i Вэй имеет значение «возвышающийся», но так же может переводиться как «надвратная башня», иероглиф ; y;ng Ин переводится как «младенец, дитя», также «окружать, опутывать, надевать (на шею)». В Др.Китае у ворот города всегда возвышалась башня, ну а под башней собирались бродяги и побирушки.]
** [;; — h;i f;ng — Темный Феникс]
========== 8. «Тот, кто рожден сострадать, больше не чувствует жалости» ==========
Отпуская душу Вэнь Цин на перерождение, Феникс сперва очень внимательно просмотрел ее память. Не только за тот год, что провел в темнице Ланьлин Цзинь, он вобрал в себя всю ее жизнь и все знания, и это было сделано неспроста: как полубожественная сущность, к тому же не потерявшая власти над мертвыми, он мог и хотел изменить условия существования своего единственного близкого друга — Вэнь Нина. Ну а для этого ему требовалось знание того, как на самом деле работает человеческое тело, что к нему возможно применить, а что не стоит. Вэй Ин понимал, что в одиночку ему не справиться: он может избавить А-Нина от проявлений смерти и тлена, что он и сделал в самом начале. Может вплотную подвести его к той грани, за которой живое обычно становится мертвым, а в их случае все будет наоборот. Но для того, чтобы вдохнуть в это мертвое жизнь и светлую, янскую ци, уравновешивая темную инь, ему нужен был его Дракон.
В возвращении А-Нина к жизни был у Феникса еще и сугубо шкурный интерес: несмотря на впитанные вместе с памятью Вэнь Цин знания, практических навыков у Усяня не было, а вот у юноши, который учился целительству с раннего детства, они были, пусть и не столь обширные, как у сестры. Но у них на Луаньцзан будут расти два малыша, обычных, живых ребенка, и наверняка они будут болеть, шалить и получать травмы, ото всего защитить нельзя, да и не нужно — это такой же жизненный опыт, как и тот, что дают все прочие навыки и умения. И целитель, которому можно доверять, будет просто необходим. А уж передать память сестры ее брату он сумеет, теперь он знал, как это сделать.
Именно этим он занимался в свободное время: усаживаясь напротив А-Нина, брал его холодные руки в свои горячие ладони и входил в Сопереживание, не просто еще раз просматривая воспоминания, но и с током своей ци вливая их в разум мертвеца.
В остальное — строил планы мести всему заклинательскому миру, прекрасно зная, что все равно ограничится только Великими кланами: без них никто из средних и малых на него бы и рта не раскрыл. Вэнь Нин оставался его гласом рассудка, осаживая самые кровожадные замыслы. Вэй Ин был ему за это очень благодарен: он все еще боялся потерять рассудок и утонуть в ненависти. И каждый день, ложась рядом со своим Драконом, касаясь пальцами его точеных скул, проводя по закрытым векам, по теплым сухим губам, растирая его кисти и руки, чтоб разогнать кровь, он молил:
— Лань Чжань, вернись ко мне. Открой глаза. Проснись. Ты нужен мне! Ты нужен нам всем! Лань Чжань! Лань Ванцзи! Ванцзи-сюн! Чжань-гэгэ! Прошу тебя, просыпайся. Проснись, мне так плохо без тебя...
В такие моменты Вэнь Нин забирал детей и уходил с ними гулять за пределы Фу-Мо, не зная, как взбредет в голову Вэй Ину разбудить своего Дракона. С перерождением тот словно совершенно лишился стыда, и только присутствие уже достаточно взрослого А-Юаня заставляло его закутываться ниже пояса во все ту же золотистую занавеску. Ни жара, ни холода он словно бы не ощущал, а одежда не позволила бы ему оставаться в полуформе. Феникс был без ума от своих крыльев и хвоста, впрочем, как и дети. Оба просто обожали трогать переливчатые черно-багряные перья, а уж когда Феникс, прикусив губу, осторожно выдернул из хвоста два с узорчатыми «глазками», что старший, что младший восторженно верещали и отказывались выпускать их из рук. Вэнь Нин был не против: перья не замусоливались, не обтрепывались и не пачкались, а с ними дети спали спокойнее, без кошмаров или капризов.
Тревожило Вэнь Нина только то, что слишком уж спокойно спал и Лань Ванцзи, даже глазные яблоки под веками не шевелились. Это было совсем плохо, ведь значило, что это не сон, а глубокая медитация. Выйти из нее заклинатель мог только сам, по своей воле возвращаясь в мир живых. Вот только Лань Ванцзи ввел себя в это состояние, будучи уверенным в смерти Вэй Усяня.
Вэнь Нин, может, и умер совсем еще юным и не познавшим ни радостей единения душ, ни телесного удовольствия, но совсем уж наивным дурачком он не был никогда, хотя все вокруг считали иначе. За те почти два года, что они прожили на Луаньцзан, он насмотрелся на стабильно пару раз в месяц «случайно мимо Илина проходившего» Ханьгуан-цзюня, он всегда, особенно когда Вэй Ин спускался в город, приглядывал за ним тишком — волновался. Не понял бы, что драгоценный Второй Нефрит клана Лань давно и безнадежно влюблен в Старейшину Илина, только слепо-глухой идиот. Иногда Вэнь Нин думал, что его господин такой идиот и есть. И только перед самым концом он осознал: Вэй Ин, может, и не понимал, что в него влюблены, но вот сам страдал тем же недугом, только категорически запретил себе давать волю чувствам, боясь утянуть на дно еще кого-то помимо себя. Удивляться было нечему — Огненный Феникс таков какой есть.
Тот, каким он стал в перерождении... Вэнь Нину нравилось все. Если бы он был живым и не знал, что для Феникса, Темного или нет, возможен только один-единственный партнер — его Дракон, наверное, он бы безоговорочно, наглухо и смертельно влюбился в этого, бесстыдного, злого, яростного, заботливого и ласкового со своими. Роскошного мужчину, как ты ни поверни. А что этот мужчина — полубог, ну, у всех свои достоинства. Но он знал и был мертв, да и понятия не имел на самом деле, кто бы ему понравился — мужчина или женщина? Тогда, в жизни, было не до весенних интересов. Сейчас тоже. С появлением на Луаньцзан Лань Ванцзи и А-Юаня у Вэнь Нина стало на двоих детей больше.
***
Буцзинши с высоты полета производила столь же мрачное впечатление, как и с земли. Его ждали, конечно, стража на стенах привратной крепости оповестила всех задолго до того, как он закружился над самой резиденцией, выискивая, куда бы приземлиться. Юньшен в этом смысле был куда приятнее Буцзинши: и там, и там горы, но в резиденции Гусу Лань между павильонами оставалось изрядно пространства, здесь же добротные каменные дома выстраивались ступенями, почти не было зелени, вымощенные камнем тропы не изгибались плавно, а казались начерченными острием сабли зигзагами. Он выбрал одно из тренировочных полей, опустился и склонил голову чуть набок, разглядывая выбегающих на дальний край поля заклинателей. Юнцов среди них не было, все — бывалые воины, вооруженные саблями, от которых он даже на таком расстоянии чувствовал мощь затаенной злобы и жажду крови. Он ждал, не двигаясь с места, пока не услышал приглушенный звон Бася, еще не покинувшей ножны, и тяжелую поступь мощного, первого по силе после покойного Вэнь Жоханя человека Цзянху. Когда-то, в прошлой жизни, еще до войны и всего кошмара, случившегося с ними всеми, он восхищался главой Не. Но более близкое знакомство ободрало блеск воинской славы, проявив твердолобость, узость мышления и способность видеть только черное и белое, не замечая полутонов и красок. Впрочем, почти все заклинатели страдали этим, да и он сам в юношеском максимализме замечал только крайности и кидался из одной в другую. И не мог поручиться, что довольно повзрослел разумом, чтобы перестать это делать. Но он хотя бы пытался. Не Минцзюэ — даже пытаться не желал. Для него в мире существовало два мнения: его и неправильное. «Кто не с нами — тот против нас», и точка.
Глава Не и сейчас выбрал из всех возможных вариантов действия боевое столкновение. Феникс не сомневался: глава Лань сообщил побратиму всю доступную информацию по полубожественным сущностям. Так что эта атака была банальным самоубийством. Была бы, имей он желание и намерение убивать. Но Вэй Ин такого желания не имел и потому, вместо того, чтобы просто и без затей спалить всех, кто бросился на него, окружая, занося сабли для первого удара, просто встряхнулся, как самая обычная птица. Этого хватило, чтобы волна ци разметала бойцов, как бамбуковые коленца, брошенные на траву. Устоял только сам глава Не, и ярость уже захватила его, не давая опомниться. Феникс ясно видел, насколько неровным и хаотичным было движение ци в этом сильном теле. Не Минцзюэ оставалось жить совсем недолго, может быть, год или два. Сабля, излучая энергию ярости, лишь еще больше расшатывала баланс сил, не помогая хозяину, а убивая его. В тот момент, когда глава Не бросился на него снова, Феникс сменил облик, ослепив заклинателя вспышкой света. Удар же и вовсе словно завяз в воздухе, и проморгавшийся Не Минцзюэ увидел, что кривое лезвие Бася держит между двумя пальцами весьма знакомый ему юноша.
Вэй Ин понимал, что в точности повторяет сейчас сцену, разыгравшуюся на ступенях Знойного дворца в Цишани. Вэнь Жохань тогда точно так же удерживал саблю главы Не, казалось, не прилагая к этому никаких усилий. Понимал и то, что сам глава Не именно этот момент сейчас вспоминает. И это вводит его в боевую ярость еще глубже, Феникс видел, как наливаются кровью его глаза и вздуваются вены на висках. Он послал свой огонь в Бася, раскаляя лезвие, слушая крик металла. Давил своей силой и волей, пока тьма, скопившаяся в сабле, не сдалась, послушно перетекая в него, а глава Не не закричал от ярости и боли в обожженных руках, выпуская пышущее жаром оружие, оставив на рукояти клочья прижарившейся кожи.
Краем глаза он наблюдал за замершей на краю поля фигурой в светлых ночных одеяниях, простоволосой и босой. Когда Не Минцзюэ, отпустив саблю, отлетел на пару бу и упал на колени, получив несильный, но весьма болезненный удар крылом, эта фигура стрелой бросилась вперед, заслоняя его собой.
— Вэй-сюн, не надо! Вэй-сюн! Не убивай, молю тебя!
Феникс молчал, сабля в его руке потекла, смялась, превращаясь в бесформенный ком раскаленного добела металла. Он позволил ему упасть, прожигая дыру в земле, отряхнул руки и приказал огненным лозам окружить приходящих в сознание воинов, чтобы не мешались под ногами. Шагнул к хозяевам Буцзинши, отстраненно рассматривая лицо человека, который, возможно, был одним из его друзей в прошлой жизни. Маленький, хитрый, немного трусливый юноша, слабый здоровьем и с едва-едва развившимся золотым ядром, ненавидевший тренировки с оружием и обожавший веера и каллиграфию. Умирающий от страха сейчас, но закрывающий собой брата. По лицу Хуайсана градом текли слезы, он весь трясся, но не сдвинулся ни на фэнь.
Феникс подошел к нему, протянул руку, слыша обезумевший рык Минцзюэ, которого сковали такие же огненные путы, как его воинов, погладил нежную, все еще не требующую заботы острого лезвия, кожу на щеке Хуайсана, стирая мокрую дорожку.
— Самый надежный щит — сердце любящего брата, да, Сан-сюн? Это ведь ты устроил так, что глава Не в походе на Луаньцзан не участвовал? И командира выбрал тоже ты.
— В-в-вэй-сюн...
— Стань сильнее, Хуайсан. Стань тем, с кем будут считаться. И тогда, может, ты научишь брата видеть не только черное и белое. Он жив сейчас только благодаря тебе. И я не собираюсь его убивать. Отступи, Хуайсан.
Юноша всхлипнул и медленно, словно через силу, сдвинулся с места, позволяя ему сделать еще шаг вперед, к запертому в клетке из огненных прутьев тигру в людском обличье.
— Неумение видеть ценнейший ресурс — гибельный просчет для стратега. Неумение слышать того, кто этот ресурс видит, обесценивает любые сиюминутные победы. Один ресурс ты уже потерял, глава Не. Вэнь Цин, помнишь такую? «Золотые руки» и золотое сердце среди целителей. Возможность принять под свое крыло ее, защитив остатки ее людей — и получить верного и преданного тебе целителя, который разбился бы в лепешку, но нашел способ отсрочить, а то и вовсе вылечить вашу родовую болезнь. Ты заблудился в своей ненависти, как в тумане, предпочел считать, что все рисовое поле погибло, увидев почерневшие всходы на одном краю. У тебя еще осталось одно, последнее твое сокровище. Поймешь ли ты его ценность, или, глядя на хрупкую корку породы, выбросишь в грязь таящийся под нею драгоценный камень? Думай, глава Не, если еще умеешь думать.
Отвернувшись, он пошел прочь, но вспомнил кое-что и остановился. Не оборачиваясь, сказал:
— Металл теперь чист. Выкуй из него себе новую саблю, глава Не.
***
Возвращаться на Луаньцзан Феникс не стал — ночь еще не закончилась, да и настрой был подходящим, чтобы добраться, наконец, до Юньмэна и покончить с местью одним ударом. И не убить, не убить, никого не убить, хотя так хочется, до зуда под перьями! Под крылом мелькнуло черное пятно с обгоревшими каменными остовами некогда прекрасных дворцов, и он позволил себе сбросить излишки тьмы, выпитой из сабли, изрыгнув поток пламени на это пожарище. Там все равно уже нечему было гореть...
Феникс не заметил даже, что в густой тени одной из разрушенных стен при его приближении таился человеческий силуэт, а человек не успел вернуться в ту глубокую нору, из которой он с таким трудом выбрался буквально кэ назад, радуясь своей удачливости и проклиная жажду наживы и власти своего ублюдочного отца, решившего оставить в живых готового к самосожжению Феникса. Огненный шквал поглотил хрупкое человеческое тело, напоенное тьмой пламя разметало душу в ничто. Цзинь Гуанъяо, чудом выживший в пожаре, намеревавшийся этой же ночью бежать из Ланьлина так далеко, как только унесут его ноги, превратился в прах, сплавленный с добытым из самой глубокой сокровищницы золотом и серебром.
Феникс летел дальше, приближаясь к водной жемчужине Цзянху, к месту, которое он двенадцать лет считал домом, хотя им оно не было. Потому что в Ляньхуа Ву он никогда не был «своим», и дело, конечно, было не в слугах или горожанах — для тех и других Вэй Усянь-то как раз своим и был, знакомым, как им казалось, вдоль и поперек мальчишкой, смешливым, безалаберным, хоть и талантливым, немного ленивым, немного легкомысленным. Никто из них не видел его слез в подушку, не слышал, как он кричал от обиды и боли, кусая собственную ладонь, когда убегал «на охоту за фазанами», как он трясся от страха, когда за запертыми дверями госпожа Юй обещала, что вышвырнет его к бродячим псам, если он только посмеет пойти против ее приказов. Он старался исполнять их, всегда старался. Даже тот, последний, отданный на пристани, в отсветах горящих павильонов и вспышек печатей и заклинаний. Разве он не исполнил все, как было велено? Глупец, столько лет проживший под весом взваленного на плечи камня, с каждым годом все прираставшего и прираставшего разнообразнейшими «должен» и «обязан». Впору было поблагодарить покойника Гуаншаня за оказанную услугу. Феникс, может, и не сжег все грехи мира, но от чужих точно избавился. А свои как-нибудь переживет.
Феникс покружил над резиденцией, пустой, словно вымершей. Опустился на крышу чженфана, только осколки черепицы полетели вниз, гулко разбиваясь о землю. Обернулся сразу, уже было понятно, что Лотосовая пристань в самом деле пуста — глава Цзян убрал из нее всех. Остался один? Его шаги он услышал почти сразу, а вскоре и увидел — бывший шиди шел так прямо, что сразу становилось понятно: пьян в подметку. Волосы распущены, одежда в беспорядке, колокольчика нет, зато меч на поясе. Ясно — гер-р-рой, спрятал виновных и решил умереть один за всех. Феникс спрыгнул на землю, спланировал на крыльях, хотя в полуформе это было неудобно. Шагнул навстречу.
— Какой же ты все-таки дурак, Цзян Ваньинь. Ты думаешь, спас им жизни, расплатишься своей? Не выйдет!
Гнев все-таки прорвался сквозь все преграды разума, и вокруг Феникса вспыхнуло мертвенное пламя, из ниоткуда возникла и легла в ладонь Чэньцин. Он приложил ее к губам и резкой трелью прозвучал непреодолимый для смертных приказ. Пусть они были еще живы, но каждый, кого он видел в Сопереживании с душой Вэнь Цин, уже был приговорен.
Да, они исполняли приказ своего главы. Вот только воины Не, поняв, с кем им придется «воевать» на горе, исполнять приказ своего главы отказались и ушли, а эти подонки рубили стариков, пытавшихся задержать их, защитить женщин, забили ногами четвертого дядюшку, издеваясь и унижая словами, резали глотки плачущим женщинам — словно сами стали псами Вэнь! Твари! Звери в людском обличье!
Он потянулся своей волей к их душам, связал, лишил даже малейшей возможности сопротивляться приказу и повелел немедленно явиться на тренировочное поле. Их должно было быть сорок два, и когда небо окрасилось румянцем на востоке, все они замерли перед ним длинной шеренгой. Он снова прижал флейту к губам, и Чэньцин разразилась безумной, угрожающей мелодией, под которую они выхватили мечи и бросились друг на друга, рыча, как свирепые псы. К рассвету не осталось в живых никого, кроме Цзян Ваньиня, и Феникс, опустошенно свесив крылья, подошел к нему, вглядываясь в давно уже протрезвевшие глаза скованного его волей человека.
Вжал ладонь в его даньтянь, ощутив знакомую ци, согнул обросшие острыми черными когтями пальцы, впиваясь в плоть.
— Когда Вэнь Чжулю выжег твое золотое ядро, я умолил Вэнь Цин пересадить тебе мое. Ведь тогда я был уверен: моя жизнь на самом деле ничего не стоит, а вот тебе — главе Цзян — нужно поднять из пепла клан, возродить силу ордена, отстроить Ляньхуа Ву и Юньмэн, и остальные города и деревни, сожженные вэньскими тварями. Разве равнялась моя мечта стать сильным совершенствующимся, достичь когда-нибудь бессмертия, твоей — о мощи и славе Великого ордена? О, конечно же нет! Кто я был? Побирушка, сын слуги, принятый из милости, обученный вместе с наследником, одетый и обутый, спящий в тепле, накормленный и обласканный шицзе! Да я должен был сапоги вам всем вылизывать, как верный пес, не так ли? Госпожа Юй не уставала мне об этом напоминать, полосуя спину Цзыдянем за любую провинность. Ты не уставал мне напоминать, говоря, как я позорю орден. И я старался, видят боги, я старался стать лучшим. Разве я не приносил славу ордену, побеждая на соревнованиях? Разве не приносил пользу, охотясь на нечисть? Разве не знали люди, чей именно адепт вместе с гусуланьским Нефритом одолел Черепаху-Губительницу? Этого не было довольно. И никогда не могло быть, потому что только для шицзе я был самим собой, просто учеником, просто названным братом. Цзян Фэнмянь и шицзе понимали, как мне не хватало хотя бы немного ласки, не отравленной завистью и злобой ревнивой женщины, чья ревность даже не имела корней... Зачем я говорю это тебе, ведь ты все равно глух к гласу рассудка... Все, что было — останется в прошлом. Я не стану отнимать то, что сам же и подарил. Но знай и помни, Цзян Ваньинь, отныне твое золотое ядро накрепко связано с твоим сердцем. Один-единственный приказ, отданный во гневе, одно слово, сказанное бездумно, оскорбление и обвинение, брошенное бездоказательно — и оно погаснет навсегда. Научись уже сдержанности и развей в себе умение держать свой поганый язык за зубами и сперва обдумывать, что говоришь. Конечно, это для тебя почти невозможно, но... помнишь еще девиз своего ордена, глава Цзян?
Воля Феникса, ставшая печатью на золотом ядре человека, впиталась в его кожу, оставшись линиями татуировки в виде девятилепесткового лотоса. Вэй Ин, отойдя от него и обернувшись, взлетел, уже в воздухе отпуская контроль над его телом.
Он так устал...
Ввалившись в пещеру в самый разгар утра, он дошел, спотыкаясь, до гнезда, упал рядом с Лань Чжанем, обвиваясь вокруг него всем телом, которое сейчас не могло держать полуформу, вернувшись в полностью человеческий вид, и провалился в сон, полный кошмаров, крови, слез и боли.
========== 9. «Просыпайся, проснись, открывай же глаза и живи» ==========
В темную пустоту его заточения ворвался хаос: он слышал крики раненых и хрипы умирающих, рев поднятых мертвецов, свист стали и взрывы заклятий. И над всем этим царил голос флейты, резкий, жесткий, пронзающий уши, заставляющий кровоточить цицяо живых и подниматься — мертвых. «Встать! Убить! Убить!»
Ему хотелось закрыть уши, глаза, не видеть и не слышать этого — словно война все еще не закончилась, не выжрала своим кровавым ртом чужие жизни. Но он не мог — бесплотным духом он парил над полем боя и искал того, в чьих руках кричала флейта. Сколько бы он ни бросался в ту сторону, откуда исходила черным маревом песня Чэньцин, в следующий миг та звучала с другого конца. Сдавшись, он закричал:
— Вэй Ин!
И тут же услышал тихий всхлип, совсем рядом. Закрыв глаза, отрешаясь от воплей флейты, он потянулся к знакомому теплу, сейчас такому неуверенному и зыбкому.
— Вэй Ин!
— Лань Чжань... Лань Чжань, забери меня отсюда, прошу тебя, я так устал, я больше не могу, Лань Чжань!
— Вэй Ин, я рядом. Иду к тебе.
— Лань Чжань, Лань Чжань, Лань Чжань, мне так холодно...
Несуществующее сердце Ванцзи больно сжалось, пропустив удар.
— Вэй Ин!
— Мне так холодно без тебя, мой...
Голос стих, и он заметался, ища, но понимая, что стихают и звуки боя, сменяются глухой тишиной в абсолютном ничто его собственной глубокой медитации. Что это было? Что случилось? Такого не могло быть, если только... Если только душа Вэй Ина не позвала его! Он должен был откликнуться, он не зря не верил, что она — эта душа — могла вот так просто рассеяться в потоках мировой ци! Он должен выйти из медитации, разблокировать свою духовную силу и сыграть «Расспрос». И ему уже все равно, что скажут старейшины, дядя или брат. Он должен.
***
То, каким Феникс вернулся из своего последнего полета, Вэнь Нина испугало. Он словно притух, потерял силы и жар крови, желание что-то делать. Исполнив свою месть, он потерял ориентиры, а то, что его Дракон все еще не проснулся, вогнало его в тоску. Он не хотел бодрствовать, но не мог и спать нормально: каждый раз, когда он закрывал глаза, под веками вставали сцены битв, толпы заклинателей, направляющих на него, все еще человека, мечи и выкрикивающих проклятья, ему снилось, как убивают людей Вэнь Цин, как она сама сгорает на костре, как он теряет контроль над Вэнь Нином, потому что слишком зол и устал до звона в ушах, из-за которого не слышит чужой флейты, вплетающей в приказ Чэньцин «Убей!»
Когда однажды утром Феникс не проснулся, а его тело, скорчившееся рядом с Лань Ванцзи, свернувшись в клубок, стало ненормально холодным, Вэнь Нин понял, что пришло время для крайних мер.
