В этот вечер, словно молитвы Ивановы были небом услышаны, всё складывалось за него. Собаки, нечаянно запертые в далёких сараях, мирно спали а Фёдор далеко…
- Анютка, жалинка моя, неужели не чуешь меня? Я бы за версту ощутил, если бы мимо проходила.
Глухо, будто из подпола, издаля затявкал пёс, за ним - второй. Из дверей выглянула женщина. Оглянувшись назад, вкликнула в дом:
- Нюра, поди-ка глянь чево Дозор брешеть. Небось опять дед в хлеву запер. Да прихвати телёнку сена. Умаялся ждать.
Целую вечность не отворялась дверь. Наконец, распахнулась, и из неё выплыла его богиня. Только бы не пошла сначала собак выпускать. Те-то его враз отметят, как надо... Пошатываясь спросонья, в полушубке, кутаясь в тёплую пуховую шаль, она шла к навесу у которого прятался Иван. Догадываясь, что первой реакцией Анны на появление мужика станет страх, а значит крик о помощи, он вжался между сеном и стеной сарая. Ему казалось, что его царица, автоматически передвигая ногами, парит в воздухе. Лицо её, опушённое тёмным ореолом пуховой шали, освещаясь светом протиснувшейся между облаками луны, ослепительно сияло. Придерживая рукой на груди полы полушубка, скользя между сугробов, Нюра шла по расчищенной от снега заледеневшей узкой тропинке. Дальнейшие действия кузнец рассчитал чётко, хотя от предстоящей встречи, да ещё наедине, совсем потёк головой. Понял, что сначала пришла за кормом для новорождённого телёнка, находящегося в тёплых стенах дома. Затаившись как охотник, он ждал, когда та повернётся к нему спиной.
Потянувшись к утрамбованному сену, она хотела выдрать клок, но не вырвала. Так с протянутой рукой и окаменела на мгновение. Затем, прислонившись к заиндевевшим ароматным травам лбом, замерла.
- Увидеть бы ещё разок Ваньшу, да и ладно. Изо дня в день стали опухать ноги. Натекаются как бочонки. Сердце колотится не давая покоя, то быстро, то не дождёшься, и в груди жжёт без конца и краю. Плохо это. Да кому скажешь? Фёдору? Испугается, засуетится. А больше некому.
Подавив глубокий стон, боясь испугать её, не дыша, Иван продолжал стоять за её спиной. Он не помнил своей матери, но сейчас ему казалось, что его мама так же глубоко и преданно любила бы его, как любит он эту простоволосую женщину. Удивился, что его любовь к ней оказалась сродни материнской.
Раздавшийся за спиной шорох, заставил её вздрогнуть. В тот же миг сильная рука схватила её за голову и сжала рот. Страх сковал Анюту настолько, что она не могла ни пальцем шевельнуть, не издать ни звука. В следующее мгновение осознала, что это мог быть только он, неугомонный. Поняв, что она его узнала, Иван отнял руку от её губ. Анна обернулась. Он стоял на расстоянии одного аршина, молча и настороженно глядя в её глаза.
- Нюш, не кричи. Я не сделаю тебе ничего дурного. Только поцелую и уйду. Насовсем. Правда. Подамси куда-нибудь. Сколько уж дней вкруг дома шатаюсь, чтоб проститься. И сегодня здесь, почти што у крыльца караулю, а ты всё не идёшь. Не мучь меня, - скороговоркой шептал он, - Я знаю, что Фёдор уехал. Я и вчера уж здесь был. Ты не думай. На него-то я плевал, мне тольки тебя страшно испугать, али обидеть.
Страх на лице Анны, сменился паникой. До её сознания стало доходить, что она помрёт, если сейчас не обнимет своего жалкого, ставшего таким робким, самого родного во всем миру мужчины. Её губы медленно приоткрылись, словно хотели позвать на помощь, но уже в следующее мгновение были захвачены в плен заждавшимися, другими. Звон в ушах стал тяжёлым, словно ватным, платок съехал на земляной пол, и Аннушка стала медленно опускаться на холодные, присыпанные сеном половицы. Очнулась оттого что стало холодно. С ужасом обнаружив, что платка, спасительно прикрывавшего наготу, на ней уже нет, полушубок распахнут, а бормочущий Иван с потерянным видом на коленях перед распростёртым её телом:
- Не помирай, Анют, не помирай. Прости, голубонька моя ненаглядная.
Стараясь унять тряску во всем теле, она прошептала, - Подними меня, Ванюш. Замёрзла я.
Подсунув свои руки под тонкую бязь рубахи, и почувствовав дрожащую беззащитную плоть, он поднял её и прижал к себе. Услышал как гулко и тяжело бьётся её сердце. Беззащитным и бесконечно любимым лепестком его русалка дрожала под истомившимися сильными руками. Душа Ивана занемела от горя и боли. Это было невыносимо. Она прямо у него под сердцем, не его, чужая… Проклинаю тебя, равнодушный Бог! Склонив голову, он вглядывался в бледное лицо. Потянулся к её губам и долгим, медленным поцелуем стал творить с ней чудеса. Неведомая доселе горячая волна охватила Анютино молодое тело от макушки до самых пяток. Она прижалась к нему и уж не было такой силы, которая могла бы сейчас оторвать негодную, блудную, чужую жену от этого парня. Умереть бы… Она согласна. Ставшая для неё тяжёлой обузой, её плоть телепалась в непонятном ритме. Опомнившись, она отскочила и попятилась. Но тут же спиной упёрлась в сено. Мрачно спрашивая разрешения сделать к ней последний шаг, Иван смотрел ей в лицо. Анюта слышала, как сотрясается его сердце. Независимо от своего сознания, вдруг, она потянулась руками к его, разбитой бревнышком в ночь перед её свадьбой неизвестными разбойниками, голове. Глаза её, жалеющие и полные ожидания, наконец-то, звали к себе. Что-то в груди Ивана охнуло, и, потеряв ощущение времени он уже не помнил, как сделал к ней этот последний, короткий шаг.
