Деревня Ойки

Глава 1
В образе кривобокой старой ветлы угадывается непричёсанный пожилой человек. Он стоит у дороги, кого-то ожидая, или так прихватило у него поясницу, что замер. Или просто идти ему некуда и незачем, поскольку всюду одинаково хорошо и одинаково плохо. Этой ветле подошло бы мужское имя Вётл.
 
Ветер хамовато шутит с ним и, видать, не всегда безобидно: когда-то вырвал у него из плеча руку, и там поныне зияет оплывшая рана - нора в стволе.
 Возле дерева стоит указатель "деревня Ойки"; а за мостиком, по-за речкою виднеется уже улица с вётлами и кудреватыми яблонями, стойкими к холодному низкому небу. Избушки в этой деревне похожи на ветхие книжки, полураскрытые, уткнутые в землю. Слова и буквы из них сыплются на землю, превращаясь в труху, а герои забытых автором историй вынуждены заботиться о своём пропитании.
 
Хмуро тут, характер любого персонажа испортится, если выкинуть его из авторского тёплого ума в еловую щетину бескрайних суглинков, овеянных серым сырым ветром.
Лает собака: чего мол припёрся? Без тебя что ли народу нету? Ходют и ходют всякие! …А ведь по правде сказать никто почти и не ходит, но собаке хочется выразить своё отношение к происходящему, иначе вообще никто не будет знать об её существовании, да и само происходящее не будет иметь напоминания о себе. Псы, матерящиеся через ограду бабы, рычащие и стонущие под кустом пьяницы служат напоминателями и звуковыми ориентирами на пустыре жизни.
 
Савелий устал от ходьбы, потому обрадовался домам и заборам. Савелия вообще легко обрадовать: латинское Sabellus (простой), как нельзя лучше подходит его нраву. А вон и мужичок вертит колодезный ворот с негромким скрипом. Савелий увидел спуск его профиля - скулу и кончик носа, если быть точным (спуск - плоскость заточки ножа к острию). Однако и в этой малости уместилось выражение лица - удивлённое и терпеливое; а само лицо было по форме вытянутое от удивлённого внимания к чему-то, в данном случае к добыванию воды. В который раз поднимает он воду из колодца и опять весь внимание. К простым вещам требуется особая бережность, потому что они обидчивы. Кто им посочувствует, если они заболеют или кто-нибудь им наподдаст? Все норовят увиваться возле богатства, все кланяются и расплываются в улыбках перед вещами с блескучими ярлыками и ценниками, а тут старая бадейка да верёвка с мохнатками, да потемневший ворот, что жалуется на извечное вращательное беспокойство. (Быть может, этому ойцу всё кажется на свете живым?)
 
Савелий со спины обратился к нему с вопросом: "Час добрый, дяденька, у вас тут не продаётся ли домик по случаю?"
 
Житель наконец вытащил бадейку, перелил в мятое ведро и повернулся к Савелию, мучительно сощурившись; его глаза ещё глубже спрятались под серыми бровями и оттуда уже внимательно стали впитывать лицо и весь облик незнакомца.
 - Может и продаётся, - осторожно ответил, не отводя от пришельца глаз. - Надо обзнакомиться.
 - Разумеется! Очень хорошо! - с нездешней бодростью заверил гость.
 
Идея купить избушку родилась прямо сейчас. Очаровала его деревня, он-то искал древние храмы фотографировать. Чем очаровала? Должно быть, убогостью, ибо все местные предметы обходятся без косметики и скромно верны своей наготе и бедности: такова рабочая нагота старого трактора, соломенной крыши...
 
Местный человек нёс ведро и что-то бубнил, поглядывая на Савелия как на явление загадочное и могущее быть опасным, однако при этом оценивал шанс на симпатию, на дружество.
 
О чём он говорил? Савелий пропустил это мимо ушей; отметил только музыку речи, родственную говору игрушек и мелкой бытовой утвари, если набить их в мешок дополна и мять мешок руками.   
 - Проходи, мил-человек, только на кошку не сядь, их тут пруд пруди.
 
Савелий глянул на кушетку и угадал в холмиках под покрывалом живое содержание. Приподнял - обнаружил юных кошек, лежащих тут в томных позах, словно красотки в киностудии, без боязни, что кто-либо на них сядет. Хозяин представился Витей и переместил пару лежебок освободить гостю место.
 - Домик бы мне найти. И прописаться нужно, - стыдливо произнёс гость.
 - Ты беглый, что ли? - Витя сел на скамеечку напротив Савелия.
 - Нет, обстоятельства, - сказал Савелий.
 - Ну так поживи у меня, осмотрись, а там и надумаем что-нибудь, - просто сказал Витя.
Крепко и нежданно обрадовался гость этим словам, давно так не радовался, будто в детстве.
 
Хозяин полез в подпол за угощениями - милый он человек, усталый, чем-то замученный. Отчего он в доме один? Савелий озирался, и бросилось ему в глаза излишество занавесок по всем углам. Даже обувная тумба завешена кружевной салфеткой, и верхняя часть печки окружена шторками. Так мужчины делать не будут. Наверное, тут проживают мелкие тайны, и женщина создаёт им уют. Или огораживает укромы для домового. Или совсем просто: она стесняется пыльных пазух и неказистых предметов.
 
В красном углу вместо иконы стоит на полочке фотография какого-то мужичка с окладистой бородой, ещё глаза у него настырные. Под ним тоненько горит лампадка.
Витя высунул голову из подпола и выставил оттуда банку с капустой и банку с помидорами. Потом выбрался в комнату, закрыл отворило, поднял с пола банки и поставил на стол - они блеснули в свете окна. Они блеснули, и время на каком-то шаге замерло, застыв живой картиной с выразительными фигурами предметов.

Савелия наполнила благодарность о доброте вещей, о милости света; он увидел здесь уголок, овеянный обаянием какой-то иной жизни, той жизни, где царит согласие. Полюбовался миг, и время снова пошло.
 
Очнулись кошки и повылезали отовсюду. Кто-то из них подал требовательный громкий голос и тем призвал остальных заявить о себе. Или голодные? Такого концерта не слыхивал Савелий за свои 30 лет; у него зазвенела голова.
 - Чего они такие голосистые? - обратился он, изумлённый, к Виктору; тот накрывал на стол.
 - Бабушки в Ойках исстари были тугоухие, и кошкам приходилось орать, и пошло по наследству: громкие рождаются. Кошки - наше всё, - заключил Витя.

Кажется, его не раздражают пронзительные вопли, розовые клыкастые зевы, прищуренные очи, влажные от страстной слезы и чувственной натуги.
 - А собаки? - спросил гость.
 - Они тоже наше всё. С той поры как перевелись коровы и козы, лошади и овцы, у нас на хозяйстве остались кошки и собаки.    
 - Отчего перевелись?
 
Витя зыркнул и выставил руку с пальцами для перечисления.
 - Молоко, мясо, шерсть, яйцо нигде не сдашь. А тогда ради чего мучиться? Старикам-то ничего не надобно. Приехал избранник от партии "Воскресение села". Сейчас мы его снова изберём, и он снова начнёт ничего не делать.
 - Ну и ладно, ему за то и платят, чтобы ничего не делал, а то как начнёт что-нибудь делать! - обеспокоился гость, который всё-таки следил за новостями и слегка разбирался в политике.
 - Он должен оборонять нас.
 - От кого?
 - От укрупнителей.
 
Савелий повертел головой, но хозяин сам решил разъяснить.
 - Был у нас фельдшерский пункт и магазин - закрыли, потому что село маленькое, нерентабельное. Если бы два-три села в одно совместить, у нас бы всё было, так они говорят. А на самом деле нашим ребятам и в райцентр уже не попасть, потому что детскому автобусу нерентабельно возить малое число школьников. Рейсовый автобус тоже отменили, потому что взрослых мало, а теперь и вовсе… - Витя махнул рукой, словно выбросил надежду в глубокий овраг.
 - Надо сначала пустить автобус, открыть школу и медпункт, а потом появится нужное количество детей и взрослых, - разумно заметил Савелий.
 - Наверху таких вещей не понимают, они смотрят в облака цифр.   
 - Укрупнителей надо судить, - сказал Савелий в несвойственной ему строгой манере.
 - За горкой деревня Поповка, у нас Ойки. Если объединить, получатся Попойки, - заметил Витя.
 
Савелий оглянулся на шум в окне. За стеклом появились два кота, они большими мордами уставились в комнату.
 - Но всё-таки видны улучшения, - заметил Витя, чтобы сгладить грустное впечатление от разговора. – Некоторые женщины снова стали девушками.
 - Не понял.
 - К нам приезжала передвижная клиника, всем желающим восстанавливали невинность за сто рублей, можно в кредит, - Витя пошевелил какие-то слова во рту, потом прокашлялся. - Вот у нас Дразнилку посадили на девять лет за изнасилование. Только он был не при делах. Изнасиловал участковый из соседнего района, а посадили Дразнилкина. Он сидит, значит, и вдруг настоящего преступника ловят! Поповские мужики поймали. Судьям уже не отвертеться - не того они, значит, посадили! Однако ж им документы исправлять жалко. Дразнилка отсидел положенный срок и написал жалобу в Кремль. Президент России дал указание, чтобы эти трое, следователь, прокурор и судья, по святым местам ездили и вымаливали Дразнилкину добавочных девять лет жизни, понимаешь? Ему кто потерянный ломоть жизни возместит, если не Бог? Вот они ездят и молятся. Президент взял их молитву на личный контроль. Значит, о человеке начали беспокоиться, начали устранять беспросветность.
 
- А девушки причём? - вспомнил Савелий.
 - У него подруга была. Пока он сидел, она замуж вышла, дочку родила… дак теперь по велению районной администрации заново девушкой стала, деньги ей на промежную пластику из бюджета выдали, с мужем развелась, дочку отдала в детдом, понимаешь? Всё по новой. Конечно, былого не вернёшь, ну хотя бы что-то.
 - Заботливые, - заметил Савелий задумчиво. - Так у вас в деревне и про политику тоже думают?
 - Мы не только на словах болеем за родину, мы в лесу башню построили.
 - Для чего?
 - Для Колбайса.
 - Зачем?
 - Для общей пользы. Он всё равно без высокой должности остаться не может - пускай встречает зарю. Зарнист! И во многолюдных местах его уже не будет, и никто не увидит ряшечки его бесстыжей, стыдонепробиваемой. Родине станет легче.
 - Зато вам огорчительней.
 - Нет, мы его тоже знать не будем, поскольку место ему на башне. Там и скончается и засохнет на ветерке. Это наш ойский вклад в просветление России.
 
Дом Вити очаровал Савелия замедлением времени. Мысли в уме стали потягиваться и мурлыкать словно кошки, а хозяин сидел напряжённый и невесёлый, словно болело у него что. Когда речь умолкла, стали слышны часы. Вон они, слева от окна, висят на стене и маршируют в будущее, маша маятником, таща гирю в мошне, поблескивая поцарапанным латунным лицом.
 
Одна кошка перепрыгнула через другую и двинулась к Савелию.
 - Тебе их прокормить непросто, - вспомнил об этом гость, потому что хозяин беден, а 15 кошек прокормить сложней, чем трёх овец.
 - Я не просто нежностями тут занимаюсь, у меня бизнес. Я вывожу новые породы кошек: молочная мумурка, мериносный мохер, на подходе моншеры-мурлыканты, они сердце врачуют.
 - Молочные?
 - Пошутил я, - сказал Витя через тоску.
 - Кто сей бородатый на фото в красном углу? – Савелий глазами создал посыл и попутный ветер вопросу.
 
Витя зажмурился и потряс головой, будто глотнул первача.
 – Ты спросил, куда подевались коровы - они потому исчезли, что от них отреклись хозяева. Ты спросил, где молодёжь - она там, где деньги и шансы. Ты не спросил, куда подевались ойцы.
 - А что, никого нет?
 - Трое мужиков и две бабы сейчас в наличие, - Витя бросил недобрый взор на портрет над огоньком.
 
Лампадка изображает радость, у радости нет возраста, она вечная, сквозь времена горящая, только она маленькая, поэтому картина получается грустная. Но всё же не безнадёжная. А с улицы комната с лампадкой видится жилищем души - убежищем посреди сквозного космоса.
 - Люди ушли в лес - люди, о которых ты не спросил, - снова Витя укорил гостя в чёрствости.
 - Я не успел спросить, - с досадой оправдался гость.
 
Кошка запрыгнула ему на колени, улеглась и громко икнула.
 - Недокусанная мышь у ней в животе перевернулась, - оправдал её Витя.
 - Куда же люди ушли?
 - Приехали к нам из Москвы кучеры и народ увели. Погодь, у меня ихняя листовка есть, - Витя отправился шуршать печными газетами. - Да где же она! Влас поди утащил.
 - Влас?
 - Печур, Киким... бедовый у нас домовой, озорует.
 - На самом деле? Ты что видел его?
 - Да как же не видел! Обычно-то он прозрачный, однако в состоянии возмущения или хулиганства обретает облик, очень даже. Ага, вот нашёл.
 
Витя положил на стол яркую листовку "Зеус и Мара - гиды по территории мечты". Оба смотрят на восход солнца. Внизу слоган: "Счастье в шаговой доступности".
Савелий немедля выяснил по смартфону, кто такие Зеус и Мара. Альберт Конопатко и Рита Марамор, заштатные актёры в «Театре социальных наваждений», подрабатывают пиар-менеджерами в Леонард-банке.

 - Зачем этого человека здесь вместо иконы поставили?
 - Жена распорядилась, она поверила в него. Перед уходом сказала: ежели погаснет лампадка, значит, мне ждать её не резон. Значит, она попала на территорию мечты.
 - А ты как? – спросил Савелий.
 - В том и вопрос, я тоже спросил: «А я как?!» Она говорит, нету, Витенька, тебя в моей мечте, в тот юный день ошиблась я.
 - А ты что сказал?
 - Глянул на себя, да на убогий домишко, да на житуху мою посконную - чего ж непонятного: не годен я для мечты.
 - Но всё-таки жена, - попытался увязать Савелий.
 - Словами легко жонглировать, а правду и на горбу не утащишь.
 - Какая ж у неё такая мечта, чтобы мужа бросить? - не унимался Савелий.
 - Не знаю и знать стыжусь. Была бы жива. Сёдня утром лампадку сквозняк задул. Я быстренько снова зажёг, но, видать, она достигла мечты. Завтра пойду искать. На корове ботало висит – так найти несложно, а за женой поплутать придётся.
 
Поверх листовки Витя расположил карту района, разгладил тощей рукой. Изломы карты кое-где совпадали с линиями землемерной сетки, буквы поблекли и к ним прибавились пометки от руки, но всё же можно было прочесть названия деревень: Барсучкино, Поповка, Новый фактор, Свобода, Полудрёмь, Красный буй, Фрязь, Козихино, Басурманиха. Между ними леса, поля, брызги озёр, голубая веточка реки с притоками, серые нитки грунтовых дорог, заштрихованное тёмно-зелёное болото, заброшенные часовни, обозначенные луковкой.
 