Лань Ванцзи был довольно-таки тяжел, как для человека, почти год погруженного в глубокую медитацию, но не настолько тяжел, чтобы его, как котенка, не мог утащить за шкирку лютый мертвец. Вэнь Нин не боялся сделать ему больно: Феникс залечил все раны. Он дотащил заклинателя до более-менее ровной площадки на другой стороне горы, чтобы не потревожить пока что спящих детей. Снял с него одежду, уверенно и безжалостно воткнул несколько игл в нужные точки и наклонился над ухом:
— Очнись. Очнись немедленно, скотина рогатая, если не хочешь, чтобы Вэй Ин погиб. Просыпайся! Ты нужен ему! Ты должен сказать ему, что любишь, пока он еще может услышать и вернуться! Вы, Лань, со своими гуевыми правилами! Чем ты ему помог, сдавшись? Чем ты помог моей семье? Почему ты был таким трусом два года? Почему не признался, почему ничего не сделал, чтобы быть с ним рядом?
Он видел, что получается: бесстрастно-ровное лицо Ханьгуан-цзюня исказилось едва заметной гримасой, глаза под веками задвигались — его сознание, потревоженное всплесками ци из-за прерванного ровного ее тока по меридианам, больше не могло поддерживать необходимое сосредоточение для медитации, и злые слова, повторяемые и повторяемые Вэнь Нином, начали доходить до разума. Возможно, он даже слышал их и понимал? Хорошо бы.
Вэнь Нин внимательно следил за изменениями, которые были ему доступны: пульс, дыхание, движение ци. В нужный момент убрал иглы, а некоторые переместил в другие точки, помогая усилить кровообращение органов. И не прекращал говорить, это, по сути, был второй доступный ему раздражитель, который он не смел применять, покуда Вэй Ин мог услышать эту гневную речь. За грубые слова в адрес своего Лань Чжаня А-Сянь мог и крылом двинуть так, что даже ему — или тем более ему — не поздоровилось бы.
Еще кэ спустя Нин убрал и оставшиеся иглы, осторожно соизмеряя силы, влепил пару пощечин — как давно у него руки чесались это сделать!
Кажется, пощечины стали последним толчком: Лань Ванцзи открыл глаза, дернулся, пытаясь встать и сипя на грани слышимости имя Феникса. Вэнь Нин знал, что через пять, самое большее — десять фэнь он сможет и встать, и заговорить. Тело заклинателя намного совершеннее тела обычного человека, а тем более тело Дракона, в котором его полубожественная сущность уже тоже не спит мертвым сном, уже ворочается, почуяв свою пару.
Он оказался прав: Ванцзи, рывком сев, несколько дергано подвигал плечами, размял руки, перевернулся на четвереньки и сел на пятки, неверяще глядя на него.
— Да, глаза вас не подвели, Ханьгуан-цзюнь. Это я. Так же как не подвел слух — вы же слышали, что я говорил.
— Вэй Ин?.. — голос все еще хрипел, и Вэнь Нин протянул ему бамбуковую фляжку с отваром, должным смягчить горло.
— Жив. Пока жив. Вы знали, кто он?
— Феникс.
Нин хмыкнул, но продолжил, не комментируя:
— Огненный Феникс, которого удержали на грани самосожжения, перерождается в Темного.
— Да.
— Что будете делать, господин Лань? Уничтожите?
Лань Ванцзи дернулся, как от удара, верхняя губа приподнялась в самом настоящем оскале, а глаза засверкали почти нестерпимым солнечным пламенем, прорезанным тонкой нитью черного зрачка. Вэнь Нин внутренне довольно улыбнулся.
— Вставайте. Ему нужна ваша помощь. Иначе он погибнет. Феникс, темный или огненный, не может долго прожить без своего Дракона.
— Дракона? Но разве это не Цзян Ваньинь?
— Эта мокрица? — оскалился не хуже заклинателя Нин. — Нет. Драконом всегда были вы. Правда, так настойчиво отказывались от своей сути, что, если бы не жадность Цзинь Гуаншаня, после гибели Феникса и развеивания его пепла просто сдохли бы. Потерявший свое предназначение Дракон умирает, долго и мучительно.
Договаривал он уже на ходу, аккуратно придерживая пока еще тяжело и неровно идущего заклинателя. И мысленно гадал, как скоро тот вспомнит о своей спине. Но Лань Ванцзи, кажется, забыл вообще обо всем, целенаправленно шагал к пещере, цепко оглядывая окрестности и явно замечая изменения.
— Сколько... сколько я медитировал?
— Вот уж не знаю. Но знаю, сколько времени прошло с момента гибели моей семьи. Год и два месяца.
Ванцзи только кивнул.
— Вы...
— Да не нужна мне ваша вежливость, — зло оборвал его Вэнь Нин. — Называйте по имени. И поторопитесь уже, всех богов и демонов ради! Просто скажите ему уже о том, что чувствуете. Что любите его!
Ванцзи снова дернулся, глянул непонятно, но в пещеру все же почти вбежал. Нин последовал за ним, боясь, что дети уже проснулись, но нет, малыш А-Лин еще крепко спал, а вот А-Юань уже заворочался под боком у Феникса, тихонько хныкнул. Нин осторожно поднял его, завернув в одеяло, прихватил колыбель и вышел, оставляя Дракона наедине с Фениксом. Здесь он больше ничем помочь не мог.
***
Вэй Ин... Живой, целый, только бледный и такой холодный, что Ванцзи не мог поступить иначе — только лечь рядом, обнимая и согревая собой. Он не знал, откуда в нем взялась смелость, ведь Вэнь Цюнлинь был прав: он трус, он столько времени просто боялся признавать свои чувства, прикрываясь великим множеством отговорок. Правила, приличия, страх быть отвергнутым, нежелание расстраивать дядю... На все это он уже давно должен был наплевать. Должен был найти смелость и сказать всего три простых, коротких, очень важных слова:
— Вэй Ин, я люблю тебя. Вернись ко мне, мой Феникс.
Вздрогнуло в объятиях медленно согревающееся тело, шевельнулись сухие искусанные губы:
— Лань Чжань...
— Я здесь. Я с тобой. Открывай глаза, Вэй Ин.
Ванцзи прижал обнаженное тело любимого сильнее, кожа к коже, вслушиваясь, как ускоряется медленное биение сердца под ладонью. Подмял под себя, опустил голову, касаясь губами сперва щеки в нежном пушке, потом кончика носа, другой щеки, мысленно влепил себе пощечину и накрыл, наконец, губами этот истерзанный рот, провел языком, словно желая зализать трещинки и шершавинки, скользнул по кромке зубов, проникая глубже. Язык обожгло привкусом крови и слез, и он, забывшись, принялся вылизывать этот вкус. Почувствовал, как дрогнули руки, медленно, словно несмело обняли его, как чуть повернулась голова, позволяя целовать глубже. Ладное, крепкое, гибкое тело под ним уже не было холодным, наливалось теплом, льнуло еще ближе, выгибая спину.
— Мхм...
Прерывать поцелуй не хотелось, от него голову вело, как от вина, но Ванцзи все-таки медленно отстранился, открыл глаза, чтобы тут же утонуть в туманной глубине, подернутой тонким ледком слез.
— Лань Чжань... Мой Дракон...
— Твой. И ты — мой.
— Мне не... снится?
Застонав, Ванцзи не нашел ничего лучшего, чем снова опустить голову, вжавшись в длинную стройную шею, и укусить ее, оставляя на белой безупречности кожи яркую отметину.
— Ай! Лань Чжань! Ты что, собака?! Что же ты меня всякий раз кусаешь-то?
— М-м... Я бы тебя съел, — честно, как положено пьяному, признался Ванцзи. И что с того, что он не пил? Он был пьян своей смелостью и Вэй Ином.
— Я невкусный! — запротестовал тот.
— Вкусный, — возразил Ванцзи, в доказательство снова впился жадным, собственническим поцелуем в его губы, с диким восторгом чувствуя, что теперь Вэй Ин отвечает ему, перехватывает инициативу. Они перекатились по постели, не прекращая поцелуя, и Ванцзи охнул в него, когда над ними раскрылись два черно-багровых крыла, и каждое перо в них переливалось, словно рдеющие угли в костре. Скользнул руками по шелковой коже, зарываясь в мягкий пух у основания этих крыльев, выпил и вылизал долгий жалобный, жаждущий стон, лаская и нежа спину, дорожку пуховых перышек, что привела его к разметавшимся по упругим ягодицам широким, мягким и длинным перьям хвоста. Феникс издал странный курлыкающий звук и выгнул спину. Ванцзи запустил ладони под эти перья, огладил бедра, подтягивая их выше. Яркая голубая вспышка ослепила их обоих, заставила Феникса на мгновение отшатнуться, приподнимаясь на вытянутых руках. А потом он засмеялся, прянул еще чуть вверх и поцеловал Ванцзи в лоб, коснулся кончиком языка, ведя линию куда-то вверх, пока...
Лань Чжаня словно молнией прошибло, все тело разом охватило огнем, который, казалось, течет под кожей, концентрируясь внизу живота. И снова, с каждым нежным прикосновением губ к чему-то... К рогам! — понял он краем сознания. Вэй Ин целовал и вылизывал его рога. Это было настолько чувственно, что Ванцзи не сдержался, зарычал, сжимая пальцами его бедра, притискивая к себе, к слишком чувствительному после преображения в полуформу телу. Он ощущал, как извивается его собственный хвост — путаясь в простынях и одеялах, цепляясь чешуйками за шелк, растрепывая кисточку. Он был готов умолять Вэй Ина сделать уже хоть что-то, но мог только повторять его имя, пока тот сводил его с ума такой простой, но совершенно невообразимой лаской. Кто из смертных мог знать, что рога Дракона столь чувствительны, что лишь приласкав их, можно заставить его достичь сияющего пика? Он забился, выплескиваясь, разливая жемчуг Ян, забрызгивая им их обоих, задыхаясь и воя от силы пронизывающего тело наслаждения, и уже на излете своего падения услышал и ощутил, как вскрикивает и дрожит в его руках Феникс, последовавший за ним, даже не коснувшись себя.
Вэй Ин спрятал лицо в его плечо. Их дыхание успокаивалось, заходящиеся сердца бились в унисон, потихоньку выравнивая ритм. Не хотелось даже шевелиться, истома текла по телам расплавленным медом, окутывая уже не жаром, а ласковым теплом.
— Вэй Ин, — тихо позвал Ванцзи.
— Мхм? — отозвался тот.
— Люблю тебя.
— Люблю тебя, — скользнуло тихим выдохом по коже. — Люблю тебя, хочу тебя, не могу без тебя, все-что-захочешь-тебя, Лань Чжань... Не оставляй меня больше одного в темноте.
========== 10. «Будет день, и очнется невинный от смертного сна» ==========
На то, чтобы на самом деле проговорить все извинения и признания, у Дракона и Феникса ушел остаток дня. Они краснели (несмотря на то, чем занимались буквально после пробуждения), заикались, мямлили, ошибались в словах... Вэнь Нин закатывал глаза — с каждым разом это действие его мертвое тело выполняло все лучше, — и громким шепотом объяснял А-Юаню, что его папы — не глупые, просто их никто не научил правильно говорить друг с другом. От подобных ремарок Дракон и Феникс заикались и мямлили еще больше.
Оставайся Вэнь Нин самим собой, он бы в жизни ничего подобного не сказал. Но теперь в нем жила память сестры, он знал, что бы подумала и сказала она, и это помогало. Он почти смог рассмеяться, глядя на эту влюбленную парочку, что украдкой пыталась держаться за руки под прикрытием рукавов.
О! Ревнивый до ужаса Дракон заставил своего Феникса одеться. Не в полный ханьфу, конечно, а хотя бы накинуть и подпоясать дасюшен, спешно переделанный так, чтобы в разрезы на спине пролезли крылья. Дасюшен был из гусуланьского шелка, что Феникса раздражало, похоже, не носить Дракону белые шелка никогда. Ну, или белое его раздражало только в отношении себя, Вэнь Нин пока не понял. Зато понял, что им предстоит купить в Илине, когда разживутся хоть какими-то деньгами: ткани, нитки, иглы, вот это все. Тем более действительно нужные вещи, ведь крохе А-Лину тоже скоро понадобятся рубашонки и штанишки. И разжиться всем этим нужно до конца лета, потому что осень и зима в Илине гораздо холоднее даже чем в Гусу. Дождавшись, пока эти двое утихнут, вроде бы признав свою вину и выяснив ее меру, степень и глубину, простят друг друга ныне и присно и во веки веков, и подобрался поближе.
— Байлун, Хэйфэн{*}, этот Вэнь бесконечно рад за вас. Позвольте принести вам свои искренние поздравления. А теперь — к делу. Лето не бесконечно, зимой в пещере зверски холодно. Но жить где-то кроме Луаньцзан ни вам, ни нам невозможно: достанут если и не нападениями, то поклонением точно. Нужно обустраиваться. Может ли этот Вэнь просить вашей помощи?
Цюнлинь прекрасно видел ту особую, расчетливую искорку, что промелькнула в глазах Феникса. Он такие взгляды на себе уже ловил не раз и каждое мгновение ждал подвоха, иначе не сказать. Но что бы Феникс ни задумал в отношении него, это могло подождать. О чем он и сообщил, бестрепетно глядя в мгновенно оттаявшие и смеющиеся серые глаза.
— Ай-я, А-Нин, ты прав. Но что же нам нужно сделать?
— Мгм? — поддержал его привычным хмыканьем с десятью тысячами оттенков Дракон.
— Несколько задумок у меня есть. Я сейчас вам все расскажу!
***
Конечно, они могли бы ограничиться теплой одеждой, одеялами и какой-никакой дверью на входе в Фу-Мо. Но пещера ведь на самом деле была огромна: они жили, можно сказать, в преддверии, за этим залом следовала целая анфилада, в одном из которых зеркально блестело Кровавое озеро (просто озеро, в которое выходила жила железной руды), в другой стороне по гематитовым колоннам с тихим звоном, перешептыванием и плеском стекали тонкие струйки и капли просачивающейся откуда-то с вершины горы воды. Причем, днем водопад смолкал, а в жаркие дни и вовсе пересыхал, так что зависел он явно от количества выпавшей росы и дождя. Была Зала Сияния: сплошь в прозрачном «льду» из множества кристаллов белых и прозрачных, с сероватым оттенком и вовсе коричнево-черных. Если б не пропитавшая эти земли тьма, Луаньцзан бы стал одним из рудников Цзянху: здесь соседствовали железо и киноварь, а где киноварь, там всегда и золото. У подножия пика Лунсы нужно было искать выходы жилы, если повезет, но не разорваться же бедному Вэнь Нину было? Пока Дракон и Феникс «под присмотром» А-Юаня перебирали камешки и вообще больше прятались от ребенка, чтоб нацеловаться, Цюнлинь занимался разведкой пещер и составлением карты. А после этого все вместе выбирали лучшие места, чтоб и не слишком далеко, и не особо близко к выходу, и трещин в потолке поменьше, чтоб сквозняк тепло не выдувал, но они есть и можно соорудить дымоход. И совсем уж потом, проверив все, что можно, Феникс начал действовать. Оплавлял стены, скрепляя породу, вместе с Драконом складывал из обломков колонны, и тоже сплавлял, укрепляя своды. Выплавлял ложа и ниши, обжигал сложенные А-Нином и Драконом дымоходы, выравнивал полы и стены. В итоге получилось этакое маленькое поместье: первая пещера, переделанная в залу приемов, ведь все прекрасно понимали, что рано или поздно к двум полубогам все равно потянутся люди, если и не для того, чтоб испросить благословения (хотя бы у Дракона, оставшегося светлым существом), то для жалоб и просьб о каре неугодных (а это уже скорее к Темному Фениксу); далее коридор вел в настоящее преддверие, практически чженфан, откуда можно было пройти во внутренние залы и спальные покои, в кухонную пещеру, где хранились теперь все припасы и часть дров. Спальных покоев устроили целых пять, имея в виду взросление детей и возможных гостей, хотя Вэй Ин, к примеру, совсем не мог представить, что кто-то захочет прибыть на Луаньцзан «в гости» после того, как он так старательно запугивал Великие ордена. Кому являться? Лань Сичэню? Этого он первым не пустит на порог, хотя, наверное, Лань Чжань и захотел бы с ним увидеться...
Вместо того, чтобы гадать и накручивать себя, как это сделал бы раньше, он оставил недописанный талисман и отправился искать возлюбленного, чтобы спросить прямо. Дракон обнаружился мирно спящим в детской. В истинном виде.
Феникс застыл, словно скованный заклятьем, во все глаза рассматривая мощное белое тело, покрытое льдисто сверкающей чешуей, с белоснежной гривой, переходящей в острые шипы вдоль спины и трогательную пушистую кисточку на кончике хвоста. Крупная тяжелая голова была увенчана стальными рогами, которые лишь в полуформе принимали вид нежных бархатных рожек, созданных для поцелуев и ласк. Полуформа для того и существовала, чтобы возлюбленные могли тесно взаимодействовать и заниматься парным совершенствованием. Острые когти на мощных, но коротких лапах так же отблескивали полированной сталью, толстые, но весьма чувствительные усы трепетали, не касаясь пола: Дракон проснулся, но делал вид, что спит. Вэй Ин подавил смешок, решив не говорить, что именно выдало его. Вместо этого он сел у головы и мягко погладил нос, покрытый мелкой, словно бисер, чешуей. Почесал основание самого первого уса, тронул пальцами густые, словно зимний иней, ресницы, погладил скулу.
— Проснись, А-Чжань, Байлун, проснись.
Дракон почти сразу распахнул уже не сонные глаза, и Вэй Ин судорожно вздохнул, потряс головой: на какой-то миг ему показалось... В лазурной вспышке Дракон принял свой человеческий облик, крепко, до боли в плечах и ребрах, обнял.
— Все хорошо, Вэй Ин. Я не спал, я с тобой. Что-то случилось?
Переборов себя, Феникс поманил его к выходу из детской, потом и вовсе из пещеры, под сень древней яблони.
— Я хотел спросить: желаешь ли ты видеть брата? Если вдруг он явится к Луаньцзан...
Помолчали, Вэй Ин всматривался в лицо своего Дракона, отмечая, что теперь, после пробуждения духа полубога целиком, оно более не выглядит замороженной маской, черты стали подвижнее, хотя все равно эмоции на нем отражаются мало. Но вот сейчас он видел тень тяжкого раздумья, горечи и душевной боли, и потому прижался к плечу головой, приластился, обнимая и руками, и крыльями.
— В ближайшее время я точно никого из клана видеть не захочу, — чуть слышно ответил Лань Чжань. — А потом... Посмотрим.
Вэй Ин знал, что он пока не может простить брату пренебрежение своей просьбой позаботиться о Вэнь Юане. То, как обращались с ни в чем не повинным ребенком, шпыняя и наказывая даже за то, в чем тот не был виновен. За себя и свои раны он уже даже не думал, об этом они поговорили еще в первый день. В том, что их вообще нанесли, Вэй Ин считал виновным себя, и сам же все исправил. Шрамов на безупречно-белой спине Дракона больше не было, вину можно было отпустить, не тащить ее из прошлой жизни в новую. Это было их обоюдное решение, обдуманное вместе, выстраданное, можно сказать: все, что было в прошлом, там и оставить. Все, кроме их любви.
— Сянь-гэгэ? Папа? — из пещеры выбрался сонный А-Юань, и Вэй Ин привстал, протягивая ему руки, поймал в объятия.
— Моя редисочка, как тебе спалось? А-Лин не проснулся?
— Братик спит. Мне ничего не снилось, — малыш надулся, — ты обещал, что приснится сказка, а я ничего не видел.
— О, прости, А-Юань, должно быть, твой Сянь-гэгэ плохо старался. Этой ночью, обещаю, я постараюсь получше. А теперь идем-ка умываться и кушать.
— Я хочу с папой.
Вэй Ин надулся:
— Вот почему Лань Чжаня ты называешь папой, а как же я?
Дракон прятал улыбку и смотрел с нежностью на них, и Вэй Ин знал, что он вспоминает почти такой же спор, который А-Юань забыл после лихорадки. Он вообще очень многое забыл и самого Вэй Ина вспомнил, только увидев в его руках флейту и услышав, как тот играет ему и А-Лину колыбельную, выученную у бабули Вэнь. И хорошо, что он не помнил, как умирающие от ужаса и усталости люди спускались с горы, преследуемые по пятам заклинателями в лиловом и золотом, и как бабуля прятала его в дупле, наказывая крепко зажмуриться, закрыть ушки и молчать.
— А ты мой любимый гэгэ, — упрямо, совсем как его тетушка Цин, нахмурил бровки мальчик.
— Как скажешь, редисочка, как скажешь, — Вэй Ин подхватил его на руки, скрывая набежавшие на глаза слезы. — Но все-таки идем. Папа пойдет следом.
***
Клан Лань мало кому открывал свои тайны. То, что его адепты при должной тренировке могут чувствовать металл и воздух, как элементы, никогда не выносилось на всеобщее обозрение, да и в самом клане проверку на предрасположенность к власти над стихиями проводили тихо, в форме одной из медитаций, а с учеников брали клятву о неразглашении сути уроков, которые им давали старейшины. Лань Ванцзи тоже прошел испытание, и его результат, как он понимал только теперь, определил всю его дальнейшую жизнь. Свою первую клановую ленту он получил уже с наложенным на нее заклятьем подавления сути. На Дракона надели узду и заковали в цепи.
Несмотря на это, его все же учили управлять металлами и воздухом, так что после полного преображения отыскать и золото, и серебро, и прочие металлы, которых на Луаньцзан было на самом деле множество, труда не составило. Как и вывести их на поверхность, как и переплавить в слитки, очищая от тьмы. Какими глазами смотрели на мешок со слитками что Вэй Ин, что Вэнь Нин!
— Так мы что же, богаты? — Феникс быстро отошел от потрясения, мечтательно сощурился: — Хочу вина! И чего-нибудь такого острого, чтоб пробрало до самого желудка!
Ванцзи только кивнул, про себя подумав, что первым же делом он купит не вино, а ханьфу для всех троих. У А-Нина от одежды остались одни лохмотья, ведь мертвец не чувствует, что цепляется за что-то и рвет ткань. У Вэй Ина и вовсе одежды не было с момента перерождения, и он видел, как неприятен Темному Фениксу гусуланьский шелк, расшитый светлыми заклятьями. Но тот терпел, не говоря ни слова, и Ванцзи хотелось его отругать: перед кем тут терпеть, зачем? Ну разве бы он не понял? Да, он ревновал, хотелось завернуть Вэй Ина в сотню слоев, чтоб никто не смел видеть его совершенную красоту. Но с «не видеть» он опоздал, Вэнь Нин вообще целитель и мертвец, а ради детей можно и в золотом шелке походить. Единственное, что останавливало Ванцзи от того, чтоб сорвать с Вэй Ина белый дасюшен, это необходимость идти в Илин в человеческом виде и одетыми.
Но прежде чем куда-то идти, тем паче всем вместе, следовало привести в порядок Вэнь Нина. Ванцзи признавал, что затея чрезвычайно рискованная, и от слитой воедино силы двух полубогов бедного мертвеца может просто разорвать, а не оживить. Признавал и то, что, если все получится, к живому юноше он будет ревновать возлюбленного с силой тысячи солнц, и дело было не в собственной неуверенности или недоверии к партнеру, нет, но в чем именно — он пока еще не понял. Придется смирить свои чувства. Ради Вэй Ина, ради детей он сделает все.
***
Они не один и не два раза перепроверили ритуал, печати и согласование своих действий. Вэй Ин не был уверен в том, что все сработает так, как нужно, не был уверен, что Вэнь Нин в итоге станет живым, а не превратится в какой-то новый вид нежити. В этот раз он никому ничего не обещал, и потому должен был быть спокоен, но он нервничал и наматывал круги по пещере, в сотый раз рассматривая начерченный сигил, выверяя каждый символ, осматривая избранные элементы, бегая менять, придирчиво выбирая лучшую ветку, слиток металла или камешек.
— Вэй Ин, остановись. Солнце уже почти в зените, пора начинать, — сказал поймавший его за плечи Лань Чжань, и он судорожно кивнул, развернул и сложил крылья.
— А-Нин, вставай в центр. Помнишь, о чем мы говорили? Ты должен собрать все свое желание жить, снова дышать, чувствовать...
