В этот уютный, живописный городок Симон Пеплов пришёл пешком. Он уже в третий раз приходил сюда — но всегда как бы заново. Впервые он появился здесь в тирольском костюме на празднике урожая. Там было больше сотни гостей, и никто не обратил на него особого внимания... Через год с небольшим Пеплов снял тут комнату у вдовы. Жители посудачили про отставного офицера из непонятно какой страны, который дни напролёт бродил в горах с фоторужьём. Но начать с ним разговор никто так и не решился. Пеплов был тогда облачён в потёртый мундир Пешмерга, со споротыми знаками различия. Он купил его в Ницце, на блошином рынке...
Третье появление Пеплова в городке совпало с юбилеем директора местной гимназии, пользовавшегося здесь огромным уважением. Теперь Пеплов был одет в элегантную чёрную тройку, на лацкане красовался значок какого-то американского университета. Он отпустил бороду и сбрил усы. Никто в городке не отождествил его ни с тирольцем, ни с курдским офицером...
* * *
Пеплов считал себя прирождённым охотником. Не было ещё такого случая, чтобы дичь ускользнула из расставленных им силков. Это была двуногая дичь. Но отнюдь не пернатая...
Несмотря на замкнутый образ жизни, у Пеплова было пятеро более или менее надёжных друзей. Некоторые из них сравнивали его с Визенталем. Пеплов иногда обижался на такое сравнение, иногда посмеивался. Чаще всё-таки обижался...
— У нас с Визенталем только что имя общее! — сказал он однажды. — Самопиарщик, верхогляд и пустозвон этот твой Визенталь! Да я же был как-то раз в его Центре... Там все папки с досье надписаны им от руки, и представляешь, на одной из них: Анте Палевич!
— Так что же? — спросил его друг.
— Хм! Как что! Среди военных и политических деятелей ХХ века не было ни одного Анте Палевича. Ни одного!
— Ну... так верно он Анте Павелича имел в виду...
— Его конечно! Анте Павеличей было даже двое! Но... только вот ни один из двух не преступник... это были патриоты своей страны, вообще-то.
* * *
Актовый зал гимназии № 1 учителя и школьники декорировали с большим вкусом. Портрет юбиляра был обрамлён лентой национального флага. Расставлены "покоем" и накрыты белоснежными скатертями банкетные столы. Молоденькая учительница живописи Сандра одолжила для празднества две китайские вазы эпохи Поздней Цин. Их с огромными предосторожностями доставили в гимназию сыновья Директора — Гвидо и Марио...
Американского профессора не было в числе приглашённых на юбилейный банкет. Но когда он, входя в гимназию, споткнулся, больно ушиб себе колено и уронил на ступеньки кожаную папку с серебряной застёжкой, его под руки провели в актовый зал... Вскоре все обратили внимание, что профессор брал бокал левой рукой, которая вообще-то плохо его слушалась. Кто-то вспомнил, что в США левшей не принято переучивать...
«Чо-то не нравится мне этот янки... или дикси!» — подумал Директор. — «Потом выясню, кто его сюда пригласил, фак его! Уволю!»
Директор на сей раз отчего-то не задумался: а будет ли у него ПОТОМ?
* * *
Банкет был уже на излёте. Трое гостей откланялись. Гвидо и Марио любезничали с Сандрой в дальнем углу... А Директора взяла в кольцо когорта заслуженных подхалимов... к которой тихо и незаметно присоединился Симон Пеплов. И вот он снова поднял левой рукой свой бокал.
— За Ваше призвание! За Вашу волю и упорство!.. Разрешите пожать Вашу руку...
Пеплов неловко подошёл к столу, чтобы поставить пустой бокал и освободить левую руку, хотел заодно и папку положить на стол, но чего-то замялся, передумал — и с протянутой левой рукой шагнул к Директору... Тому ничего не оставалось, как подать профессору правую руку. И он тут же ощутил железную хватку. Не метафорически, а реально железную!
Пеплов сделал резкий шаг вправо, выдернув Директора из компании блюдолизов, и метнул папку на стол! Зазвенели бутылки и бокалы, недопитым вином окрасилась белая скатерть. А сам Пеплов, не отпуская Директора, прижался спиной к стене — и тут все гости увидели в правой руке профессора... стилет! Завизжала Сандра. Огибая столы, бросились на помощь отцу Гвидо и Марио... но не успели!
Пеплов ловко распорол стилетом правый рукав директорской рубашки, и тут же засучил свой левый рукав. Ну да, он только притворялся левшой... И все присутствующие застыли в изумлении: на предплечьях Директора и Пеплова была одна и та же татуировка.
— Чавуш! — крикнул Пеплов. Никто, кроме Директора, не понял этого слова. Директор побледнел.
— Что означает весь этот цирк?! — резко спросил Марио, младший сын Директора.