Витя повёл пальцем по краю болота.
 - Они сюда пошли, в сторону Козихинского кладбища, где крестики.
Савелий вытащил из-под карты листовку и снова посмотрел на просветлённых кучеров. Какими чарами обладают они? Зеус-Конопатко «в меру симпатичный», как сказала бы... неважно, была такая подружка у Савелия. А Мара откровенно страшная: геморрой губ, косметическая радуга век, взор умаслен похабной мечтой о миллионах. И всё же эти самодовольные мертвецы чем-то приманили ойцев.
Заманить кого-то можно через веру и красоту, однако надёжней через пороки и самолюбие.

 - А перед тем они в клубе у нас хороводили, Мара «курсы счастья» открыла. Уже на второй день моя Галка стала от меня глаза прятать, а на третий призналась, де молодую свою прелесть понапрасну от людей хоронила, не надо было таить себя в пелёнках стыдливости. Женщина может ничего не стыдиться, потому что она всегда права. А бесстыдство - это вообще доблесть и честь, потому что через это раскрывается женский артистизм. От бесстыдства берёт начало успех женщины. Одна только проблема: после пятидесяти бесстыдство применить затруднительно.
 
 - Отчего? - спросил Савелий, осматривая комнату: потолок обоями обклеен, вон матица из-под обоев проступает - не бревном, брусом положили, обтесали плотники, чтобы красивее... хозяева зря обоями заклеили.
 - Потому что после пятидесяти хвастаться нечем, всё потрёпанное. В том и фокус, Мара им обещала омоложение сделать на всех уровнях.
 - Может, сейчас пойдём? Может, пора Зевсу в морду дать?
 - Не знаю, он-то мужиков отдельно увёл.
 - Тоже молодиться?!
 - Да ну! Репетировать контакты с инопланетным разумом.
 - А ты чего не пошёл?
 - Потребности нету. У меня кошки.
 - Слушай, а может вы между собой поссорились? Может, она по этой причине ушла? - гадал Савелий.
 - Поссорились, было дело, из-за дочери. Она в городе непонятно чем занимается. Матери дерзит, связалась там… ну я в Москву засобирался за ней, а Галка не пускает. Мы на пороге чуть не подрались, и тогда она заявила, что дочь мне не родная! Меня веришь током ударило. Значит, если член туда засунул – тогда будет родная, а если душу отдал - не родная. Наорал на неё, она к Насте убежала ночевать, а назавтра они уже снарядились в поход. Подробности не могу даже пересказывать. Одеяло взяла, полотенце… лицо чужое, будто и не знал никогда.
 
Кошка замурлыкала. Часы затикали громче, мерно размечая жизнь. Оконный свет наполнял комнату нежно - остановись, утихни умом, время сквозь тебя течёт медленным мёдом, остальное неважно, замри... ах нет, что-то надо делать, куда-то идти! Социум тикает в сердце иным, трепетным тиком.
 - Давай по деревне пройдёмся, - предложил Савелий.
 - Давай, до темноты ещё далеко, - Витя с лаской посмотрел на часы. - Идут, глянь. Старые, пора на покой... у них чувство долга мощное, в любую погоду, при любых семейных дрязгах идут. Пойдём и мы с тобой, покажу наши примечательности: клуб, он же дом культуры, бывшую школу, жёлтый забор, почту и банкомат.
 
Сказавши так, хозяин достал из буфета бутылку водки.
 - Не, я не буду, - заторопился остановить его Савелий, поскольку боялся потерять внимательность.
 - Я тоже не намерен, - Витя плеснул из бутылки прямо в ладонь, пошлёпал водкой себя по затылку. - Это для запаху. На всякий случай. Коли от мужчины водкой не пахнет - никуда не годится.
Они вышли в сени, где пахло керосином, и дальше за порог.
 
Глава 2
Савелий пояснил, для чего ему нужна сумка через плечо - для фотокамеры. А камера нужна для съёмки церквей. А съёмка церквей нужна для наполнения памяти благообразием, что необходимо для разума. А разум нужен для познания. А познание помогает отличить нужное-светлое от ненужного-тёмного. А духовный свет необходим, потому как его луч ведёт к Богу и саморастущей радости. И вот здесь кончаются нужности, ибо далее ничего не нужно.
 
Витя кивнул худой головой, думая о другом. И правда, если ты женат, размышлять о назначении разума поздно, тем более, при таком варианте семейных отношений, когда жена бродит по лесу, ведомая алчными проводниками.
Савелий вынул фотокамеру из кофра, повесил на шею для оперативности. Надо бы запечатлеть, как Витя застрял в калитке и оглянулся на свой дом, словно прощаясь, но момент был упущен, потому что Савелий замешкался, он загляделся на связную ткань мыслей, облаков и деревьев, едущих в будущее словно без цели. Перистальтика мгновений продвигает сей мир мимо и вдоль своего отражения в божьем уме, но! - этой всемирной поездке предрешено завершение, - осознал Савелий. Всему этому будет конец.
 
Облака тем более надо сфотографировать: этих уже скоро не будет. Снизу ровные, они лежат на одной плоскости, как пирожки на прозрачном подносе... только один пирожок отравленный. Савелий всмотрелся через камеру, дал зум - что-то странное в сердцевине облака. Там углубление и сидит старик в кресле, на нём папская тиара, на плечах алая сутана, у ног чёрная лента вьётся, и на ленте блестят золотые слова «in Gold we trust». А старик-то мёртвый! Савелий вгляделся в его сухое строгое лицо – да, оно окоченело. Кощей, - подумал Савелий.
 - Ты о чём? - спросил Виктор.
 - Глянь туда, - Савелий протянул ему камеру в качестве бинокля.
 
Витя поводил объективом по облакам - огромным и лохматым, но не понял, на что надо смотреть. Савелий снова поискал старика, да теперь и сам не нашёл. При многократном зуме глаз быстр устаёт, потому что объекты дрожат, не выдерживая оптического насилия.
 - Слушай, а покажи мне башню Колбайса! – вспомнил Сава. – Может, залезем?
 - Давай, только по деревне прошвырнёмся. Ты насчёт проживания прикинь: вдруг тебе у нас не глянется.
 - Мы жёлтый забор увидим?
 - Увидим.
 - А банкомат?
 - Виноват, недавно убрали его. На почте стоял - там след на полу остался.
 - Заметный?
 - Да, вполне различимый.
 - И то неплохо.
 - Скоро и почту упразднят.
 - След удобно хранить в памяти, - утешил Савелий.
 - Вон он, забор, - оживился Витя, - по правой стороне жёлтый штакетник, видишь?
 - Вижу.
 - Там калитка всё время качается.   
 - Почему?
 - Подземные силы. Пойдём глянем.
 
Жёлтый забор перестал быть жёлтым от шершавых непогод, но остаточная желтоватость оказалась наилучшим колером, чтобы на этом фоне резвились цветы - яркие и бледные, дерзкие и робкие, сияя разнообразием надежд и отрад.
 - Красивые цветы, - сказал Савелий, глазами плавая в соцветьях.
 - Да-а, особенно шиповник мне нравится. У него ягоды замечательные, самогонку баба Дуня настаивает - праздник здоровья по всей деревне.
 - А гладиолусами в Риме закусывали, - вспомнил Савелий, указуя на гладиолус пальцем.
 - Учту на будущее. Вот калитка.
 - Что с ней? - Савелий оглядел средних размеров калитку, собранную из реек того же цвета.
 
Витя молча отодвинул шпингалет - калитка приоткрылась, затем вернулась в исходное положение, затем принялась качаться туда-сюда в темпе детского болтания ногой. Савелий придержал её - отпустил, снова придержал - да, она имеет намерение покачиваться с небольшой амплитудой, и, сколько ни останавливай, принимается за своё. Савелий задвинул шпингалет, чтобы загадка не угнетала сознание. При этом подумал, что теперь засов держит загадку взаперти, хотя она никуда не делась. И наша реальность с её вращениями планет и мельтешением частиц, брожением тварей и открыванием говорливых уст - озадачивает не хуже калитки, только на шпингалет мы запираем собственный разум, ибо это проще, чем запереть весь мир. Нас окружают загадки, но мы деловым рассудком держим их на запоре, пока не ударимся обо что-нибудь головой. Тогда загадки станут видны, и весь мир явится в ином образе. Так что придётся глядеть в него заново, когда шпингалет отскочит.
 
Он посмотрел в небо, отчасти голубое, отчасти серое, глянул на избы, потом на лицо Вити, подробно прорезанное мимикой, ветром, возрастом, и подтвердил, что калитка впечатляет.
 - Какая-нить ядрёноматерная тёмная энергия. А может опора входит в резонанс, - пояснил Витя.
 Савелий вслушался в танцевальное слово "резонанс", полетевшее искать компаньона (бабочка незримая, мыслимая).
 
Тихая погода. Ветки яблони лезут через ограду в соседний сад играться, наполнившись игривым соком земли. Непонятные звуки прилетают издалека, но тревоги в них нет, есть голоса жильцов и мелких событий, разносимые воздухом вместе с ароматами зелени и земли. А вон сосна протянула корявые кустистые ветки над крышей. Савелию подумалось, что это дерево любит своих жильцов.
 - А кто живёт под сосной?
 - Был дед Митя и помер. Была ещё внучка - уехала в город, вышла замуж. Теперь никого. А дерево ждёт. Оно терпеливое, - сказал Витя и повёл к башне.
 
За околицей почти сразу начался лес. Пограничную лужайку, где раньше привязывали коз, обжили осинки. За юными осинами пошёл возрастной лес, где росли вперемежку сосны, берёзы, реже осины и дубы. Свет и звуки тут стали другими. Тропа наконец вывела путников на поляну, где стояла на сухих ногах деревянная вышка. Она была собрана из чего попало в стиле игры «прибей чего хочешь куда-нибудь». Горбыльные доски, лесные стволы и стволики, подправленные топором, лезли друг по дружке вверх под разными углами, и вся эта кутерьма была увенчана дощатой площадкой и тонким ограждением для тех, кто боится упасть. Наверх приглашала лесенка из палок, приколоченных снаружи к северной стороне. Савелий увидел в этой башне сочетание тяжёлой нелепости и воздушного ажура, грубого фатализма и нежной заботы о безопасности.
 - Давненько я там не был. Тридцать семь метров, - Виктор поплевал на ладони и вскинул голову.
 
Савелий тоже прикинул высоту. Башню украшало отсутствие колючей проволоки. Всё реже на Руси эту проволоку мы видим; люди говорят, что её заменили информационной кабалой, кредитным игом и цифровым рабством, но думать об этом Савелию не хотелось, потому что надо было собраться с духом и лезть. Виктор уже поднялся до середины, сделавшись маленьким, будто всё это действие переселилось в ландшафтный макет.
 
Савелий сбросил кофр, оставив при себе голый фотик, и тоже полез, непривычно ощущая собственный вес руками. Оглянулся - ага, он выше орешника, потом - берёзок, потом сравнялся с верхушками сосен и затем уже вылез на площадку. Эту смотровую площадку можно было назвать клотиком (как бы на мачте барка или брига), а кругом раскинулось лесное море. Острые волны и плавные валы тут и там вздымали разноцветную поверхность.
 - Красивый простор намекает на то, что можно было жить красивей, - после минутного обзора заметил Виктор.
 - Если бы историю начать заново, мы пришли бы к тому же, поскольку наша история у нас внутри, она записана в ДНК, - возразил Савелий и тут же усомнился в этих словах.
 
Витя неожиданно сложил руки рупором и заголосил:
 - Ау, Галя, вернись!    
 - У тебя несерьёзно получилось. Ты не хочешь её возвращения? - спросил Савелий.
 - Не хочу.
 - Зачем зовёшь?
 - Убедиться, что жива, что руки-ноги целы. И чтобы сказать, чтобы вещи собрала да в Поповку переехала. У неё там дом и матушка живёт, а мы с ней родительские дела завершили и даже выяснили, что дочка не моя. …Могла бы раньше сообщить.
 - Про дочку могла и соврать сгоряча, - Савелий сочувствовал своему новому другу, но не мог отвлечься от красоты лесного окоёма, от мягких волн и смены оттенков, от удивительной согласованности бесчисленного количества участников этого сказочного единства.
 - А чего ей горячиться? – не согласился Витя.
 - Натура такая: сначала погорячится, наговорит гадостей, потом пожалеет.

 - Её проблемы. Кучеры учат нас не смешивать проблемы. Здесь главное то, что мы с ней все дела завершили. А душу марать не дам. Только, знаешь, Савелий, мне прошлого жалко. В прошлом были надежды посеяны, а всходов не получилось. …И я ведь эту ходячую проблему сам привёл домой. Сам! Гипноз какой-то.
 - Не какой-то, а гормональный. «Любовь» называется. У меня тоже был гипноз, не поверишь. Я взял на себя вину подруги и отсидел за неё срок. Она человека сбила на машине, я там же пассажиром был. Она припала ко мне: "Милый, скажи, что ты был за рулём! Ты сильный, ты мужчина, а я погибну. Скажи им, что ты вёл машину, я буду век тебе благодарна, я что хочешь для тебя… ждать буду. Я ведь твоя, правда?" И я согласился. Какой-то голос велел мне поддаться, уступить, кто-то придавил моё сознание мягкой ступнёй. Дали мне полтора года, отбыл десять месяцев и недавно вернулся. Она замуж вышла, но я спрашивать не стал.
 
 - Чего теперь – злой ходишь?
 - Нет, вроде бы. Хотя строже стал. Приходилось постоять за себя, с бакланами драться. Я теперь сторонник одиночества.   
 - Во-во, я прямо сегодня брагу поставлю.
 - Куда торопиться?
 - Ей гулять неделю, браге. А когда Галка съедет, она как раз и поспеет. Самогоном займусь.
 - Соседей будешь спаивать?
 - Спаивать не так вредно, как женить да бабить, меркантилить и куркулить, волю у мужика отымать, урезать и стискивать, пока не останется от него комок полезной трезвости. «Витя, ты машину починил? Нам за покупками ехать!» Надо ей, чтобы я все помыслы к ней устремлял, чтобы стал добытчик и не отвлекался на досужие мысли - да я может ради них и живу! Однако не возразишь; меня с малолетства приучали по женскому лекалу жить. Они же нас так и воспитывают, - расшумелся Виктор, стоя чуть выше привычной жизни и глядя над лесом, только из-за влажной обиды он подробностей не видел.

 - Воспитывают, - признал Сава. - Помню, мать меня корила, отчего я не первый ученик в классе. Тщеславие в меня впихивала, честолюбие - зачем?   
 - Погоди, Сава, если не по женскому лекалу жить, то как? Мужику надо путь видеть, мы-то уже ко всему бабскому привыкли, иного не видим, но ведь оно есть, иное, правда? - снова стал тихим Витя.
 