— Сянь-гэгэ, я все помню, — с трудом растянул губы в улыбке мертвец. — Все будет хорошо.
Вэй Ин глубоко вдохнул, призвал Чэньцин и шагнул на свое место на сигиле. Лань Ванцзи встал на свое, призвал цинь и занес руки над струнами. Луч солнца, пройдя через дыру в потолке, упал на вычерченный символ, и с первыми звуками линии из киновари, мела, крови, древесного угля и веток, золотой и серебряной крошки засверкали своими цветами, вычерчивая словно бы клетку из прозрачных плоскостей, в которой заклубились багровая дымка и белый туман. Первой было сначала намного больше, но чем пронзительнее становилась песнь Чэньцин, тем больше темной ци истекало из тела мертвеца и рассеивалось. Чем громче звучали струны циня, тем ярче сияла мириадами искр полупрозрачная светлая ци, впитываясь в сероватую кожу, испещренную темными венами, тем светлее она становилась, обретая близкий к живому цвет и фактуру, наливались блеском тусклые волосы, бледнели и истончались черные когти на руках и ногах. Все ярче становились линии печати, пока не скрыли лютого мертвеца полностью, а потом с золотистой вспышкой рассеялись, исчезли, не оставив и следа от сигила. Там, где он был нарисован и выложен, теперь пол ровным слоем покрывала похожая на пепел пыль, а в центре, заходясь в кашле пополам с криком, извивался девятнадцатилетний юноша, такой, каким он был в момент своей смерти.
Вэй Ин схватил его за плечи, удерживая, кивнул Лань Чжаню:
— Проверь золотое ядро.
Несколько долгих мяо Дракон вслушивался в ток крови и прогонял свою ци по меридианам воскрешенного, после чего поднял голову и удивленно округлил глаза:
— Оно есть! Вэй Ин, оно действительно есть!
Слез Феникс удержать не сумел.
Они сделали это.
«Вэнь Цин, видишь ли? Я сдержал свое слово. Мы вернули твоему брату жизнь, настоящую, а не ее извращенное тьмой подобие. А-Юань теперь не будет совсем-совсем последним из Вэнь. Видишь, цзе-цзе?»
Вэй Ин знал, что ее душа уже ушла на перерождение, но все равно мысленно обращался к ней. Он опоздал, но выполнил взятое на себя обязательство. Лучше уж поздно, чем никогда вообще.
Он сидел рядом с любимым Драконом, гладил по перепутанным грязным волосам успокаивающегося Вэнь Нина и не вытирал слез, катившихся и катившихся по щекам.
***
Илин жил своей жизнью маленького городка, шумел народом на улицах, зазывалами у дверей лавок, завсегдатаями в питейных заведениях и чайных, оглушал с отвычки запахами, цветами и толчеей. На двух даочжанов в белых одеждах обращали внимание только тогда, когда те подходили к прилавкам, выбирая товар, да складывали его в большие заплечные корзины. Но хозяин лавки готового платья в первую очередь заметил странность в том, как были одеты эти двое. Словно им пришлось поделить одно ханьфу на двоих. Да и сапоги на том, что кутался в великоватый ему дасюшен, были явно не по ноге. Он вышел из лавки и осмелился привлечь их внимание, зазывая к себе, мысленно перебирая свой ассортимент. Было ведь у него что-то белое, было! Но даочжаны, переглянувшись, белое отвергли.
— Нет ли у тебя, хозяин, чего-то алого, а лучше — багряного, да чтоб с черной каймой или вышивкой? — прищурился тот, что был в дасюшене. — Страсть как не хочу больше белое да черное носить.
Его молчаливый товарищ указал на темно-синее ханьфу с расшивкой серебром. Накупили они и прочих вещей, а заказали еще больше, в том числе и детские одежки, и хозяин лавки, почтенный Му, лишь радовался, глядя на сегодняшнюю выручку. На радостях посоветовал он столь щедрым покупателям лучшую сапожную мастерскую, что держал его старый друг, пообещал, что заказ будет готов уже через пару дней: все соберет, а что не готово — то дошьет. На том и проводил тут же, в лавке, и переодевшихся даосов.
— Надоело в черном ходить? — позволил себе высказать удивление Ванцзи.
— Может, потом снова оденусь в черное, — беспечно рассмеялся Вэй Ин. — А пока... Разве мне не идет?
Он покрутился, показывая себя во всей красе, и Ванцзи сглотнул, с трудом удержав человеческий облик: хотелось обернуться прямо тут и унести этого несносного Феникса, словно в закат облачившегося, на гору, растерзать там этот алый шелк, обнажая...
— Вэй Ин прекрасен, что бы ни носил, — он шагнул ближе, еще ближе, наклонился к уху возлюбленного и прорычал на выдохе: — Но безо всего — еще прекраснее.
Вэй Ин что-то тихо пискнул, закрывая руками заалевшее лицо.
— Бесстыдник! Вот так мне это говорить, при всем народе, на улице! Ах, Лань Чжань, да ведь это же меня называли самым бесстыжим юношей нашего поколения!
— Справедливо ли, — сощурился Дракон, — если даже твой первый поцелуй украл я?
Вэй Ин остановился так резко, что едва не упал.
— Т-ты?
— Байфэн, мой Феникс. И я больше не сожалею о сделанном.
Вэй Ин словно бы неверяще покачал головой и рассмеялся, снова прикрывая горящее лицо руками.
— Лань Чжань, Лань Чжань! Воистину, ты такой бесстыдник, и это я, я тебя таким сделал!
— Мгм, — внешне невозмутимо согласился Ванцзи, и только покрасневшие уши выдавали его.
________________________________________
* [Байлун ;; - b;i l;ng - Белый Дракон; Хэйфэн - ;; - h;i f;ng - Темный Феникс]
========== 11. «Я своими руками одену тебя в алый шелк для любви» ==========
Почтенный Му, конечно, ждал своих заказчиков, как и обещал. Но он не ожидал, что явится только один из них, тот, что все зыркал странными золотыми глазами и прикрывал своего друга, покуда тот переодевался. Признаться честно, этот даочжан вызывал в хозяине лавки готового платья какую-то несвойственную ему робость. С его сероглазым веселым спутником было куда проще разговаривать, этот же только хмыкал. Но на сей раз, как понял дядюшка Му, почтенному даочжану требовалось что-то особое, и он не собирался играть с покупателем в «угадайку», предлагая то и это.
— Если милостивый даочжан расскажет, чем этот ничтожный может ему помочь, э-э-э...
Дядюшка Му заметил, как заалели уши у этого человека, пока тот мучительно подбирал слова. Когда же подобрал, лавочник даже немного прослезился от умиления: мужчине требовались свадебные наряды для него и его спутника на стезе совершенствования. Дядюшка Му совершенно ничего против обрезанных рукавов не имел, да и пара эта была очень красива, так что он с легким сердцем пообещал, что к Празднику Урожая наряды точно будут готовы и посетовал, что такой заказ ни одна мастерица в городе никак не успеет закончить к Цисицзе, а ведь как было бы символично!
— Господин Му не должен беспокоиться, — чуть заметно улыбнулся золотоглазый даочжан. — Наша свадьба не привязана ни к какой дате. Любой день станет для нас благоприятным.
Когда он ушел, дядюшка Му долго вертел в голове эти слова. Как мог быть благоприятен для свадьбы совершенно любой день? И только позже, намного позже, приходя к скромному алтарю у подножия горы Луаньцзан, чтобы зажечь благовония и оставить свое подношение в виде голубой с серебром и алой с черным лент, он вспомнил и понял все.
***
Маленький храм Гуаньинь в Илине был, точнее, был не в городе, а в светлой роще из деревьев гинкго, единственной в округе Илин. Эта рощица и храм были словно островок света в окружающем тумане. Ванцзи вошел, слегка неуверенный, что теперь ему можно входить в храмы, но ни молния с небес святотатца не поразила, ни сама богиня или ее аватара с алтаря не сошли. Старый подслеповатый смотритель, занимавшийся тем, что протирал алтарь и убирал прогоревшие палочки благовоний, отвлекся от своего занятия и вручил Дракону новые, с терпким запахом сандала и сладким — лотоса. Ванцзи знал уже, что Вэй Ин не особенно ревностен в вере и скорее использует имя бога или богини как восклицание, а то и вплетет в какое-нибудь проклятье позаковыристее, чем помолится по-настоящему. Но он сам привык к иному и собственное преображение лишь укрепило его в вере. Потому сейчас именно он был здесь и пытался сделать хоть что-то правильно. Он уже договорился с несколькими женщинами, что они придут убрать храм цветами и алыми лентами, когда наступит время, выдал им задаток, не поскупившись на серебро. Заказал свадебные одежды. Начал продумывать, какое украшение сделает Вэй Ину. Это не могла быть корона феникса, как у женщин, ведь их брак будет равноправен, так же не будет и вуали, хотя с Вэй Ина и сталось бы ее надеть. Его сердце разрывали два противоречия: с одной стороны, он хотел бы скрыть от всех и каждого прекрасное лицо своего Темного Феникса, которое в такой день будет наверняка еще прекраснее, а с другой — он хотел, чтобы все видели именно это — как божественно красив его нареченный, его родная душа. Ванцзи признавал, что эгоистичен и собственник, каких мало. Но ничто не должно было омрачить их счастье в такой день, а значит, он сдержится.
Заказ на достойное застолье он так же сделал, и тоже заранее, ведь хозяйке трактира, в который они пойдут праздновать, придется заказать несколько очень специфических приправ и продуктов, и потребуется время, чтобы их доставили из самого Юньмэна.
Все это должно было стать сюрпризом для Вэй Ина. Ванцзи знал, что возлюбленный Феникс очень много занимается обустройством их общего дома на Луаньцзан: очищает землю от тьмы, это отнимает массу сил даже у полубога; исследует пещеру Фу-Мо, ограждая опасные места, ведь скоро А-Лин подрастет и удержать его на одном месте станет невозможно, а горные пещеры, как ты ни крути, это не обычный дом. А в отношении безопасности теперь, после всего, что с ними произошло, Вэй Ин был дотошен, проверяя даже малейшие лазейки. Его слишком часто ранили потери людей, которых он любил. Так что Ванцзи не мог и не хотел отвлекать его от этого несомненно важного занятия. Но ему казалось неправильным быть с Вэй Ином без благословения если уж не родителей — их и не было у обоих, — то хотя бы Небес и Земли. К слову, резчику из Илина он заказал две таблички с именами их родителей, а так же одну большую, на которой будут вырезаны имена погибших Вэнь. Их пришлось спрашивать у Вэнь Нина, и тут вскрылась очень интересная история.
***
— А-Юань не принадлежит к ветви Цзычань Вэнь, — покачал головой Цюнлинь. — Я думал, вы знаете, раз так легко забрали его в Юньшен.
— Но... Нет, я забрал его просто потому, что этот ребенок был дорог Вэй Ину, он был болен и нуждался в помощи.
— Вэнь Юань — сын Вэнь Жоханя и Лань Минъюэ.
Ванцзи нащупал край каменной скамьи и осторожно сел.
— Лань... Минъюэ?
— Их брак был заключен за два года до войны. Клан Лань то ли пытался откупиться от Владыки, то ли внедрить в ближнее окружение шпиона... Сестра была уверена, что второе — вероятнее. Как бы то ни было, А-Юань родился в первый год войны. Лань Минъюэ большую часть своей беременности провела в Цзычани. После родов она исчезла, бросив ребенка. Сестра сообщила Владыке, что она умерла, отослала в Цишань шкатулку с «прахом». Дитя он сам велел оставить на нашем попечении. И тем не менее, А-Юань был записан как третий молодой господин главной ветви клана Вэнь.
— Лань Минъюэ... Я видел ее во время войны и после.
А-Нин только кивнул. Он подозревал, что мать мальчика спокойно себе живет в родном клане, бросив нелюбимого и нежеланного ребенка на произвол судьбы, зная, что в случае победы всех, кто носил фамилию Вэнь, растерзают, не оставив и шанса на нормальную жизнь.
— Что ж... Если ты не против, имя Вэнь Жоханя я вписывать не стану.
— Не против. Родителями А-Юаня давно стали вы с Вэй Усянем, и пусть так оно и остается.
***
Время до Праздника урожая пролетело слишком быстро. Казалось, все еще полыхает лето и будет вечно, но на яблонях уже к Цисицзе налились соком редкие яблоки, а травы побурели и начали сохнуть. Они собрали крохотный урожай лотосовых коробочек, бережно сняли каждое яблоко в одичавшем саду, выкопали каждую редиску и все прочее, что дала им проклятая, а ныне благословленная Драконом и Фениксом земля.
Перед праздником они напекли лунных пряников, а Ванцзи спешно посетил Илин, чтобы проверить, все ли готово. И в первый день Байлу, в пятнадцатый день восьмого лунного месяца, разбудив возлюбленного поцелуем, Дракон возложил на постель сверток алого шелка и простенькую шкатулку.
— Я хочу, чтобы Вэй Ин надел это, — рядом лег такой же сверток. — И помог мне одеться тоже.
Он смотрел, как дрогнули руки любимого, разворачивающие шелк, как расширились и посветлели до чистого серебра его глаза, наполняясь хрусталем слез. Смотрел, как Вэй Ин раскладывает по постели свадебные одеяния, затканные золотыми фениксами, как медленно скрывает свое прекрасное тело под белоснежным чжунъи, как ложится поверх него черный шелк шань и расшитая хризантемами и цветами мэйхуа чан, как все это великолепие скрывает праздничный алый шелк, на котором золотом сияют фениксы. Своими руками затянул на тонкой талии возлюбленного черно-золотой дай, привесив драгоценные нефритовые шиву с набранными из мелкого жемчуга кистями. Взял гребень, трепетно выглаживая непокорный полуночно-черный водопад его волос, собирая в праздничную прическу, поверх которой закрепил созданный своей силой венец, словно язычками пламени и золотыми перьями охвативший его голову. Вколол в прическу шпильки с подвесками из рубинов и жемчуга, и отошел полюбоваться, затаив дыхание.
Вэй Ин, его прекраснейший Феникс, раскинул руки, плеснув широкими рукавами, закружился... По его щекам текли слезы, безмолвные и горько-сладкие.
«Шицзе, щицзе, видишь ли меня ты сегодня? Посмотри, шицзе, как красив твой А-Сянь... Посмотри, как я счастлив, шицзе. И прости меня...»
Он остановился, вытер щеки и решительно шагнул к постели, разворачивая наряд жениха.
— Иди ко мне, А-Чжань. Хочу своими руками тебя одеть.
Шань и чан Ванцзи были белыми и расшиты орхидеями и бамбуком, на свадебном дасюшене извивались драконы, а в его венце сверкали хрусталь и белый нефрит. Закрепив и его шпильками, они вышли из своих покоев.
Ванцзи знал, что дети и Вэнь Нин уже должны быть готовы к этому времени, юношу он предупредил заранее, праздничную одежду ему передал тоже и для него, и для малышей. Так что Дракона и Феникса встретили восторженные писки детей: А-Лин еще никогда не видел таких ярких и сверкающих одежд, а А-Юань уже понимал, что это не просто так наряды, а свадебные уборы, и сегодня его отец и Сянь-гэгэ станут семьей по-настоящему, и он сможет называть Сянь-Сяня папочкой, как тот и хотел. Ну а Вэнь Нин просто смотрел во все глаза и шмыгал носом от избытка чувств и сдавившего грудь волнения, не дававшего ему сказать ни слова, не заикаясь.
***
На маленькую процессию, вошедшую в город через одни ворота, чтобы пройти его насквозь и выйти через другие, глазели, потихоньку начинали выкрикивать поздравления, дядюшка Му и вовсе пошел следом с чадами и домочадцами, и его младшая дочь шла впереди, рассыпая из корзинки золотые листья гинкго, зеленые — бамбука, звездочки мелких золотисто-рыжих хризантем. Пока добрались до храма, процессия приросла еще: людям хотелось посмотреть на красивое действо, пусть даже такое редкостное и противоестественное, как свадьба двух обрезанных рукавов, у которых ни родителей, ни даже посаженных родителей нет, зато есть двое детишек и младший брат. Ванцзи не сомневался: за полтора месяца те тетушки, что отмывали и украшали храм, и швеи, что шили и расшивали их наряды, и дядюшка Му со своими друзьями успели разнести сплетни о готовящемся торжестве. Потому и народу так много: это пришли и они, и их родичи, и просто знакомые, и любопытствующие гуляки.
Ванцзи не боялся, что их узнают. Люди обычно запоминали какие-то особенно выделяющиеся черты, будь то гусуланьская лобная лента вкупе с «траурными» одеяниями, или черно-серое ханьфу с багровыми узорами и флейта за поясом, или черные линии на коже живого мертвеца. Так что два сияющих счастьем жениха и скромный юноша в праздничных одеждах цвета цин, что так шли к его живым зеленым глазам, никоим образом не походили на Второго Нефрита, Старейшину Илина и его Призрачного Генерала, а дети и вовсе не вписывались в историю вот этих вторых. Для жителей Илина они были просто даочжанами, поселившимися где-то в окрестностях, скорее всего, пошедшими против воли родных или глав своих кланов. Что-то такое Ванцзи уже слышал краем уха, но особо внимания не обратил.
Процессия проводила их к храму, в этот день вымытому и вылизанному до сверкания, украшенному все теми же хризантемами и бамбуком, как символами единения Инь и Ян, переплетенными в гирлянды алыми лентами, сотней свечей белого и красного воска. Плыл под стропилами храма ароматными облаками дымок сандаловых и лотосовых благовоний, и стояли на алтаре таблички с именами покойных родителей, которым они, под наставление старичка-жреца, поклонились после первого поклона — Небу и Земле. Развернулись друг к другу, протянулась между ними неразрывная нить взглядов, и так и кланялись, глядя друг другу в глаза, так и пили свое вино, касаясь губами края чаши из тыквы-горлянки в том месте, где коснулся другой.
И не было в этот день ни человека, ни существа, темного или светлого, что были бы счастливее этих двух: Дракона и Феникса.
========== 12. «Над горой Луаньцзан так светла и прекрасна Луна» ==========
Кто бы и что ни говорил о распутстве старшего ученика клана Цзян, а после — Старейшины Илина, никогда он распутником не был, да и не хотел быть. Просто легкий нрав и миловидная внешность — четвертое место в списке самых красивых господ своего поколения просто так ведь не дают! — притягивали к нему внимание дев. Может, и юнцов тоже, но разве он обращал внимание на подобное? Тех, кто приближался к нему достаточно, чтобы пообщаться не единожды, он со свойственным ему легкомыслием записывал в приятели. Тех, кто даже не желал приближаться — тоже, если сам был в них заинтересован. В нем. Таким мог похвастать только один человек.
Это теперь Вэй Ин понимал, что именно так его тянуло к молчаливому, погруженному в себя, закрытому на тысячу замков юноше с необычайными глазами, словно вырезанными из подкрашенного хрусталя и холодными, как этот самый хрусталь.
Сейчас он смотрел в них и видел не холод — раскаленную сталь, солнечный жар, в который довольно единожды окунуться, чтобы сгореть дотла. Но разве он не Владыка Пламени? Разве не ему владеть и управлять любым огнем, что земным, что небесным?
Вэй Ин был немного пьян: у хозяйки трактира, где они праздновали свадьбу, оказалось немало кувшинчиков с лотосовым вином из Юньмэна, и он не был дураком, чтобы не понять, чья это заслуга. А потому выпил всего два, вспоминая давно забытый вкус, выкупил остальные, спрятав в цянькунь: пусть лежат, авось пригодятся потом. В прошлой жизни вином он заливал страх, горечь, боль и одиночество. Сейчас в этом не было нужды. О, хорошо, немного страха все же было, ведь близилась их первая супружеская ночь, но пить перед столь важным событием до упаду было бы последним делом. Он доверял своему Дракону, а потому страх был отброшен, как ветошь, в самый дальний угол души.
Вэнь Нин и дети уже ушли отдыхать: хвала всем богам, в Илине мальчишки наигрались и навпечатлялись по самые свои хорошенькие ушки, так что спать должны были крепко и всю ночь. На столе — на большом плоском камне, заменявшем его, — лежали готовые талисманы тишины. Вэй Ин не был уверен в своей способности ее сохранять рядом с возлюбленным. Тем более не был уверен, что первый раз будет приятен или пройдет без боли, потому еще там стоял горшочек с особой мазью, которую ему тайком принес Вэнь Нин перед тем как уйти спать. Оба при этом краснели так, что отголоски смущения Вэй Ин чувствовал до сих пор.
Кажется, не он один: Лань Чжань тоже мялся у ложа, не решаясь что-то сделать или сказать. Вздохнув, Вэй Ин взял его за руку и потянул прочь из пещеры:
— Идем, прогуляемся, муж мой. Сегодня ведь полная луна, а туч над горой нет.
Только у выхода он сообразил, что сказал, сдавленно захихикал: ну надо ж было ляпнуть именно это? «Любование красотой луны» во все века, что существует поэзия, было иносказанием для приглашения на свидание с далеко идущими последствиями. Ох, его язык столько раз был его врагом, но именно сейчас он, кажется, все верно сказал. Хотя полюбоваться луной стоило: здесь, на горе, после того как он столько сил и времени потратил на очищение от тьмы, отчего все реже над пиком Лунсы собирались тучи, полная красавица-луна сияла особенно ярко и казалась гораздо крупнее, чем даже от подножия.
— В лунном свете твое лицо кажется еще красивее, Лань Чжань, — промурлыкал он, рассматривая… мужа. Ох, он когда-нибудь к этому привыкнет, а пока даже в мыслях называть так этого прекраснейшего из людей было слишком странно и волнительно. — И алые одежды тебе идут много больше, чем все прочие.
— Вэй Ину тоже.
Дракон смотрел на луну разве что только в его глазах, но и сам Вэй Ин на нее не смотрел вовсе. Зачем ему это, если вот тут, прямо напротив, тот, кто в тысячи раз прекраснее, чья кожа светится ярче луны, а глаза сияют как солнца, и губы похожи на лепестки мэйхуа, сорванные ветром и упавшие на гладь воды, а забранные в изысканную прическу волосы хочется немедленно распустить, снять золотой венец в искристом великолепии хрусталя и белого нефрита, вынуть шпильки, позванивающие и покачивающие подвесками…
Руки сами собой потянулись и сделали это. Драгоценные шпильки упали на землю, туда же Вэй Ин более аккуратно опустил венец — как можно просто уронить совершенное творение Лань Чжаня? И наконец запустил руки в освобожденные волосы, прочесывая их, пропуская эту черную воду, искрящуюся в лунном свете, сквозь пальцы.
— Нет никого, кому бы я хотел расчесывать волосы каждое утро и вечер, кроме тебя. Нет и не было.
Лань Чжань прикусил нижнюю губу, и пришлось освободить одну руку, чтобы не позволить ему этого делать.
— Нет никого, с кем я хотел бы засыпать и просыпаться в одну и ту же мяо, кроме тебя. Нет и не было.
Вэй Ин мягко погладил задрожавшие губы кончиками пальцев, успокаивая, лаская, наслаждаясь этой нежной теплой мягкостью. Когда-то он думал, что губы у драгоценного Второго Нефрита Лань холодны и тверды, как камень, такими они казались всякий раз, когда тот сжимал их в тонкую линию, злясь на достающего и раздражающего его соученика. Теперь он знал правду: они сладки как мед и пьянят посильнее даже самого выдержанного вина, они горячи и нежны, и достаточно долгого и жадного поцелуя, чтобы они распухли и в их вкусе проскользнула нотка крови. Вэй Ин, должно быть, совсем помешался, но ему это так сильно нравилось, так пьянило — доцеловаться с Лань Чжанем до такого.
— Нет никого, с кем я хотел бы делить радость поцелуев днем и в ночи, радость единения тел и душ каждый день, кроме тебя. Нет и не будет.
