Апостолы Русской Свободы.
КАЗНЬ ПЯТЕРЫХ МУЧЕНИКОВ.
Касаемо пятерых декабристов, приговорённых к смерти, мы находим следующее замечание Николая I, сделанное им лично для судей:
«Касательно главных зачинщиков, примерная казнь будет им справедливым возмездием на нарушение общественного спокойствия».
Тем самым он дал понять, что его «милость», в отношении них, ограничилась токмо заменой четвертования на повешение. Делаем вывод: они были обречены на смерть по воле императора, а отнюдь не судебными решениями.
Четвертование «милостиво» было отвергнуто по причине «варварского способа», не подобающего «европейской стране». Расстрелять же оных было бы непозволительной «роскошью», поскольку Его Величество «счёл сих злодеев недостойными казни, коя дозволена лишь офицерам, для сохранения достоинства».
Этих же пятерых, кроме, как «злодеями во всех смыслах слова», он не считал. Отдельно упомянул государь, что «казнить их следует без пролития крови». А посему, суд и вынес решение «присуждаются к казни через повешение». Сие немедленно было утверждено императором.
Однако, ещё со времён императрицы Елизаветы Петровны, на Руси казнили токмо единожды. Да и то, уже в царствование Екатерины II, в 1775 году Емельяна Пугачёва. С тех пор никого не казнили уже более 50 лет.
О судьбе своей пятеро приговорённых к смерти узнали 24 июня 1826 года. Им зачитали приговор в доме коменданта Петропавловской крепости; засим развели сразу по камерам.
Виселицу и эшафот было поручено соорудить гарнизонному инженеру Матушкину. Эшафот собрали в городской тюрьме. Для испытания доставили верёвки и 5 мешков с песком, по 8 пудов веса каждый, руководил экспериментом новый генерал-губернатор, М.П. Голенищев-Кутузов. Результаты сего упражнения сочтены были удовлетворительными. И губернатор приказал разобрать эшафот и доставить в Петропавловскую крепость.
Процедура казни была назначена на рассвете 13 июля, на кронверке Петропавловской крепости. И, хотя ночь тогда была, как и все ночи в Петербурге, в это время года, как бы продолжением сумерек или лёгкой предрассветной мглой, один из извозчиков, перевозивший опоры эшафота, умудрился потеряться. Сие сделано было либо не нарочно, либо – как акт саботажа. Это так и осталось неизвестно. Но оттого процедура исполнения казни была изрядно затянута.
На поиски пропавшей телеги со столбами послана была полиция. Потрачена уйма времени.
Итак, с 2-х часов ночи, на берегу Невы, близ крепостного вала, как раз супротив старенькой церкви Св. Троицы, началось сооружение эшафота.
В разных частях города глухо били барабаны и тихо взвизгивали духовые трубы. Каждый полк войск гарнизона выделил по одному отряду для присутствия на казни. В предрассветной тишине раздавались редкие удары молотков и топоров по дереву. Периодически, хотя и приглушённо, били в барабаны. Звуки не разносились вдаль из-за влажного воздуха. Чувствовалась близость Невы. Ничем прочим покой крепости не нарушался.
Тем временем, сюда прибыл протопоп Казанского собора П.Н. Мысловский для исповедания приговорённых к смерти. Он пошёл к ним в камеры. Время близилось к утру. Когда Мысловский воротился в комнату коменданта, то выглядел бледным, печальным, растерянным и поминутно плакал. Он сообщил, что Бестужев, Муравьёв и Каховский исповедались и много с ним разговаривали. Кроме того, Мысловский добавил, что Каховский исполнил весь обряд причастия как по принуждению, абсолютно не вникая в суть и отказавшись от покаяния. Рылеев же отдал священнику медальон и нательный крест для последующей их передачи его жене и дочери. К Пестелю же пришёл лютеранский пастор, так как последний категорически отказался от православного священника.
