Август. Яблоко забвения

               

                3.


    - Новостей нет хороших, нет и плохих, - с безразличием в голосе произнесла родственница во время телефонного разговора. – Приезжай, всё увидишь сам.
    Сборы были недолги, чай не от Кубани до Волги был поход, немного далее – из Якутска на Донбасс.
    Стояла тихая в своей непредсказуемой тревожности золотая осень 2013 года.
    Из заснежено-морозного октября Якутии окунулся в солнечно-осеннее тепло октября Донбасса. Шумит говорливая листва под дуновением слабого ветерка, колышется, поскрипывают ветви и толстые стволы акаций с длинными иглами незаметно ведут беседу с разросшимися яворами и начинающими мечтательно летать в осенних грёзах каштанами. Не смотря на все эти южные прелести по утрам морозный иней серебрил металлические кровли сараев и оставлял на стёклах окон загадочные арабески.
    Вступать в полемику с Ницше не берусь, не тот вес, но моя жизнь служит опровержением его тезису, если хочешь услышать о себе хорошее – умри.
    Хотелось бы посмотреть в глаза старому немецкому философу, увидеть реакцию на моё с ним несогласие, что часто слышал хорошее в свою сторону из алых уст любимых женщин и совершенно незнакомых людей. Увы, нас разделяют годы…
    Будоражащее, будто внутри что-то трогает осторожно натянутый нерв, щемящее ощущение в сердце всегда посещает в первые минуты прилёта и соприкосновения с родной землёй. Выхожу на трап. Смотрю на терриконы, в отдалении раскинувшиеся высокими верблюжьими горбами, влажнеют глаза, так и тянет растереть слёзы по лицу грязной детской ладошкой. А с чистого незамутнённого хмурыми облаками неба светит яркое солнышко, гладит по лицу нежными тёплыми лучами, как бы приветствует моё возвращение.
    В новую волну ощущений окунаюсь, приехав в родной город, близкий и понятный до шороха опавшей пожухлой листвы на тротуаре, она говорит, не умолкая всё о том же, о чём делилась, когда детскими ножками шлёпал по земле, как и тогда, когда, вернувшись со срочной службы в матросской форме дефилировал по улицам города. И те же тени сопровождают в прогулках по тенистым аллеям парка, когда, не стесняясь целовался с девушкой и когда в задумчивости бродил после выписки из больницы после печального инцидента.
   
    Если в чёрной комнате не видно чёрной кошки, нужно включить свет.
    Старший мичман Борисов, командир нашего подразделения, мастер ошарашить очередным вербальным шедевром. Хоть ходи за ним с блокнотом и успевай записывать.
    Только и зацепилось, будто репейник на штанине, в памяти это его единственная способность выдавать афоризмы на лету. И всё, как ни стараюсь ещё что-то припомнить – пусто. Будто и не было нескольких лет службы в военно-морском флоте. Не было времени бескозырок и чёрных бушлатов.

    Однажды приснился сон. На диком скакуне мчусь по степи. Полыхает алым пламенем рассвет. Вокруг меня на много вёрст голая земля. Конь мчит быстрее ветра. Свобода, скорость – пьянят. Внезапно конь оступается. Смещаются ориентиры. Где земля, где небо, где солнце… Слышу вкрадчивый тихий голос: «Хочешь воды?» открываю глаза. Больничная палата. Лежу на койке. На простыне песок, мелкий сор и прочий мусор. Во рту горько-приторно-сладкий вкус полыни. «Воды?» - следом за вопросом острый крик: «Скорее доктора, больной пришёл в себя!»