Весь мир и земля, и небо закружившись и уплыли у Анны из-под ног. Следующее мгновение унесет её честь, честь сестёр, доброе имя родителей. Принесёт позор мужу и всей её оставшейся жизни. Но сейчас, в смертной стуже, оно окутало её жарким летом, запахом луговых цветов, солнцем, цветущей сиренью, приводящим душу в восторг пением маленького серенького соловушки и ещё чем-то, доселе неизведанным ею никогда. Разве этого мало? Пусть она за всё заплатит. Пусть. Но только после «того».
Сильные руки коваля ходили ходуном, и, взявшись за горловину вышитой рубахи, по странному совпадению находившейся на ней и в день её первой брачной ночи, он сначала даже не мог нащупать её края. Наконец, разодранная надвое, тонкая одёвка соскользнула вниз. Такой он видел её впервые, ни в ком неповторимую, родную до последней кровиночки, отправленную кем-то на землю, чтобы испепелить его сердце в прах земной. Иван сам слышал это, то ли проваливаясь в чёрный со страшными ветрами мир, то ли от одной из бормочущих знахарок. С портретов на стене к нему тянулись, то всплывавшая в памяти мать, то грозивший пальцем о чём-то предупреждающий отец, то склонённая над ним плачущая бабушка.
Только Нюра об этом не ведает. Она «там» не была. А он побывал, благодаря чьей-то подлой руке с берёзовым суком. Но он на всё согласен. Хоть чёртом, хоть битой собакой, только рядом. Всё ещё не веря, что перед ним его Нютка, Иван снова всем своим существом с острой нестерпимой ненавистью ощущал, что кто-то уже так стоял перед ней. Чувствовал под своими руками её плечи, сжимал талию. Почему он не подох, когда его треснули дрыном по дурному калгану? Почему, как последняя скотина, вместо того, чтобы с боем вырвать её из дома и умчать куда глаза глядят, запил и замотался по девкам? А хоть бы и в Сибирь. И там люди живут. Как он мог жить до сего момента? Позволить, чтобы такое с ними произошло?
Затуманенным взором он смотрел на её, не чувствовавшее холода, тело, точно впечатывая в памяти каждую чёрточку в нём. Иван ощущал, как каждый уголок кожи, оживая под его ладонями, отзывался теплом. Медленно оседая, целовал каждую проталинку и бугорок, ноги, руки. Ласкал-то он в своей жизни многих женщин - красивых, некрасивых. Солдаток, вдовых, замужних и просто городских шлюх, но это было чужое через час забытое и более никогда не востребованное. Но здесь, видно в отместку за грехи и равнодушие к другим, всё было Богом ему уготованное, каждая жилочка по чудовищной несправедливости чужой жены,
Единым взглядом он хотел охватить её всю сразу и никак не мог налюбоваться. Чувствовал, как пахли мёдом и молоком её волосы. Ликовал, потеряв счёт времени. Наконец они упали на оставленный брошенным полушубок и он склонил к ней свои вихры. Ждал, когда она полностью осознает, что именно он её кровь и плоть. Анна, почти теряя сознание от неведомых доселе чувств, трепетала в ожидании. Погибнуть сейчас? Господи Святый, да какая разница. Ведь он здесь. Творит чудеса с её нагим, горячим телом. Неужели и у других так бывает? Не может быть... В который раз до хруста прижал к себе…
Вдруг, издали послышался лай Дозора. Знать, тот почувствовал присутствие во дворе чужака. От испуга возращения к действительности, Нюша прямо подскочила. Её сердечко, ещё не отдохнувшее от постигшей его бури, как окатило холодной волной. Крепко ударившись с Иваном лбами, сипло прошептала,
- Отпусти, Вань. Идти надо. Сколь время-то прошло? - она рванулась встать.
- Да, да. Сейчас на плечи мне вскинешься и потопаем через поле, - горячо зашептал, окрылённый встречей кузнец. - В бору сани стоят. Ты ж знаешь, зорюшка моя, для бешенной собаки - сто вёрст не крюк. Я деньжат скопил маленько. Заскочим домой забрать их, да еды в дорогу. Прижмёсси к моей груди, да тронемси. А там, в далях, заработаю. Я ж здоровый. Дело знаю. Тебя никогда не обижу. Никогда, пока живой буду. Ни в чём не укорю никогда. И не разлюблю до смерти. Ноги целовать буду, сколь жить придется. Уедем Анют. Жизни мне сейчас вовсе никакой, и дальше без тебя - топь одна. Не поверишь, как я ненавижу, когда светает. Нужно куда-то идти, кому-то чего-то говорить. Ночью с тобой разговариваю. В детстве, бывало, с мамашей, царствие ей небесное.
Почувствовав её решимость подняться без ответа на его разговоры, он с угрозой в голосе добавил, - Отвечай, Анют. Не беси меня. Я ведь с недавних пор бешаный. С головой не справляюся.
- Если меня решить, то как раз время. А коли себя - то за оградой подальше.
Сердце бедной девочки рвалось к нему. Она понимала что больше не валяться ей с любимым в рассыпном сене меж заиндевевшими снежинками, не видать его ничем не прикрытого ни с кем несравнимого. Не трепать непослушных кудрей. Не чувствовать аромат терпкого, с примесью кузнечной гари пота. И это «никогда» останавливало в жилах кровь.