В крепость начальство начало съезжаться сразу после полуночи. Прибыли Голенищев-Кутузов, шеф жандармов и полицмейстеры.
Когда же завершился процесс сооружения виселицы (а длительная пауза сборки и церковные обряды со священником и пастором сильно затянулись) были окончены, новый губернатор пришёл в ярость от потери огромного количества времени и срывал злобу на подчинённых. К тому же, куда-то запропастилась верхняя перекладина. Её бросились искать. Время шло… А император ожидал доклада об исполнении…
Уже начало рассветать…
Накануне царь позволил сестре Апостола Сергея последнюю встречу. Она впоследствии отметила, что «брат внешне казался спокоен».
Рылееву дозволено было написать жене прощальное письмо, которое он закончил так: «В эти минуты я занят только тобою и нашей малюткой; я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе». И чуть далее, в конце: «Прощай, велят одеваться!..»
Когда их стали выводить из камер, узники были в мундирах, на руках и ногах – тяжёлые оковы. Пестель, видимо, настолько ослабел, что солдатам пришлось его приподнять, дабы перенести через высокий порог.
Выведенных из казематов, осуждённых под конвоем повели на кронверк, где эшафот ещё достраивали.
Впереди всех шествовал Каховский, за ним – Бестужев-Рюмин. Он держался за согнутую в локте руку Сергея Апостола, следом за ними медленно передвигались, лязгая цепями, Пестель с Рылеевым, так же под руку. Последние тихо переговаривались между собой по-французски. Проходя мимо достраивающегося эшафота, Пестель на французском воскликнул: «Это уж слишком!»
В связи с тем, что плотники ещё не завершили свою конструкцию, осуждённых усадили неподалёку, прямо на траву. К ним приблизился протоиерей Мысловский, дабы укрепить их духовно. Тогда Рылеев взял его руку и приложил к своей груди, произнеся: «Вы слышите, как спокойно оно бьётся?!» Затем все обнялись между собой.
В это время плотник спешно сооружал новую перекладину с пятью крюками ввиду того, что прежнюю так и не доставили.
Когда же сие сооружение было окончено, осуждённым велели снять мундиры, кои тут же бросили в костёр, а вместо них надели длинные белые балахоны. На груди каждого укрепили кожаные чёрные таблички с надписью «ЦАРЕУБИЙЦА» такой-то, далее следовала фамилия.
Засим их вновь отконвоировали в помещение, расположенное шагах в ста от места казни, разведя по разным комнатам, дабы там дожидались они, когда поведут на казнь. В том же помещении сложены были пять пустых деревянных ящиков – подобие гробов. Там же, пройдя по комнатам, их причастили Мысловский и пастор Рейнбот.
При этом с улицы вновь доносился стук топоров да ветер приносил запах гари и дыма костров.
Вскоре тучи заволокли небо, пошёл моросящий дождь. Дувший ветер раскачивал верёвки на виселице.
Наконец, строительство эшафота завершилось, и осуждённых вывели наружу. Они двигались, медленно ступая, звеня цепями кандалов, еле переставляя ноги.
Полицмейстер Чихачёв громогласно зачитал вердикт Верховного суда, закончив так: «За такие злодеяния повесить!»
По завершении процедуры оглашения, Рылеев поворотился к своим товарищам и произнёс: «Господа! Надо отдать последний долг!» После чего приговорённые разом все опустились на колени и стали креститься, подняв глаза к небу.
Доносилось следующее:
- РЫЛЕЕВ: «Желаю России благоденствия!»
- Сергей МУРАВЬЁВ: «Боже! Спаси Россию!»
К ним приблизился Мысловский, осенил всех крестом и вновь прочёл короткую молитву. Затем они по очереди поднялись, целуя крест и руку священника. При этом Рылеев обратился к Мысловскому: «Батюшка, помолитесь за наши грешные души, не забудьте моей жены и благословите дочь!» Каховский, охватив священника, положил ему на грудь голову, зарыдал и крепко обнял его.