    Чем дальше углубляешься за проводником-памятью в прошлое, тем отчётливее становятся забывшиеся воспоминания.
    - Может, подождёшь до вечера? – предлагает сестра, - муж приедет с работы, быстро смотаемся на хутор и обратно.
    Категорически отказываюсь, говорю, мне как раз и не нужно быстренько туда-сюда, хочу прогуляться, подышать свежим воздухом, солнышко на пригреве по-летнему, ветер если будет попутный, быстрее доберусь на место.
    - Чёрт упрямый! – смеётся сестра, - всегда делаешь по-своему! Вот, держи, - она суёт в руки два пергаментных кулька с конфетами и печеньем, затем кладёт в карман куртки чекушку водки. – Разложишь по могилкам, выпьешь за всех и помянешь заодно. Там давно кто был, все разъехались. Хутор обезлюдел почти, впрочем – увидишь сам…

    Ветер дует в спину, - помогает спортивному шагу, - с таким шустрым помощником быстро вышел за границу города и окунулся в совершенно другую стихию. Ни улочек, изогнутых под непонятными углами, ни покосившихся заборов и разрушенных домов с просевшей то шиферной, то черепичной кровлей. Одна ширь пространства, на сколько хватает глаз, аж захватывает дух и на языке вертится старая-престарая песенка из кинофильма о ветре, который пропоёт нам сейчас свою весёлую песню.
    По асфальту, расчерченному трещинами на геометрические фигуры параллельного пространства, бодро иду, читаю считалку. Так легче и быстрее проходит время. По обочинам всё меньше и меньше деревьев, красуются потемневшими спилами старые пеньки и молодой тонкой порослью по бокам.
    Никогда не было потребности, но сейчас захотелось присесть под деревом, опереться спиной на ствол и… Через колышущееся плетение ветвей старого яза, тянущего в осеннее приветливое небо чёрно-серые кости ветвей, смотрю и ловлю на мысли, что мысли совершенно отсутствуют. Удивляюсь, всегда в голове что-то вертится, то навязчивый мотивчик модной пошлой песенки, то неприхотливая мелодия приевшегося шлягера, то воровской шансон о тяготах суровой уркаганской доли. Редкими листьями играется ветер; иные отваливаются и летят, кружась, на землю; затем скользят по ней, гонимые тем же забиякой-ветром вместе с грустной компанией поднятой пыли. Один лист падает на лицо; закрываю глаза; стараюсь представить его молодым зелёным, весело порхающим со своими братьями; дикое чувство удовольствия от отдыха на природе, когда никто посторонний не отрывает тебя просьбой дать закурить или ещё какой-нибудь чушью; прерывать не хочется отдых, надо идти.
    Закусываю ножку листа, едковато-горький вкус вяжет рот. Открываю глаза; смотрю на часы – думал просидел в мечтательной релаксации минимум полчаса, нет, всего-то минут десять; отвык, отвык, батенька, обращаюсь сам к себе, отдыхать на природе, радоваться простым жизненным радостям.

    Хутор встретил тишиной. Гулкой. Навязчиво-отстранённо гудит ветер, гоня воздух по широкой колее грунтовой дороги, будто дует в трубу неумеха-горнист, разучивая гаммы. И тишина. Не гогочут гуси, купаясь в черной воде глубоких древних луж; не квохчут куры, выискивая в земле между корешков насекомых; молчит колокольчик на шее молоденькой козочки, белой с ярко-рыжим хвостом – она беззвучно проводила меня взглядом, не поворачивая головы и принялась дальше щипать невысокую травку.
    Вот и бабушкин дом; точнее, бывший бабушкин дом. Новая рука мало что изменила во внешнем облике двора. Штакетник, его ремонтировал в последний раз перед свадьбой, выкрашен половой краской в красно-бурый цвет. Лавка рядом с калиткой разрисована героями детских мультиков; планки ворот расписаны вертикальными волнистыми линиями.
    Нахлынуло и… бу-ух… я в детстве… Бабушка зовёт обедать. Какой обед, когда с друзьями полностью не обследовали заросшую густо кустарником старую балку с мелким ручейком на дне, не на всех орехах, росших на кладбище набили шишки, падая с толстых ветвей, и не сбили в кровь и ссадины коленки и локти. Разве есть время для еды, когда так много вокруг интересного!..