 - Раз уж меня родили, я хочу стать отшельником – ответил слегка мимо Савелий.   

Он облокотился о поручень и замер, забыв про фотокамеру. В тишине в нём оживилась память и заторопилась что-то показывать. Он с досадой вспоминал слова и поступки, вызванные страстью или сделанные ради чужого впечатления. Зато с благодарностью вспоминал сидение у костра, смотрение на звёзды, запах библиотеки. Не вспоминалось ему получение диплома, обращение к невесте с предложением руки и сердца, первая брачная или добрачная ночь... Дороже всего оказалась безмятежность - утренний свет в деревенском окне, пение чайника, посиделки с другом, круги на вечерней воде, тихие мысли в уме, строение лодки.   

Вытер глаза и всмотрелся в светозарную даль. Солнце дотронулось до края земли, раскинув по небу радужные перья.

Глава 3
Когда они вернулись к Виктору домой, было почти темно. В небе кое-где мерцали космические посёлки, луна выглядывала из облачного промежутка, тонкая и стареющая, с напоминанием о серпе и человеческой траве, о жатве. Они вошли, разогнали назойливых кошек в стиле «кто в доме хозяин», сели чаёвничать, но какой-то егозливый звук раздавался из комнаты. Витя отставил чашку с чаем бледным, как янтарь, экономным и безвредным (согласно деревенскому пониманию чая), пошёл туда узнать в чём дело и вскоре позвал Савелия. Посреди пола сидела кошка, перед ней лежала флешка.
 
- Вот какую шайбу она тут гоняла.
- Откуда флешка? У тебя есть компьютер?
- У меня нет. я кошек могу и так посчитать. Галка моя приходила, когда мы гуляли. Мне сразу так показалось, погоди...
 
Витя проверил ящик в буфете и кивнул.
- Деньги взяла. Тут была небольшая заначка. Вон и водку забрала, а флешку, значит, куда-то сунула, да кошка нашла и пристроила к игровому процессу.
- Может нарочно тебе оставила?
- Я не умею с этим обращаться.
- Другие зато умеют. Если совсем ушла, могла оставить какое-то пояснение для тебя, видеопослание, от руки чтоб не писать. А может, привет передала или прощения попросила.
- И что теперь?
- Подключим, у меня планшет.
 
Далее заработала видеозапись: в кадре стояла разноцветная Рита Марамор, она же Мара. Фоном за её спиной пестрели молодые берёзки. Где-то здесь перед нею расположились на лужайке ойские женщины, если судить по их голосам. Мара преподавательски вышагивала туда-сюда. Съёмку вела одна из этих сидящих женщин, потому что камера смотрела на Мару снизу вверх и с довольно близкого расстояния. Мара говорила по заученному, с тем бездушным и выпуклым актёрством, которое свойственно коробейникам в электричках.
 
Мара: Я буду говорить открыто, мы тут все свои. Я счастлива сразу вам объявить, что мы на пороге победы. В гендерной борьбе у нас был и есть великий козырь - наша, сами знаете, дырочка. У мужчин свой козырь - физическая сила, но она им дана не для семейного террора, а для военной службы и для работы. Не нам же этим заниматься - уголь долбить, из пушки стрелять. Не женское это дело. Против упомянутой физической силы у нас имеется второй козырь - хитрость. И мы добились того, что мужчина не вправе применять физическую силу против женщины, а нам ничто не мешает применять нашу хитрость. Итак, у нас два козыря, у них один - и мы побеждаем. Пробил час открыто заявить о том, что мужчины – это наша обслуга. Будут роптания? Будут. Но мы воспользуемся третьим козырем. Вам всем слышно? – поправила жёлтый газовый шарфик и подняла лицо. – Третий козырь - это материнство. Оно должно стать платной услугой. Да! В браке или вне брака – не важно. Брак - непонятное учреждение. Как бы ни было, пришла пора монетизировать материнство. Хватит задаром эксплуатировать прекрасные, живородящие наши тела. Пускай платят: отцы, училища, военкоматы, политические партии - все, кому нужны солдаты, строители, налогоплательщики, избиратели. Пускай платят большие деньги. На свете нет товара дороже детей. Представьте, дорогие мои, с того дня, когда материнство будет закреплено в конституции как законный заработок женщины, она может не работать вообще – нигде, никогда, только по собственному капризу. Мы этого достойны. Мы, умные гордые женщины, скоро добьёмся такого положения, когда всё приносит нам пользу и удовольствие. А работают пускай сами знаете кто. Работают, приносят нам деньги, покупают наш поцелуй, ласковое слово, прикосновение и всё, что мы захотим продать. Ничего задаром. Халява отменяется. (аплодисменты)   
 
«Итак, до окончательной победы нам остался один юридический шаг - законодательно определить рыночное значение родов, грудного кормления, хлопот и трудов по уходу за грудничком. Маткапитал работает в нужном направлении, но это мелкий шаг. Сейчас мировой феминизм формирует политическую волю и правовую базу для полной монетизации материнства. Как вы на это смотрите?
Мара обвела курсанток равнодушным взглядом - никто не отважился подать голос.  Она снова принялась маячить перед камерой.
 
«Мне приходят гневные женские письма, в которых меня призывают одуматься, якобы я отрекаюсь от человечности. Вот дуры! Я, со своей стороны, призываю всех включить голову. Какова суть женской натуры? Многого нам хочется, вот в чём наша суть, прежде зажатая, судом и стыдом запрещённая. Нам всегда приходилось действовать через мужчин, давать им поручения, науськивать на определённые задачи. Ради того мы воспитывали в сыновьях «настоящего мужчину» - щедрого, способного на жертву, на служение женщине, однако, честно признаемся, такого мужчину вывести как устойчивый вид нам не удалось: не тот материал. И теперь уже не актуально: мужик с возу - мерину легче. Нам больше не надо кривляться. Да, не было в нас человечности, мы её изображали по системе Станиславского. Да, мы вживались в разные «благородные» или «скромные» роли по указке разных культур, но отныне мы не нуждаемся в лицедействе. Отныне мы такие, какие мы есть - хищные, капризные повелительницы. (жидкие аплодисменты)
 
«Некоторые женщины вправду обнаруживают бескорыстную и жертвенную человечность, но, я полагаю, это у них результат личного мифотворчества или генетический сбой. Жертвенные женщины верно послужили мифу о нашем бескорыстном сердце. Тыщу лет они создавали нам трогательный имидж и вводили мужчин в заблуждение – низкий им поклон. Спасибо, но продолжать не стоит. В этом нет нужды, как нет нужды говорить о равенстве прав. Девочки, ну ведь смешно: равенство прав! Мы отвоевали немалые социальные преимущества и теперь готовы забрать всё. Только стоп, не будем забывать о той, которая даёт нам подсказки! Слава тебе, Дьябла! Примите сердцем эту новость - дьявол женского пола. Мужская маска была ей положена по ветхому сценарию, в силу исторических условий. Теперь произнесём её настоящее имя: Дьябла». (хор голосов повторяет вразнобой)

Сава ради отдыха нажал паузу.
Слава Богу, тикали часы.
 - Зачем агитировать деревенских баб? Надменные мысли пойдут молодым, дерзким, - пожал плечами Виктор.
 - Не скажи. Идеи надо рассеивать по умам, чтобы формировать широкое идейное поле.
 - Мне кажется, тут что-то ещё, - Витя не поверил в услышанное. - Мара их вводит в управляемый идиотизм с какой-то целью. Самолюбие - самый удобный для того рычаг… но идиотизм - не цель. Давай дослушаем. Вот так зажмём сердце в кулаке и дослушаем.
 
Савелий запустил видео. На экране появилась лужайка, где выражала своё воодушевление группа из тридцати, примерно, женщин. Некоторые стояли и бродили среди сидящих на траве. Некоторые достали термосы и бутерброды. Мара отвернулась к берёзкам и закурила, потом отошла в лесную сень.
 - Вон моя сидит в жёлтом платке, видишь? Галочка - в мозгу считалочка, - пальцем потянулся к жене Витя.
 - Чего-то невесёлая, - заметил Савелий.
 - Она ж не совсем тупая. Наверно ощущает процесс идейного превращения в гадину.
 - Значит, не так всё плохо, - поумничал Сава.
 
Мара вернулась на свой учительский пятачок. Ещё несколько женщин вышли из-под лесного крова, чтобы занять свои места на траве.

Мара: «Теорию необходимо переводить в практику. Леонард-Банк уже выходил к вам с предложением заключить коллективный договор пожизненной ренты. С одной стороны - банк, с другой - полномочное собрание жителей поселения. Между сторонами заключается договор о том, что земля и недвижимость на означенной земле принадлежат банку, но это, как вы понимаете, на бумаге. На самом деле вы продолжаете жить, как и прежде, только сменился владелец, понимаете? Юридическая формальность. А что получаете вы? Реальные деньги. Я вам разъяснила новую женскую политику для того, чтобы вдохновить вас на создание общины. Энжэжэ – это «Новая женская жизнь». Ваши мужья тут не при чём, как и должно быть при обсуждении важных вопросов. Мы сами решаем, как нам жить и что для нас хорошо. Женская община подписывает с банком договор купли-продажи с правом вашего проживания на прежних местах пожизненно. Более того, с переходом такого права на детей и внуков, если понадобится».

Женский голос: «Мужья - тоже владельцы домов и земли. Они свою подпись не поставят».
 
Мара: «Милая женщина! Вы же Светлана, да? Я запомнила почти всех. Света, будем включать голову активней. На каждого упрямого мужа найдётся умная заява участковому, написанная женой. Причину для жалобы найти в семейной жизни легко. Мы создаём женскую общину в частности и для того, чтобы в случае судебной тяжбы вы организованно, дружно могли свидетельствовать в пользу притесняемой женщины против её притеснителя. Всё нам по силам. Вас, дорогие женщины, больше по количеству, уже не говорю о качестве. Между нами скажу, созданы такие юридические условия, что женщины обладают правом выступать от имени всех жителей. Вам осталось организоваться в общину, то есть обрести статус юрлица и заключить договор с Леонард-Банком. Документы подготовлены, ваши паспорта при мне. Вам останется подписать документы и взять кредит. Не подумайте, что кто-то собрался на вас наживаться! Нет, но в договоре прописана газификация домовладений. Прекрасный пункт, сами понимаете, однако стоит недёшево, поэтому банк идёт вам навстречу. Всем участницам Энжэжэ - льготный кредит! Условия чудесные! Что скажите, красавицы?»
 
Голоса: «Надо подумать».
Мара: «Думайте, милые женщины! Я ожидала такой ответ. А пока вы думаете, мы не будем терять время. Далее в нашей программе «Счастье в шаговой доступности» - сакральные тайны женского организма. Гулять так гулять. Вперёд, на территорию мечты! Но снимать больше не надо. Выключайте! Я вам говорю, уберите камеру!».
 
Видео закончилось.
 - Ты знаешь, где эта поляна? – спросил Сава.
В комнате оказалось темно, ароматная ночь затекла в окно, обрели тонкий голос комарики.
 - Найдём по следам. Кажется, это за Козихинским погостом. Ладно, попробуем уснуть.
 
Глава 4
Что-то происходит, подумал во сне и проснулся. Капли звуков капали на дом, на ум и разлетались шарами, окрашивая мир настойчивым весельем и сотрясая радостью бессмысленной, как радужное преломление света в дожде. Откуда вылетают капли радости? Из птичек. Через крошечный голосовой аппарат вылетают невероятные (по соображениям акустики) краткие звонкие вопли и каждый вопль растёт со скоростью звука, захватывая предметы и пространство. О чём шум? Это крики о том, что пора подавать голос и радоваться. Чему? Неважно.
 
Савелий приподнял веки и вспомнил вчерашний день, запачканный грязными идеями. Птички украшали день как могли, но приехала Мара и принялась пачкать его - по какому праву? По праву наглости, ради каких-то своих достижений, за чужой счёт, непременно за чужой. И нет у неё ни малейшего сожаления об испорченных днях и умах. Там, внутри сознания, там должно быть светло и чисто – так нет! надо страсть и азарт всучить. Лучше бы на той поляне слушали птиц и молчали. Гордыня и жадность руководят Марой. Ненависть к светлому небу, зависть к чистоте и покою. Роет Мара в тонкой ткани мира свой хитрый тоннель к чужим деньгам и помыслам. Подкапывается под ум людей, чтобы управлять ими через голые корешки их самолюбия; запускает по тонким нервным волокнам толстые тёмные смыслы.
 
Лучше бы не было вчерашнего дня, но он был. Савелий не мог себя ни в чём заметном упрекнуть, но всё равно был собой недоволен. Или Мара так нагадила, что вкус памяти изменился.
 
У Виктора сегодня оказалась более вытянутая голова, чем вчера, лицо стало впалым, под глазами кожа одрябла.
 - Продали они деревню, - горько сказал Витя в сторону сада. - Интуиция пронзила ночью. Но я в проданной деревне жить не буду. Брательник у меня троюродный в Белоруссии - к нему поеду.
 - Вот ты какой! Жена-предатель тебя не устраивает. Проданная деревня тебе не нравится. Не угодишь тебе, - Савелий стал надевать с пола штаны и носки. - А давай всё же навестим продвинутых женщин, авось обойдётся. Подурачатся - успокоятся. Всяко бывает.
 
Говоря такие слова Савелий сам слышал их неубедительность, их слабину, какую-то жижу. Кошки тихим ворохом вошли в комнату и расположились возле хозяина, самые любящие подняли морды к нему, остальные смотрели горизонтально, оценивая будущее на слух и запах. Едой не пахло, и ласка им не светила; нервы гудели внутри хозяина, как телеграфные провода между степными полустанками.   
 - Нет, не успокоятся! Эта шмара-дочь-кошмара не зря нашу глухомань топчет, не зря дур записывает в столбик. У неё миссия. Галку надо найти, не с тем чтобы спасать её, Боже сохрани, а чтобы съехала от меня поскорей, а то затянет волынку на полгода.
 - Глядишь, и помиритесь.
 - Да что ты слова как столярный клей используешь! Не помиримся. Ей на территории мечты следует прописаться. Она пошла деревню моих предков продавать со всеми тропинками.
 
Да уж, бессонная ночь доконала Виктора, думы изъели его. Он кошкам вылил свой суп в таз - жрите, падлы! - мрачно вышел за порог. Савелий на выходе оглянулся, чтобы увидеть восклицательные знаки хвостов.
 
Семь утра, погода пасмурная, но ветра нет, и дождя не будет: облака сплошные, светлые. Умиротворение слышится в полёте редких мух; беззаботность - в голосах птиц. Всё для всех припасено в близкой природе, и суетиться незачем, продолжай делать что делал или не делай ничего. В такие дни может показаться, что в природе никто никого не ест, и все обходятся духовным источником энергии, как это делает воображение.
 