— Никого, кроме тебя. Нет и не будет, — повторил за ним Лань Чжань, и сердце Вэй Ина сжалось, пропуская удар, и зашлось в безумном ритме, заставив его задыхаться от восторга и нежности.
— Мой, мой Байлун, мое счастье, мой Лань Чжань, А-Чжань, гэгэ…
Муж подхватил его на руки, не дав сказать больше ни слова, ни вырваться, ни шевельнуться в крепких объятиях, только тихо зарычал и понес в их покои.
Пусть луной любуется кто-то другой, а у них на это не было времени и желания. Слишком сильно было другое желание, охватывающее их тела и души, как огонь, и оно требовало немедленного, здесь и сейчас, удовлетворения.
Никто ему не противился.
========== 13. «Ты под темные крылья свои соберешь всех детей» ==========
Тайную тропу, что вела от подножия до вершины Луаньцзан, огражденную от бродящих по горе мертвецов и тварей талисманами и кровавыми печатями, знали только трое: сами Хэйфэн и Байлун, и Вэнь Нин. Остальные, кому не мила жизнь, могли попытаться вломиться на гору, да только тут же попали бы сперва в непроглядный туман — это уже Дракон постарался, — а после и в объятия «стражей». Тропой можно было достичь вершины за пол-сяоши, а вот пробираться по горе вне нее, даже если бы пропали все «стражи», пришлось бы не менее трех-четырех шичэней, и это в лучшем случае. Осыпи и ненадежные каменные козырьки, пропасти, разломы, источающие смрад разложения, сюрпризов на пути было множество.
Вход на тропу перекрывало особенно коварное заклятье, на создание которого Феникс потратил ровно кэ — пока подбирал символы начертания. Он его придумал в тот момент, когда разговаривал с главой Цзян в Ляньхуа Ву, это заклятье не пропустило бы того, кто затаил в сердце зло по отношению к живущим на горе. Тем любопытнее было появление на тропе двух измученных путников, едва бредущих, спотыкаясь и падая.
— А-Жэнь, я больше не могу идти... — девушка, запнувшись о камень, всхлипнула и осела на землю.
— Вставай, А-Тао, я понесу тебя на спине, — юноша, пошатываясь, опустился перед ней на одно колено. — Давай же, любимая. Осталось немного. Они не посмеют подняться на проклятую гору, а там, говорят, есть пещера, где жил сам Старейшина Илина. А если он там жил, значит, и мы сможем...
— А не боитесь, что в пещере осталось что-то жуткое от самого страшного темного заклинателя этой эпохи? — прозвучал впереди вкрадчивый голос, и эти двое вскинули головы, глядя на невесть как и когда оказавшегося там человека.
Высокий, одетый в багряное ханьфу с черными узорами по подолу и рукавам, с волосами, собранными в небрежно растрепанный хвост алой лентой, он был без оружия, но все равно отчего-то внушал и без того измученным молодым людям трепет. И потому они молчали, только девушка чуть слышно всхлипнула, схватившись за своего спутника сильнее.
— Молчите? Хм, и кто же вы такие? Назовитесь!
Юноша опустился на оба колена, сложил руки перед грудью:
— Мое имя Сун Минжэнь, второй сын главы клана Сун, вассального ордену Лань, господин. А это Лань Чуньтао.
— Невеста? — фыркнув, спросил мужчина.
— Нет...
— Да! — с внезапным вызовом заявила дева, потом всхлипнула и добавила: — Только не его. Меня хотели выдать за его брата, а он та еще тварь!
— Мы с А-Тао давно любим друг друга, — устало пояснил юноша. — Но наших родителей это не волновало. Мой брат захотел ее себе, и все согласились.
— Вот как. И вы сбежали, а теперь за вами по пятам бежит погоня? Чудненько. Просто чудненько. Что же с вами делать? — мужчина постучал по губам пальцем, подняв голову и глядя в небо. — Лань Чжань, ты не подскажешь?
Оба беглеца побелели, как первый снег, лежащий на тропе.
— Лань Чуньтао? — прогрохотало с неба так, что они пригнулись, сбиваясь в клубок. — Не Лань Цифаня ли дочь?
— Да, — чуть слышно пискнула дева.
— Пусть поднимаются. Я встречу.
Так на проклятой горе появились первые чужаки. Впрочем, чужаками они вскоре быть перестали: Сун Минжэнь быстро подружился с Вэнь Нином, найдя в нем собрата по ремеслу — клан Сун издавна занимался поставками лекарственных трав, и юноша, как оказалось, прекрасно разбирался в них, способах сбора, хранения и свойствах. А Лань Чуньтао едва ли не мгновенно завоевала любовь детей тем, что знала множество сказок, песенок и шуток, а еще умела готовить. На ее хрупкие плечи легла эта достаточно тяжелая работа, попробуй-ка накормить ораву из шести мужчин, у которых, к тому же, весьма разные вкусы в пище. Но совсем уж бессовестно сваливать на нее всю работу по кухне обитатели Луаньцзан не стали.
Когда в кухонный зал в первый же день заявились два полубога, А-Тао чуть не пролила на себя кипяток. И еще пару кэ не могла поверить, что Темный Феникс и Белый Дракон вот прямо сейчас сидят и чистят морковь и корни лотоса, чтобы помочь ей с готовкой. Скрывать от новичков то, кто именно обитает на горе, никто не стал. А-Тао же в подробностях поведала, какие слухи ходят по Цзянху, о чем говорят старейшины и наставники. Более скупой на слова А-Жэнь дополнил тем, что слышал и знал сам. Выслушав их, Хэйфэн покатился со смеху:
— Лань Чжань, ты представляешь, что теперь про меня скажут все эти люди? О! Я еще помню, как в прошлый раз мне приписали целый гарем из тысячи красавиц!
Глаза дракона ревниво сверкнули, и Феникс потерся виском о его плечо, как ластящийся кот.
— Не злись, ты же знаешь, людская молва — что собачий лай.
— Тогда тебя это тоже смешило.
— Ну, что ж мне было, плакать, что ли?
— Простите, господин, — прервала их А-Тао, — верно ли я поняла: вы и есть тот самый Старейшина Илина? Вэй Усянь?
— А что, если так? — прищурил тот загоревшиеся алым глаза.
— А вы правда построили из мертвецов мост в ущелье Удихоулун и заставили по нему переправляться отряд Чифэн-цзуня?
Алые огни в глазах Феникса погасли, и он расхохотался, уронив нож и хлопая себя по бедрам.
— Это правда, — невозмутимо ответил А-Тао Дракон. — В тот день я узнал очень много новых слов.
Феникс упал на пол и натурально завыл, из его глаз катились слезы. Такую картину и застали примчавшиеся на странные звуки А-Жэнь, А-Нин и А-Юань. Успокаивать досмеявшегося до истерики и икоты Феникса пришлось всем вместе.
После этого ни Сун Минжэнь, ни Лань Чуньтао больше не могли испытывать страха перед этими двумя существами, хотя все равно прекрасно понимали, что они уже больше не люди. Особенно, глядя на то, как в вечернем небе танцуют гигантский черно-алый феникс и сверкающий, словно белый нефрит, дракон, свивающийся вокруг него в кольца и петли.
Через неделю после появления на Луаньцзан этой парочки Ванцзи спустился в Илин, прихватив А-Нина, чтобы пополнить запасы овощей и купить зелени. Вэй Ин, накануне засидевшийся за очередным изобретением, от раннего подъема нагло отбрыкался, завернулся в три одеяла, как гусеница шелкопряда в кокон, и бессовестно удрых дальше, и тревожить его никто не стал. Брать с собой А-Жэня могло быть опасно для самого юноши, если те, кто преследовал беглецов, все еще рыскали по округе, а А-Тао присматривала за детьми.
В городке в самом деле судачили об отряде в два десятка заклинателей, что заявился в Илин шесть дней назад. Половина из них была в белом и при лентах, половина — в цветах цин и коричневом и без лент. Покрутились по городу, все выспрашивали о двух беглецах, да только тех в Илине никто в глаза не видел. Ванцзи довольно прищурился: А-Жэнь оказался умницей и не стал соваться туда, где их могли запомнить, несмотря на многодневную усталость, голод и желание хотя бы согреться горячим чаем.
— Впервые слышу, дядюшка Му, чтоб за сбежавшими детишками посылали такую погоню, — хмыкнул Ванцзи, перебирая разложенные на прилавке ленты. Третьего дня они с Вэй Ином случайно порвали его любимую, алую, расшитую серебряными хризантемами. Феникс в быту был дивно неприхотлив, и ленты были единственным его капризом. Даже без вина и острой еды он мог прожить спокойно, а вот потеря ленты, которую Ванцзи ему сам же и подарил, ввергла его в печаль. У него были и другие ленты: все алые, и с вышивкой, и без оной, и с украшениями из серебра и золота, но почему-то именно эту он любил больше всего. Наверное, потому, что ее единственную ему купил он, Ванцзи? Это грело и растекалось в груди медовой сладостью.
Дядюшка Му, устав наблюдать за его муками выбора, ненавязчиво подсунул под руку самую яркую из лент, вышитую на кончиках золотыми перьями.
— Да я и сам такое видел впервые. Так мало того, эти дурни еще и на гору поперлись!
— На гору? — «удивился» Ванцзи. — На Луаньцзан, что ли? В логово самого Старейшины? Воистину соглашусь с вами, дядюшка Му — как есть дурни.
Лавочник многозначительно воздел палец.
— Им говорили, что не стоит туда лезть, да разве ж ваша братия простого человека послушает?
— Мгм.
— Ну ты-то, даочжан, умный юноша, а эти, скажу я тебе, вовсе без соображения. Половину отряда там оставили, вернулись злые, как яо-мо, да ни с чем и убрались. Но вот что я тебе скажу, даочжан. Вернутся они, как пить дать, еще вернутся. Так что вы с муженьком, ежели тех беглецов повстречаете, скажите, чтоб стереглись.
— Ну, если повстречаем... — Ванцзи хмыкнул и уложил в корзину сверток с теплым женским дзяпао, несколькими парами вязаных носков и всяким таким, без чего ни одна дева не обойдется в суровую зиму.
Они с почтеннейшим Му прекрасно друг друга поняли. Вообще, этот ушлый лавочник Ванцзи нравился, несмотря на то, что он трудно сходился с людьми. А дядюшке Му нравились они с Вэй Ином, потому что не гнушались зайти всякий раз, когда бывали в городе, и без покупок еще ни разу не уходили, не торговались, а он не задирал цены.
Что ж, даже если заклинатели и соберут отряд побольше, до вершины они не доберутся все равно. Барьеры и твари не пропустят, в этом Ванцзи был уверен.
Жалости или чего-то подобного он к этим людям не испытывал, тем более после того, как выслушал рассказ А-Тао и лично наведался в Юньшен и послушал разговоры ее семьи, незримым пробравшись в самое сердце клановых земель, благо, уже научился такому трюку, присущему, как оказалось, только Дракону. Вэй Ин искренне и очень по-детски дулся на него целых три шичэня, когда понял, что Феникс невидимкой становиться не может.
А-Тао не солгала ему. Они с А-Жэнем в самом деле давно, с самого детства, любили друг друга, помолвка считалась делом решенным, ждали только шестнадцатилетия девы Лань, которое должно было наступить на третий день после зимнего солнцестояния. Но полгода назад домой вернулся старший сын главы клана Сун, живший в Чанъани, давно, кстати, женатый, хотя наследников пока и не имеющий, увидел А-Тао и пожелал взять ее второй женой. Клан Сун был достаточно богат, чтобы заткнуть рты даже Лань, а тем более был почти единственным поставщиком редких лекарственных трав, без которых целители ордена обойтись не могли, так что Лань Цифань, приходившийся двоюродным братом дяде и отцу Ванцзи, вынужден был проглотить пилюлю и согласиться на то, что их дочь станет всего лишь эрнай, но зато при наследнике клана, а не дици при втором сыне. Проглотил он и то, что благоприятный день для заключения брака был выбран едва ли не тот же, в который деве Лань исполнялось шестнадцать: наследник не мог ждать слишком долго.
Разом потерявшая шанс стать счастливой законно пара решила не ждать до последнего, а бежать сразу, как подвернется возможность, а там уже отбить три поклона в любом храме на тот самый третий день после солнцестояния, а о том, что А-Жэню еще нет двадцати — умолчать.
Что ж... Прожить два года, храня целомудрие, пока жениху не сравняется все-таки двадцать лет, под присмотром взрослых и ответственных Дракона и Феникса... О, хорошо, под присмотром одного взрослого и ответственного Дракона! В общем, как-нибудь уж присмотрит, чтоб эта парочка дождалась своего счастливого часа, не поправ остатки людских законов. Ванцзи чувствовал себя отчего-то ответственным за А-Тао. Все-таки, он тоже был Лань.
Позже он признается, что принял эту бойкую, смелую, смешливую девчушку, так отличную от привычных ему тихих, как тени, дев клана Лань, как младшую сестренку, которой никогда не имел. И Вэй Ин улыбнется ему, пряча в глазах печаль: «Я тоже, гэгэ. Старшие-то у меня уже были». И Ванцзи пообещает ему, что с Тао-мэймэй никогда не случится ничего плохого, потому что теперь у нее есть два старших брата-полубога и один — человек. А втроем они со всем справятся.
========== 14. «Тех, что брошены миром, растерзаны злою молвой» ==========
Зимы в Илине были лютые. Вэй Ин прекрасно помнил это — на своей шкуре выучил, можно сказать, и всех своих подопечных, даже Лань Чжаня, старательно оберегал от холода. Пещерное поместье было буквально сверху донизу исписано заклятьями сохранения тепла, а в очагах пылал неугасимый огонь Феникса, наполняя каждое жилое помещение уютом. Если же кому-то приходилось выходить наружу и тем паче спускаться в город, он самолично проверял, чтоб все были одеты и укутаны в самые теплые одежды. Серебра, которое они оставили в лавках дядюшки Му и его друзей, продававших теплую обувь и одеяла, хватило бы обеспечить им всем безбедную жизнь на пару десятков лет: экономить на тепле для Вэй Ина было равно экономить на здоровье любимых, а это было недопустимо.
— Хэйфэн, ты не Феникс, ты наседка! — бурчала А-Тао, пытаясь отбиться от еще одного, на сей раз мехового, одеяла.
— Кудах-кудах, — немедленно согласился Вэй Ин. — Ночью холодно. Завтра я спущусь вниз и куплю ковры. Много-много теплых ковров!
Все взрослые обитатели Фу-Мо синхронно закатили глаза.
Свою угрозу-обещание Вэй Ин собирался выполнить во что бы то ни стало. Конечно, были у него мысли по поводу ковров из меха, и были они не только в сторону сохранения тепла. Притащив первое меховое одеяло, он познал истинное блаженство прикосновения меха к голому телу. А вспышки страсти не всегда приводили их с Лань Чжанем к кровати. Он намеревался устлать мехом полы в их покоях поверх плотных мягких циновок, потому что хотел и мог себе позволить вот именно сейчас комфорт, а не терпеть стертые о камень колени или лопатки, или смотреть на такие же следы на возлюбленном. Так что — ковры. И циновки. Много. Мертвецов для переноски купленного он уж как-нибудь позовет, если все не влезет в большой, специально для таких масштабных покупок созданный цянькунь.
— Мне пойти с тобой? — застав его собирающимся, Лань Чжань подобрался со спины и мягко уткнулся носом в изгиб шеи.
— Ты обещал тренировку для младших. Не отказывайся, А-Чжань, займись ими. Я справлюсь быстро, так что вечером будем уже наслаждаться теплыми и мягкими полами, — лукаво усмехнулся Вэй Ин. — Если, конечно, ты меня сейчас отпустишь, а не...
Горячий выдох в шею сказал ему, что Лань Чжань с радостью бы именно это и сделал: не отпустил, прикусил кожу, оставляя очередную метку, запустил руки под теплый шеньи и чжундань. Но Дракон нашел в себе силы принять его желание прогуляться и позаботиться о комфорте и разжал руки.
— Ванцзи будет ждать Вэй Ина.
— Я знаю, — Вэй Ин развернулся к нему лицом и поцеловал между бровей, стирая поцелуем чуть заметную складочку. — Ты не успеешь соскучиться.
— Уже скучаю.
Рассмеявшись, Вэй Ин погладил его по щеке и легонько оттолкнул:
— Иди к детям. Я скоро вернусь.
Лань Чжань говорил: ни к чему экономить серебро, его на Луаньцзан много. Если что-то хочется — покупай. Но Вэй Ин никогда не привязывался к вещам и не жаждал обладания несметными сундуками нужного и ненужного барахла. У него даже в бытность адептом Юньмэн Цзян одежды было немного — два комплекта форменных ханьфу да пара комплектов белья. Зачем ему больше? Уйдя из ордена, он вообще обходился одним. На горе же и вовсе носил какое-то рванье, которое не жаль было запачкать землей или кровью, пожертвованное ему кем-то из дядюшек Вэнь. Это сейчас у него целый сундук изумительных ханьфу, всех цветов, что только были у дядюшки Му. И он их даже надевает, правда, обычно ненадолго — терпения у его Дракона все-таки маловато.
В те две зимы на Луаньцзан он не заботился о теплой одежде, внутри было так вымороженно и худо, что он не чувствовал ни холода, ни зноя. Он и сейчас их не чувствовал, но уже по иной причине: внутри бился его темный огонь, согревал и давал чувство полной защищенности. Он мог бы идти хоть обнаженным, но в городе пока никто не догадывался об их с Лань Чжанем нечеловеческой природе, а потому он тоже укутался в пять слоев теплой одежды. Ну, так просто было уютнее.
Илин давно не будил в нем тяжелых воспоминаний, да и годы от начала сиротства до принятия в орден стерлись в памяти, как стираются символы, высеченные в мягком ракушечнике. Он не помнил, где они с родителями остановились, не помнил, в каком именно тупике обитал, а может, их было два или три. Он не понимал, какое чутье завело его сюда. Звук, от которого раньше он бы бежал так быстро, как могли нести ноги? Запах псины? Тихие писки и вскрики? Он уже закончил свои покупки и кошель опустел, да и не было здесь, на этой улице, интересующих его лавчонок. Но он свернул именно сюда и гневно заклокотал горлом, глядя на стаю собак, подбирающихся к двум мелким оборванцам. Один — или одна, в грязи и лохмотьях пол ребенка не определялся, — свернулся калачиком у стены, зажимая распоротую клыками ногу, второй, с уже искусанными руками, пытался отогнать от него псов, размахивая какой-то деревяшкой. Это он зря, уличных собак подобное только раздразнить могло, а не остановить.
Феникс вдохнул, замер, рассчитывая траекторию огненной струи, и выдохнул. Стая осыпалась невесомым пеплом, не успев даже понять, что произошло. Детишки зато теперь уже сбились в один клубок, глядя на него бессмысленными от ужаса, круглыми глазами.
— Что, испугались? — он присел рядом, бесцеремонно схватил мелкого за ногу, рассматривая укус и первые признаки обморожения. — Давно бродяжите?
Он и сам мог сказать: не так уж и давно, может, с осени. Эти двое еще не отвыкли поддерживать хотя бы относительную чистоту тела, еще не озлобились и не утратили надежду.
— Где родители?
— У-у-у... ушли... Н-на Н-ночную... — заикаясь, ответил все-таки старший.
— Ясно. И давно?
— Д-д-да... господин. Т-три луны м-м-минуло...
Вэй Ин вздохнул. Возвращения саньжень, что оставили детей в городе и подались на Ночную охоту где-то в здешних лесах, можно было не ждать.
— Они уже не вернутся, ребенок. У вас есть кто-то еще кроме них?
Старший всхлипнул, младший — ему навскидку было всего года три-четыре — просто хлопал мокрыми ресницами и кривил губки от боли.
— Н-нет, господин.
— Что ж... У меня есть уже два сына, будет еще два. Идем? — он легко поднял младшего на руки, посадил на локоть и протянул руку старшему.
— Вы демон? — серьезно вопросил тот, стиснул ледяными пальчиками его ладонь.
Вэй Ин рассмеялся:
— Нет. Демоны — яо-мо — не дышат, у них не бьется сердце и выдыхать огонь они не умеют. Я — Феникс. А мой муж — Дракон.
— Муж? Так вы — госпожа? — смутился мальчишка. — Простите, я не распознал...
— Нет, ты не ошибся, — хохотнул Вэй Ин. — Просто мы вот такая неправильная семья.
В конце концов он понял, что ребенок не сможет быстро идти, да еще и в рваных, насквозь промокших от снега люй, и закинул его себе на спину. Так можно было значительно ускориться, потому что детям... детям нужно в тепло, их надо искупать и переодеть, накормить и успокоить. А все остальное не важно.
Он принял решение, не предупредив никого, но, когда ввалился в чженфан, зовя А-Тао, А-Нина и остальных, никто ему не сказал ни слова против. Только полыхнул пониманием и теплом золотой взгляд возлюбленного супруга, да обнимал тот Феникса этой ночью крепче и нежнее прежнего, и, когда Вэй Ин, глядя в его глаза, спросил:
— Тепла ведь хватит на всех? — твердо ответил:
— Мгм!
========== 15. «Я на страже стою, сберегая наш мир от незванных гостей» ==========
Спасенные дети, Си Ян и Си Лян, оказались все-таки братом и сестрой, крохе Лян было три года, Яну — семь.
— У нас есть дочь! — Вэй Ин запустил руки в волосы, нещадно лохматя их. — Лань Чжань, как думаешь, мы сможем достойно выдать ее замуж?
— Вэй Ин! — Дракон закатил глаза, но его губы подрагивали от готовой прорваться улыбки. — Ей всего три. Когда придет время... Тогда и будем думать.
Но мысль о том, что это дитя теперь в самом деле стало их дочерью, ему понравилась. До сих пор на их попечении были одни мальчишки, появление девочки накладывало определенные обязательства.
Расспросив Яна о том, откуда они, чем занимались и как жили, очень-очень злые Дракон и Феникс постарались выяснить, что случилось с их родителями. Результатом стала вырезанная и сожженная в прах шайка разбойников, напавшая на раненых после Ночной охоты заклинателей-саньжэнь, два духовных меча и маленькая нефритовая подвеска-птичка, которую Ян уверенно опознал, как принадлежавшую их матери. Феникс не поскупился на пытки, чтобы выяснить, где тела погибших саньжэнь, отыскал их и вызвал души, чтобы сообщить, что дети теперь под их опекой. Отпущенные на перерождение, они уходили успокоенными. На поминальной табличке с именами Вэнь прибавилось еще два: Си Цзиминя и Си Цзыю; у взрослых — хлопот и трат; в Цзянху — сплетен и слухов о том, что проклятый Старейшина Илина похищает не только дев и юношей, но и детей. Конечно, это вот последнее не могло не аукнуться.
В первый день цинмина в Илин заявилась целая толпа заклинателей из доброго десятка орденов. Такого разношерстного сборища здесь не видели с первой осады горы Луаньцзан. И столь же бессмысленного: учтя все предыдущие ошибки, Дракон и Феникс наложили на восстановленный охранный круг щитовую печать со всей своей полубожественной мощью, так что заклинатели не сумели пройти мимо статуй шиши, охранявших подходы к Луаньцзан. Никакая стена или охранная печать Великого ордена не могла сравниться по мощи с этой, и на горе в течение десяти дней и вечеров любовались «фейерверками», в которые превращались все попытки заклинателей разрушить печать.
— Ты ведь понимаешь, что этого нам не простят? — спросил Байлун, уложив голову на траву рядом с коленями Вэй Ина и млея от того, что все дети расселись вдоль его тела, свернувшегося кольцом вокруг старой яблони и гладили чешую, а возлюбленный мягко почесывал его нос и пропускал сквозь пальцы усы и гриву, а еще чесал у основания рогов.
— Мне не простят, — засмеялся Вэй Ин. — Страшному и ужасному похитителю дев, юношей и детей, Старейшине Илина. Который, несомненно, намерен из четверых детишек и четверых взрослых создать страшную и ужасную армию и поработить весь Цзянху, потом всю Поднебесную, а после дойти до края мира и взобраться на небеса.