    - Вам кого нужно?
    Коряво построенное предложение должно резать слух, а оно ласкает. Передо мной в домашней рабочей одежде женщина лет сорока с гаком; в руках старая эмалированная миска с зёрнами кукурузы. Настороженный взгляд светло-карих глаз. Ранняя седина рассыпалась на пряди, выбившейся из-под повязанного вокруг головы выгоревшего ситцевого платка.
    - Вы кого ищите?
    Хочешь, не хочешь, но бросаю быстрый взгляд: вязанная кофта поверх вельветового серого платья, фартук из клетчатой ткани, из кармана выглядывает ручка какого-то инструмента, возможно, и ножа. Она боса, не смотря осень. Ступни в земле.
    - Не холодно? – киваю на ступни.
    Женщина рассмеялась; наклонилась миска; просыпались зёрна и разбежались, почувствовав свободу.
    - Та, не, - тянет она певуче. – Привыкла… Так вы к кому?
    - Давным-давно здесь жила моя бабушка.
    Новая хозяйка согласно кивает, смотрит на меня, ждёт.
    - С вашего разрешения, хотел бы посетить дом…
    Женщина вдруг прикладывает руки к груди.
    - Ой! – высокий фальцет. – Я вас узнала. Вы нисколечки не изменились. Ей богу. Самую малость.
    - Где вы меня видели?
    - На фото.
    - На каком?
    - Ой, да вы не знаете…
    Сбивчиво, перепрыгивая с одного на другое, женщина рассказала, после покупки участка основательно осмотрели два дома, бабушкин и тот, который построил для себя в молодости дядя, папин брат, на предмет ремонта. Обрадовались хорошему состоянию зданий. Дети хозяев, дети всегда любопытны, залезли на горище бабушкиной хаты, среди прочего хлама отыскали маленький фибровый чемоданчик с бумагами и фотографиями.
    - Фотоальбом?
    - Не-а, та вы шо, какой альбом! Просто были перевязаны верёвочкой.
    - Можно посмотреть бумаги?
    Женщина отрицательно машет головой.
    - Вы конечно простите… Ничего там ценного не было… Так, вырезки из старых журналов, ноты. Мусор сожгли. Фото оставили.
    При слове мусор меня внутри обожгло: каким могут быть мусором ноты, журнальные иллюстрации и вырезки? Как можно это всё сжечь? Это какое-то кощунство над памятью, над памятью папы, любовно собиравшим всё, что может пригодиться в работе художника-оформителя?
    Женщина заметила моё беспокойство.
    - Мы не сами, прежние хозяева посоветовали избавиться от всего лишнего.
    Узнаю слова тётки, для неё не существовало воспоминаний, если чем-то похожим и жила, хранила недолго. 
    - Мы ведь не знали, что вы приедете…
    Голос женщины задрожал.
    - Вы ни в чём не виноваты, - успокаиваю её.
    Она всхлипнула и краем передника вытерла увлажнённые глаза.
    - Вас зовут…
    Представляюсь полным именем. Глаза у женщины вспыхнули.
    - Тогда оно для вас! – бросает и быстро уходит внутрь двора.
    - Что – для меня? – кричу ей вслед.
    Она останавливается.
    - Да вы заходите, не стойте, - приглашает она. – Марта вас не тронет, - и говорит собаке: - Марта, свои…
    Как подошла овчарка, не заметил; но после слов женщины вздрогнул, - есть печальный опыт общения с сими животинами, - овчарка стояла рядом со мной без намордника, без ошейника и без цепи. Она смотрела на меня своим собачьим взглядом, не понятным человеку.
    - Ма-арта… Ма-арта…
    Стараюсь подмазаться к псине. Она заурчала; зачем-то понюхала воздух и пошла внутрь двора, повиливая хвостом, показывая всем видом, мол, теперь хозяйка несёт ответственность, она-то тебя назвала привычным – свои.
    Дядин дом тоже обошли внешние изменения. Стою возле летней кухни и внезапно почувствовал из своего далёкого счастливого солнечного детства аромат борща, варёной кукурузы в початках, услышал жужжание мух, упорно бьющихся в запылённые стёкла окон и ловлю носом, - широко раскрыв ноздри, - знакомый, едва уловимый запах дыма из трубы, прибитый к земле порывом ветра – так горят старые коренья и стебли подсолнечника и кукурузы – раздаривая аромат летнего солнца.
    Поворачиваю голову к двери летней кухни. И едва не охаю – возле плиты, пышущей жаром, орудует с чугунком бабушка. Ловит краем глаза мой взгляд, поворачивается, уголком белого платка утирает пот со лба:
    - Сейчас, внучок, пообедаем. Борщ готов. С петухом, как ты любишь. Сходи пока за овощами, набери с грядки свежих…
    И, сорвавшись с места, с плетёнкой в руках, едва не падая, мчусь на огород.
    - Вот, возьмите, - как рыбку, выуживает меня из озера прошлого голос хозяйки. – Думала, так и останется непрочитанным.
    Смотрю на обычный почтовый конверт.
    - Что это?
    - Письмо от женщины. Она так хорошо описала вас…
    - Какой женщины?
    - Вам виднее… Она приезжала прошлым августом. Француженка.
    Кол от макушки до копчика – кто?!
    - Как узнали, что она француженка?
    - Моя дочка бойко с её детьми говорила, показывала дом, участок, огород. Она французский в школе учит. Лучшая в классе!
    Недоумеваю.
    - Из Франции?
    - Что необычного: жила тута, теперь живёт там.
    Повторяю вслух:
    - Франция… Франция… Может…
    Женщина размашисто крестится:
    - Вот бог святой! Если брешу, нехай покарает.
    Машу руками.
    - Только без крайностей. Помимо письма ничего на словах не передавала? – спрашиваю, понимая, если бы что и было, давно бы словоохотливая хозяйка поведала.
    - Та не, - сказала она любимое присловье. – Говорила, вы угощали её в детстве яблоками…
    Дикий, почти ураганный свист оглушил – каким образом она оказалась во Франции? Как? Зачем? Почему? Голова пошла кругом, закружилась земля, окружающее слилось в одну сплошную цветную линию.
    Кто-то назойливо повторяет в самые уши6 чем дальше углубляешься за проводником-памятью в прошлое, тем отчётливее становятся воспоминания.
    - Что с вами?
    Тактично отвечаю:
    - Бывает, понимаете, закружится на мгновенье голова…
    Женщина понятливо кивает.
    - Можно письмо? – протягиваю руку.
    Конверт не заклеен. Обычный листок тетради в клетку исписан красивым мелким почерком. Вижу сквозь строки её светловолосую голову с застрявшими в них травинками.
    - Угостишь яблоком? Бабушка говорит, вот с того дерева они очень вкусные.
    «Всё в прошлом, - пульсирует в голове и отдаётся в сердце тупо, - всё в прошлом».
    - Водички? – протягивает хозяйка ковшик с водой. – Колодезная. Вкусная.
    Выпиваю залпом и спрашиваю:
    - Можно на чердак… Просто посидеть…
    - Да там пусто…
    - Хочется…
    Женщина неожиданно краснеет:
    - Ой, да что это я говорю! Да можно, конечно, можно… Пыльно там, цыбуля висит в связках, кукуруза в початках…
    С каждой ступенькой, как на машине времени, возвращаюсь в прошлое. Роятся мухи по самым верхом. На горище светло – через слуховое окошко достаточно льёт света, в воздухе беспорядочно летают пылинки. Сухо, аж сразу зачесалось в носу, как в тот день, когда тайком рылся в чемоданчике, перебирая ноты, папа позже начал учить меня игры на баяне, а так – обычная китайская грамота. В прошлый раз меня выдал чих. И бабушка, стоя на пороге дома строго спросила, кто разрешил без спроса подняться на горище.
    Возле печной трубы опустился на ящик из-под сока; спиной упёрся в трубу. Раскрыл письмо.
    Предложения полностью не воспринимаю. Мешает не то свет, не то желание чихнуть, не то ещё какая напасть. 
    «Очень хочу узнать, как обстоят твои дела… У меня всё в порядке… После печального события… Ты помнишь, что случилось со страной… была в полной растерянности: что делать?..»
    В голове сплошное колокольное звучание и надоедливо звучит речитатив забытой песни. Концентрируюсь на тексте.
    «Муж ушёл в бизнес… Связался с криминалом, захотел быстрых больших денег… Пропал бесследно… Родители умерли один за другим… Что делать, - не знаю… Соседка по дому предложила поехать в Польшу за товаром… В кафе к нам подсел Антон, - это я его так называю, - познакомились… Он меня забрал из Донецка, приехал специально за мной… Признался, влюбился с первого взгляда, едва увидел моё печальное заплаканное лицо… Бизнес не шёл, росли долги… У нас трое детей, все взрослые… Есть внуки: две милых девчушки и один мальчик… Не о том пишу… Всегда хранила память о наших детских днях, гадала, как могла сложиться наша жизнь с тобой… Опять не то… Ты просто чудом остался жив после того ужасного случая… По отношению к жене ты поступил благородно… Пиши мне по адресу…»