Витя решил, что поляна женского просвещения находится возле Козихино, правей кладбища: там похожие осины с берёзами. Двинулись туда не по шоссе, а коротким путём через лес. Отвлекаясь от неприятной дрожи в нервной системе, Витя рассказывал о грибалке, о походах с корзиной, о необходимости отдыха после домашних слов и перестановки предметов. Многие подосиновики он помнил персонально. Рассказ о грибах напомнил о близкой осени и прибавил аромата их путешествию.
 
Незаметно с грибов рассказчик перешёл на покойников, потому что грибы возле кладбища тоже растут.
 - Был среди покойников некто купец Неждан Шибурцов, который переносит к себе на могилу чужие кресты. Предпочитает молодые, свежие. Другие надгробные указатели вообще не трогает: ни звезду, ни шофёрскую баранку, ни стелу-пирамидку, ни камень плоский. Если кому установят красивый крест, Шибурцов ночью неизвестным способом перетащит его к себе.
 
«Скончался купец в 1912 году, потомки его рассеялись, могилка заросла, и только остался от её убранства каменный крест, который случайно попался на глаза Сане Сучкову, владельцу придорожного пищевого ларька, шустрому оптимисту и жмоту 1992-го года рождения, автору пирожков с котятами и сороками. Саня Сучков стащил этот крест, сорвал с него медную табличку с надписью и прикрутил новую, стальную, про свою мать, чья могила долго не имела опознавательного знака. Видимо, от этого негодяйства Щибурцов и завёлся.
 
«Однажды на родительскую субботу перелицованный крест вернулся к Шибурцову и лёг ничком на его землю. Не понятно, как это совершилось. И перенесён был ещё один крест, уже не имевщий отношения к обиженному купцу. Экономическая подлость киоскёра вылезла наружу. Ему сделали нагоняй, дали в морду, пожурили и заставили восстанавливать прежнюю надпись, да только вышла незадача: Сучков не вспомнил даты и отчество купца. В похоронных записях тоже не нашли, ибо книга потерялась. Две козихинские женщины привели брошенную могилу в порядок, оградку спроворили - уже не знали, чем его задобрить; панихиду заказали, стопку с водкой постоянно обновляют, но Шибурцов не унимается, он приноровился воровать кресты, причём вкапывать их не умеет, исключительно вырывает и перетаскивает».
 
 - Вить, погоди про Шибурцова, ты собрался жену искать.
 - Собрался. Внутренний голос мне велит: иди, найди, скажи ей... а я не хочу с ней видеться. Внутренний голос - такая сволочь, хотя порой говорит правду. На минуту заглянем на кладбище. Покажу тебе могилу купца, а сам возле батиной постою. Мне там хорошо; предвижу дембель, и спокойней становится.
 
В эту минуту показалась в просвете за деревьями кладбищенская разнобойная архитектурка и тощие ограды. Там не было никого, и было тихо, как на луне, только следы памяти и порядка свидетельствовали о том, что здешний космос обитаем, по крайней мере, порою.
 
Витя выругался, потому что на его ботинок намоталась проволока, он кое-как отцепил её и отбросил в крапиву к бутылкам.   
 - Какой дембель?
 - Окончательный.
 - Ты мыслишь смерть как дембель?
 - А как ещё?!
 
К могиле купца Витя вывел гостя отлаженным путём. Тут и вправду новая оградка покрашена зелёной краской и вкопан старый мраморный крест «Неждан Шибурцов» без цифр и отчества; на табличке буквы написаны поспешно, абы отделаться. Жаворонок запел в поднебесье, приглушённое лёгкой пеленой солнце ласково светило. И чего люди такие нервные? - говорило всё вокруг, сея в ушах приятный стрёкот.
 
Витя оставил Савелия возле Шибурцова, а сам отошёл в южном направлении, в нужную ему сторону. Савелий проводил его долгим взором, пока его голова не превратилась в алюминиевое, седое пятно. Побродил окрест, почитал имена, всмотрелся в лица. Эти люди были захвачены фотографом в парадную минуту, но даже такая минута не давала оснований за них порадоваться. Мужественные исполнители биопрограммы, актёры социального театра - им повезло лишь в том, что они отмучились. Эксперименты по овладению человеком дали результат - как из порванного мяча, как из проколотой волынки, выдулся воздух надежды из человека. Смерть нынче выглядит предпочтительней рождения, кладбище выглядит приятней дворца бракосочетаний... по крайней мере, пока не увидишь грязных могильщиков и чистенького администратора, который обязан зачитать ещё живому гостю кладбища рекламную листовку от РосМоргТорга: «Невянущие цветы Глория-гипс, неостывающие мак-чики в термокоробках, мягкая водка в мягких плоских фляжках - вот что необходимо взять с собой на родную могилку, чтобы качественно помянуть близкого человека. У нас красиво, у нас покой. Просто добавь слезы!»
 
Витя вернулся решительный.
 - Щас я бате обещал, что дом его не продам. Он сам строил, экономил на еде, возвращался после работы и дальше трудился до темноты в глазах. Не отдам.
 
Эти слова он выпалил почти слитно, горячо.
 - Витя, охолони! Подумай о самогоне, о дембеле... о чём-то хорошем.   
 
- Я родную землю на территорию мечты не буду менять. Вишь какая гадость обнаруживается, вылупляется! И кто бы мог предвидеть! Предатели! Я жил тихонько, водил автобус - но автобусы отменили, - жена сказала не пить - не пью, просила тёще помогать с огородом - хожу помогаю, но ей всё не нравится. Не живётся без блеска и роскоши. В чём проблема? Не нравится - уйди! Так нет, ей надо нервы мои трепать. Врезать бы пинка, чтобы летела... до самой матери.
 - Ну ты уж... без тебя судьба врежет.
 - С чего взял?
 
Савелий и Виктор сели на травку возле купца, успокоились немного.
 - Последние пару месяцев отсидки я провёл в читалке, припухал библиотекарем. У меня, слава Богу, лёгкие тогда заболели. Английский выучил - bull shit and bull’s balls; прочитал подшивку феминистских журналов - и многое, чего не понимал, прояснилось. Хамство и предательство они возвели в политику, но такое ведь бесплатно с рук не сходит. Они нам конечно подгадят, но мы-то привычные, а вот что с ними станется и каково детям?!
 
 - А что детям? - не понял Витя. - Дети из того же теста. Моя дочурка ещё в материнской утробе напиталась дрянью. Со второго класса бредила стать моделью. И вот уехала в город, поступила в модельное агентство - виды своего тела продавать. И сама удовольствие получает и мамку радует. Галка ей прям завидует, видно дочь исполняет её заветную мечту. Меня обе на три буквы посылают, чтобы не перечил. Кого дочка родит? По тому же образцу - модельку или муделька. Тоска! Я ещё перед ними выслуживался, жил по их указке, идиот. Вернусь домой - самогоном займусь.   
 - Алкоголь, конечно, лекарство, но любой курс лечения следует ограничивать.   
 - Рано ты меня ограничиваешь, я ещё не начинал, - проворчал Витя.
 
Витя изменился, уныние исчезло из его осанки. Он стал крупней, уверенней в себе. Савелий вспомнил, как Афина Паллада облекла Одиссея красотой.
 «Дочь светлоокая Зевса Афина тогда Одиссея
 станом возвысила, сделала телом полней и густыми
 кольцами кудри, как цвет гиацинта, ему закрутила.
 Так, серебро облекая сияющим золотом, мастер,
 девой Палладой и богом Гефестом наставленный в трудном
 деле своём, чудесами искусства людей изумляет;
 так красотою главу облекла Одиссею богиня.
 Берегом моря пошёл он и сел на песке, озарённый
силой и прелестью мужества».
(Гомер «Одиссея», песнь VI, перевод Жуковского)   
 
Покинув погост, они вскоре нашли поляну того собрания. Здесь кругом следы биологической и умственной деятельности учениц Мары. Собрание было недолгим, но основательным - фантики, окурки, какашки, разноцветные туалетные салфетки в колорите Борисова-Мусатова.
 
Какой-то шум поднимался в ушах. Воздух словно перед дождём стал тяжёлым. Они долго шли молча, а потом Витя высказал сразу всё.
 - Просто жили крестьяне. Пришли коммунисты со своими идеями, завистью к богатым и лживыми обещаниями. Раскулачка, отъём скота и зерна, загон людей в колхозы... много чего было, но мы кое-как приспособились. Годы прошли, кровь подсохла, политические и классовые страсти улеглись, из Гулага вернулись те, кто выжил, мы просто живём... но не долго. Пришли рыночники. Все ресурсы, всё общенародное достояние прибрали к рукам. Леса и реки приватизировали, на рынок товаров пустили всё заграничное, на рынок труда запустили приезжих, нас оставили голышом и вдобавок завалили административными строгостями. За что всё это? И тут феминистки взвопили о ненависти к мужчинам и забрали все семейные права, подмяли суды и законы. А я хотел просто жить. Но уже не удастся, поэтому настроился на дембель. Трезвый на дембель я не пойду. Я пойду пьяный. С гармошкой или по-тихому с бутылкой самогона в кармане мятого пиджака. И это будет лучший день в моей жизни. Ты проводишь меня на тот свет?
 - Да.
 - А пятаки на глаза положишь?
 - Зачем?
 - Хоть умру при деньгах.
 
Глава 5
 - Если мы надолго ушли, чем кошки будут питаться?
 - Пойдут на охоту. Они вообще-то Галкины. Четыре года назад принесла трёх котят с тем обоснованием, что я мало с ней общаюсь; начался лавинообразный половой процесс. Кое-кто ещё со стороны приблудился. Нет, они дождутся меня. Они помирать не станут. У них ещё много вопросов ко мне. Кошек я согласен поделить с Галиной пополам: она пятнадцать не потянет. ...О! Видишь? Я уже согласен ей помогать, уступать. Откуда наша уступчивость?
 - В генах заложена.
 - Мы плохо живём, потому что подкаблучники. Чем больше матриархата, тем страшнее мир. И в мужиках уже ничего мужского не осталось. Нас бабы раздавили и сами же плюют нам в лицо, дескать мы уже не мужики.
 - Ничего, скоро приедут решительные дикари и примутся их по кустам за космы таскать. Пускай с ними судятся и рядятся.
 
 - Радует меня дембель, - Витя потянулся руками и в плечах. - И кладбище радует, гавань тихая. Я даже знаю, что Галка ответит, когда велю ей съехать. Она скажет, что половина моего дома принадлежит ей, потому что она занавески стирала и в огороде трудилась.
 
 - Это ерунда! Мара научит их ещё требовать с мужей отступных денег. Муж должен платить жене, если хочет, чтобы она с ним не проживала. Помесячно платить.
 - Ты эту мысль им не подсказывай.
 
 - Давно продуманная мысль: «содержание» называется. В колонии бугор спросил о моём происхождении: «У тебя папаша цыган? - Я говорю нет, русский. - Мать узбечка? - Нет, русская, говорю. - Интересное у тебя происхождение, говорит». Вот в таком стиле будут с тобой разбираться юристки. Постарайся не доводить до суда.
 - А за что меня судить?!
 - Неважно. Судьи теперь феминистки. Даже если вы жили гражданским браком, жена потребует половину твоего дома и хозяйства, потому что спала с тобой и обстирывала тебя, иначе бы ты зарос грязью.
 - Насчёт спала – огромная честь и великая радость!
 - Не юродствуй, она мозгом костей уверена, что для тебя большей радости на белом свете не предусмотрено.
 - И грязью не зарастал.
 - Она скажет: зарастал! И зарос бы до неузнаваемости, до скотского зловония. Также заявит, что ты спился и потерял разум.
 
 - Да я ж не пью!
 - Ты запланировал гнать самогон? А раньше гнал? …Ну, мил-человек, тебя просто необходимо направить на принудлечение. Ты когда-нибудь поднимал на неё руку?
 - Нет.
 - А хотел?
 - Было дело.
 - Значит, замахивался - этого достаточно, чтобы лишить тебя имущественных, родительских и семейных прав.
 - А вот меня Галочка на самом деле ударила, да со всего размаху.
 - Чепуха. Женщине всё позволительно. Ударила, значит заслужил. Мужик всегда неправ. Её будут судить, только если она тебя зарежет и вся извозюкается в твоей крови. А ты не рассматривал такой вариант: уйти в лес?
 - Нет, я не Дерсу Узала. У меня дом родимый, в нём бы дожить спокойно. А насчёт правосудия ты прав: у нас его нет.
 
 - Его нигде нет. В Штатах, если ты белый мужчина да не извращенец и ты вызвал в суд угонщика твоей машины, а таковым оказался тёмный гражданин, дважды лечившийся от наркозависимости, - считай, что ты проиграл. Тебя обяжут выплатить ему компенсацию за то, что ты причинил ему огорчения… своей машиной, своим поведением.
 - Мир сходит с ума.
 - Пускай сходит, Витя. Я тоже на дембель уповать буду. Верное направление.
 - Ну, тебе ещё топать и топать, а мне уже недалече: я дедушка, я старослужащий.
 - А представляешь, если она тебя оставит в покое - чего бы не жить?
 - Да хоть и не оставит. Для меня матриархат кончился. Буду жить по-своему. Эх, Сава, старость, воля и покой - славно-то как! А через два-три года - прощай, обман! Здравствуй, правда! Какая б ни была. Дембель!
 
Витя от удовольствия зажмурился. Вокруг стоял молодой лес: берёза, осина, ольха, попадались рябинки, лещина. Изредка встречались узкие фигуры в тёмных платьях - ёлочки, стеснительные не в своём кругу. Тема лесного проживания давно привлекала бездомного Савелия; он обдумывал, как здесь обжиться. Воображал строения древнего человека в лесной зоне - шалаш и формы его развития: чум, аил. Какой сделали первый шаг, чтобы от шалашни перейти к дому? Шалаш обмазали глиной, чем толще - тем теплей. Чтобы глина не крошилась, в неё вмешали шерсть и опалили соломенным огнём. Тонкий верх конуса оказался лишним и для обогрева затратным, поэтому высоту помещения ограничили ростом человека. Так появилась глиняная хижина. Если древний человек в таком жилище мог выживать и поднимать потомство, отчего бы современному человеку не освоиться в подобных условиях? Тем более, что задачу размножения он отменил.
 
Савелия привлекал дикий, дремучий образ жизни; практической нужды в том не было, нужда была духовная. На зоне Савелий хлебнул неотвязного коллектива и стал болезненно переживать невозможность одиночества, почти несбыточность. Одиночество заранее казалось ему содержательным: наполненным красотой и вниманием к сознанию. Чем меньше социальных факторов, тем слышней внутренняя жизнь. Ради одиночества он приехал в эту скромную сторонку подъискать что-нибудь, осмотреться. Дом покупать - не было такого плана, но, увидев опустелую деревню, задумался: отчего бы не купить вот здесь по скромной цене? На счастье, встретил родственную душу, и теперь многое стало зависеть от Виктора.
 