— Снова смеешься, — укоризненно покосился на него Дракон.
— Свет мой, душа моя, если не смеяться — можно сразу копать себе могилу поглубже и выбирать камень в надгробье потяжелее. Но ты со мной, и моя семья, и вместе мы можем защитить их ото всего, так о чем мне грустить? — он наклонился, ложась на свежую траву, заглядывая в огромный золотой глаз Дракона, прошептал: — Если понадобится, я действительно пройду очищающим огнем по всей этой земле, сожгу в пепел всё и вся, не оставлю ни одной испятнанной пороком души, доберусь до небес и спалю всех Небожителей и все их золотые дворцы, если только уловлю намек на опасность для тех, кого принял под свое крыло. Но пока они копошатся, как мерзкие личинки в тухлом мясе, и не претендуют на мое, пусть живут. Я больше не милосерден и не сострадателен, мне плевать на долги и обязательства перед этим бесполезным миром. Я всего лишь хочу, чтобы никто не посмел трогать меня и мою семью. Разве я так много прошу, Лань Чжань? Всего лишь оставить нас в покое.
— Не много, — успокаивающе выдохнул Дракон, мягко коснулся кончиком языка его щеки. — Вэй Ин, я буду с тобой. И если ты сожжешь в пепел весь мир — я обрушу на него ураган, чтобы смести пепел в море.
Феникс обнял его голову, целуя куда придется и смеясь, хотя Дракон видел намокшие ресницы и плывущий от влаги взгляд.
***
Вторая осада проклятой горы закончилась ничем. Покричав, потратив все духовные силы, потешив бесплатным зрелищем илинцев, заклинатели разъехались по своим орденам, ничего не добившись. Но, конечно же, этим дело не закончилось. Лань Чжань, незримым облетев гору, не заметил в толпе заклинателей ни лиловых ханьфу Цзян, ни серых — Не, ни бело-голубых — Лань. Зато видел с десяток золотых пао, но выяснять, кто решился на такой самоубийственный поступок — собрать под своей рукой чудом уцелевших заклинателей из уничтоженного клана Цзинь, не стал. Кто бы он ни был, этот человек не проживет долго, если Вэй Ин узнает. А Феникс узнает, как только в очередной раз спустится с горы прогуляться в город.
С приходом тепла — и началом огородных работ! — удержать его на горе стало почти невозможно. Вэй Ин смотрел на мотыгу, грядки, тяжко вздыхал, брался за инструмент... Через пару кэ кто-то из юношей, не выдержав этих частых вздохов, от которых шевелились ветви яблонь, а сердце обливалось кровью, отбирал у несчастного Феникса мотыгу и прогонял с глаз долой.
— Может, я призову парочку мертвецов? — предложил он как-то, за что был нещадно бит полотенцем и изгнан с наказом спуститься на базар и купить семян. Список длиной в добрый бу прилагался.
Ванцзи помнил, как он однажды был послан Вэнь Цин за семенами редиса, а в итоге притащил мешок ямса. Но, к его удивлению, в этот раз Вэй Ин вернулся с купленными строго по списку семенами. На горе вскоре должен был появиться садик с лекарскими травами, а не только огород с овощами и зеленью, да сад, трудиться над которым Вэй Ину неожиданно понравилось гораздо больше, чем копаться в земле. Он бережно подставлял под разлапистые ветки жерди, убирал сухие ветки, замазывал варом трещины и сучки, обкопал каждое дерево и носил воду, не обращая внимания на мозоли от дужек ведер, старательно поливая яблони и чахлые кустики локвы.
А еще Вэй Ин обустраивал новые пещеры, ведь жителей на Луаньцзан прибавилось. И, кажется, предчувствовал, что брат и сестра Си не были последними.
— Ты собираешься всю гору превратить в дом? — помогая ему с очередной колонной, спросил Ванцзи.
— Если понадобится, то и весь горный хребет, — фыркнул Вэй Ин, сдувая с носа лезущую в глаза челку. — Но я не думаю, что это в самом деле понадобится. Лань Чжань, гэгэ, как ты считаешь, не основать ли нам свой собственный клан? Назовемся кланом Лунфэн{*} из Илина.
Ванцзи кивнул: ему нравились планы возлюбленного. Отчего бы и не назваться кланом? Кланом, в который станут принимать не за кровное родство, а по единству душ, по совпадению устремлений и чистоте сердец.
— И каким же будет наш символ?
— Бамбук. Просто зеленый бамбук.
— Хорошо, как скажет Вэй Ин, — улыбнулся ему Ванцзи. Никаких пафосных знамен с изображением Дракона и Феникса, просто ветка бамбука. Это будет прекрасный знак.
Закончив с очередной пещерой, превращенной в уютные, но пока еще не обставленные и безликие покои, Вэй Ин предсказуемо запросился вниз. Останавливать его не стали, Ванцзи сунул ему в рукав кошель с очередной кучей серебряных слитков и попросил принести хорошего чаю и сладостей. Поначалу ему было стыдно признаваться в своей маленькой слабости, но Вэй Ин все же выспросил, что ему нравится, и теперь часто приносил из Илина то мешочек «бород дракона», то танхулу, то османтусовые пирожные, то цзянь дуй с пастой из красной фасоли. Конечно же, сладости получали все, но, когда они были съедены, наедине с Ванцзи у Вэй Ина всегда оказывалась припрятанной палочка танхулу или пара конфет. Сердце Дракона таяло вместе с оставленной только для него сладостью, и он отдаривался нежностью и страстью, следами на нефритовой коже любимого, словами, сказанными только для него, в тишине их покоев.
Поцеловав его, Вэй Ин направился вниз, насвистывая мелодию, которую так любил. Ванцзи все еще не сказал ему, как она называется, а Вэй Ин все еще пытался угадать название сам, придумывая то смешные, то глупые, то настолько близкие к истине, что Ванцзи думал: он давно уже догадался, просто ему нравится эта игра.
Дождавшись, когда возлюбленный супруг скроется из виду, он обернулся Драконом и взлетел в небо, в полете делаясь невидимым: без присмотра он Вэй Ина не оставлял.
***
Илин привычно шумел, пах готовящейся едой и конским навозом, пестрел всевозможными товарами на лотках торговцев и благоухал притираниями и благовониями из дверей «ивовой беседки»: в последнюю Вэй Ин заглянул, чтобы отдать мадам Лю готовые мази и пилюли, сделанные А-Нином и А-Жэнем. Девицы, как и всегда, наперебой принялись зазывать его за бамбуковые занавески, но он, смеясь, отказался, получив вместо женских обид восторженный щебет о верности муженьку.
Побродил по рынку, неспешно складывая в заплечную корзину свежие куски свинины, пару жирных куриц, короб с яйцами, несколько мешочков с чаем — фруктовым, травяным и улуном, сушеные фрукты и ягоды годжи, свертки со сладостями — и отдельный маленький мешочек в рукав, это только для Лань Чжаня. Купил рисовой и лотосовой муки, связку сушеной рыбки и горшочек с пряным острым маслом. В корзине не осталось места, в голове от выслушанных сплетен и пересудов — тоже. Похихикивая над рассказанной дядюшкой Му очередной байкой о бесчинствах Старейшины Илина, он направился к воротам.
День выдался теплым, солнце припекало, так что он надвинул поглубже доули и поторопился к тропе. И едва не столкнулся с кем-то, остановившись в последний момент, удивленно глядя на два сияющих духовной силой меча перед грудью.
— Ой! Вы еще кто?!
Приподняв край доули, внимательно осмотрел представших перед ним юношей и расплылся в глуповато-радостной улыбке:
— Ух ты! Тигренок и Черепашка!
Глаза названных — льдисто-голубые и иззелена-карие — округлились, и Вэй Ин рассмеялся.
— Может ли этот ничтожный помочь даочжанам?
_______________________________
* [Между прочим, записав это двумя сочетаниями разных иероглифов, можно получить два очень говорящих намека на принадлежность клана:
1. ;; L;ngf;ng - Дракон и Феникс - что, ко всему, обозначает так же а) император и императрица; б) жених и невеста; в) талант; г) царственный, благородный (о внешности, манерах)
2. ;; l;ngf;ng - Сгорбленная гора - как помнят те, кто смотрел дунхуа, на Луаньцзан полно похожих на клыки скал.]
========== 16. «Охраняя наш дом и семью, и любовь между мной и тобой» ==========
Учуяв вспышки обнаженного духовного оружия, Ванцзи ринулся стрелой к тропе, но когда долетел, никаких мечей уже не было, а Вэй Ин, успешно изображая городского дурачка, навешивал лапшу на доверчиво оттопыренные ушки двух мальчишек, по виду и ци судя — еще младше А-Жэня и точно младше А-Нина. Прислушавшись, Ванцзи с трудом удержался, чтоб не зашипеть и не расхохотаться.
— Да-а-ань? Да с чего бы Старейшине с илинцев дань брать? Он ее с ордена Гусу Лань берет, и только.
— А вот это все? — мальчишка в черном монашеском дасюшене кивнул на корзину за плечами Вэй Ина.
— А за это все заплачено честным серебром.
— А вас, значит, обязали это ему принести.
— Да мне же совсем не трудно. Что тут тех покупок! Зато снова на гору поднимусь и на Илин полюбуюсь. Там красиво. Да вы и сами скоро увидите.
— Но это опасно! Никто не должен был заставлять вас подниматься к опасному темному заклинателю!
— Меня никто и не заставлял, я сам вызвался, — лукаво усмехнулся Вэй Ин.
Ванцзи, паря над ними невидимым, уже с трудом сдерживал смех. Его невероятный супруг ни единым словом не лгал этим мальчишкам, а что уж они там сами себе додумывали — разве он мог знать? Мог и знал, — признал Дракон, — но кому от того худо? Вэй Ин, как хитрый хулицзин, плетет свою сказку, запутывая незваных гостей. Тем ярче станет их потрясение, когда увидят правду. Значит, зачем-то ему это нужно. Он не станет таиться долго, скажет, как есть. Вэй Ин, да и он сам, уже научились не замалчивать ни проблемы, ни потребности.
— К тому же, чтоб я мог на базар ходить и на гору подниматься, мне прям такое красивое ханьфу купили. Только я, как домой вернусь, его сниму, а то еще прожгу или испачкаю.
И ведь снова ни единым звуком не солгал. Ай да Хэйфэн, ай да хитроумная птичка! Дома он в самом деле ходил в самом простом полотняном шеньи, зачастую надевая под оный только ку, а то и вовсе без них.
— И что же вы, ради красивого ханьфу согласились? — мальчишка в белом дасюшене жалостливо свел брови над яркими льдисто-голубыми глазами.
— Ну почему — ради ханьфу. Что вам такого о Старейшине наговорили, что вы его то безумцем, то тираном зовете? — Вэй Ин обогнал их на пару шагов, пошел спиной вперед.
Ванцзи знал, что он не запнется и не оступится, но первым порывом было — кинуться вниз и придержать под локти. Он знал, что драгоценный супруг уже давно его учуял, и все это представление — оно и для него тоже. Значит, не стоит мешать, если б было нужно — Вэй Ин уже попросил бы о помощи, знаком ли, жестом ли. А пока он идет и насмешничает и лукаво жмурится, Ванцзи соваться не станет.
— Говорят, он похитил второго молодого господина Лань, Ханьгуан-цзюня.
— И его воспитанника. Или сына?
— А потом двух юных заклинателей из кланов Лань и Сун.
— Из вашего клана, что ли, даочжан Сун?
— Нет, — смутился тот, что в черном. — Я, вероятно, однофамилец. Но это не важно! Он потом, когда за юными господином и госпожой примчались родители, перебил половину отряда.
— Хм. Помнится, были тут по первому снегу какие-то. Но Старейшина с ними лично даже не встречался, они сами на гору сунулись, а тут, знаете ли, твари, чудовища и лютые мертвецы водятся. Да и сама гора опасна, чтоб на нее, троп не зная, лезть сломя голову.
Мальчишки переглянулись, безмолвно ведя меж собой диалог взглядами, потом черный, боевой монашек, снова ринулся в атаку:
— Но юных господ он ведь так родителям и не вернул!
— А вы у них сами спросите, хотели они возвращаться, или причина какая-то была, что они, не помня себя, от родичей бежали. Что же, это и все грехи Старейшины?
— Ну... еще говорят, он убил двух саньжэнь. И их малолетних детей тоже себе забрал, для экспериментов наверняка! Темнейших и бесчеловечных!
— Хм. Темнейших, значит. И бесчеловечных.
Тропинка кончилась. У начала заповедного яблоневого сада на большом камне устроились все четверо малышей. Завидев идущих, А-Юань и А-Ян, как самые взрослые, рванули к нему первыми. А-Лян и А-Лин тоже заковыляли по высокой траве, разразившись ревом на то, что не успевают за старшими братьями.
— Папа! Папочка, ты вернулся!
— Ум-м-м, свалите меня, негодники! — рассмеялся Вэй Ин, снимая с плеч корзину и опускаясь на колени, чтобы обнять и подхватить сперва старших, а потом и младших в охапку. Сил и рук ему хватало: закинуть А-Лян и А-Лина на плечи, а Юаня и Яна держать на локтях.
— Гляньте, мелкие, кого я к вам привел. Это Черепашка и Тигренок. То есть, Черный воин Сюань-У и Великий Тигр Бай-Ху.
— А где же?..
— Просто они еще маленькие и воплощения не пробудили.
Даочжаны стояли, словно примороженные, хлопали глазами. Но вот рука того, что в черном, потянулась за спину, к рукояти меча, и Ванцзи слетел вниз, принимая полностью человеческое обличье. Его особенностью обращения было то, что не требовалось ни снимать, ни надевать потом одежду.
— Не советую, даочжан.
Мальчишки вздрогнули и обернулись к нему чуть ли не в прыжке. На них, сияя яростным голубым огнем, нацеливалось острие Бичэня.
— Не пугай их так, Лань Чжань. Они и без того уже пуганые, слышал ведь? — усмехнулся Вэй Ин.
— Потому мечи им лучше не трогать. Тем более, здесь дети, и у тебя заняты руки.
— Я знаю, что ты нас защитишь, — с непоколебимой уверенностью заявил его супруг. — Давайте, не будем стоять, а пройдем к дому и там уже поговорим. Пусть юноши посмотрят сами, как мы живем. И расспросят А-Тао и А-Жэня.
— Вы... Вы нас обманули! — выпалил боевитый — и совсем по-детски несдержанный монашек в черном.
— В чем же, даочжан Сун? Имени своего я вам не называл, да и ни слова неправды не сказал. Если хотите судить непредвзято, а не по словам тех, кто меня и мою семью в глаза не видел, зато слухи распускать горазд, то принимайте предложение. Пока держите руки при себе и подальше от оружия, никто вам никакого зла не сделает.
— Господин Вэй, — тот, что в белом, вежливо сложил руки и поклонился, — мы принимаем ваше предложение. Но скажите, почему вы назвали нас с Сун Цзычэнем... э... Сюань-У и Бай-Ху?
— А это тема не самой короткой беседы, даочжан Сяо Синчэнь. Прошу, будьте гостями клана Лунфэн.
Ванцзи шел позади и внимательно следил, как незваные гости оглядывают их огород и сад, каменный портал на входе в Фу-Мо и небольшое белое знамя с вышитой зеленым шелком веткой бамбука над ним, как они смотрят на поспешивших к Вэй Ину А-Нина и А-Жэня, на вышедшую, чтобы забрать корзину с покупками А-Тао.
— Клан Лунфэн?
— Так и есть, — негромко подтвердил он. — Пусть наши фамилии и разные, но те, кто собрался здесь, те, кого приведет на Луаньцзан добрая воля или нужда, и кто пожелает здесь остаться, будут считаться членами одного клана.
— Значит, то, что вы и эти дети остаетесь на горе — это ваша добрая воля? — допытывался Сяо Синчэнь, стараясь смотреть в глаза.
— Именно. Кроме того, мы с Вэй Ином супруги, — с каким-то особенным удовольствием, непонятным и самому себе, выговорил Ванцзи, усмехнулся, заметив расширившиеся в шоке глаза. — Вэнь Юань был нашим первым усыновленным ребенком. Потом добавился А-Лин, он — Цзинь. Брат и сестра Си потеряли родителей осенью. Их убили разбойники, мы же только отомстили и приняли детей на воспитание.
Малышей передали на попечение старшим, Ванцзи, Вэй Ин и два даочжана прошли в сад, где между яблонями расположился большой, чтобы хватало на всех, стол под легким тростниковым навесом. А-Тао принесла поднос с чайными принадлежностями, А-Нин вынес второй — со свежими баоцзы. Первый кэ под навесом стояла тишина, гости угощались и пили чай, собираясь с мыслями. Сун Цзычэнь то и дело порывался начать задавать вопросы, и тогда его спутник клал ладонь на его запястье, призывая помолчать немножко.
Наконец, первые пиалы были допиты, и Вэй Ин без зазрения совести облокотился на плечо Ванцзи, а тот обнял его, придерживая.
— Ну, спрашивайте? Хотя я даже не знаю, что еще вам рассказать. Живем мы себе тихо, никого не трогаем, и хотелось бы, чтоб не трогали и нас. Но, как я понял еще с первого раза, это невозможно, — горько усмехнулся Вэй Ин. — Всем почему-то есть дело до меня и моей семьи.
Даочжаны пристыженно молчали.
— Тот, кто вас послал сюда, прекрасно понимал: если вы нападете, то живыми не уйдете с горы. И не сказал, что Старейшина Илина — не просто так темный заклинатель. Ведь не сказал, да?
— О чем вы, господин Вэй?
— Покажу? — Вэй Ин потерся виском о плечо Ванцзи.
— Если хочешь. Советую закрыть глаза или отвернуться, — Дракон ревниво сверкнул глазами и проследил, чтоб гости в самом деле не смотрели, как его муж раздевается, оставляя ханьфу и белье на ветке яблони, а после выходит под яркий солнечный свет, потягиваясь всем телом в льющемся с неба тепле. И с алой вспышкой обращается в столь же прекрасную, сколь и смертоносную птицу.
— Можете открыть глаза, — буркнул он, поднимаясь и выходя к Фениксу, который тотчас опустился на траву и обвился вокруг его плеч длинной шеей, выпрашивая ласку и нежно курлыкая, принимаясь перебирать острым, слегка загнутым клювом его волосы.
— О боги всех небес... — прозвучал потрясенный вздох из беседки. — Это же... Феникс?
— Темный Феникс, — уточнил Ванцзи, запуская руки в горячие перья на груди птицы. — Все те люди, что злословили и продолжают злословить о Вэй Ине, все те, кто обвинял его, давил на него, боялся его — все они превратили жертвенную душу мира, Огненного Феникса в Темного. Он был готов к сожжению, готов к жертве во имя этого мира, но его пленили и удержали, лишили сил, пытали. Они хотели подчинить себе Феникса, но в итоге добились его перерождения. Вэй Ин не желает зла никому, весь мир за границами нашей горы ему безразличен. Но если кто-то протянет руки к его семье... Если только посмеет угрожать тем, кто ему дорог... Я не стану удерживать его. Я призову ветер, который будет нести его крылья и раздувать его пламя.
— Лунфэн... Вы... Господин Лань, вы ведь...
Ванцзи отступил на несколько шагов от Феникса и обернулся, тут же прижимаясь мордой к шее возлюбленного, осязая его шкурой, гривой, усами.
— Потрясающе... Это так потрясающе, Сун Лань!
— Какая невообразимая мощь! — вторил восхищенному вскрику Сяо Синчэня охрипший от волнения голос Сун Цзычэня.
Мысленно Ванцзи рассмеялся и вернулся в человеческий облик, немедленно потребовав у даочжанов снова закрыть глаза, а после того как Вэй Ин обернулся — помог ему одеться и пригладить волосы, завязывая их в высокий хвост его любимой лентой.
— Теперь вы понимаете? Те, кто отправил вас сюда, желали вам смерти, — вернувшись за стол, Вэй Ин разогрел своим огнем чайничек и заварил им всем еще чаю. — Им нельзя доверять. Даже если вы, спустившись обратно, станете говорить, что Старейшина Илина никому не желает зла, вам не поверят и обвинят в пособничестве. От вас просто избавились, надеясь, что я вас убью, или рассчитывая убить после. Мне трудно судить, почему, но я догадываюсь: кому-то вы встали поперек горла. Слишком непокорные, самостоятельные, не желающие прислушиваться к чужому мнению и подчиняться чужим приказам.
Он внимательно смотрел в их лица и видел там подтверждение своим словам. Ванцзи тоже видел его. И потому, взяв мужа за руку, сказал:
— Вы можете остаться на Луаньцзан, — и почувствовал, как благодарно и нежно сжалась его ладонь.
— Позвольте нам поразмыслить, Хэйфэн, Байлун, — учтиво и с куда большим благоговением поклонился Сяо Синчэнь. — А прежде, да простится нам любопытство, вы не могли бы все же сказать, отчего вы назвали нас именами божественных Хранителей Цзянху?
— Потому что так и есть? — лукаво улыбнулся Вэй Ин. — И если пожелаете, мы с Лань Чжанем могли бы пробудить ваши сущности. На тебе, даочжан Сяо, лежит печать Цилиня. Не удивлен: из всех пяти Хранителей именно он изначально считался хранителем мудрости и чистоты. Но его чистота надмирна, а мудрость отстранена и холодна, как высшие небеса. Его воплощение — Баошань-саньжэнь, не так ли?
Юный даочжан несмело кивнул, глядя огромными удивленными глазами.
— Моя матушка, Цансэ-саньжэнь, была ее воспитанницей. Она ушла из горной обители раньше, чем ты родился, потому ты не можешь ее помнить. Я сам ее толком не помню, хотя перерождение подарило мне возможность вспомнить первые годы жизни. Мне было всего четыре года, когда она и отец погибли на Ночной охоте, а я стал сиротой и бродяжкой. И только в десять лет меня «нашли» и привезли в орден Юньмэн Цзян. До сих пор гадаю, зачем. Но это неважно, важно то, что на матушке была такая же печать Цилиня. Должно быть, так она отмечала разочаровавших ее учеников, — усмешка в уголках губ Феникса была горькой, и Ванцзи, не стерпев и отбросив всякий стыд, стер ее легким поцелуем, заставив даочжанов залиться краской и закрыть лица ладонями.
— Ах, Лань Чжань! Бесстыдник, что ты творишь! — но наигранное возмущение не смогло скрыть довольный блеск в глазах Вэй Ина, и потому Ванцзи только хмыкнул, ничего не ответив на эту тираду. — Смотри, ты совсем засмущал наших гостей.
— Мгм.
— Бесстыдник! — припечатал его Вэй Ин, устраиваясь тем не менее в его объятиях поуютнее. — Так о чем я? Ах, да. Печать. Мне нужно смотреть поближе, возможно, именно она сдерживает раскрытие твоей, Тигренок, сущности. Но у твоего спутника такой печати нет, и что не дает ему перевоплотиться, я не знаю. Возможно, слишком строгое воспитание в монастыре. Подавлять свою сущность вас ведь там учили? Сюань-У и сам по себе существо замкнутое и самодостаточное. Ваши сущности еще спят, и только от вас зависит, проснутся ли, или вы так и проживете свои жизни, как обычные совершенствующиеся. Вы можете остаться в Фу-Мо, я покажу вам свободную комнату и купальню, потом кто-нибудь позовет вас на ужин. Не думаю, что у вас есть слишком много времени на то, чтобы обдумать ваши дальнейшие шаги: те, кто вас послал сюда, будут ждать результата недолго.
— Мы должны обсудить это, господин Вэй, господин Лань, — говорил Сяо Синчэнь, но вежливо поклонились оба.
Дракон и Феникс оставили их наедине в беседке.
— Как думаешь, согласятся? — Вэй Ин оглянулся на склонившихся друг к другу мальчишек.