    Повертел листок и конверт. Адреса не было.
    Хозяйка сразу ко мне и смотрит внимательно.
    - Больше ничего не было? – показываю письмо и конверт.
    - Господь с вами, конечно, нет. Разве я бы смогла…
    - Мне пишут, могу писать по адресу, его нет, - перебиваю её.
    Рука женщины тянется перекреститься.
    - Не стоит, - останавливаю я. – Вспомните, отдельным листком могла ваша гостья воспользоваться?
    - Нет, - твёрдо отвечает хозяйка. – Как написала вам, сразу села с нами обедать. Дети наелись фруктов. А она, ваша знакомая, всё нахваливала мою готовку, дескать, во Франции так готовить не могут, с душой, хоть и кулинарная столица мира. Кстати, скоро приедет обедать муж. Отобедаете с нами. Приготовила борщ.   
    - С петухом, надеюсь? – усмехаюсь, спрашивая.
    - Как догадались?
    - Бабушка всегда готовила к моему приезду.
    - Так, сядете с нами?
    Извиняюсь перед хозяйкой за отказ.
    - У вас есть лопата?
    - Штыковая или грабарная?
    - Лучше штыковая.
    - Возьми возле сарая. Рядом с граблями.
    Верчу лопату, проверяю лезвие.
    - Что собрались копать?
    - Пойдёмте на улицу, всё покажу.
    Выходим за калитку. Отмеряю пять шагов вправо в сторону соседей. Размахиваюсь и вгоняют лопату в землю. Металл скрежещет о камни.
    - В детстве, было тогда лет десять, с двоюродным братом на половинке белого кирпиче начертили гвоздём рисунки, затем закопали, условились, повзрослев, найти и откопать.
    - И что? – в голосе женщины появился интерес.
    - Выросли, уже состарились…
    - Та какой вы старый.
    - Хочу выкопать. Местом кажется не ошибся. Как раз напротив межевого столба. Тогда ещё рядом росла вишенка.
    - Спилили. Высохла.
    - Ну, с богом, что ли? – плюю на руки, тру ладони.
    - Давайте, сначала щупом попробуем. Чтобы наверняка. Видела в одном фильме так делали кладоискатели. Упрётся во что-то – можно копать.
    Признаться, удивился находчивости женщины, сам бы, клянусь, не дотумкал бы. Хозяйка возвращается с щупом – длинный, в полметра отрезок арматуры на крепком блинном черепке.
    - Муж зимой как пешней лёд скалывает, хотя сейчас, какие зимы, вот, раньше…
    Беру щуп и неосторожно бросаю взгляд на ноги: на них тёплые вязаные шерстяные носки, ношеные калоши.
    «Не мой визит, так и ходила бы босая, привычная».
    Осторожно щупом протыкаю землю. Раз. Другой. Третий. Пусто.
    - Ошиблись или место не то? – заботливо интересуется женщина.
    - Не должен, - отвечаю, - но времени-то, ого-го, сколько прошло…
    Возле забора пусто. Голяк чуть дальше. Прошибает пот. Забыл? Придётся смириться! И тут щуп упирается. Надавливаю – не идёт глубже.
    - Оно, неужели? – тихо спрашивает женщина.
    - Сейчас увидим, - на руки уже не плюю, не тру ладонями.
    Острие лопаты тяжело входит в землю: грунт утрамбован за годы копытами животных, колёсами машин, ногами человека, налетевшим мелким щебнем с дороги.
    - Глубоко закопали?
    - Не должны, - отвечаю, - ямку рыли руками. Уложили кирпич, сверху земли слой снятого дёрна. – О! что-то забелело.
    Приседаю на корточки. Пальцами очищаю от комочков земли. Кирпич, наш, с рисунками.
    - Смотрите, - протягиваю женщине. – Нашёлся.
    Будто религиозную реликвию она берёт аккуратно кирпич, рассматривает. Водит пальцами. Сдувает крупинки земли.
    - Надо же… Сохранился… А, что тут за зверушки?
    - Мамонты.
    - Где вы в детстве видели живых мамонтов?!
    - На картинках в учебнике по истории и зоологии.
    Женщина поджала губы и с умным видом покачала головой. Посмотрела ещё на начерченные рисунки детской рукой.
    - Заберёте с собой?
    - Нет. – Вижу, женщина не понимает, разъясняю: - Снова закопаю. Чтобы прийти в следующий раз лет через тридцать-сорок и найти.
   - Когда? – глаза женщина округлила до размера куриных яиц. – В следующий раз? Это сколько же вам будет…
   - Скорее всего, в будущей жизни, - снова женщина запуталась в моих словах. –
Мне пора на кладбище.