Свою лагерную мечту Савелий носит при себе неотлучно. Внешняя жизнь должна быть скромной, чтобы не мешала внутренней. Фонарь воображения высвечивал будущую каморку: землянка это или глиняная хижина, деревянная избушка на отшибе... он предчувствовал благодать замедленного времени, сказку мирного быта. Благодатное жильё возвращает человеку разум. Только не мог он помыслит там женщину, потому что она принесла бы в зыбкую тишину обидчивость и зоркий пригляд за своим отражением в чужом сердце, нетерпеливое желание что-то украсить (украсть простоту) и сделать апгрейд условий проживания. Савелий биологически хотел женщину, однако ужас перед суетой перевешивал наследственную тоску по её телу и голосу.
 
Вот Виктор в своё время тоже этого не понимал. Жена теперь ему предъявляет, мол, зачем женился, если не хотел разделять её вкусы и желания? Но какой жених способен об этом думать? Если жених способен о таком думать, то он, вероятно, женится по расчёту. Обычный, природный жених всё-таки женится по чувству, и потому беззащитен перед женскими упрёками, которые со временем вызревают на огороде семейного счастья. Так специально устроено: чтобы жених ничего не предвидел, иначе женихов не будет. Перед ямой здравомыслящий остановится, поэтому не должно быть здравомыслия в женихе. Невеста - от «не ведать», а жених должен быть ещё глупей. Это барашки. По крайней мере, так было до недавних дней - последних в истории семьи.
 
Последних, повторил он с уверенностью, потому что увидел над лесом дирижабль, изумительный, белый, с великолепным названием на борту: «Леонард Банк». Дирижабль раскрыл створки живота, и оттуда посыпались на золотых парашютиках посылки; отворилась дверь в боку, и оттуда стали выпрыгивать черти, над коими раскрывались парашюты.
 
Витя зачарованно смотрел туда же, волосики на его бледной голове вспотели. Повернулся к Савелию, прошептал:
 - Это черти?
 - Наверно артисты в чёрном трико, - пожал плечами Савелий.
 - Ружьё дома оставил! - застонал Витя.
 - Надо было спокойней собираться, а то выскочили как ошпаренные, - проворчал Савелий.

От растерянности Витя ослаб. Савелий попытался поддержать его хотя бы спокойным тоном голоса.
 - Может, вообще не стоит переживать. Всё как-нибудь образуется. У меня план, я говорил тебе, на жительство уйти в лес. Избушку построить, чтобы на крыше трава росла. Около ручья где-нибудь...
 - За Поповкой, там дубрава и ручей, место хорошее. Буду к тебе в гости наведываться. А сам я даже думать ни о чём не могу. Надо идти со своей разбираться, а ноги не идут, понимаешь. И мутит меня. В душе какой-то дребезг.
 - Так бывает, когда решение принять не можешь. Душа мечется туда-сюда, как бешеный маятник.
 - Во-во.
 - А ты постарайся успокоиться, тебя никто не торопит. Погляди, вон шмель гудит, петляет...
 
 - Шмелей мало осталось. Скоро совсем не будет, - тихо произнёс Витя, словно с гибелью природы примирился.
 - Останутся на земле только видимые люди и невидимые черти, - Савелий поддержал печальный прогноз.
 - А чего им стесняться, они тоже станут видимые. Мы только что их видели.
 - Знаешь, чего я думаю, - сменил интонацию Савелий. - Шабаш скоро закончится. Просто обожди. Ты будешь Галке нужен. Бесы - те неутомимые, а люди - они устают.
 - А вдруг это правда бесы, а не актёры? Надо разобраться. Может и мне с тобой дорожка в лес указана, - он поднялся, отряхнул штаны и сделал странное движение лицом, словно проглотил что-то ужасное. - Айда, они поблизости гуляют: на гречишном поле.   
Махнул рукой туда, куда всё это падало.

Глава 6
Люба заплутала. Она была на занятиях у Мары, но сбежала, не выдержав тренингов. Наркотики и возбудители не столь глубоко проникли в неё, потому что у неё слабый желудок. Её рвало. И в какой-то момент, освобождаясь от зелья, она догадалась, что пора бежать. На обратном пути она сбилась и вышла к Поповскому холму, затем свернула в лес, чтобы исправить ошибку. Периодически она превращалась в сомнамбулу и шла незнамо куда; периодически прояснялась и понимала, что блуждает. Заслышав голоса, обрадовалась.
 
Рядом с Витей Берсенёвым шёл неизвестный мужчина. Витя с плохими людьми водиться не станет, поэтому доверчиво шагнула к ним. И силы здесь оставили её.
Оба сразу многое поняли, потому что на Любе не было одежды, только ночная рубашка. И в одичалом лице ни кровинки, ни чувства, глаза выгорели и стали белёсые, волосы уподобились мокрой соломе.
 Когда Витя склонился к ней, она где-то внутри себя рыдала, плечи чуть подёргивались.
 
 - Ты у них была, у них? - спрашивал Виктор.
Она расслышала вопрос и кивнула.
 - Галка там?
 - Да... у тебя больше нет жены.
 - Умерла?!
 - Нет.
 
Савелий предложил проводить женщину домой, но Витя не мог остановить поток вопросов. Люба отказывалась что-то объяснять, но подтвердила, что их опаивали зельем.
 - Так ты не можешь сказать, чем вы там занимались?!
 - Не могу.
 Савелий настоятельно попросил Виктора отложить вопросы.   
 - Ну хоть про деревню скажи: вы подписывали документы какие-нибудь?
 - Ойку мы продали.
 
Витя поставил её на ноги, накинул ей на плечи свою ветровку и взял под локоть, чтобы вести домой; она медленно убрала его руку и медленно пошла, бесчувственно ступая босыми ногами. Сава заметил кровь у неё на рубашке пониже спины.   
 Шли молча. Через полчаса Люба остановилась.
 - Витя, наши подписи она получила нечестно. Документы надо забрать.
 - Так что там такое произошло, чёрт побери?!
 - Тебе нельзя такое знать. Говорю не из бабьей вредности, а потому что не хочу тебе зла. И позора не хочу. Нет у тебя жены, ты холостой.
 - О семье потом, Люба. Где документы, как забрать?
 - Я тебе нарисую, где что находится. Там чемоданчик металлический. Лучше ружьё возьми. Твой товарищ пойдёт с тобой? - она подняла на Савелия невозможные глаза, где бледный свет сознания пробивался сквозь мутную, как парафин, смерть.
 
Савелий подтвердил, что пойдёт.   
 - Это мой друг, - заверил Витя. - А насчёт жены ты, Люба, меня не стращай. Обвинять не собираюсь и прощать не собираюсь. Развожусь.
 - Женщинам пора прятаться от самих себя. Куда заехали, куда приплыли?!
 - На территорию мечты, - напомнил Витя и пожалел о сказанном; Любино страдание уже стало знанием, и добавлять к нему было нечего. - Люба, если вас там накачали всякой дрянью, это не вы глупости делали, это химия гуляла, - поправился он.
 
Она затрясла головой.   
 - Витя, ты хороший человек, ты ищешь нам оправдания. Да, нас одурманили, но ведь мы могли туда не ходить.
 
…К воровству документов они готовились полночи. Зарядили дюжину патронов картечью, дюжину солью, почистили двустволку, приготовили пищевой паёк, фонарик проверили, взяли одеяло на случай засидки. Вышли в два часа и пошли по звёздному шоссе, немного вкругаля, зато без лесных препинаний.
 
Ночь выдалась ясная. Созвездия были видны, как в планетарии. Чернота космоса выглядела поистине бездонной, и свет месяца - белый, как дежурная лампочка в морге. нарочно освещал перед ними пустую дорогу.
 
 - Я убью Мару, - нарушил космическое молчание Виктор.
 - Не связывайся, всех бесов не перестреляешь. И не забудь: мы сами пришли.

Савелий поразился мудрости и простоте слов, сказанных Любой: могли не приходить. И Еву библейский Змей наверно опоил вином прежде чем совращать, но ведь она могла держаться от него в стороне. Держаться в стороне! Вот он - ключ целомудрия!

 - А Варя и Вера не пошли со всеми, - сказал Виктор. - Бабы им этого не простят.
 - Почему?
 - Чистых не любят. Была компания ойских девчонок, они после школы в Москву на работу подались и устроились в бордель. Из пяти девчонок одна Ленка вернулась домой и решила стать ветврачом, села зубрить учебники, так эти шлюхи чуть не убили её. Приехали в Ойку и - коли отца Ленкиного не оказалось бы рядом - не знаю что вышло бы. Целое побоище устроили: гладкие проститутки против сморщенного тракториста.
 
 - Да уж, вполне сюжет для Куросавы. Так она стала ветеринаром, Ленка-то?
 - Сколь ты коров у нас видел? Уехала туда, где они есть. А знаешь, Сава, я с каждым часом, с каждым шагом всё больше радуюсь тому, что дембель неизбежен. Вот просто радуюсь, - он поднял взор в бархат бесконечности, в алмазные галактики.
 - Кроме дембеля есть ещё замечательная вещь - целомудрие. Была в старину такая добродетель.
 - Девственность, что ли?
 - Нет. Я видел одно кино про театральную жизнь. В левой части экрана идёт пьеса, а в правой части показывают закулисную возню, там актёры ведут себя как попало, никаких приличий не соблюдая. На сцене - показуха для зрителей; за кулисами - страстишки и пакости, которые человек не выставляет на показ.
 - В чём суть?
 
 - Целомудрие - это светлая цельность личности.
 - Дембель проще целомудрия, - заметил Витя.
 - Но целомудрие веселей смерти, - заметил Сава.
 - Не знаю, не знаю, - не уступал Витя.
 
Они снова умолкли. Только шаги похрустывали. По мере приближения к месту необходимого преступления им становилось прохладней, им зябко становилось.
Лагерь Мары был тих. Далеко за лесом загодя готовился рассвет, но здесь было темно. Кто-то храпел в ближней палатке, всего их было шесть или семь. Возле самой большой стоял джип, и от него вдаль простиралось поле, хранящее однородную мягкую темноту. Витя посветил в салон машины: он искал металлический чемодан, описанный Любой, но в машине находились иные вещи. Тогда они подступили к большой палатке и замерли у входа, слушая непростую, мятую тишину внутри. Савелий рюкзак положил на землю, забрал у Виктора фонарь; Витя снял с плеча ружьё и перестал шевелиться.
 
Савелий медленно расстегнул вход и согнувшись юркнул в палатку. Виктор поначалу даже видел световое пятно сквозь палаточную ткань.
Савелий светил в пол, чтобы никого не разглядеть и при этом чтобы не наступить на кого-либо. Дышать было тяжело из-за странного запаха: к известному перегару прибавлялось что-то кислотное и металлическое. Палатка просторная, но сделать шаг было сложно: кругом руки, ноги, туловища, головы - всё голое, местами прикрытое случайной кофтой. Что-то похожее Савелий видел на изображениях последнего дня Помпеи. Был такой бордель-городок, в единый миг был запечённый пирокластическим жаром, слетевшим с Везувия.

В дальней части палатки он увидел раскладной стол, где лежала видеокамера и всякие мелочи: блокнот, зажигалка, флешки… ага! Под столом стоял искомый дюралевый чемодан. Савелий взял его и тут же решил захватить носители памяти, чтобы ойских женщин Мара потом не шантажировала. Сунул в карман. Потом догадался извлечь ещё карту памяти из видеокамеры, где последние должны быть кадры.
 
 - Чего тебе, кто здесь? - громко прозвучал мужской голос.
 - Таблетки ищу, - шёпотом ответил Савелий и ускорил свой воровской шаг, уже не церемонясь насчёт не наступить на голые пухлые члены лежащих.
 За его спиной раздался шум: кто-то ещё подал голос и заворочался, но похмельный сон всё же одолел тревогу. Савелий и Виктор пустились в обратный путь, на ходу переводя дух.
 
Брезжил обещанием света прозрачный небосвод, и звёзды растворялись. Постепенно укладывалась виртуальная шерсть на загривках преступников. Когда вернулись в Ойку, Витя болгаркой отпилил одну стенку чемодана и нашёл, что искал: документы по созданию подразделения НЖЖ "Ойки-фем", кредитные договоры, договор коллективной ренты между Леонард-Банком и полномочным подразделением "Ойки-фем", две пачки паспортов, перехваченных аптечными резинками.
 - Мою там видел? - наконец обратился к Савелию несчастный муж придушенным голосом.
 - Да чего я там видел, ничего не видел: спят, как сурки.
 
Витя, засопев, промолчал. Савелий вообще отметил крепкую силу воли в этом чахлом человеке. Плохо то, что желание отомстить - Маре или кому-нибудь - сверлит ему сердце и может просверлить в нём дыру, и тогда сила воли не поможет.
 - Не принимай всё близко. Похабщина с баб как с гуся вода.
 - Да, но если стыд потеряешь, ты его потом не найдёшь.

 
Далее предстояло самое гадкое: узнать, что записано у Мары на картах памяти. Надо ли? Может, сначала посмотреть Савелию и выбрать мужу что-то пристойное? Но тот будто слышал эти мысли и протянул розовую флешку - ставь!
 - На кой, Витя? Что изменится?
 - Хочу знать правду.
 - Накой?
 - Они по ночам стучались ко мне, когда скорую не могли вызвать, и я вёз их в больницу. Помогал переезжать в новый дом, делился бензином, играл на баяне у них на праздниках. Я возил им комбикорм, потому что грузовика нет, а потом отмывал автобус, будто возил эти мешки для себя. Я убирал за ними фантики, семечки и блевотину. Я слышал семейные исповеди, жалобы на неверных мужей, я бесплатно возил этих женщин в храм, а в сентябре возил за клюквой. Не было недели, чтобы кто-то из них не обратился ко мне с просьбой, и я никому не отказывал. Теперь я хочу знать, кто они. Ставь.   
 
Глава 7
За окном рассвело. Погружаться в сумерки чужих душ и тел Савелий категорически не желал, но Виктор был в том состоянии нервного возбуждения, когда заснуть не получается. Такое состояние знакомо нервным детям после долгого раздражения, терпения, утомления. В какое-то занятие ребёнок погрузился легко, с удовольствием, но попал в зависимость к определённым впечатлениям и не может от них оторваться, хотя уже давно пора. Когда родители наконец укладывают его спать, он всё ещё захвачен этими напряжениями, словно наэлектризован, и раздражается ещё сильней, потому что не может сменить своё, отчасти болезненное, состояние. Таков был в тот момент Витя. Надо было снять с него напряжение. поменять его состояние.
 - Витя, где вода похолодней, посвежей? Хочу смыть с лица эту ночь.
 
Виктор с неохотой повёл товарища к уже известному колодцу. Знакомое поскрипывание ворота сопровождало подъём ведра; потом они смачно умывались и фыркали, смывая усталость и нервный зуд. Витя засмеялся. Ну вот, состояние улучшилось. Можно заснуть или пойти искать мужчин. Пусть помогают в борьбе против Мары, пускай спасают своих жён, если сочтут нужным. Пускай деревню Ойку спасают. А может мужчины тоже в скверном положении? Ведь каждое существо имеет какую-то слабость, малый порок, дразня который можно открыть отверстие в это существо (не пята Ахиллеса, но дыра Мары) и в дырявое существо проникнуть прямо в обуви и с наглой мордой.
 