— Нет, — покачал головой Ванцзи. — Им нет резона верить нашим словам и в вероломность тех, кто их послал сюда. Они спустятся, чтобы проверить. И попадут в ловушку.
— Что ж, значит, нам придется присмотреть за ними немного.
— Мгм, как скажет Вэй Ин.
Ожидаемо, Ванцзи оказался прав: обсудив все предложенное, мальчишки решили верить в остатки хорошего в людях и выбрали возвращение в Илин. Точнее, встретиться с нанимателем они должны были на постоялом дворе в шичэне полета от Илина.
— Ну да, уничтожить двух мальчишек на постоялом дворе где-то средь холмов куда проще, чем сделать то же самое посреди города, — выразительно скривился Вэй Ин, когда даочжаны ушли по тропе вниз.
— Почему ты меня удержал? Не логичнее было бы последовать за ними сразу? — поинтересовался Ванцзи, готовый сорваться в полет тотчас.
— Логичнее. Но они должны получить урок.
Взгляд и голос возлюбленного живо напомнил Дракону, что, каким бы милым, ласковым и добрым ни казался его Феникс, он больше не светлое создание. И тот, кто по глупости или из гордости отказался от щедро предложенного дара, легко и просто вернуться и принять оный уже не сможет. Феникс не уподоблялся древнему и, возможно, уже достигшему бессмертия Цилиню, чтобы не давать второй шанс, но некая мстительность была ему все же присуща. И Дракону оставалось с этим только смириться, принимая, как и все иные грани натуры его возлюбленного.
========== 17. «Если кто-то забыл — я не светел и больше не свят» ==========
На постоялом дворе шел бой.
Над постоялым двором кружил невидимкой Дракон, на шее которого восседал, целиком спрятавшись в его гриву, а потому тоже невидимый Феникс — пока в человеческой форме.
— Вэй Ин, мы должны им помочь, — встревоженно сказал Дракон, наблюдая, как люди в черном, с закутанными лицами, теснят двух мальчишек, уже раненых, к распахнутой двери дровяного сарая.
— Всему свое время, — мурлыкнул ему на ухо тот. — Ты заметил, что вокруг сарая нанесена удерживающая печать?
Дракон тихо рыкнул.
— Моя печать. Ах-ха, какая прелесть! Все постройки облиты чем-то горючим.
— Все подстроено так, чтобы обвинить тебя?
— И-и-именно. Люди. Живые. Хозяева двора? Похоже, да. Наверху, шестеро. Лишние жертвы. Как мелочно!
— Вэй Ин!
— Тш-ш-ш, мой Байлун, ты забыл, кто я? Пусть поджигают. Пусть уверятся, что огонь охватил все, и уйдут. И ты проследишь, кто они и откуда. Хорошо?
Дракон вынужденно согласился. Конечно, Феникс не позволит огню пожрать людей и постройки. Скорее, это пламя будет яростным и очень-очень горячим только для виду. А вот что будет с теми, кто позволил себе подобную провокацию...
Он не хотел знать. И в то же время хотел. Он должен был увидеть своего Феникса таким — во всем темном блеске его гнева, в отблесках его мертвенного пламени, пляшущего на костях врагов. Познать его и таким — и принять.
Он... боялся. Запретив себе лгать Вэй Ину словом, делом, мыслью, самым мелким движением души — он боялся, что не сумеет принять его таким. До сих пор он видел ярость Вэй Ина, если так можно сказать, праведную. Так было с теми разбойниками. Он знал — но знал лишь отстраненно, по рассказам самого Вэй Ина — о сожжении Ланьлин Цзинь, о наказании Лань и Цзян. Это было не то же, что увидеть все своими глазами. Где-то в самой глубине его души все еще сидел, как отравленный наконечник стрелы, отголосок проклятых правил Гусу Лань. И либо он изживет его окончательно, приняв своего Темного Феникса таким, каким тот стал, либо...
Все вышло так, как Вэй Ин и сказал: юных даосов загнали в сарай, и стоило им переступить границы печати, духовные и телесные силы оставили их, мальчишки кулями свалились на землю. Двери тут же заперли и подперли кольями, как и двери постоялого двора, и в каждую постройку был отправлен огненный талисман. Пламя вспыхнуло почти мгновенно, охватило строения, перекидываясь на все стены, крыши, ревя, словно голодный зверь. Люди попятились от нестерпимого жара, затем развернулись, бросились к воротам, за которыми в рощице ждали оседланные кони.
Дракон спустился во двор, пригнул шею, и Феникс спрыгнул на землю.
— Лети за ними. А потом возвращайся на Луаньцзан, я перенесу туда мальчишек.
— Хорошо. Будь осторожен.
Вэй Ин поцеловал его в нос и толкнул в скулу:
— Лети, Байлун.
Уже взвившись в небо, Ванцзи оглянулся: пламя кольцом стояло вокруг разве что слегка закоптившихся построек. Цела была даже тростниковая крыша.
***
Сквозь щели сарая пробивались язычки пламени, воздух казался раскаленным — пожар захватил ветхое строеньице в считанные мгновения, и их осталось так мало до того момента, как прогорит и рухнет им на головы крыша. Сун Лань отыскал в себе лишь крохи сил, которых хватило, чтобы подползти к истекающему кровью Синчэню, дотянуться до его руки ладонью.
— Прости... А-Чэнь, прости, я был таким дураком... Это я виноват...
Сяо Синчэнь мягко улыбнулся ему сереющими губами, но сказать ничего не смог, да и просто не успел — послышался скрип распахивающейся двери и знакомый насмешливый голос проговорил, словно отвечая вместо него:
— Признание своей глупости есть признак истинной мудрости человеческого существа. Вот только реалии таковы, что это признание происходит обычно тогда, когда цена за совершенную ошибку уже слишком высока, а последствия зачастую необратимы.
В проеме, одетый лишь в пламя, бурно вьющиеся волосы да перья, стоял Хэйфэн, и огненные язычки, как ластящиеся псы, лизали ему руки.
— Господин!.. — Сун Цзычэнь дернулся, но печать все еще держала его, выпивала все силы. Да и Феникс поднял руку и переступил порог, присел рядом с закрывшим глаза Синчэнем.
— Вот цена твоей ошибки, даочжан Сун: шесть человеческих жизней и еще одна, висящая на волоске.
— Господин, я умоляю!.. Спасите его, я отдам свою взамен!
Хэйфэн остро глянул, словно пропорол насквозь и душу и тело отравленными, алыми клинками своих нечеловеческих глаз.
— Дурак и ничему не учишься. Какой из тебя Хранитель мудрости? Головная боль и проблемы на наши с Лань Чжанем хвосты.
Он щелкнул пальцами, и Сун Лань ощутил, как склеило ему губы. По второму щелчку с тела Сяо Синчэня исчезла большая часть одеяний, оставив его в сапогах и тонких нательных штанах. Цзычэнь ужаснулся виду трех глубоких ран, рассекших грудь и живот друга. Они были получены потому, что это он, он не сумел вовремя прикрыть А-Чэня! Хотя знал, что сердечный друг хорош в сражениях с тварями, но вряд ли поднаторел в драках с людьми!
Меж тем Феникс, недовольно побурчав, обернулся в свою божественную форму, разворотив дверной проем, наклонил над Синчэнем голову и... заплакал. Огромные, сверкающие, словно капли росы на солнце, слезы падали на раны, вскипали, как вода на раскаленном металле, обволакивая тело легкой дымкой. И под этой дымкой развалы плоти словно слипались, сходились края ран, вспухали рубцами — уродливыми и багровыми.
Закончив, Феникс снова вернулся в полуформу, поднял оставшегося бессознательным Синчэня на руки и вышел. А мгновение спустя отпустило и Цзычэня, он смог подняться сперва на четвереньки, потом на колени, а после встать и выйти, пошатываясь, но с каждым мигом возвращаясь в норму. Губы его все еще были склеены неизвестным заклятьем, похоже, Феникс не жаждал сейчас слушать ни благодарности, ни обеты. Он сунул Цзычэню в руки его друга, снова обернулся, не рискуя уже снести ветхий сарайчик — к слову, лишь чуть подкоптившийся! Словно и не бушевал вокруг него огонь считанные фэнь назад. Феникс опустился на землю, подогнув мощные лапы, грозно курлыкнул и выразительно повел головой, мол, залезай и друга держи. И Сун Цзычэню не оставалось ничего иного, кроме как исполнить приказ, опасливо усадить Сяо Синчэня у основания шеи, почти зарыв в перья, и устроиться самому, придерживая его. Взмах гигантских крыльев вжал его в горячее, как печь, тело, заставив почти распластаться на нем, ощущая, как перекатываются мускулы под перьями и пухом. Правда, полет длился совсем недолго, и вскоре он уже кубарем скатывался по опущенному крылу, а старшие воспитанники Хэйфэна и Байлуна снимали пока еще не пришедшего в сознание Синчэня.
— Даочжан, идемте. А-Сяню нужно одеться, — сказал ему самый старший — Вэнь Цюнлинь.
И Сун Цзычэнь послушно поторопился за ним, не оглядываясь. Он и так уже видел полуформу Феникса и подозревал, что Дракон не будет этому рад, если узнает.
***
Проследить за отрядом убийц было несложно. Сложности начались, когда он разделился сразу на четыре части, и все направились в разные стороны. Ванцзи выбрал следовать за тем, в котором, как ему показалось, находился предводитель, хотя никаких знаков различия на черных ханьфу не было, а этот отряд оказался самым мелким: всего три всадника. Вэй Ин бы что-то придумал, чтобы отследить всех, но Ванцзи пока еще не знал всех возможностей своей драконьей ипостаси, а обычное заклятье связующей метки было легко заметить. Он положился на удачу, надеясь, что не подведет доверившего ему эту миссию Вэй Ина, и удача все-таки улыбнулась ему: на закате эти трое въехали в крохотную деревушку, с другого конца которой им навстречу направился такой же маленький отряд из трех человек в белых, с сине-фиолетовой отделкой, ханьфу. Ванцзи мгновенно узнал форму: орден Молин Су! А присмотревшись, узнал и предводителя, сложно было не узнать того, кто во всем, вплоть до одежд и заколок, мельчайших повадок, словечек, жестов пытался копировать тебя самого, да выходило, словно отражение в неровном, кособоком листе бронзы. Су Миншань, предатель, вор и убийца!
Ванцзи внезапно очень остро захотел растерзать этот кусок ослиного навоза, по недомыслию богов получивший человеческое обличье, и остановило его только обещание, данное Вэй Ину. Прислушавшись, он разобрал тихую беседу:
— ...как господин приказал: печать и огонь.
— Вы уверены, что там все сгорело дотла?
— После «драконова огня»-то? Конечно, господин. Остался только пепел, даже головешек крупнее кулака не отыскать.
— Хорошо. Вот плата, — Су Миншань бросил в руки наемнику кошель, сыто звякнувший слитками серебра. — Остальное — как договаривались, после того, как пойдут слухи. На эту тварь нужно собрать все ордена и кланы, так что пусть твои люди хорошенько поработают языками.
— Не извольте беспокоиться, господин, братства нищих уже предупреждены и готовы. Скоро каждая псина в Цзянху будет лаять на Темного Феникса.
— Больше дела, Булумянь{*}.
Они разъехались в разные стороны, и Ванцзи последовал за людьми Молин Су. Нужно было уточнить, где гнездо у этой заразы. Чтобы Хэйфэн мог выжечь его на корню.
________________________
* [;;; — B; l;umi;n — Безликий]
========== 18. «Это вы извратили мой жертвенный светлый огонь» ==========
Возвращаясь домой, Ванцзи заглянул на тот постоялый двор, откуда Вэй Ин должен был забрать мальчишек. Как он и думал, до остальных — шестерых членов семьи хозяина двора — Фениксу не было дела, люди остались связанными и запертыми. Хотя его такая баранья покорность покоробила: ну видишь ведь, что жив, пожар внезапно потух, убийцы ушли, так шевелись! Не особенно-то их и связали, встать, допрыгать до чего-то, чем можно перерезать веревки — возможно, даже для незаклинателя. Но нет, эти люди лежали и покорно ждали... чего? Ванцзи начинал куда лучше понимать супруга. У него, кажется, тоже начинали атрофироваться остатки желания защищать подобных... И их с Вэй Ином подопечные — совсем иное дело, они, даже малыши Си, оставшись в подобном положении, боролись бы до последнего. Именно это, наверное, и отличало тех, кого Вэй Ин своим чутьем, сердцем и душой приравнивал к своим. Кого собирал под крылья.
Освободив людей и посоветовав им продать этот постоялый двор и перебраться подальше, чтоб не нашли и не убили теперь уже наверняка, как свидетелей преступления, он проверил постройки. Убедился, что всю горючую пакость, названную тем черным «драконьим огнем», пламя Вэй Ина выжгло, не тронув то, на что ее щедро наплескали, убедил в этом людей и убрался прочь, чувствуя себя больше уставшим от бессмысленных разговоров и чужих благодарностей, чем от слежки и долгого поддержания невидимости.
Луаньцзан, окутанный у подножия туманным барьером, еще светился — алое закатное солнце словно напоролось брюхом на пик Лунсы и изливало свой свет, словно кровь в пасть Тянь-Гоу: изогнутые скалы казались жадными клыками. Поймав себя на том, что не просто принимает такой вид, а искренне любуется им, Ванцзи оторопел, едва не запутавшись в собственных кольцах. Ранее он выбрал бы иные слова для описания. Ранее ему не хотелось налететь и сомкнуть клыки на чьей-то плоти, разрывая и терзая. Ранее... Неужели он теряет свою чистоту? Перерождается в темного Дракона?
Ему навстречу взлетела гигантская черно-алая птица, закружила вокруг, тревожно курлыкая. Он сплелся с Фениксом шеями, поддерживая возлюбленного супруга в воздухе плотным течением ветра.
— Лань Чжань, что такое?
— Вэй Ин... Скажи, если я стану темным, ты будешь меня любить?
Феникс на какое-то время аж перестал взмахивать крыльями, не рухнув вниз только благодаря духовной силе Дракона.
— А-Чжань, гэгэ, свет мой, я буду любить тебя любым. Но с чего такие мысли?
— Я... Я...
— Вниз. Поговорим дома.
***
Если Вэй Ин и рассчитывал отправиться мстить этой ночью, то после подобных вопросов он не мог отмахнуться от чувств и опасений мужа. Только не от его чувств и страхов.
Расположившись в своих покоях, предупредив, чтобы им не мешали, вывешенным на внешнюю сторону двери талисманом, он сел на постель и похлопал по одеялу:
— Иди ко мне, мой драгоценный Нефрит. Иди ко мне и расскажи, что тебя встревожило.
Лань Чжань сел рядом, но потом, поерзав, лег к нему на колени головой, сперва уткнувшись в живот лицом, и Вэй Ин расплел его прическу, запустил пальцы в волосы, мягко массируя затылок и макушку. Он терпеливо ждал, понимая, что возлюбленному супругу нужно время, чтобы собраться с мыслями и найти слова. Тому все еще было трудно иногда выражать свои чувства именно так, и Вэй Ин в который раз пожалел, что пощадил клан Лань. Нужно было взять с них клятву и повязать кровью и духовными силами, запрещая продолжать ломать детские души. Гуевы праведники, чтоб им гореть в негасимом огне в Диюе!
Лань Чжань наконец повернулся лицом вверх, впрочем, не оставив своего теплого местечка на его коленях, только сменил позу на более открытую. И заговорил, прикрыв глаза, описывая то, что испытал в эти два дня, начиная с вчерашней утренней встречи с даочжанами и заканчивая сегодняшним вечером. Нашел силы — и Вэй Ин так им гордился! — проговорить все свои страхи, сомнения и опасения. Его не обидело даже то, что Байлун в глубине души боялся своей реакции на тьму, настоящую, глубинную тьму Хэйфэна. Это было нормально, у него самого ушло достаточно много времени, чтобы принять себя таким, каким он стал. Каким его сделали.
— Лань Чжань, — когда тот умолк, Вэй Ин снова принялся гладить его, мягко проходя кончиками пальцев по прорезавшей лоб морщинке, по тонким, но густым бровям с мягким изгибом, по узкой изящной переносице, по нежной, словно лепестки мэйхуа, коже под глазами, по высоким скулам и щекам в нежном персиковом пушке, по контуру чувственных губ, которые так любил целовать. — Лань Чжань, гэгэ, счастье моей души! Даже Двадцать два года ужасной жизни в клане Лань, даже потери, даже издевательства и предательство тех, кто был твоей родной кровью и обязан был тебя защищать, не смогли сломить твою волю и омрачить твой свет. Твоя душа — чище и крепче самого драгоценного нефрита, никакая людская злоба, никакая самая черная зависть, самая изощренная лесть, самый подлый навет не смогли подточить ее и зародить в этой безупречности хоть малую трещинку. Я же изначально был той самой трещиноватой яшмой, что, оброненная в тушь, вбирает в себя всю черноту, теряя природный цвет. В этом было мое предназначение и моя беда, гэгэ. Если бросить такую яшму в печь, она останется черной. Но если окунуть в чернила и прокалить нефрит, он сохранит свой цвет и целостность. Только я, любовь моя, больше никому не позволю коснуться твоей души. Как не позволю и тьме запятнать тебя. Оставь месть и ненависть мне. Пусть у всех на слуху только Темный Феникс будет тем, кто приносит кару. Мне не впервые справляться со всеобщей ненавистью и не впервые поглощать тьму.
— Вэй Ин!
— Да, знаю, я повторяю свои слова. Но теперь ведь ты со мной. Моя душа в безопасности, пока она — в твоих когтях. Ты сбережешь ее, чистое дыхание твоих ветров омоет ее. Я верю в это.
— Ванцзи верит Вэй Ину, — помолчав, проговорил Лань Чжань, притягивая его к себе ближе и целуя. — Ванцзи верит в Вэй Ина.
— Когда ты веришь в меня — я всемогущ, — улыбнулся в его губы Феникс. — Отдохни, сегодня я точно никуда не полечу.
Позже, устроившись в перестеленной постели уже для сна, а не для весенних игр, Лань Чжань сказал ему, притянув к себе на грудь:
— Через две недели будет Совет кланов. Мне кажется, именно на нем эти твари собираются обсудить очередной поход на наше гнездо.
— Что ж, пусть обсудят, — улыбнулся Вэй Ин, и улыбка эта была острее лезвия Бичэня.
========== 19. «И в крови моей тьма, для меня нет дороги назад» ==========
Вэй Ин никуда не полетел и на следующий день, и через день, и через два. Ванцзи прекрасно понимал, что это не значит, что он отпустил свою злость и жажду мести. Он видел их на дне зрачков, отливающих алыми всполохами, но Вэй Ин на удивление хорошо себя контролировал.
Все эти дни Вэнь Нин и Сун Минжэнь старательно занимались исцелением Сяо Синчэня: то, что Феникс затянул его раны перед полетом не означало, что они полностью исцелены. У юного Тигренка было сильное золотое ядро, но даже ему требовалось время, чтобы исправить весь нанесенный ущерб, к тому же, печать тогда выпила из него и Сун Цзычэня почти все духовные силы, и Ванцзи, А-Жэнь и А-Нин поочередно делились ими с мальчишками. В планы Вэй Ина входило появление прославленных саньжэнь на Совете, и к тому времени они должны были быть совершенно здоровыми.
Вэй Ин озадачил дядюшку Му и его мастериц пошивом и украшением четырех парадных ханьфу в цвете цин, с белыми и черными нижними одеждами, расшивкой серебром — по подолу должен быть вышит простой, но изящный узор из бамбуковых веток.
Вопреки всем традициям, ушедшие из монастыря и с горы Бессмертного Цилиня мальчишки уже прошли церемонию гуаньли, и потому Вэй Ин без зазрения совести заказал для них серебряные гуани — одинаковые, с одинаковыми шпильками в виде все тех же веточек бамбука с листьями зеленого нефрита, и не поскупился на серебро — плату за срочность. Он заказал одинаковые гуани и для них с Ванцзи — и это были совершенно явно не простые украшения, а символы глав клана. Их украшали расшитые серебром ленты: белые у Ванцзи и черные у Вэй Ина. Ванцзи знал, что цвета одежд их будущего клана, рисунок на них, вид гуаней и все прочее Вэй Ин обсуждал не только с ним, но со всеми обитателями Луаньцзан. И это было правильно, наверное? Для него все это было внове, все необычно и будоражило, как глоток вина. Теперь, после принятия истинной формы, вино больше не заставляло его хмелеть и терять память. Но приносило некую легкость и позволяло раздвинуть границы, окунуться в прежде запретные желания. Это простые и, как говорил Вэй Ин, совершенно детские желания пошалить и поиграть. Детства у Ванцзи не было, и потому Дракон во хмелю наверстывал упущенное, и не во хмелю — тоже, у него было четыре товарища для игр, и он совершенно не чувствовал себя взрослым, вступая с детьми в любые их забавы.
Ванцзи знал, что в день Совета кланов и орденов случится нечто... Что это будет — он не мог даже представить. Вернее, мог. Но не хотел. Как Вэй Ин и просил... Нет, как просил Хэйфэн, он отдал ему право карать, скрепя сердце.
«Золотой Цилинь — это небесная мудрость. Черная Черепаха — это знания во всей их полноте. Белый Тигр — это милосердие, выраженное как в исцелении, так и в том, чтобы добить смертельно раненого. Светлый Феникс — это искупление, но Темный Феникс — это кара, неотвратимая и неумолимая. А Белый Дракон — это всегда справедливость. Ты — судия, рассматривающий преступление и выносящий приговор. И я не стану действовать за твоей спиной, оставляя тебя в неведении. Потому что я уже пробовал — и не отыскал удовлетворения в тех приговорах, что вынес сам. Я не уверен, что был справедлив. Даже, скорее, уверен, что не был, ибо я мстил. Я нашел в себе силы остановиться прежде, чем полностью отдался своему темному пламени. Мне нужен ты, только ты можешь дать мне границы, сдержать и успокоить. Поэтому я знаю, всегда буду знать, это вырезано на моем сердце, что ты — справедливость, а я — кара. Не должно быть одному без другого. И отныне не будет».
Так сказал Вэй Ин, и так должно было быть. И именно потому в Буцзинши, где соберется Совет, они полетят все вместе. Два свидетеля, судия и... Темный Феникс. Ванцзи не знает, что будет там, потому что он не провидец. Все будет зависеть от того, что случится там, на Совете. Несмотря ни на что, первым вопросом будет их заявление о создании клана Лунфэн. Их клана, как заклинателей. Их клана, как места, куда они будут собирать... своих детей. Своих сестер и братьев. Ему оставалось только надеяться, что у тех, кто будет на Совете, достанет благоразумия не провоцировать Вэй Ина. Но эта надежда была столь мала, особенно после услышанного во время слежки за Су Миншанем, что напоминала ему чахлую травинку.
***
В Цинхэ они прилетели за день до Совета, сняли комнаты в небольшой, недорогой гостинице, отмылись, насладились традиционными для горных районов Хэбэя блюдами, в которых было много, действительно много мяса — в том числе и дичи, а еще непривычные для южан папоротник и кедровые орешки, которые, тем не менее, за обе щеки уплетали Вэй Ин и Сяо Синчэнь, так что Ванцзи и Сун Лань, переглянувшись, потихоньку перекладывали эти мелкие, но так понравившиеся их спутникам орешки в их тарелки. Вэй Ин разговорился с подсевшим к ним хозяином гостиницы, выспрашивая его о кедрах, можно ли попробовать их посадить, прорастут ли зерна, получил пригоршню сырых, свежих орешков и цельную шишку. Ванцзи, да и младшие тоже, во все глаза смотрели, как откровенно по-детски радуется этой шишке самый большой кошмар Цзянху. У Сяо Синчэня влагой непролитых слез блестели глаза: он, в силу воспитания у самой Баошань, прекрасно знал и понимал, что таким должен был быть Огненный Феникс, не искалеченный, не отравленный, милосердный, открытый, чистый... Сун Лань смущенно и пристыженно опустил глаза в стол. Ванцзи подумал, что знает, какие мысли крутятся в его бедовой голове: если бы Сун Лань не настоял, чтобы они с Сяо Синчэнем отправились на тот постоялый двор, где их едва не убили наемники, если бы он чуть больше доверял проницательному сердцу своего друга, все, что последовало бы за тем, что они поселились на Луаньцзан — очередная волна слухов и сплетен, возможно, очередной поход и попытка прорваться за защиту, бесполезная, зато они могли бы любоваться фейерверками. На слухи и сплетни Хэйфэну наплевать с вершины Лунсы. Он бы даже не почесался что-то сделать, лететь и вершить месть. Но Сун Лань настоял — и теперь еще один клан будет уничтожен, потому что люди из Молин Су заказали их жестокое убийство, которое должно было быть исполнено так, чтобы выглядеть совершенным Хэйфэном. Для Темного Феникса этого уже довольно, чтобы сжечь дотла этот клан.