    - Пообедаете с нами и пойдёте, - женская забота мне приятна, но я снова отказываюсь. – Тогда возьмите отварных яичек, сальца вам нарежу, хлебушка.
    Показываю два кулька с продуктами и чекушку.
    - Сестра приготовила.
    В глазах женщины читаю полное разочарование.
    - Яблочки тогда возьмите… Сладкие…
    - Возьму, - обижать радушных людей нельзя категорически. – Если дадите, не откажусь от скамеечки. На ногах стоять устал.
    Женщина обрадовалась и вприпрыжку, - так показалось, - от радости побежала в дом.
    Едва она подошла со скамеечкой, небо затянуло серыми тучами, они скрыли солнце и тотчас потемнело. С мрачных туч с трагической неотвратимостью посыпался крупный снег тёмно-белыми комочками. Поднимаю лицо и по нему секут острые грани снега; жмурюсь и закрываю глаза наружной стороной ладони. С неба на меня смотрело нечто, не жалеющее для моего унижения своих сил.
    - Оставайтесь, - умоляет женщина, - смотрите непогода как разыгралась. Да и муж вон едет.
    Старенький москвич «Алеко» тёмно-зелёного цвета с кляксами того же тона по корпусу, скрипя соединениями медленно катил по грунтовке, поднимая тучи пыли.
    «На таком раритете только ездить по месту и не дальше города, - пришла мысль. – В районе обязательно остановят бдительные и охочие на взятки работники ДАИ».
    Пофыркивая, будто усталый конь, автомобиль остановился в полушаге от меня. Из кабины выполз, медленно и значительно, так выходят из дорогого авто пресыщенные жизнью и капиталом бизнесмены, мужчина далеко за сорок в кожаной латаной куртке, затёртых джинсах; круглое симметричное лицо на удивление чисто выбрито, большой подковой свисают «козацькие вуса».
    Я здороваюсь и представляюсь; протягиваю руку. Хозяин авто крупной ладонью крепко жмёт, не отпуская, смотрит в лицо, сколько выдержу. Выдерживаю, проделываю один финт, научил один прощелыга, и автовладелец, двинув бровями отпускает мою ладонь.
    - Предлагаю вместе пообедать, отказывается, - встревает жена, заглядывая в мужнины глаза.
    - Если отказывается, - не напирай, - веско, басовито говорит муж. – Может брезгует.
    Прощаюсь и ухожу, про себя продолжаю беседу, не брезгую, просто хочу побыть в одиночестве.
    Пока добирался до кладбища, это метров двести-триста, небо очистилось; убралась восвояси туча со своим несметным снежным добром; засияло солнце, припекая на открытом месте.
   