Нет, освежённый Виктор не захотел отвлекаться от женщин и повелел открыть материалы на флешке. Это было дико: уже вовсю пели и кричали птицы, и свет обнимал растения, проникая в листья и цветы; в нормальные дни в это время Витя занимался бы кошками, приготовлением пищи, приборкой в доме, чем-нибудь на огороде, в сарае… но сейчас он смотрел на экран планшета. Здесь появилась Мара. Это были фирменные записи, видеолекторий на тему женской революции. Ничего более бестактного нельзя было придумать посреди мирного утра. Однако внутренний голос Виктора заставил его перечить ходу времени и доброму выражению света в окне; внутренний голос требовал узнать правду... правду, которая боится ауди-видео-записи, поскольку запись лишает её права измениться - исправиться, например. Запись делает мимолётную правду незаслуженно бессмертной и возводит в статус «истины о человеке». Этот подлог ощущал Савелий, но не имел энергии противиться воле Виктора.
         
 - Нет никакого греха, - произнесла Мара между колоннами галереи Музея изящных искусств имени Пушкина, надменная и раскрашенная как индейский вождь. - Грех - это мужская выдумка, чтобы сдерживать нас, а мы, современные женщины, уже ничего не боимся. Эта жизнь была запущена Евой. С её подачи началось человечество. - Лицо Мары перекрывают образы Лукаса Кранаха, Иеронима Босха, каменные фигурки женского плодородия из неолитических могил, из казахстанских степей. - Земная цивилизация - это женский проект, и не прояви она тогда инициативу, ничего бы не началось. Народ зрит в корень, когда по любому поводу восклицает «мать твою!». Да, вот здесь, под женским лобком обитает причина всего сущего. Это не Бог придумал. Он придумал что-то другое, только не на тех нарвался. Он ушёл в другую галактику - скатертью дорога. Всё это пессимизм: религия, заповеди и так далее, а мы - оптимистки. Все мы, дорогие женщины, оптимистки. В могилу пессимистов... понимаете, о ком я. Мы эту жизнь распахнём по велению наших желаний. Таков был исторический путь: мужчины обустроили мир для нас – и чао! Так мы говорим сантехнику: прикрутил кран, починил унитаз - уходи, свободен! Девочки, если у кого из вас проблемы личного характера - идите к психоаналитику. Не к попу, но к знатоку бессознательного. Что оно такое, наше бессознательное? Это тонкое тело, наше пси-тело, девочки, и мы его освоим, как освоили тело плотское. Мужланы создавали цивилизацию низшего порядка. Мы создадим фем-цивилизацию - цивилизацию наслаждения и себялюбия. Цель жизни - любить себя и подчинять себе окружающих. Этому учит меня Дьябла, а я обучаю вас. И не только я: множество психологических курсов и тренингов по всему миру преподают женщинам уроки фем-цивилизации. Вкратце программа такая: мы начинаем с тела и через оргазмы приходим к эйфории пси-тела, в котором парит счастливое «Я». Поняв, что такое эйфория, мы освоим оргазмы сознания, после чего вступим в новую жизнь. Отныне твоё пытливое и похотливое «Я» найдёт удовольствие везде. Все люди и предметы оказываются для тебя инструментами самообожания. Мужчина в постели больше не понадобится, если только ради забавы. Управляемые оргазмы тела и пси-тела - необходимая ступень к счастью цивилизованной женщины. Итак, начнём практические занятия издалека. Отработаем для разминки поцелуй с присосными звуками - как будто от сырого мяса отлепляем скотч. Можно использовать своё запястье, вот так.
 
 - Меня тошнит, - затосковал Витя.
В комнату вошли кошки. Они терпеливо ждали пробуждения совести в хозяине и не дождались. Он растерялся: чем кормить ораву? Наломал хлеба, смешал с килькой в томатном соусе; вынес им завтрак во двор.
 - Уф, они меня съедят.
 - Тут интересный мультик, - Савелий по-быстрому перескочил часть похабных уроков и попал на рисованные кадры.
 
Мультик назывался «Генофеи». Три феи-лаборантки в именных подписанных колпаках Мымра, Свадьба и Фортуната глядят в микроскопы. Внизу титры: «в клетку внедряют генный скальпель». Генофеи весело общаются.
 - Ура, девки! Мы торпеду творим, ракету! Этот новенький всем покажет кузькину мать!
 - И чтобы хрен был до колена.
 - Зачем до колена, висяк неподъёмный. 
 - Девушки, уймитесь! Такие гены не сочетаются: или вождь или хрен до колена.
 - Вождя давай. Хрен и без него отыщется.
 - Хорошо, Кобяк опаздывает.
 - И правда, мужикам дай в генах ковыряться, так они одних смазливых девок штамповать будут. А у нас история, тут судьбой пахнет, на этих длинных ДНК не один ангел повесился.   
 - А-ха-ха-ха-ха.
И «ха» в периоде. У генофей прозрачные сиреневые лица.
 
- Было бы всё хорошо, тогда можно радоваться. Но если всё печально, о чём они веселятся? – спросил Витя, сдавив злую зевоту в челюстях.
 - Нам пора уходить, - перебил Сава.
 - Зачем?
 - Мара тебя вычислит. Она тебя вычислит с помощью твоей Галочки и пошлёт сюда охранников. Если будем отстреливаться, нас посадят. Бабьи заморочки того не стоят.   
 - Как не стоят? Они же там с ума сходят!
 - Это их дело. Пора уходить, - Савелий так пытался отвлечь Витю от просмотра, но тот упрямился.
 - Погоди, досмотрим. Столько лет прожили... я хочу оценить глубину моего позора. Я хочу знать, хотя бы для того, чтобы потом не травить себя домыслами.
 
Стенные часы вместо боя издали старческий кашель.
 - Продолжим, - обречённо сказал Савелий, понимая что Виктор прав, хотя правота у него опасная, тёмным.
 
Мультик перебился рекламой: «Мужской дезодорант Агент 007. Ты неотразим даже во сне». После мультика снова появилась Мара. Делая небрежные кренделя оранжевыми туфлями, она брела по осеннему парку и крутила в руке лапчатый жёлтый лист.
 
«Расскажу немного о себе. У меня было раннее развитие. В пятнадцать лет я искала нежность и немного денег. Красивая была, умница, но разве эти скоты могли меня оценить? Они спорили со мной, торговались! Тогда я связала свою нелёгкую судьбу с иностранцами... пустая надежда: те оказались ещё и жадными. Мужчины - это всегда бесполезно. Я решила отдаваться небольшим группам... да, кассовый сбор вырос, но через что мне пришлось пройти, сколько вынести моральных и физических страданий! Однажды я на спор засунула себе в норку бутылку шампанского. Знаете, на бутылке проволочка, я проволоку сняла, чтобы ничего себе не поцарапать, а бутылка внутри меня взяла и бабахнула. Девчонки, что это было! Взрыв, ожог! Вино обжигает нежную слизистую женского лона. Как я страдала! И никто не помог, все ждали врача и стояли, как истуканы с острова Пасхи. Такова женская доля: ты одна страдаешь, а вокруг идиоты. Вот тогда я поняла, что этот мир нужно менять».
 
Витя вскочил на ноги и выбежал из комнаты. На крыльце он поговорил с кошками и вернулся едва живой.   
 - Давай посмотрим последнюю запись Мары.
Савелий подключил карту-SD, извлечённую из видеокамеры. На экране планшета появилось много пьяных женщин, сидящих и лежащих в большой захламлённой палатке. Их снимала Мара, поскольку её нет в кадре, но голос её раздаётся рядом.
 
Мара: «А теперь каждая из вас определит самый подходящий мужской орган по размеру и форме. Пенисы лучше применять отдельно от мужчин. У нас имеется выбор вот в этой коробке, не стесняемся, на любой вкус. Два не берём, а то другим не хватит».
 
Савелий перескочил эпизод и вывел на экран запись другого дня. Две женщины дерутся, одна вцепляется противнице в космы, а та в ответ бьёт её огромным фаллосом по темени. Обе рычат.
 - Тихо вы, перестаньте! Эмансипируешь вас, эмансипируешь, а вы из-за члена дерётесь! Где сознательность?!
 - Она стырила мой!
 - Да на, подавись!
 - Ты чего кидаешь-то?! Он с начинкой, он в любви признаётся, не чета твоему - здоровый, а ничего не может.
 - Ой, не может! А про свой ты что говорила: болтается, будто карандаш в стакане!   
 - Это я про мужа говорила.
 - Да не льсти себе! У тебя не стакан, у тебя ведро.
 - Тебе-то откуда?
 - На морде у тебя написано.
 - Сама ты морда!
 
Мара призвала их к порядку, усадила на пол и продолжила занятия.
 - Завтра вечером у нас будет интересный тренинг с безымянными партнёрами. «Вавилонский забор», или ширма, называется. Цель данного упражнения - отвлечь оргазм от личностей и вообще от ситуации. В давние времена на Ближнем Востоке вавилонской ширмой пользовались храмовые проститутки для пополнения кассы. Прохожий мужчина видел только половые органы женщины, расположенной по ту сторону ограды. Он пользовался возможностью получить удовольствие и освободиться от семени, а ей перебрасывал монету. Данный способ хорош ещё тем, что не каждая женщина своей внешностью располагает мужчину к соитию, а так любая вызывает желание и сама получает своё.
 
Савелий нажал паузу и выхватил из распиленного чемодана бумаги.
 - Витя, я понял, в чём дело! Банк приобрёл деревню вместе с жителями, и покуда жители не рассчитаются по кредитам, они отсюда не уедут! При этом на людей будет наложена трудовая повинность в погашение кредита, который погасить невозможно. Задача Мары - хотя бы на несколько дней лишить этих женщин разума, и, когда они подпишут необходимые документы, отправить их восвояси уже в крепостном качестве. Это захват села на основе кредитной зависимости. Деревню Ойки переименуют в Дьяблово.
 - Такого не будет.
 
 - Мы идём в лес. Мы все записи уничтожим, - крикнул Савелий в сторону Вити, который маялся на кухне.
 - Нет, мы донесём записи до мужиков, - он вернулся в комнату смертельно бледный. - И не думай утешать меня. Я должен был это увидеть. Пускай другие видят. Матриархат кончился.
 - Начался феминизм, - уточнил Савелий.
 - Без нас, - поправил Витя и стал собирать походную сумку дрожащими пальцами.
 
Куда они могли уйти под водительством Зеуса? Витя движением руки указал в сторону башни Колбайса - ну да, стоит снова залезть, чтобы оглядеть окрестности. Они пошли к башне между берёзами, не замечая доброты дня, потому что душа была занята страстями. Витя переживал срам жены. Савелий был занят размышлением. Чем Зеус мог одурачить мужиков? Есть старая добрая половая тема, но с мужиками это не так стабильно, как с бабами. Освободятся они от семени близкого, от семени срединного, от семени глубинного - и опустеет организм, и вернётся докука жизни, и начнёт озираться в мужике освобождённая мысль, пока новый злой кисель не будет произведён в организме и не начнёт свою одуряющую работу. Нет, мужиков надо чем-то иным захватить, чем-то беспрерывным.
 
Детством или космосом, инопланетным разумом, - как сказал тогда Витя. Но откуда ему знать? Кораблики, самолётики, железная дорога - бывают просторные макеты с фонарями и стрелками, с бегающими гудящими тепловозами! На этот вариант указывал мяч, который они нашли на верхней площадке башни. Кто-то принёс его сюда и забыл. Или оставил как знак? Синий и красный с жёлтым пояском. Витя подумал о том же, потому что схватил мяч и посмотрел вокруг.
 - Вон! Вон, видишь? - закричал и вытянулся вослед за своей рукой, чуть не выпав за оградку.
 
Савелий вовремя схватил его за плечо. Там, куда Витина рука тянулась, висел над лесом воздушный шар. Детство - то волшебное время, когда мужчины казались мудрыми, женщины чистыми, будущее бесконечным. Все три позиции оказались ложью, но могли не оказаться. Могли! Но оказались.
 
Они смотрели на шар, и созерцание шара служило целебной отрадой им двоим, духовно отравленным. Они увидели пример того, что иногда мечта воплощается. Из пены леса вылезла огромная разноцветная капля мечты... такие капли норовят упасть в небо. Но... всё-таки мужиков чем-то накачали, иначе они отправились бы искать своих жён.
 - Где этот шар? - спросил Савелий.
 - Там река Большая Речушка. За ней поляна языческих праздников - шар висит над ней. Если башня была бы выше, мы увидели бы дырки, проплешины в лесном ковре. А та поляна вообще не зарастает лесом. В давнее время там было капище.
 
Глава 8
Совершенно не то они увидели, пройдя три километра по лесной тропе. Не было на той поляне мужиков, находились там незнакомые горожане. И тогда Виктор и Савелий поняли, что ошибка у них произошла более серьёзная, чем промашка с поляной. Искомых мужиков Зеус мог отправить не в игровое детство, а в перинатальное младенчество. Зачем ему тратить силёнки и развлекать мужиков интересными, дорогими идеями, если проще отключить? Отработанный вариант: водка, сдобренная димедролом, приводит человека в необоримый запой. Муть и вялость побуждают отравленного ещё выпить в надежде ожить, но в новом стакане опять водка с димедролом.
 
Идею о погружении селян в детство ошибочно подсказал им резиновый мячик. Увы, наивному человеку свойственно обнадёживаться и верить в лучшее. Как раз на этом свойстве ловят наивного человека подлецы... однако, стоит заметить, что если когда-нибудь доверчивые люди устанут быть обманутыми и отрекутся от своей наивной веры в человеческую порядочность, тогда подлецов станет намного больше, поскольку подлецами станут все. В означенную перспективу лучше не смотреть. Обывателю лучше вообще не знать кое-чего, чтобы не замораживать ум ужасом.   
 - Здрасте, - обратился к приезжим Витя, - не видали группу мужиков из деревни Ойки? Мы их ищем.
 - Ха! - отозвалась дама и засмеялась нетрезвым ртом. - Кто же мужиков не ищет! Однако находим их только на похоронах, - добавила о чём-то своём.
 
Витя и Савелий оценили приезжих и глянули вверх - шар сместился - значит, будет приземляться там, за опушкой. Они поняли, что перед ними люди скверные, хотя не знали, кто именно. А были то известные в московских кругах господа.      
 
Маслин Абелевич Бархатцев - заведующий какими-то литературными фондами, автор нескольких сборников, участник литературных проектов (не зря ему примером служил Мисаил Шустр), член всяких жюри, друг больших и малых издательств. А почему так много всего? Потому что в творчестве не везёт. Выпадают ему (в этом лото) одни банальности, он их приукрашивает за счёт эрудиции, но всё-таки результат получается жалкий, и лишь конъюнктурная (батюшки, помогите!) прозорливость и титаническая вера в себя позволяют ему оставаться на поверхности пруда, где он плавает среди таких же меленьких особей литературной ряски.
 