За всем этим наблюдали высокопоставленные «гости», стоящие напротив сооружённого эшафота: Голенищев-Кутузов, а также генералы Бенкендорф, Чернышёв, Дурново, Дибич и Левашев.
Неподалёку присутствовали и обер-полицмейстеры Чихачёв, Постников и Дершау. Здесь же находился и возглавлявший кронверк Беркопф. Возле него – протоиерей Мысловский, подошедший только что, а также фельдшер и доктор, и Герней – архитектор. Чуть подале, в ряд выстроились пятеро помощников квартальных надзирателей. Около них стояли двое палачей. За ними располагался взвод Павловского полка, коим командовал капитан Польман.
Осуждённые на казнь медленно приблизились к эшафоту. Под их взорами один из палачей вдруг попятился, покачнулся и рухнул на траву без памяти. Фельдшер подбежал к нему и стал приводить его в чувство.
К делу пришлось приступить его помощнику Карелину Степану, осуждённому за кражу женского салопа (тёплой накидки). Ранее он служил придворным форейтором.
Под эшафотом вырыта была довольно большая и глубокая яма. Её верх застелили досками, на кои теперь необходимо ступать осуждённым. Палач приблизился к ним и хотел было накинуть на их шеи петли. Суть заключалась в том, чтобы затем выдернуть доски вбок, дабы казнимые повисли над ямой. Но, то ли верхняя перекладина оказалась высоко, то ли верёвки короткими, но петли касались лишь их верхней части голов, далеко не доходя до шеи. Могло статься, что и опорные боковые столбы врыты были неглубоко. Но казнь невозможно стало исполнить. Все в растерянности принялись озираться, как осуждённые, так и губители их.
Неподалёку от вала крепости расположено было заброшенное здание училища Торгового мореплавания. Пришедший в себя от растерянности Бенкендорф велел солдатам принести оттуда длинные скамьи для учащихся, дабы поставить их на доски эшафота. Спустя ещё какое-то время приказ был выполнен.
Тогда помощник и пришедший в себя палач помогли казнимым вскарабкаться на принесённые скамьи. Теперь длины верёвок стало достаточно.
Отсюда видим, читатель, что всё, как и испокон на Руси, делалось абы как. Тем временем, дождь продолжал мелко моросить. Даже небо плакало, прощаясь с нашими героями.
Палачи уже накинули петли на осуждённых. На головы им водрузили мешки, дабы скрыть лица. Рылеев тихо произнёс: «Господи, к чему всё это?» Ему никто не ответил.
Как мы упоминали ранее, одеты они были в длинные белые балахоны. На ногах болтались тяжёлые колодки, связанные верёвками.
По команде квартального надзирателя барабанщики ударили дробь, взвизгнули флейты, взяв длинную ноту, которая вот-вот должна была оборваться вместе с жизнями обречённых на смерть.
Надзиратель махнул рукой, и палачи резко выдернули скамьи из-под казнимых. Музыка резко смолкла, а ряды солдат ахнули. Послышались хрипы удушаемых и скрип перекладины. И…о, ужас! Трое смертников внезапно рухнули на доски эшафота, проломив его. Двое оставшихся продолжали хрипеть и выгибаться в петлях. При этом носки ног Пестеля едва касались досок помоста. И он, в мучениях, дёргался ещё в течение получаса, пока не вытянулся, замерев. Господи!!! Какой ужасной и мучительной же была смерть его! Повисший рядом, Бестужев-Рюмин прекратил дёргаться через несколько минут. А сквозь помост, стало быть, провалились и упали в яму Каховский, Рылеев и Муравьёв-Апостол.
Распорядители казни и палачи засуетились и забегали вокруг ямы. Генералы ругали на чём свет стоит и палачей, и инженера Матушкина. Наклонившись, заглядывали вниз. На дне копошились трое в белых, испачканных грязью и кровью балахонах. Они судорожно хватали ртами воздух, надрывно кашляли, хрипели и отплёвывались, перелезая друг через друга.