Пеплов указал стилетом на папку:
— Её раскрой! Ты узнаешь много интересного о своём папаше!
— Выбирайте выражения! — огрызнулся Марио. — Он для МЕНЯ папаша, а не для Вас!
— Не-э читай, Ма-арио, это не-эправда! — заикаясь, сказал сыну Директор.
— Ну, как Вам угодно. Пускай читает Гвидо. — предложил Пеплов.
Гвидо трясущимися руками раскрыл папку, из которой вывалилось несколько брошюр и журналов.
— Досье на вашего Директора. — пояснил Пеплов.
— Тут не по-нашему написано. — сказал Гвидо. — Хотя язык очень похожий, понять можно...
— Ты картинки посмотри сначала! — посоветовал Пеплов.
— Да! Ужас!!! И татуировка — вот!
Гвидо высоко поднял раскрытую брошюру с тем же рисунком, что был на предплечьях Директора и Пеплова. Большинство гостей, сгрудившись вокруг Гвидо, стали знакомиться с досье, а блюдолизы — те наоборот, отступили поближе к выходу. Топчась у проёма, они невольно заблокировали его, лишив Директора реальной возможности при благоприятном раскладе выскочить из актового зала. Впрочем, расклад по-любому был не в его пользу.
— Что ты делаешь, брат?! — воскликнул между тем Марио. — Ты идёшь на поводу у чужака!
— На поводу у фактов, брат.— негромким, поникшим голосом ответил Гвидо.
— Тем хуже для фактов... И кстати, профессор, а что значит эта Ваша татуировка?
— Татуировка твоего отца, Марио. Он был Чавуш!
— Но тогда... и Вы — Чавуш! У Вас ведь точно такая!
Пеплов засмеялся. А потом остриём стилета... отрезал левую руку чуть ниже локтя! И Директор неожиданно получил свободу действий... Он дёрнулся в сторону выхода, потом запустил в Пеплова его протезом (Пеплов увернулся) и снова бегом ринулся к дверному проёму. Длинноногий блюдолиз сделал шаг назад, уступая дорогу, но оступился, упал, и Директор споткнулся об него. Через несколько секунд уважаемый юбиляр сидел на полу и дико вращал глазами.
* * *
Неудачной попыткой бегства Директор изобличил себя сам.
— Тебе повезло, Чавуш! — сказал Симон Пеплов. — Пока я отслеживал тебя, срок давности за твои преступления прошёл. И ты можешь вернуться на родину. А здесь у тебя больше нет ни гимназии, ни семьи!
— У тебя нет семьи! — подтвердил Гвидо.
— Да как ты смеешь, он же по-любому наш отец! Гнида ты, Гвидо! — заорал на брата Марио.
— Он ТВОЙ отец! — парировал Гвидо.
— Ах, вот как ты заговорил! А помнишь, когда я оскорбил тебя после маминых похорон, и когда отец съездил мне по морде, помнишь, ты поцеловал ему руку! Отец же тогда сказал: Я любил Терезу, и оба её сына — мои сыновья!
Возникла минутная пауза. Гвидо сосредоточился, а потом решительно произнёс:
— Он обманул нашу маму, подло обманул. Никогда б она не вышла замуж за Чавуша!
Снова наступило тяжёлое молчание...
— Ну, вот и развязка! — вполголоса произнёс Пеплов, убирая стилет. Но это была ещё не развязка.
* * *
Сандра вдруг резко направилась к выходу. Гвидо бросился ей наперерез:
— Сандра, вспомни, ты обещала выбрать одного из нас!
— Ни одного! Я не хочу повторить судьбу вашей матери! Но только Тереза умерла в неведении, а я ведь теперь знаю ВСЁ! Пытки... расстрелы... сожжения заживо... я не хочу! Не хочу быть невесткой Чавуша!
— И не будешь! — воскликнул Гвидо. — Я же не от него!
— Гвидо, ты был лучше, чем Марио. Но сейчас это УЖЕ неважно.
— Да как неважно?! Ты спроси у стариков, Сандра! Они тебе скажут, что Чавуш пришёл в наш город всего за два месяца до моего рождения. Мой отец ещё до его прихода умер, но его помнят. Помнят, Сандра!
— Это неважно!.. Гвидо,.. Марио... я не хочу никого из вас знать!
— Ты неправа, Сандра!
— Я права. МНЕ виднее. Потому что я жду ребёнка. Не знаю, от кого из вас двоих, остолопы! Честное слово, не знаю! А теперь уж и знать не хочу!!! Гвидо, повторю тебе ещё раз: да, ты лучше, чем Марио. Но даже если ребёнок твой, или ты признаешь его своим — люди будут шептаться, что он внук убийцы! Я не хочу ему такой жизни... Пусть эти долбаные вазы останутся здесь — а я уезжаю!