Зиновий Борисович Перезлобин - один из авторов повышения пенсионного возраста, законодатель-вредитель, соавтор проекта коллективной ренты и скупки живых деревень с надолгой крепостью. Не родись он в отечестве, не подстрахуйся мандатским мандатом, любой решил бы что перед ним заслуже… засланный враг Отечества. Но он вовсе не такой, он здешний и по-свойски с телеэкрана льёт в уши гражданам либеральную отраву, за что получает от удивительного телевидения большие гонорары вдогон к мандатскому окладу и думофракционным премиям.
 
Май Мартович Ухмыльский - человек с дерьмовыми мыслями; такому не надо ни во что вляпываться, ему достаточно проснуться - и он уже в дерьме. Его папа возглавляет один из первых телеканалов страны, так что сыну тоже порой удаётся порулить мозгами граждан, воссев на мозжечок-облучок.
 
Корина Львовна Безмыльная - одномандатная депутатка, подруга папы российского рейдерства; супердевушка, совладелица двух ресторанов.

Нестор Филиппович Мигренёв - рядовой член совета директоров Леонард-банка. О нём нечего сказать - просто хмырь.
 
А на воздушном шаре плыли над лесом, ловя кайф и страх, две мятые, не выспавшиеся красотки, прихваченные из Москвы для приятности, коих в полёте сопровождал управляющий газовой горелкой инженер-инжектор Гузнов из Газпрома.
 
Те, что остались на земле, грели мясо-гриль, освежались вином, перебрасывались фразами.
Безмыльная: Только я не поеду на отпевание, не люблю покойников, от них у меня портится настроение.
Ухмыльский: Моя благоверная заревела тогда на похоронах - признаться, я такого количества туши не видел даже на скулах спецназа.
Бархатцев: Ладно, все там будем. Будьте здоровы!
 
Глотнув, московиты холодно посмотрели на мимоходцев.
 - Что случилось, по какой причине вы их ищете? - голосом директора школы обратился к ним банкир Мигренёв.
 - Ищём и всё, - пояснил Савелий.
 - Они вон там, - демократично подсказал Бархатцев и с пониманием улыбнулся двум представителям простого народа.
 - Они вас ждут, - подбросил им Перезлобин и отвернулся, ибо тратить личное внимание на чернь - перебор of democracy (it’s trans-democracy).
 
Виктор и Савелий почапалили в указанную сторону. Благо, столичные гости не знали, какие записи и документы Савелий несёт в рюкзаке, иначе постарались бы отнять. Первой, разумеется, набросилась бы Корина Безмыльная, поскольку супердевушки решительней хомяков.
 
Через час Витя стал растерянно озираться: встречные деревья показались ему незнакомыми. Лес открывал перед ним прежде невиданные хороводы и группы. Тем не менее, слева должна быть Поповка с большим холмом, справа - Новый фактор, где в один день мужики бросили курить и работать. Эти наспункты издавна связывает худенькая дорога, которую путники непременно должны были пересечь, однако не пересекли. Что-то изменилось в ландшафте. Виктор не узнавал родную местность. Надежда быстро найти мужиков тоже растерялась: писатель Бархатцев указал им случайное направление, покуражился. (Похмельное утро - время шутить.)
 
Витя подбросил мячик, и тот, вернувшись на землю, отскочил как раз в ту сторону, куда они и направились. В сказочном мире всё согласовано, хотя ничего не известно.

К полудню у них почти не осталось энтузиазма; напротив, росли подозрения в каких-то каверзах и неизведанных ещё злых свойствах жизни, пробуждённых агентами Леонард-Банка. Некий горький и унылый звук рос у них в душе. Путники холодно вспотели, хотя день был не жаркий. Наконец, они сели на лежащий ствол и суховато сжевали по бутерброду.   
 - Ну что, узнаёшь окрестности? - спросил Савелий, оглядывая чахлые деревья, должно быть, изнурённые слишком близкими грунтовыми водами.
 
Витя скорбно прочертил носом перекладину от буквы «н». Савелий запрокинул голову - может, хотя бы там всё нормально? Там коршун висел в зените, смещаясь плавно туда и сюда, глядя вниз бусинами безжалостных глаз, которых Савелий видеть не мог, но о которых знал: посему дополнил зрение знанием.
Затем его внимание привлёк противный блеск из травы - там лежала жестяная банка. Значит, места хоженые.
 
 - Что ж творится-то с людьми, - риторически молвил Витя, имея ввиду мусор и вообще всё.
 - Прогресс. Малоимущих скоро будут с детства продавать на стройки, на заводы, на пашню, - ответил Сава тоном садиста-утешителя. - У них имеется несколько вариантов использования человека. Можно засунуть человека в компьютер и включать-выключать. Сейчас техническая служба мирового правительства определяет локализацию сознания, чтобы захватить его и поместить в материнскую плату. Хайтек-бессмертие! А прежде того они введут в обиход юридическую удавку - генеральный полис на право проживать в социуме. Если тебя родили изгои, у тебя нет полиса, и тебя не пустят в автобус. Если у тебя есть полис, тебе всё равно не будет покоя, поскольку ты будешь тревожиться о защите своих данных от электронных мошенников. Некогда мечтать и молиться, некогда размышлять, некогда жить душой, потому что всё твоё внимание уйдёт на охрану себя.
 
 - Ты словно подсказываешь им адские рецепты.
 - Рецепты уже сложились в их адском уме, я только считываю. В общем, горе новорожденным.
 - Совокупляться не надо - и горя не будет. Вообще, подходить к бабам не следует, - заявил Витя.
 - Дожили! Пора отменять инстинкты. Воздержись от желания помочь и подставить плечо, воздержись от любоглазия и вожделения, от флиртовых бесед и улыбочек. Отойди! Таковы требования новой реальности.
 - Пуще всего чурайся влюблённости: вот что делает мужчин идиотами. Эх, поздно я эту подставу разгадал, - Витя горемычно вздохнул и почесал, как положено, темя.
 
Странно звучали слова в этом воздухе, где летали насекомые, петляя среди веток и стволов, звуком и трепетным прочерком обозначая помыслы незримой воли… и вдруг среди этого жужжащего рисунка появляются фонетические твари сознания, слова, чуждые лесу. Некоторые из них населяют сознание как звуковые предметы. Некоторые – как сполохи отдалённых миров.

 - Пошли куда-нибудь, - предложил Савелий, терпя тоску; он бы дорого дал, чтобы документы и кадры в его рюкзаке не имели к реальности никакого отношения (от двусмысленной реальности Савелия подташнивает, ибо у него моральный токсикоз).
 
Вот так ненароком любознайское странствие привело Савелия на передовую социальных экспериментов. Оглядишься и не приметишь лиха - трава, деревья, под куполом неба плывут младенческие облака... вон коршун ведёт на кого-то охоту, но всё же не на тебя. Если бы не было социума, этот мир был бы очень богат - смыслами, красотой, свободой, богат жизнью, но между человеком и Богом социум выстроил пористо-волокнистую шапку такой ширины, такой вышины, что, даже находясь в лесу, человек остаётся под колпаком.      
 - Я родился не в божий мир, а в узкий коридор между «надо» и «нельзя». Мамочку умолял не рожать меня, тосковал в животе, ибо с её кровью в меня поступали её впечатления, но куда там, дело было сделано - родила. Тогда мне показалось, что всё худшее со мной уже случилось, однако сейчас я вижу, что начинаются гадости иного порядка: хваткие люди строят ад на земле. Придумать бы, как их прогнать!   
 - Пойдём, - отозвался Витя усталым голосом.
 
Потопали. Тропа заросла папоротником, таволгой и вскоре приказала долго жить. Земля вела в сырую низину, где возросла плотность комариного населения, где под ногами почва стала сочиться, где воздух наполнился испарениями прелых листьев.
 
Они стыдились признаться в необходимости изменить маршрут или вернуться в деревню. Они продолжали идти вниз. Понижение оказалось берегом болота: дно большой низины заняла трясина. Деревья здесь росли совсем тоненькие, половина из них скончалась в юности, на уровне подроста. Чахлый лес подстилала какая-то вечная осень, присыпанная разноцветными листочками; из круглых кочек торчали пучки мятликов - точно шерсть на рысьих ушах. Между кочками блестела вода неизвестного цвета: на янтарной прозрачности поверх торфяной черноты сиятельно покоилось ртутно-голубое отражение неба, переплетённое зеркальными тенями деревьев. Савелий и Виктор оглянулись - не вернуться ли? За спиной знакомые деревья, на коих сушится их недавнее прошлое: последние минуты, шаги, мысли. Если они пойдут обратно, то пойдут всё равно в будущее прямо сквозь ещё свежее прошлое. Савелий и Виктор вновь повернулись к болоту и враз увидели ряд вертикальных палок - вешки! Значит, кто-то прошёл здесь.   
 
Витя двинулся по вешкам, Савелий следом. Ступали осторожно, что не избавляло их от погружения по щиколотку. Почва чавкала и стаскивала ногу вбок, в жижу. Через полчаса Виктор закричал:
 - Генкина кепка! Наши тут были!
Савелий подумал с досадой: «Зачем они тут были?» и вслух спросил:
 - С чего бы твой Генка потерял кепку?
 
Витя напряжённо замолчал. Кепка лежала на кочке правее линии вешек метра на три, перевёрнутая, будто просящая милостыню. Витя прибавил шагу. Ещё через полчаса они вышли на твёрдую землю, только остров то был или основной берег - неясно. Вероятно - остров, потому что не было уклона вверх. Остров оказался велик, и всюду виднелись в осоке тонкие тропки. Путники пошли по самой заметной из них и вышли к избушке. На пнях стояла она, сложена была из брёвен и толстых суков, поверху крыта муравчатым дёрном. Ступеньки высокого крыльца сделана топором из толстых плах.
 - Есть кто живой?   

Глава 9
Рубленая мебель: стол, две скамьи, полка. У дальней стены печь-буржуйка и неполное ведро с водой. На столе открытый котелок со следами лапши, россыпь деревянных ложек. На полке Витя обнаружил несколько пачек быстрой лапши.
 
Что ж, намёк. Затопили печь, сварили походный обед. Тихо. в маленькое окно стучала изнутри оса - живой звук в тишине, хранящей мёртвую тайну. Ложек было одиннадцать, по числу пропавших мужиков, только ложки были не свои, поскольку одинаковые. Путники похлебали китайского хлёбова, подзарядились для продолжения поиска - а в какую сторону идти?
 
Оса упорно билась головой в стекло и зудела крыльями. Савелий не выдержал безмолвия.
 - Отчего Гена мог потерять кепку, отбросив её на несколько метров?
 - Наверно, борьба... - Витя не сразу решился, пожевал губами некое сообщение, но всё же высказал. - Я конечно не верю, но ходит легенда про великана-младенца, который ищет своих родителей, чтобы съесть. В лесу за Новым фактором работает лаборатория, где скрещивают человека с животными и проводят иные мудрёные опыты. Оттуда сбежал мутант: рост 5 метров, незрячий. Он ищет родителей, однако лопает кого попало.
 - Чушь какая! - отреагировал Савелий.
 - Как посмотреть. В десяти километрах от Красного буя нашли стоянку туристов, там от молодожёнов остались только вещи да брызги крови. Палатка пополам разорвана. Сила в нём нечеловеческая.
 - Если он слепой...
 - Он ищет посредством эхолокации, как летучая мышь или нильский слоник, - пояснил Витя, достав из-под ума какие-то фантастические сведения.
 - Ну, может, молодые сами себя поубивали, а потом звери их слопали, - предложил Сава.
 - Звери не едят подчистую, кости остались бы. И следы на земле... знаешь какие? Младенческие ножки! - Витя показал размер стопы. - Малыш весит несколько тонн. У него имя Торч.
 - Имя-то кто ему дал? - Савелий подкапывался под сообщение Виктора лопатой мстительного сомнения.
 - Лаборанты, - так же мстительно ответил Витя.
 
Оса наконец покинула избушку, найдя дверь, откуда свобода из щелей сияла; тишина зазвучала шёпотом.
 - Знаешь, я вот что подумал, - Витя оглянулся, - не могли они тут обедать без бухла. Гена без водки к столу не сядет, и прочие такие же. Где стаканы, где бутылки?   
 - Забрали с собой, - пожал плечами Савелий, хотя здесь и вправду что-то не сходилось.
 
Слова повисли. Тишина меняла свои оттенки, но вот послышались быстрые шелестящие по траве шаги и тут же раздался голос.      
 - Пиво, сигареты, услуги проводника, пиво, сигареты, услуги проводника!
 Скрипнули ступени крыльца, потом барабаном загремела дверь, и тут же лицо появилось:
 - Услуги проводника, очень советую, не то можете отсюда не выбраться.
 - Ты чьих будешь? - спросил Витя.
 - Повидлов я Роман из Козихино, - ответил коробейник, вынужденно улыбаясь, как положено работнику торговли.
 - Знаю тебя, Роман. Видались пару раз в Козихинской столовой. А сюда каким ветром занесло? Болото кругом.
 - В том и суть, я тут геодезическую практику проходил, визирки, просеки делал, вот меня и попросили найти людей, которые заблудились.
- Кто попросил?
 - Специалист из Леонард-Банка. Он беспилотником засёк группу из двух граждан и послал меня разобраться. Ну? Пивка желаете? Сигареты?      
 - Не пьём, не курим, - ответил за двоих Савелий. - Ты лучше скажи, куда ойских мужиков увели.
 
 - Глупо: не пьёте, не курите – а жить зачем? Всё плечо оттянула сумка. Они мне заплатили пивом и сигаретами: говорят, что у них в банке денег нет. Вот я и подумал, что вы у меня пиво-то купите. Представил себе, как путников мучает пот, духота, усталость, болотный гнус... а я им пивка холодненького! Я не лох какой-нибудь, если купите, сообщу кой-чего, а коли нет, значит и разговора нет и досвидос. Только не вздумайте меня убить или пиво отнять!
 - Кричать будешь? – пошутил Савелий.      
 - Мы пиво купим, а ты знать ничего не знаешь, - испытующе оглядел Романа Виктор.
 - Кое-чего знаю. В данное время исполняется программа Леонард-Банка по скупке деревень. Население разделось... разделилось на мужскую и женскую части. Женщины занимаются поиском удовольствий. Мужчины - поиском беспамятства. Бабы, короче говоря, занимаются развратом, а мужики пьют водку на димедроле.
 - Где пьют? - воскликнули оба.
 - Так вы пиво покупаете или нет?
 Савелий заплатил Роману за шесть банок словно за двадцать, и все уставились друг на друга.
 - Пейте, - нетерпеливо призвал Роман.
 - Зачем? Я заплатил, - Савелий поставил банки на стол.
 