А наверху визжал Голенищев, срываясь на тонкий крик:
- Мерзавцы! Подлецы! Немедля достать этих… и вешать, вешать их заново! –
Сергей Апостол смог выбраться из ямы только с посторонней помощью, весь окровавленный. Его мешок с головы съехал набок. Из носа и ушей текла кровь. Ноги, видимо, тоже немилосердно пострадали. Скорее всего, одна нога у него была сломана, так как он не мог даже опереться на неё и свалился на траву перед эшафотом. Упав, он громко выкрикнул:
- Бедная Россия! И повесить-то порядком не умеют! –
Каховский громко сквозь зубы нецензурно выругался и выплюнул кровь прямо под ноги генералов. Рылеев, также весь в крови, кряхтя выкарабкался. Но он молчал, токмо громко скрипел от боли зубами. Затем поворотился к Голенищеву, командующим этим всем действом и звонко отчётливо крикнул:
- Вы, генерал, вероятно, приехали посмотреть, как мы умираем? Обрадуйте вашего государя. Его желание исполняется: вы видите – мы умираем в мучениях! –
Пока казнимых, но ещё не казнённых продолжили мучить ожиданием смерти, распорядители этого изуверства срочно послали полицию в городские лавки с приказанием привезти новые верёвки и доски.
Меж тем палачи сетовали, что верёвки могли оборваться, намокнув под дождём. Но их никто и слушать не желал. Все уже хотели, чтобы это всё закончилось как можно скорее. Однако, в связи с ранним часом, большинство торговых лавок оказались ещё закрытыми. И только спустя час, с трудом, необходимое удалось привезти. Губернатор, для ускорения процесса, даже посылал своего адъютанта Башуцкого.
Тем временем, Каховский, немного придя в себя, принялся вновь нецензурно ругать Голенищева:
- Подлец, так-растак! Мерзавец, твою мать! У тебя даже верёвки крепкой нет, так давай свой аксельбант вместо неё палачам! – Прошло ещё около получаса, когда процедура с мучительной казнью была вновь повторена. Её проделали над тремя оставшимися в живых после первого раза.
Среди солдат Павловского полка шёл ропот от том, что «даже Господь милует в таком разе». Но с места они двинуться не решились, смущаясь стоящих рядом генералов.
И трое последних мучеников вскоре вновь повисли, захрипели и задёргались в петлях.
В то время, когда оставшиеся трое казнимых удушались петлями, солдаты Павловского полка стали рыдать, а по щекам седоусых ветеранов текли слёзы. Многие офицеры старались отвернуться от сего ужасающего зрелища и лихорадочно доставали платки, громко сморкаясь и заглушая рыдания.
Сетка дождя продолжала сыпаться с тёмного и хмурого неба. Рыдало само небо, рыдали люди…
И только свита Голенищева засуетилась, отправив очередного курьера императору с докладом о завершении экзекуции.
На сей раз ничего не произошло, и казнимые понемногу вытянулись и повисли, раскачиваясь. К ним приблизились доктор и фельдшер, произведя осмотр и засвидетельствовав смерть у всех пятерых.
Затем трупы были сняты. Их уложили на телегу, накрыли холстиной и отвезли к руинам вышеуказанного Училища, откуда брали ранее скамьи.
А лишь на следующую ночь, как рассказал обер-полицмейстер Княжнин, был отдан приказ вывезти казнённых из крепости на скалистые берега Финского залива, где была отрыта глубокая яма среди кустов лесистой части берега. Там их и закопали. Землю тщательно разровняли, дабы никто не нашёл похороненных.
Военный инженер Матушкин был наказан разжалованием в солдаты.
А царь издал Манифест о предании забвению всего происшедшего, что могло быть связано с декабристами.