Ванцзи знал, что Хэйфэн это сделает. Но только тогда, когда преступное намерение подтвердится перед свидетелями. Он догадывался, что Вэй Ин если и не провидит некоторые события, то предвидит их, основываясь на логических предпосылках. Как человек, он был еще очень молод и мог ошибаться. И наверняка в чем-то ошибался. Как Феникс, он развивался, пожалуй, быстрее, чем сам Ванцзи развивался как Дракон. Его божественные силы раскрывались полнее и глубже, но эта особенность досталась ему слишком дорогой ценой. Он знал, что Вэй Ин предпочтет дождаться раскрытия божественных сил Дракона естественным путем, даже если на это уйдут десятки, сотни, тысяча лет. Что Хэйфэн не допустит, чтобы его возлюбленный супруг прошел все лабиринты Диюя. От этого было так хорошо и так больно одновременно...
Все хорошее имело свойство заканчиваться слишком быстро. Мирное времяпрепровождение перед Советом закончилось ранним утром, когда они, все четверо, облачившись в новые одежды, приведя себя в идеальный порядок, как полагалось заклинателям, спустились вниз, расплатились за комнаты и завтрак, чинно оттрапезничали и вышли, чтобы пройти Цинхэ из конца в конец, выйти на широкую мощеную дорогу к крепости Буцзинши. Они шли пешком, неспешно, поддерживая легкую беседу — по правде говоря, только Вэй Ин, остальные лишь старались отвечать, а над ними пролетали на мечах делегации орденов и кланов, и Ванцзи, по просьбе любимого супруга, называл их, припоминая характерные цвета формы, узнавая по буфанам, или пожимал плечами, если не мог вспомнить название ордена или клановое имя. У него, оказывается, была не столь уж идеальная память, но Вэй Ин, смеясь, уверил, что вообще не запомнил даже половины. На самом деле, это не имело особого значения. Все эти мелкие и средние ордена и кланы будут смотреть в рот представителям оставшихся трех Великих.
— Так было и будет всегда. Если бы у меня была поддержка хотя бы двух из четырех орденов... — начал Вэй Ин и замолчал.
Ему не было нужды продолжать. Если бы орден Юньмэн Цзян не отрекся от него, если бы Цзян Ваньинь хотя бы на время отодвинул свою ревность и смог оценить перспективы, поддержал своего шисюна... Если бы в ордене Гусу Лань слово главы имело хоть какой-то вес, если бы Ванцзи сумел найти слова, заставил себя найти слова и все объяснить брату, а тот смог приказать совету Старейшин... Слишком много «если бы».
Ванцзи не произнес жгущее гортань «прости», только сжал ладонь мужа, прикрывая это судорожное движение рукавами их парадных одеяний.
— Не твоя вина, Лань Чжань. Нет нужды.
Ванцзи все же считал, что доля его вины была. Но все просьбы о прощении уже давно высказаны и все слова принятия уже произнесены. Боль и вина еще не изжиты до конца, но у них впереди все время мира, им больше некуда торопиться.
Стражи у ворот крепости смерили их подозрительными взглядами, но... не узнали! Вэй Ина это явно удивило, а вот Ванцзи — нет. Люди в самом деле запоминали лишь самые яркие черты, а на его лбу не было белой, расшитой облаками, ленты, и в волосах Вэй Ина, собранных в изысканную, но не вычурную прическу, не полоскалась алая, одежды цвета цин ничуть не походили ни на ланьские «траурные» одеяния, ни на черно-серо-красные лохмотья Старейшины Илина, ни на монашеские дасюшены даочжанов. Они были всего лишь «еще одним мелким кланом», не более того.
Но если адепты-стражники и не опознали их, то впереди, на лестнице, ведущей в Зал Зверя, стоял тот, кому потребовался только один беглый взгляд, чтобы узнать по меньшей мере двоих. Не Хуайсан не походил сам на себя: куда подевались его вычурные легкие шелка, веер, нефритовые подвески? Перед ними стоял юный воин в форменном ханьфу клана Не, и на его поясе сдержанно поблескивала рукоятью сабля, а весь вид буквально кричал о том, что он готов защищать свое до последней капли крови.
Вэй Ин шагнул вперед и улыбнулся:
— Не-сюн. Я вижу, ты последовал моему совету.
Не Хуайсан сомкнул ладони в подобающем жесте и поклонился так низко, что это было бы почти неприлично, будь во дворе хоть кто-то из других кланов или орденов. Прежде чем он заговорил, Вэй Ин поднял его из поклона, придержал под локти, и Ванцзи понял, что он не просто рассматривает их бывшего соученика, а прощупывает его своей духовной силой.
— Брат выковал тебе саблю из очищенного металла Бася?
— Д-да, Вэй-сюн, н-но...
— Он отказался от оружия?
— На время. Пока не восстановит целостность меридианов и ядра, — не будь слух Дракона достаточно остер, этот диалог Ванцзи бы и не расслышал.
— Я готов помочь с переплавкой всех сабель клана.
Поклониться снова Хуайсану не позволяли все еще придерживающие его под локти руки Вэй Ина.
— Чем клан Не и орден Цинхэ Не сможет отплатить за щедрость и милосердие Владыки?
— Поддержать новонареченный клан Лунфэн.
— Этот Не клянется...
— Не здесь. Не сейчас.
— Этот Не понял, Владыка.
— Не-сюн. Здесь и сейчас я — Вэй Усянь, первый глава клана Лунфэн. Это — мой супруг, Лань Ванцзи, второй глава клана Лунфэн. И наши дицзы{*} — Сяо Синчэнь и Сун Цзычэнь.
— Не Хуайсан, наследник клана Не, рад приветствовать клан Лунфэн в Буцзинши. Прошу, пройдите со мной, — на этот раз Вэй Ин отпустил его для формального поклона, после которого наследник Не развернулся и пошел впереди, указывая им путь.
Судя по тому, что никто не встал на его место, а ворота крепости медленно закрывались, на Совет действительно прилетели уже все, кто был обязан на нем присутствовать.
____________________________
*[Ученик, последователь — ;; — d;z;]
========== 20. «По делам вашим кара - единственный верный закон» ==========
Зал Зверя ничуть не изменился за все то время, что прошло с начала войны. Вэй Ин ступил на шершавые каменные плиты, гордо вскинув голову. Он знал: на наследника и тех, кто с ним пришел, обратились многие взгляды. Заметил краем глаза вспышку грозовой ауры, ухмыльнулся краем рта — движения не было, не было и крика. Глава Цзян, кажется, в самом деле взялся за ум? Зато вскочил с места глава Лань, дернулся, было, к ним, но замер на полудвижении. Лань Чжань в ту сторону не повернул даже головы, стоял плечом к плечу с Вэй Ином, словно высеченная изо льда статуя.
По залу расползались шепотки и возгласы, он прислушивался, замечая все: и гнев, и ненависть, и страх, и зависть. Не Хуайсан что-то быстро говорил брату на ухо, лицо Не Минцзюэ выглядело высеченной из гранита маской. Вэй Ин видел стоявшую рядом с ним в подставке саблю: точная копия Бася, наверняка вплоть до зазубринок на орнаменте, вот только — просто копия, не духовное оружие. У него самого была такая же «обманка», выглядевшая как Суйбянь, сгинувший в подземельях Цзиньлин Тай. Лань Чжань уже предлагал слетать туда и попробовать отыскать меч. Оружие столь высокого уровня, каким стал Суйбянь за годы, что он владел им, не могло просто так исчезнуть, да и огонь, даже темный огонь Феникса, вряд ли добрался до сокровищниц. Сколь бы богат ни был Луаньцзан, а забрать свое по праву победителя не мешало бы. Вэй Ин сперва отказывался, но сейчас подумал: а, собственно, почему нет-то? Если до сокровищ погибшего ордена Ланьлин Цзинь еще не добрались такие крысы как Су Миншань, то стоит все же этим заняться. Впрочем, пепелище на месте Цзиньлин Тай в народе прослыло проклятым, его обнесли высокой каменной стеной без ворот. Вэй Ин подозревал, что стена была нужна исключительно для того, чтобы шариться по пепелищу без лишних глаз.
Вернувшись мыслями к двуличности заклинателей и главы Не в частности, он хмыкнул: к Не Минцзюэ никто в здравом и не в здравом уме тоже не полезет, чтоб задираться и вызвать на поединок. А вот к нему, если б хватило ума в свои семнадцать сделать так же и носить «подделку», полезли бы обязательно. Такая уж у Феникса судьба была — притягивать к себе все плохое. Так что идея, пусть и запоздалая, хороша для кого другого. Сейчас он не собирался вынимать меч из ножен, даже если будут провоцировать. Чтобы избавиться от провокатора, хватит и огненного плевка, который испепелит, к примеру, одежду от пояса до сапог. Шутка в его привычном стиле, ха-хах!
Его размышления много времени не заняли, но даже его хватило, чтобы весь зал наполнился выкриками и призывами «уничтожить Старейшину Илина». Вэй Ин чуть склонил голову к плечу, молча ведя взглядом по искаженным яростью лицам. Уголок его губ кривился в косой усмешке, в глазах чистое серебро уступало алому пламени, рассыпающемуся искрами вокруг зрачков. По каменному столу грохнул кулак главы Не.
— Ти-и-и-хо-о-о!
На зал пала тишина: когда нужно было, Не Минцзюэ умел быть очень убедительным.
— Никто никого не уничтожит. Этот Не приветствует Вэй Усяня и Лань Ванцзи, глав клана Лунфэн.
— Клан Лунфэн приветствует главу Не, — четверо в цветах цин учтиво поклонились, игнорируя всех прочих.
Вэй Ин, достав из рукава шкатулку с документом об учреждении клана, уставом клана, малым знаменем и даром учтивости для главы, принимающего Совет, прошел к небольшому возвышению, на котором располагался стол главы Не, с поклоном передал ее в руки Хуайсану. Тот с таким же поклоном принял и поднялся к брату, поставил шкатулку перед ним. Увесистый ящичек из сандала был покрыт несложной резьбой в виде стволов и листвы бамбука, раскрывался на четыре части. Не Минцзюэ достал из него золотистый футляр с документом, раскрыл и пробежал глазами, лишь раз удивленно приподняв брови, зацепившись за иероглифы имени клана. Лунфэн — Сгорбленная гора, а вовсе не «Дракон и Феникс», как могло показаться тем, кто плохо расслышал. Глава Не сложил документ, отложил в сторону и вынул книжицу с уставом и знамя. Хуайсан, успевший за это время отдать приказ, взял из рук адепта шест-держатель, и вдвоем с братом надел шелковое полотнище на медную перекладину. Хуайсан поднял шест, позволяя всем увидеть белое знамя с вышитой зеленым шелком веткой бамбука, поклонился в сторону Вэй Ина, дождался ответного поклона и передал знамя адепту, который тотчас унес его, чтобы выставить во дворе, рядом со знаменами всех прочих кланов и орденов.
— Не Минцзюэ от имени клана Не и ордена Цинхэ Нэ признает клан Лунфэн независимым, земли клана в границах округа Илин — суверенной вотчиной клана, право клана — принимать новых членов в соответствии с уставом, обучать учеников в соответствии с законами Цзянху и Дао Меча. Я сказал.
Тишина в зале стояла мертвая. Слышно было, как жужжит и стукается о стены одинокая муха. Потом тишину нарушил шелест одежд: с места поднимался глава Цзян. Когда он заговорил, его голос показался неживым и скрипучим, словно тот отвык произносить слова вслух и давно не практиковался.
— Цзян Ваньинь от имени клана Цзян и ордена Юньмэн Цзян признает клан Лунфэн. Я сказал.
Тишина, кажется, стала еще гуще, прервалась сдвоенным шелестом: глава Цзян сел, глава Лань поднялся.
— Лань Сичэнь от имени клана Лань и ордена Гусу Лань признает клан Лунфэн независимым, не связанным ни с кем обязательствами либо вассалитетом, земли клана Лунфэн в обозначенных границах округа Илин — суверенной вотчиной клана. Право клана — принимать новых членов в соответствии с уставом, обучать учеников в соответствии с законами Цзянху и Дао Меча. Клан Лань признает за собой обязательство выплаты ежегодной виры в размерах и на срок, установленных главой клана Лунфэн. Я сказал.
Вэй Ин куснул щеку изнутри, сдерживая смешок. Право, такого он не ожидал: чтоб Лань Сичэнь привселюдно признал законность дани? Это же, практически, было равнозначно тому, что признаться в совершенном преступлении, за которое и наложена вира!
Глава Лань сел. Тишина сгустилась совершенно невыносимая, и Вэй Ин знал, что она должна, просто обязана сейчас взорваться, как котел под плотно притертой крышкой, слишком долго кипевший на огне без выхода пара. Он поклонился, зная, что и трое за его спиной сейчас учтиво отвечают на признание скромного маленького клана тремя Великими.
— Да будет так.
Тишина повисела еще пару мяо и взорвалась негодующим криком.
Вэй Ин повернул голову, встречаясь взглядом с горящими от бешенства глазами Су Миншаня.
— Ты, выродок Тьмы! Убийца! Как вы можете?! Признавать это — равным остальным! Достойным сесть за один стол с праведными заклинателями! Как вы можете молчать?! Эта тварь уничтожила клан Цзинь! Убила всех и сожгла Цзиньлин Тай! Вы не можете позволить темному отродью быть главой какого-то смехотворного клана! Он похищает детей, уводит юных адептов и насилует дев! Он убил праведных даочжанов Сун Цзычэня и Сяо Синчэня!
Смех распирал горло, но Вэй Ин старательно сглатывал его. Шевельнул рукой, и юные дицзы сделали по два шага вперед, дождались паузы, заговорил Синчэнь, как и всегда в их паре:
— Этот Сяо просит простить его. Но, кажется, этот Сяо жив и никоим образом не был убит.
— Этот Сун подтверждает, что жив и о собственном убиении главой нашего клана впервые слышит, — невозмутимо добавил Цзычэнь.
По знаку Вэй Ина оба отступили назад, он же повернулся к Не Минцзюэ и отчеканил:
— Но, тем не менее, этот Вэй подтверждает: на его адептов и членов клана Сун Цзычэня и Сяо Синчэня шестнадцать дней назад было совершено нападение. Все было обставлено так, чтобы возложить вину на этого скромного главу. Если бы не наше с Лань Ванцзи вмешательство, юноши были бы мертвы, а вместе с ними были бы заживо сожжены еще шесть человек — хозяева постоялого двора в районе Илина. Этот Вэй требует разбирательства и наказания виновных. Этот Вэй готов предоставить свидетелей нападения и нескольких схваченных наемников. Этот Вэй не стал брать на себя ответственность и допрашивать пленных, всецело полагаясь на справедливость и непредвзятость главы Не, известного всей Цзянху именно этими качествами.
Не Хуайсан, стоя за креслом своего дагэ, кусал губы и явно очень сожалел об отсутствии у него веера: каждое слово Вэй Ина, превозносящее качества Не Минцзюэ, разило, как меч в твердой руке, без промаха. Глава Не и сам это прекрасно понимал — его слегка перекосило, но, дождавшись, пока Вэй Ин закончит, он кивнул и заверил, что лично проследит, дабы справедливость восторжествовала. Заткнутый и практически забытый Су Миншань молча кипел от гнева. Высказаться не посмел даже глава Яо, известный всей Цзянху сплетник и подстрекатель.
Закончив с основными вопросами, Вэй Ин вместе со своими людьми расположились на уже приготовленных для них местах. Не Хуайсан успел все, таким наследником главе Не следовало гордиться неустанно. Сам Совет был мероприятием невероятно скучным, после того, как глава Не дал обещание расследовать нападение, даже самые тупые поняли, что устроить нечто подобное тому, первому походу на Луаньцзан, не выйдет. Великие кланы признали отступника равным им всем. Великие кланы встали на сторону отступника... Так может он и не отступник вовсе? А что клан Цзинь уничтожил — ну, значит, было за что. Двуличие заклинательского мира разворачивалось во всем цвету.
Вэй Ин не просто так заявил о готовности предоставить для расследования пленных и свидетелей. Десяти дней ему хватило, чтобы отыскать наемников, уничтожить большую часть и захватить четверых во главе с неким Булумянем. Этих четверых он приволок на гору и бросил в отдаленной пещере, которую практически замуровал, оставив только крохотное оконце для пропихивания пищи. Через трещину в стене протекал крохотный ручей, от жажды не подохнут, использовать для оправления устье того же ручейка и сами догадаются. Коридор, ведущий к пещерке, был закрыт печатью, пропускавшей только Вэнь Нина и их с Лань Чжанем, так что ни А-Тао, ни А-Жэнь, ни тем более дети в него попасть не могли. И все равно Вэй Ин слегка волновался, улетая на этот гуев Совет.
На самом деле, оставайся они на горе впятером с Лань Чжанем, Вэнь Нином, А-Лином и А-Юанем, он бы и не почесался заявить о каком-то там клане. Но сейчас, когда у них есть А-Тао и подрастает А-Лян, которых они обязаны выдать замуж, как полагается, в свое время, да и мальчишкам желательно расти не просто безымянными саньжэнь, становление их уже немаленькой семьи кланом было необходимостью. Мир таков, что без даже мало кому известного клана за плечами заклинатель будет всего лишь бесправным одиночкой. Примером тому — Сун Лань и Сяо Синчэнь. Уж на что мальчишки успели прославиться, но и их бы просто убили, и никто бы даже не пошевелился, чтоб расследовать: мало ли саньжэнь гибнет на Ночных охотах?
А еще то, что одним из глав их клана является самый одиозный темный заклинатель Цзянху, станет просто приманкой для всяких темных личностей, жаждущих легкой славы и новых знаний о Мо Дао. Вэй Ин не собирался учить кого бы то ни было именно этому, но признавал, что если так получится, и в Лунфэн придет какой-нибудь несчастный ребенок, в котором он почувствует темный дар, то они с Лань Чжанем постараются сделать все, чтобы развить его золотое ядро, уравновешивающее внутреннюю тьму, воспитать хорошим человеком, справедливым, честным и чистым. Признавал и то, что за таким воспитанником они будут внимательно наблюдать всю его жизнь, принимая на себя ответственность за все его деяния. И без жалости уничтожат, если он преступит закон. Да, им будет потом больно и плохо. Но они Байлун и Хэйфэн, Справедливость и Кара этого мира.
К тому, что происходило на Совете, Вэй Ин прислушивался мало, зная, что Лань Чжань внимательно слушает и запоминает, как и младшие, отслеживая не просто вопросы и их решения, но и политическую ситуацию в Цзянху, влияние отдельных глав, коалиции, союзы «за» и «против» кого-то, парий и лидеров. Конечно, клан Лунфэн пока что будет относиться к тем, кто стоит наособицу, не имея влияния, не заключая союзы, ничего не предлагая и не прося взамен. Но так будет недолго: Вэй Ин уже разработал несколько занятных вещиц, кое-что осталось еще со времени их первого поселения, например, тот же компас зла и флаги, привлекающие нечисть. В Илине были свои мастерские и достойные мастера. За тот, считай, уже год, что они жили на Луаньцзан, жизнь и самого городка немного поменялась: присутствие на горе двух полубогов сказывалось тем, что нечисти в окрестных лесах стало на порядок меньше, а разбойный люд и вовсе изрядно повывелся усилиями Дракона и Феникса. Да и давление темной ци, укрощенной Хэйфэном, стало намного меньше, земля за пределами барьера, более не отравляемая ею, очищалась и лучше родила, живность перестала болеть, как и люди. В город потихоньку потянулись торговцы, оживился местный рынок. А когда на нем появятся товары «от клана Лунфэн», оживится еще больше. Мало-помалу о поделках для заклинательской братии узнают сперва от саньжэнь, потом зашлют своих соглядатаев. А там и до заказов дело дойдет. А если у А-Жэня и А-Нина все пойдет хорошо, то и лекарства по утраченным рецептам Вэнь станут одной из существенных статей их дохода.
Вэй Ин мог казаться сколь угодно взбалмошным и несерьезным юнцом в бытность адептом Юньмэн Цзян. Но он не зря был шисюном Цзян Ваньиня, приходившим вместе с наследником клана на те же занятия, изучавшим те же книги. Впитывая знания, как губка, он никогда не забывал то, что считал важным. А в те годы он искренне намеревался стать правой рукой своего шиди, и все, что касалось управления кланом — было важно. Пусть эти знания были не полны, но у него был Лань Чжань, а Лань Чжаня учили так же, как наследника клана, ведь его, по сути, ждала такая же судьба — стать правой рукой своего брата. Вдвоем они справятся.
Погрузившись в свои мысли, он не заметил, как был объявлен перерыв и последующий обед. Начавшаяся суета заставила очнуться и мгновенно собраться: Вэй Ин ждал провокаций. Все это время он чувствовал на себе горящий ненавистью взгляд, и не один. Скорее всего, первым будет снова этот выскочка из Молин Су. Возможно, кто-то еще, кто посчитал себя обиженным — те же Сун, которым перед Советом было отправлено письмо с клановым знаком Сун Минжэня и требованием вычеркнуть его из списков клана. Наверняка подойдет и Лань Сичэнь — ему тоже был отправлен нефритовый жетон Лань Чуньтао и ее лобная лента. Теперь, после признания клана Лунфэн, Вэй Ин и Лань Чжань могли с полным правом принять их, как членов клана.
Неторопливо поднявшись с места, он сделал пару шагов, намереваясь подойти к Не Хуайсану, который тоже отслеживал его и явно жаждал пообщаться поближе, не забыв ни их прежней дружбы, ни той летней ночи, когда он закрыл брата грудью и получил гораздо больше, чем ожидал. Но первым успел глава Лань, стремительно разрезавший толпу, как льдина, отколовшаяся от ледника и плывущая в горном потоке. Вэй Ин коротко оглянулся на возлюбленного супруга, поймал его взгляд и едва заметное покачивание головой. И заступил дорогу Первому Нефриту.
— Нет.
— Разве он пленник?
— Я сказал — нет. Он не желает с тобой говорить, Лань Сичэнь, и ты не подойдешь к нему.
Этот диалог был тих, оба едва шевелили губами, чтоб нельзя было прочесть по ним слова. Феникс чувствовал бурлящую и кипящую ледяную ци человека, его бьющие через край эмоции, умело спрятанные под маску доброжелательности. Вряд ли кто-то из окружающих смотрел в глаза этому заклинателю, да и если даже смотрел, за теплым серо-карим морионом прятались все его сердечные демоны, и люди обманывались его ласковой улыбкой. Вэй Ин — не обманывался. Признание клана было своеобразной взяткой, да вот только он — не чиновник, мздоимством не занимался. Лань Чжаню не о чем было разговаривать с тем, кто его предал. Оградить его от неприятного разговора было правом и обязанностью супруга.
— Лань Ванцзи все еще мой брат. Я имею право с ним поговорить! Даже если он этого не желает! — почти прошипел глава Лань.