    Конфеты и печенье не жалея разложил на все холмики: и поросшие травой и заросшие кустарником, и те, где чувствовалось недавнее присутствие посетителей.
    На каменный крест с выпавшим портретом бабушки, где она запечатлена в молодые годы, примерно, как мне сейчас, смотрел долго. Нет, выпавший портрет вставил на место; овальный металлический медальон с фотокопией встал в выемку, как и не выпадал из неё.
    Для порядка немного постоял, склонив голову. Затем сел на скамеечку; ноги налились свинцовой тяжестью и мелко-мелко задрожали икры. Сел, не сводя взгляда с могильного холмика. Хотелось поговорить с бабушкой; о чём не знал; решил помолчать, иногда молчание скажет больше напыщенной пространной речи. Душа разрывалась от тяготивших сомнений, от нахлынувших воспоминаний, от непомерного груза прожитых лет, разделивших нас. Порой так хотелось вернуться назад, приехать к бабушке не с будущей женой, самому и поговорить с нею. Не важно о чём; обо всём и ни о чём; об урожае картофеля, о расцветшем и разросшемся малиннике; об усыпанных густо плодами фруктовых деревьях. Хотелось сказать, что не сказал и ещё больше хотелось сделать, чего не сделал…
    Вспять время не воротишь. Оно как река, течёт только вперёд.
    То ли сам качнулся на скамеечке, то ли показалось, кто-то слегка выбил её из-под меня, и неведомая сила подхватила мое тело, приподняла и жестко обрушила на узкое место меж могил. Спина хрустнула позвонками, боль ослепила глаза и лишила речи.
     Я смотрел на себя лежащего беспомощно на спине со стороны мелкими глотками опорожняя чекушку и закусывая сладким яблоком, сорванным с бабушкиной яблони немецкого сорта. Глоток и ароматный очный хруст мякоти на зубах. Не могло, категорически не могло сохраниться это единственное яблоко за столько лет, не могло сохранить свежесть и вкус. Мне совершенно было не жаль себя, приходящего понемногу в сознание. Я смотрел на с трудом ворочающееся тело на земле с неким отвращением. Чувствовал его боль. Переживал минуты пароксизма отчаяния. И вместе с тем, индифферентность к происходящему наполняла меня. Бесило одно, почему я не открывал глаз, почему мышцы лица двигались, шевелились руки и ноги, я слышал учащённое своё сердцебиение и некую преграду в лёгких, мешавшую вдохнуть полной грудью.
    «Открывай глаза, открывай глаза, - приказывал я себе и не слушался своих приказов. – Открывай глаза. Открывай немедленно!»
   
    Кряхтя, почти полностью придя в сознание, постанывая, постарался пошевелиться. Шея онемела, лицо затекло застывшим свинцом онемения мышц. Получилось не с первой попытки открыть глаза.
    Низкие мрачные тучи грозно неслись над землёй. Угрожающе свистел ветер в ветках старых орехов; некоторые с винтовочным треском ломались и, шумя, падали под комель. С могильных холмов срывался длинными шлейфами мусор вперемешку с землёй, летели в общем круговороте пластмассовые цветы, падали и катились, увлекаемые ветром вазы и одноразовые стаканчики.
    Наблюдать гибель мира легко, принимая в нём участие. Моё было абстрагированным. Как созерцатель или свидетель – всего лишь. Но одного этого оказалось вполне достаточно для осознания собственного бессилия.
    Откинув голову, тело оставалось непослушным, широко раскрыл глаза. Тучи, сатанинские слуги, посыпали из своих кладовых щедрыми пригоршнями крупинки снега.
    Взор мой остановился: в зрачки неподвижных оловянных глаз застучали снежинки…

                Якутск 31 августа 2022 г.