Хах, кажется, то, что вокруг них полно заклинателей, и большая часть из них, если не все поголовно, настроены по отношению к Старейшине Илина враждебно, ударило ему в голову, заставив считать, что Феникс не будет устраивать склоку, если хочет мирного сосуществования. Отчасти, конечно, он был прав — Хэйфэн не жаждал раскрывать, кто он есть, сейчас, до суда над Су Миншанем. Но осадить зарвавшегося смертного он мог и словами.
— Он. Мой. Супруг. И я говорю — нет, ты не будешь с ним разговаривать. Я запрещаю.
Лань Сичэня словно мечом по затылку огрели, глаза на пару мгновений обессмыслились, превратившись в тусклый запыленный хрусталь, постояв еще с десяток мяо, он развернулся и канул в толпу, не сказав более ни слова.
Вэй Ин вернулся к Лань Чжаню, и тот позволил ему увидеть облегчение во взгляде и улыбку в уголках губ.
— Тигренок, Черепашка, вы можете встать и размять ноги. Держите меня в поле зрения, но сидеть на одном месте не обязательно. О чем можно говорить, мы с вами обсуждали, наверняка вас будут расспрашивать.
Младшие тут же подорвались с места, поклонились и направились здороваться с кем-то знакомым. Вэй Ин их понимал: высидеть такую нудную тягомотину как Совет, юношам сложно, а ведь еще и слушать надо внимательно. До его семнадцати они с Цзян Ваньинем были избавлены от подобного ужаса, а после была война, и военные советы были совсем другими. А когда война окончилась, для него она продолжалась кошмарами по ночам, болью в даньтяне, нападками, презрением и страхом в глазах «праведников» на тех советах, куда ему не повезло быть затащенным главой Цзян.
— Не хочу оставлять тебя одного, гэгэ. Но со мной явно жаждет пообщаться Хуайсан. Составишь компанию?
— Мгм, останусь здесь.
Вэй Ин улыбнулся: это явно был прогресс в их отношениях, раньше Лань Чжань непременно бы испил уксуса и последовал за ним.
— Если что — зови, я услышу, ты же знаешь.
— Хорошо. Иди, — Дракон подарил ему еще одну бесценную улыбку и устроился в чуть более вольной позе, готовясь к ожиданию.
Пол-фэнь спустя Вэй Ин был готов выругаться в голос, потому что дойти до Не-сюна ему, кажется, было просто не суждено! Из толпы блеклой белой тенью вынырнул Су Миншань, и по одному только взгляду стало ясно, что вот она, провокация. Вэй Ин сделал вид, что собирается пройти мимо и добился того, что его едва не схватили за руку.
— Позвольте пройти, — холодно сказал он.
— Такой твари как ты тут не место! — прошипел Су Миншань.
— Вот как? И какой же именно твари? — Вэй Ин по-птичьи склонил голову к плечу, разглядывая заклинателя, как букашку.
— Ты Темный Феникс! — выпалил тот.
— Хм? И?
Су Миншань в замешательстве хлопнул глазами.
— Ну вот узнал ты, кто я. Кстати, откуда бы? О том, что Старейшина Илина — это Хэйфэн, знают немногие, и эти немногие предпочтут промолчать. Так откуда какому-то Су стало известно это ма-а-аленькое дополнение к образу Ужаса всея Цзянху? — насмешливо выгнул бровь Вэй Ин.
— Ты сжег Цзиньлин Тай! Но ты не Вэнь, всех вэньских псов перебили, значит, ты — Феникс. Мой господин догадывался, я сам искал для него старые легенды.
— Господин? А. Ты прислуживал Мэн Яо. Верная псинка. И что ж тебе теперь надо от меня? Господина-то больше нет. Псина может жить свободно.
Если до этого Су Миншань еще сдерживался, больше шипел, чем говорил, то после этого пассажа заорал в голос:
— Да я тебя уничтожу! Думаешь, ты такой всесильный? Даже бога можно убить, если натравить на него весь мир!
— Интересно, как? — усмехнулся Вэй Ин, краем глаза отслеживая, как вокруг них становится все шире пространство, зато плотнее толпа. В первом ряду, рядом с его младшими, поигрывал пальцами по рукояти сабли Не Хуайсан, напротив него плечом к плечу маячили Не Минцзюэ, Лань Сичэнь и Цзян Ваньинь. Какая солидарность! — Так, как ты уже это пытался провернуть? Ну, исполнителей надо искать получше, псинка. Наемников так просто перекупить...
— Булумянь, выродок! Он же сказал, что все сгоре... — Су Миншань осекся от того, как громко прозвучал его полузадавленный злобой рык в установившейся тишине, обвел глазами всех собравшихся, рванул меч, бросившись на Вэй Ина.
Оскаленный, едва не плюющийся пеной, он как никогда напоминал Фениксу бешеную собаку, но собак тот больше не боялся. И свой меч не доставал, уклоняясь от ударов с легкостью и изяществом прирожденного бойца. Он не учел только одного: такие люди, как Су Шэ, не полагаются на знания и умения, нужные для прямого боя. Он уже и забыл, что именно этот заклинатель, еще в бытность его учеником в Гусу Лань, предпочитал подставить под удар кого угодно, а не себя. В этот раз он выбрал Сяо Синчэня, и в этом была его величайшая ошибка.
Вэй Ину сперва показалось, что его враг просто провалился в удар, от которого он сам ушел очередным уворотом. Но нет, тот намеренно прянул вперед и выхватил из толпы замешкавшегося юношу. Лезвие меча прижалось к нежному тонкому горлу.
— Я ухожу! Глава Не, прикажите страже пропустить меня!
Вэй Ин клекотнул от ярости и презрения: о своих людях, которых уже успели схватить, стоило Су Миншаню напасть на Вэй Ина, эта мразь даже не подумала. Решил спасти только свою шкуру! Он сделал полшага вперед, и по лицам, одеждам окружающих заплясали отсветы мертвенно-синего, ядовито-зеленого пламени, ореолом окружившего фигуру Феникса.
— Ухо-о-одишь? — протянул тот, вскидывая руку, развернул ладонью вверх, полюбовался на сгусток пламени, принимающий форму вырванного из груди сердца.
— Только сделай еще шаг — и я перережу ему глотку!
— Ах, во-о-от как? — тянул Феникс, и алые глаза смотрели только на пламенное сердце. — Глава Не, что ска-а-ажете? Кажется, моя просьба о расследовании удовлетворилась сама собо-о-ой?
— Похоже, это так, глава Вэй.
— Виновен ли Су Миншань? — одновременно и тяжело, и звонко прозвучал вопрос Лань Чжаня, шагнувшего в круг и вставшего спиной к спине с Фениксом.
— Виновен, — в противовес ему глухо и хрипло обронил Цзян Ваньинь.
— Виновен, — сказал, словно сплюнул, глава Лань.
— Виновен... Виновен... — загуляло шепотками и выкриками вокруг.
— Вы сами это признали, — рассмеялся Феникс и медленно сжал окутанную черным огнем ладонь вокруг пульсирующего пламенного сердца.
Су Миншань, застывший, словно в параличе, выронил меч, и Лань Чжань тут же выдернул Сяо Синчэня из его рук, толкнул в руки Сун Цзычэня и задвинул обоих за спину.
— Кажется, я зря хотел сохранить в тайне, кто я.
Феникс повел головой, алый взгляд резал, как отточенный клинок.
— Думал, прошлого страха хватит, чтоб к нам не совались лишний раз. Думал — пусть называют Старейшиной Илина, Ушансе-цзунем, Повелителем мертвецов, этого довольно. Но, как видно, миру стоит напомнить, кто я есть на самом деле. Кем вы меня сделали. Гори.
Су Миншань закричал, не двигаясь с места, он корчился так, словно изнутри его раздирали на части, перемешивая внутренности в крошево. Из его рта и ноздрей потянулись тонкие струйки черного дыма, а глаза выпучились и закровоточили. Мяо за мяо он дергался, раздирал на себе одежды, с каждым фэнем выглядя все больше похожим на дерево, в дупле которого развели костер, и тот теперь выжигает трухлявую древесину, пока еще не пожирая кору. Но вот потемнела в некоторых местах кожа, словно обугливаясь изнутри, прорвалась сотнями мелких отверстий, в которых заплясали черные, синие, зеленые искорки и язычки пламени. Человек сгорал заживо, не прекращая кричать, даже когда вместо воплей из его горла начали вырываться лишь хрипы, а после и тех не стало — все внутри его грудной клетки превратилось в сплошной ком демонического огня. Даже когда его тело прогорело и распалось на две половины, голова продолжала вращать залитыми кровью глазами, а пальцы скребли камень пола. Только пять фэнь спустя все прекратилось, и демонический огонь обернулся яростным ало-золотым, мгновенно пожрав останки, выжег скверну до горстки пепла.
— В каждом из вас горит искра божественного огня, — голос Феникса звучал ровно и практически скучающе. — Не вставайте на пути у Владыки Пламени, не протягивайте руки к тому, что я назвал своим, и мне не будет дела до вас. Глава Не, пожелаете поговорить — приезжайте в Илин, зайдите в чайную у базарной площади, она называется «Домик под сливой». А сейчас мы уходим.
Люди расступились мгновенно, провожая четверку в одеждах цвета цин молчанием.
========== Эпилог ==========
Тринадцать лет после сожжения Цзиньлин Тай
У подножия горы Луаньцзан, там, где мрачная высокая стена с шиши{*} прерывалась каменной башней без врат или иного прохода, был сложен алтарь. Камни, что его составляли, были разными — темными, светлыми, всех оттенков и размеров, но подобраны так, чтобы сложиться идеально-ровно, образуя тумбу под тяжелой плитой из луаньцзанского гематита. Размер алтаря был достаточно скромен, чтобы именно на нем умещались чаши с благовониями, искусной резьбы два подсвечника с толстыми красными свечами, два чеканных серебряных блюда для подношений и четыре фигурки, деревянные, ярко раскрашенные, похожие больше на детские игрушки, чем на символы поклонения.
Спешившись, он подошел ближе, без удивления глядя на почти пустые блюда на алтаре, в то время как рядом с алтарем стояли корзины, полные даров. В одном из них сиротливо подкатилось к краю небольшое краснобокое яблочко, да еще и с червивинкой-болячкой посреди желтого пятнышка. В другом мягко сияла и переливалась в полумраке святилища огромная голубовато-белая жемчужина. Это в самом деле были дары, только не людей — божествам, а наоборот.
Яблоко от Феникса — коварный, жестокий дар. Один кусочек способен поднять смертельно больного или раненого, добавить пять лет жизни дряхлому старику, гарантировать счастливое разрешение от бремени любой женщине, даже самой хрупкой и болезненной, и рождение здорового ребенка. Но лишь в том случае, если с алтаря этот дар забирает кто-то, способный без малейшего сожаления, без тени мысли отдать его нуждающемуся. Если же взять дар Хэйфэна для себя или хоть на миг пожалеть о своем поступке, вся целительная сила превращается в яд, смертоносный и медленный, но не имеющий противоядия, кроме слезы самого Феникса.
Он знал, что самым первым подобный дар получил Не Хуайсан. После того страшного Совета в Буцзинши, где Хэйфэн показал всему заклинательскому миру, что он может сотворить и сотворит с каждым, кто покусится на его близких, семью, наследник Не в самом деле приехал в Илин. Говорили, что он был и рад увидеться со старым другом, познакомиться поближе с его супругом и детьми, и печален: искажение ци все так же подтачивало силы и жизнь его старшего брата, Не Минцзюэ. Говорили, что он привез с собой лучшее вино Цзянху — «Улыбку Императора», а когда собирался назад, Феникс пошарил в рукаве и бросил ему неказистое маленькое яблоко:
— Не-сюн, если хочешь, чтоб брат поправился, накорми его яблочком.
Глава Не поправился, и очень быстро, уже через два дня после возвращения младшего брата домой снова поднялся со смертного ложа и более от искажения ци не страдал. Это было правдой: глава Не спустя три года после того женился, теперь счастливо воспитывает двоих сорванцов-наследников и требует женитьбы от брата, который сбегает от него в дальние приморские гарнизоны или... сюда, на проклятую гору.
Драконья жемчужина тоже была даром с подвохом. Ее нельзя было взять для себя, только передать в дар кому-то. Она приносила достаток и изобилие, но если пренебречь установленным Байлуном законом, тот, кто брал жемчужину с алтаря для себя, очень скоро терял все материальные блага, разорялся и лишался дома.
Вот и лежали дары коварных полубогов на алтаре, сложенном из камней, которые были вынуты из стен храма предков каждого клана Цзянху. Этот алтарь был их своеобразной клятвой не пытаться навредить ни самим Хэйфэну и Байлуну, ни их подопечным, ни тем, кого они обласкали своим вниманием.
Он зажег благовония — свои, вынутые из цянькуня, с ароматом лотосов. Опустил в еще полупустую корзину несколько лотосовых корней и завернутые в промасленную бумагу свиные ребрышки. Постоял и протянул руку к яблоку. У него не было никого, кому требовалось бы немедленное исцеление. Не было и желания облагодетельствовать кого-то чужого. Этот дар он хотел взять для себя, только и исключительно, зная, чем это грозит, и принимая это.
— Трусливая попытка сбежать, глава Цзян? — раздалось за спиной, исполненное насмешливого яда. — Как не стыдно! Шицзе была бы глубоко разочарована, а госпожа Юй — в ярости.
Цзян Ваньинь обернулся, так и не коснувшись плода. Молча, жадно и тоскливо оглядел говорившего, ища изменения и не находя их, как не находил все эти годы, встречая на советах. Хэйфэн — Вэй Ин — оставался все таким же юным, настоящий бессмертный Феникс, тогда как сам Ваньинь менялся, взрослея.
— Я устал, — скупо обронил он.
— Не городи чуши. Устал он! Неужели женился, заимел и вырастил достойного наследника клана?
— Ты знаешь, что нет.
— Знаю. Бери корзину и идем, — Вэй Ин и сам подхватил одну, вскинул на плечо, ничуть не заботясь о том, что грубо сплетенная лоза может повредить тонкий шелк его легких, домашних одежд.
Цзян Ваньиню хотелось сказать, что тот все такой же бесстыдник, каким и был. Хотелось выругаться и яростно запротестовать, что никуда он не пойдет. Он привычно уже подавил порыв, потому что все это было неправдой, и явился к Луаньцзан он именно затем, чтобы увидеть Феникса и вымолить у него право видеться с сыном сестры. Молча поднял вторую корзину и пошел за Вэй Ином, сверля его спину взглядом.
— Так и будешь молчать?
— Твоими стараниями я молчу большую часть этих лет, — почти бесстрастно.
Феникс рассмеялся звонко и с искренним весельем, оглянулся, блестя зубами в широкой усмешке:
— Орден Юньмэн Цзян должен мне молитвы возносить за каждое мгновение твоего молчания, Цзян Ваньинь.
В глубине души он был с этим согласен. За годы, прошедшие с того момента, как Хэйфэн наложил на него свое заклятье, Ваньинь научился сдерживать свои злобные порывы и держать язык за зубами. Это довольно серьезно и — к его собственному тогдашнему негодованию — положительно сказалось как на его личной, так и на репутации ордена. Молодого главу перестали называть за глаза щенком, не знающим цены слову, потому что как раз он ее теперь знал: стоило лишь раз сорваться, и в даньтянь словно вонзились острые когти, добираясь до золотого ядра. Ему потребовались годы на то, чтобы принять тот факт, что это самое ядро принадлежало человеку, который когда-то был ему названным братом. Человеку, который отдал ему, клану, ордену, всему миру заклинателей все, что имел, был готов отдать свою жизнь... За это время он столько раз думал: а что он мог бы изменить, получи он шанс вернуться в прошлое? Сначала все, что ему приходило в голову — способы уничтожения проклятого Феникса. Но ярость с течением времени улеглась, а разум начал работать. И уже совсем другие мысли точили его сердце: мог бы он стать лучшим братом? Лучшим другом? Лучшим главой? И когда ответы — «Да, мог бы» — были найдены, вина и сожаления стали ядом более страшным, нежели ярость и ненависть. За те двенадцать лет, что существовал клан Лунфэн, он молчаливо поддерживал его, если видел, что поддержка нужна, на Советах. С горечью следил за тем, как крепнет дружба между Цинхэ Не и Илин Лунфэн, как с откровенной радостью Не Хуайсан обнимает уже обоих и принимает ответные объятия, как позволяет себе усмехнуться им Не Минцзюэ... И понимал, что ему второго шанса не дадут. Слишком страшно было его преступление, такое не забыть и не простить. Холодный формальный поклон — вот и все, чего он удостаивался все эти годы.
Он приехал сюда действительно не за тем, чтобы свести счеты с жизнью. Это было мгновение слабости, и теперь Ваньинь был благодарен Вэй Ину за своевременное появление. Наверняка у полубогов были свои способы отслеживать тех, кто приходит в святилище, мало ли зачем.
— Ты позволишь мне увидеть Цзинь Лина? — спросил, даже не надеясь на положительный ответ. В конце концов, он помнил обещание Феникса.
— Я не буду запрещать ему, если он пожелает тебя видеть, — равнодушно повел свободным плечом Вэй Ин. — Если же нет, значит, нет.
Тропа вилась среди скал и тумана, пока не вывела на то самое плато, где много лет назад Феникс уничтожил Цзыдянь и сломал ему руку и пять ребер. Тогда он видел чахлые древние яблони, похожие на скрюченные руки скелетов. Сейчас Ваньинь видел ухоженные, разросшиеся, ярко зеленеющие могучими кронами с многочисленной завязью плодов, деревья, видел вымощенную камнем тропу и фонарики, по дневному времени потухшие, покачивающиеся от легкого ветерка на ветках. Сейчас ему было позволено шагнуть на эту тропу и пройти по ней, рассматривая грядки с травами, расположившиеся между деревьев, качели, привязанные к толстым ветвям, детей, играющих рядом с ними, взрослых адептов, снующих по тропинкам, не обращая особого внимания на одного из глав и его гостя. Глядя на стену, пояс туманов и иллюзию мрачных безжизненных гор, видимую от подножия, никто бы даже не догадался, что Луаньцзан уже давно не выглядит, как мертвая, изувеченная темной энергией земля. Что здесь живут, выращивают лекарственные травы, сажают редис и ямс, играют свадьбы и рожают детей. Учат заклинательству и целительству, пишут книги с самым подробным и полным описанием монстров, духов и тварей... Луаньцзан выглядел, как самая обычная резиденция небольшого клана, разве что павильонов было маловато. Но это объяснялось просто: само жилое поместье пряталось в горе, снаружи были только учебные классы — для занятий в теплое время года, тренировочные полигоны и многочисленные беседки. К одной такой Вэй Ин и свернул, прежде отдав корзины двум молоденьким адептам, утащившим подношения на кухню или куда там.
Даже издали было видно, что стол в беседке завален кучей книг и бамбуковых свитков, над которыми страдал подросток, то и дело дергая себя за роскошный длинный хвост, затянутый на макушке алой ленточкой. И хотя одет он был в форму Лунфэн в цветах цин, на миг Ваньиню примерещилось черно-серое с алой отделкой ханьфу. И лишь после приметил золотистый шелк рукавов, выглядывающих из-под пао, и лиловую кисть с резным нефритовым лотосом на рукояти Суйхуа, лежащего рядом с подростком.
— Ты...
— Он — Цзинь, но о том, откуда его мать, тоже не забывает, — усмехнулся Вэй Ин. И позвал: — А-Лин, сынок. Оторвись от урока.
Мальчишка с такой готовностью вскочил, что против воли Ваньиню стало смешно. А потом — больно, когда Цзинь Лин — Жулань, он помнил, какое имя дал ему Вэй Ин, — бросившись на голос приемного отца, остановился в трех шагах и с недоумением, как-то очень быстро переросшим в неприязнь, зыркнул на него из-под непослушной челки.
— Что он тут делает?
— Цзинь Жулань, приличия, — осадил подростка Вэй Ин.
— Прошу прощения, — процедил мальчишка, формально кланяясь и старательно не глядя на Цзян Ваньиня.
— Брат твоей матушки приехал с тобой увидеться.
— А что так скоро-то? Приезжал бы тогда на мою свадьбу!
— А-Лин... Иногда мне кажется, что от отца ты взял куда больше, чем от моей шицзе.
— Ну папа! Я что, должен кинуться с распростертыми объятиями к человеку, который убил родичей моего брата?!
Вэй Ин вздохнул и подошел к нему, обнимая, закрывая вздрагивающие от гневного озноба плечи широкими рукавами.
— Ты ничего не должен, мой маленький лотос. Если не хочешь — никто тебя не заставит. Но он мог бы рассказать тебе о матушке больше...
— Мне достаточно твоих рассказов, папа. Я... я могу идти? Сычжуй ждет меня на тренировочном поле.
— Иди, сынок.
Вэй Ин повернулся к Ваньиню только тогда, когда Цзинь Лин умчался, похожий на жеребенка со своим хвостом и длинными, подростково-нескладными ногами и руками. Молча посмотрел на то, как глава Цзян комкает у горла ворот, и в глазах его не было ни жалости, ни тепла, ни сочувствия. Ваньинь, сложив руки в подобающем жесте, поклонился, развернулся и пошел прочь. Мутная пелена непролившихся слез застилала ему глаза, а сердце билось в груди слишком тяжело и больно. Но он понимал: это его кара. И нести ему ее груз до конца дней. Или до того момента, когда сыновья Вэй Ина вырастут и, может быть, смогут как-то простить... Хотя такое не прощается. Кровь невинных, пролитая по его приказу, разделила их навсегда. Потому что Вэнь Сычжуй Цзинь Жуланю намного ближе и роднее кого бы то ни было, пусть меж ними нет ни капли общей крови. Потому что они... братья.
— Все хорошо, Вэй Ин?
— Да, гэгэ. Теперь все хорошо.
Дни сплетаются в годы, сквозь пальцы текут, как вода.
Сыновья подрастают и крепнут как юные сосны.
Под крылом твоим темным остаться бы им навсегда,
Но мальчишки упрямы, смелы, как и ты — совершенно несносны.
Сны сплетаются с явью в узорчатый жизненный шелк,
Алой нитью в нем вышита правда простая одна:
Ты со мною, ты жив, ты любим, значит, все хорошо.
Над горой Луаньцзан так светла и прекрасна Луна.
____________________________________
* [Шиши - ;; - sh; sh; - ;;;;;;традиционные китайские собакольвы, парами охраняющие входы в храмы и другие здания]
========== И напоследок - капелька лирики от этого Котика ==========
Гарью пропахли пионы, искупано злато в крови.
Черные тучи как сонмы душ, не познавших прощенья.
Я говорил себе: «выживи, пусть ради мести — живи»,
Что же, я выжил, как видите, время пришло для отмщенья!
Раны прикрою крылом, злой до звенящей бессонницы,
Сердце мое до краев налито тьмой и ненавистью.
Я отплачу вам за кровь, за боль и страдания сторицей.
Тот, кто рожден сострадать, больше не чувствует жалости.
«Просыпайся, проснись, открывай же глаза и живи!»
Будет день, и очнется невинный от смертного сна.
Я своими руками одену тебя в алый шелк для любви.
Над горой Луаньцзан так светла и прекрасна Луна.
Ты под темные крылья свои соберешь всех детей,
Тех, что брошены миром, растерзаны злою молвой.
Я на страже стою, сберегая наш мир от незванных гостей,
Охраняя наш дом и семью, и любовь между мной и тобой.
Если кто-то забыл - я не светел и больше не свят,
Это вы извратили мой жертвенный светлый огонь,
И в крови моей тьма, для меня нет дороги назад.
По делам вашим кара - единственный верный закон...
Дни сплетаются в годы, сквозь пальцы текут, как вода.
Сыновья подрастают и крепнут как юные сосны.
Под крылом твоим темным остаться бы им навсегда,
Но мальчишки упрямы, смелы, как и ты - совершенно несносны.
Сны сплетаются с явью в узорчатый жизненный шелк,
Алой нитью в нем вышита правда простая одна:
Ты со мною, ты жив, ты любим, значит, все хорошо.
Над горой Луаньцзан так светла и прекрасна Луна.