 - Нет, мы так не договаривались, - испуганно возмутился продавец. - Я вам пиво продал для потребления.
 - А это наше дело, - встрял Виктор. - Мы насчёт питья не обсуждали.
 - Всё без вас решено: правительство ввело налог на отказ от пива. Гражданин обязан выпивать в год хотя бы 30 литров; это немного, любая старушка выпьет, а вы кочевряжитесь.
 - Причём здесь налог?! – изумился Виктор.
 - Как угодно себе думайте, а ежели не выпьете, я вам слова не скажу. Я через тёмный сыр-бор, через эту болотную комарилью тащил его, жизнью рисковал на трясинах, а вы...
 - Ладно, - согласились Виктор и Савелий.
 
Открыли каждый по банке. Лёгкий прохладный туманец показался из дырочки. Роман, глядя на этих двоих, находящихся на пороге прохлаждения утробы и неземного удовольствия, умилился до слезы. Потёр глаз, отвернулся тактично.
Пьют. По мере совершения глотков стала меняться обстановка в сознании Савелия. Новые предметы появились в избушке, и загадочно поменялось освещение, словно предметы стали декорациями и участниками большого спектакля. Савелий решил покамест не настораживаться, ему стало интересно. Он, впрочем, не поленился узнать название пива: «Ласковый солод. Приятное пиво с глубоким вкусом».
 
По второй открыли. Витя засмотрелся куда-то перед собой с улыбкой слабоумного. Роман вышел наружу, сказав: «Я щщщас». Это насмешило Саву, но его смех тоже перешагнул порог и покинул комнату, оставив после себя другое освещение.
 
Очарование места не позволяло ему задаться вопросом, откуда всё это взялось? Кот на вязаном коврике на крышке сундука, пианино, диван, круглый стол с вазой и цветами. Гулкий и шелестящий звук моря, окно, глядящее в морскую даль. Нет, не стал он себя спрашивать, откуда оно взялось, поскольку вопросы могли всё отменить, и сделать это было нетрудно. Каким-то поворотом внимания Савелий левым глазом поймал прежде виданную лесную избушку, а когда перевёл внимание в правый глаз - очутился в комнате, где сундук с котом и море за окном. Он снова скосил ум, чтобы глянуть левым глазом и узнать где Виктор. Увидел пивные жестянки, а Виктора нету: и он, стало быть, ушёл вслед за Романом. А вот и нет! Витя лежал под столом, сделав из походной сумки подушку.

Что-то не так с этим Романом или с его пивом.
 
И ладно. Савелий перевёл внимание в правый глаз, и тут пропал тревожный душевный фон, исчезло привычное ожидание (ждание) беды; включилось детское предчувствие тайны. Здесь покинула его привычная угнетённость, и появилось воодушевление. Ну тогда может и остаться тут, возле моря. Мысль про Витю и мужиков заставила Саву ощутить свою совесть, но ведь Витя пока спит.
 
Надо подняться в полный рост и посмотреть на море. Подняться оказалось непросто, ноги слабые, но Савелий ради любви к морю одолел сонный паралич своих ног. За окном развернулся берег, выложенный песком и валунами, а далее раскинулась бездна воды, что вдоль берега играет мелкой волной, а вдали скрывает жуткую глубину под живой мерцающей равниной; там сейчас пусто и светло.
 
Как чудесно что никого нет! - подумал он и вскоре услышал женские отдалённые голоса. В обзор окна с правой стороны вошли две женские фигуры: старуха в струящихся по ветру лохмотьях и девушка в домашнем халатике и шлёпанцах. Она запахивает и удерживает халат на груди, глядя вниз большими, налитыми вниманием очами. Обе что-то ищут. Уронили? Савелий прислушался к отдалённым словам. Голос девушки разочарованный, голос бабушки раздражённый.
 - А я тебе повторяю, что ворожба правильная была! - настаивает старуха.
 - Но как он выйдет из воды?! Он что амфибия? - протестует девушка.
 - Лодка могла пристать к берегу, ты глупая. Твой суженый мог сойти с лодки и оставить на песке следы. Мне на гадании выпало, что он выйдет из жидкости... из морской воды, значит.
 - Из пива, из браги, - брякнула девушка, созревшая для едких противоречий. Возможно, мечта о суженом стала навязчивым её состоянием и даже предметом стыда.
 - Ты как сыр в масле, я тебя кормлю, ты не заметила? Я наколдовала тебе жениха, а ты ворчишь, неблагодарная.
 - За что благодарить? Пустыня, - девушка развела руками, уже не глядя ни на меленькую пену прибоя возле себя, ни на облако в небесной пропасти.
 
Савелий прочитал в её жесте беспомощность; увы, надо иметь огромную душу, чтобы ею обогреть земной простор и сделать хоть как-то родным.
  - У нас безлюдный берег, но ведь оно к лучшему, - возразила бабка. - Парень появится - так сразу и жених, и не надо голову ломать. А в Лемурии толпа, суматоха, метро, никого не разглядишь.
 - Ничего, я разглядела бы.
 - А тебя кто разглядит? Тыщи красоток соревнуются удачно предстать перед мужским взором. Не тебе чета; они ловят самцов на ароматное тело, подправленное силиконами; на дорогой облик, украшенный косметикой, париками, алмазами. Эти ведьмы прикрывают гордостью бесстыжесть, недоступностью - продажность. Готовы на всё.
 - И я готова.
 - Сиди уж!
 - Нету следов на песке. И лодки нет. И ворожба твоя - чепуха.
 - Не чепуха. Просто вода уничтожает следы. Он где-то здесь, твой суженый.
 - Нету его. А вдруг и в Лемурии людей больше нет, одни киборги? - проговорила дева.
 
Они повернули свои шаги к дому. Савелий оробел, будто сейчас его поймают на воровстве. Увидев дверь в углу комнаты, шмыгнул туда. Он попал в большой тёмный чулан. Свет из оконца под потолком осторожно глядел на коробки, вешалки с одеждой, на бочки, мешки и что-то ещё – этот слабый свет глядел, но видел не всех, не всё. Кое-кто затаился меж другими вещами, дыша в тряпочку, сдерживая плач или уже впавши в анабиоз от бездействия. Сава тоже спрятался, и мурашки побежали по его затылку. Когда настроил зрение на складской сумрак, увидел паука, что висел на серебристой слюне прямо перед его носом. Савелий сильно подул - паук отлетел прочь.
Женщины шли довольно долго, но вот за стеной раздались их шаги и голоса.      

Глава 10
Войдя в дом, женщины какое-то время кружили по комнате и что-то со злобой переставляли. Сава не мог разгадать их действий. Потом открылась крышка пианино, брякнули клавиши (струны под молоточками), и начался полумелодический, межнотный вой о неразделённой любви.
 
 То, что слёзы мои скрывали,
 то, что губы мои скрывали,
 ты, мой милый, поймёшь едва ли,
 только если пройдут года…
 и тогда ты заплачешь тоже,
 только поздно. Любовь, о боже,
 ни понять, ни простить не сможет
 опоздавшего навсегда.
 
Савелия покрыл стыд (студ). Есть такая вещь – эстетический стыд: вот он сейчас объял морозными мурашками и пронял Саву до нервных корешков.  Падла-певица ещё условия ставит, ещё угрожает избраннику муками раскаяния - хотя бы в ноты попадала! У музыки есть то замечательное свойство, что она когда-нибудь заканчивается, однако и нервы имеют ограничение. Сава решил вернуться в Ойский лес к Виктору, попытался найти выход в левом своём глазу, но эта зыбкая первичная возможность уже исчезла, он прочно влип в чулан.
 
Дверь из чулана в комнату обозначалась ниткой света. Сава протиснулся между складскими предметами и выступил в комнату, где звучало пианино, мучимое страдающими без любви пальцами. Бабка лежала на кровати, на высоких подушках, спокойно и почти без удивления сверля гостя крошечными близко посаженными глазами, её тяжёлому носу позавидовал бы орёл. Девушка развернулась к Савелию на крутящемся табурете.
 
 - Извините, - скомкано проговорил гость.
 - Видишь, моя ворожба верная, - заметила старуха с победной назидательностью.    
 - Я тут случайно, - пояснил Сава.
 - Пришёл жених, - произнесла бабка в потолок.
 - Я случайно, - повторил Сава.
Пианистка не отводила от него глаз, испуг в ней прошёл, её лицо порозовело. Она осматривала гостя с интересом и судьбоносной примеркой.
 - Помоги встать, зятёк, - бабка протянула ему руку с мягким, дряблым эпителием поверх твёрдой кости.
 
Он помог ей встать. Она кряхтит: старость не радость. Однако старому дембель виден, а молодому ещё сапоги снашивать. Правда, молодому снашивание сапог скрашивают соблазны, необходимые для того, чтобы он до срока в дембельскую петлю не полез; в общем, всё это кому-то нужно, а если никому, то самый отъявленный сказочник должен онеметь от изумления перед мощью бесцельной космической фантазии.
 - Мотя, накрывай на стол. У нас желанный гость. И не ударь в грязь лицом, не опрокинь солонку, а графин с целебной настойкой поставь посреди стола. Я узорную скатерть постелю. Чего молчишь, как звать тебя, добрый молодец?
 - Савелий. А вас как величать, бабушка?
 - Баба Яга, милок. А моя красавица внучка зовётся Мотей. Она жениха ждала, все жданки прождала, все глазки проглядела.
 
 - Я жениться не собираюсь, - легкомысленным тоном сообщил Сава.
 - Посмотрим, - сказала бабушка, застилая стол скатертью.
 - Вы учитесь, работаете? – милым голосом спросила Мотя, метнувши улыбчивый взор в него, доставая из буфета золотистый графин и синие рюмки под золотым ободком.
 - Я сейчас на распутье. Отучился. У меня одно высшее, одно тюремное. Мечтаю в тихой деревне поселиться, думу одну думать, - пояснил он пожалуй слишком важно, однако не от важности, но от излишней честности.
 
Появился кот и стал виться возле ног. Бабка отшвырнула его клюкой и послала несусветным матом к чёртовой бабушке.
 - У нас не деревня, у нас тише. Только море иногда шумит, - вкрадчивым голосом произнесла Мотя.
 
Савелий рассмотрел её. Статная, соразмерная, с лицом овальным, с веснушками и синими глазами, она была почти красавицей. Высокая грудь, блестящие чистые космы на плечах, белая гладкая кожа. Только шрам через левую бровь немного портил её привлекательное лицо. Она напоминала ему первую, школьную любовь. И так же в теле Моти было много наслаждения, о чём она, разумеется, ни на секунду не забывала и мечтала его применить - выпустить на волю во всём богатстве ощущений. Заряд красоты и телесного мёда наделял её властью, и была бы Мотя шибко гордая, коли бабка не шпыняла бы её почём зря.
 
Девушка вышла за перегородку и там переоделась, причесала растрёпанные морским бризом волосы - густые, полукольцами, вдела в уши сияющие серёжки, после чего трое сели за стол. Гостю налили вина из маленького графина, себе из большого. «Тут крепче», - пояснили про маленький графин. Перед ним положили на блюде печёную рыбину с такой страшной зубастой мордой, словно это и не рыба вовсе. Сава быстро отрезал ей голову и отвернул зубами в сторону бабушки. Бабушка своим лицом тоже не украшало трапезу. Крашенные хной редкие волосы оттеняли белизну волосков на крошечных бровях. Глаза были пустые, покрыты киселём и почти не моргали (а чего на смотреть на одно и то же). Морщинистая кожа была цвета мёда с прибавкой сажи - колер мумии. Яга пожевала какие-то слова и произнесла.
 - Вы будете мужем и женой, так хочет судьба. Не подкачай, вьюнош.
 - А моё мнение не учитывается? – с некоторой дипломатической издевкой спросил он.

 - Не учитывается. Мужчина – это прилагательное, он должен обустраивать женский быт, угождать.   
 - Глупости.
 - Не перебивай женщину, нахал!
 - Не перебивай мужчину, ведьма! - рыкнул на неё Сава, ощутив ярость в сердце.
 
Он поднялся встать и уйти, да вдруг у него подломились колени. Бабушка засмеялась беззвучно, ощерив рот, в котором торчал зуб, один в тёмной пещере.
 - Бабушка, успокойся, - обратилась к ней Мотя.
 - Бабушка не хочет попудрить носик? - спросил Сава, чтобы ослабить удушающую хватку ведьминой воли.

Яга молча продолжала на него смотреть старыми льдинками, а Мотя щебетала.
 - Однажды слониха отправилась попудрить носик и не вернулась: не хватило пудры. Я уважаю мужчин с чувством юмора, с такими не скучно. Пришла я раз на вечер к британцам, есть такой народ на другой стороне моря, потомки Дарвина и орангутанши Присси, они пеленают новорожденных сразу в кроссворды, так вот позвали меня на бал, и я решила показаться во всей красе. Бабушка перед тем подарила мне роскошное платье. Вот тут вышивка по плечам, вот тут оборки всякие и на груди и ниже, а спина вообще голая. Ну, танцы. Кавалеры пытаются пощупать меня за голые места, шустрые такие, а британский Георг Лысый возьми да спроси, отчего у меня платье нецелое. Ну я возьми да скажи, будто моль его поела. Он головой покачал, пощупал меня за грудь, за лопатки, повертел и велел выдать из гардероба дочерей что-нибудь подходящее. Прям благодетель, и все с кислым видом смотрели на меня, как на пропащую. В общем, я их покинула. Скучные дураки.
 
 - Оттого и не получалось у тебя обручиться, что больно ты дерзкая. Надо было прикинуться доброй, смирной, а уж потом, когда брак заключён и на небесах, и в койке, ты бы над мужем вволю потешалась, - покачала страшной головой бабушка.
 - Разве необходимо в браке потешаться? – Мотя метнула в Савелия взор заговорщика, дескать она на его стороне.
 - На то и мужчина. Муж повелевает вещами, жена повелевает мужем.
 - А если я не хочу повелевать?
 - Войдёшь во вкус и будешь: а ну-ка милый завяжи мне шнурок на обуви!
 - А если не завяжет?
 - А ты ему в постельке сладкого не дашь. Надо правильно дрессировать мужа, надо пользоваться моментом. Мужик держится возле женщины, когда он её хочет.
 - А если не хочет, если перехотел?
 - Тогда ему и возиться с тобой незачем. Умная женщина такую ситуацию предвидит и держит его на поводке обещаний, на жалости или трусости, на привязанности к ребёнку. А в медовую пору надо максимально использовать ласку. Когда опьянишь его тело, тогда разум у него размягчится, тогда голосом сладкой дурочки попроси что-то сделать, совершить, купить. Дескать, этого лишь не хватает. Промурлыкай свои просьбы, сопровождая слова едущим по мужскому плечу пальцем.   
 - Разве честных отношений не может быть?
 - Честные отношения называются дружбой, а тебе оно зачем? Дружба опирается на бескорыстие, а в тебе его нет: женщина всегда хоть в чём-то заинтересована.

 - Во мне есть бескорыстие, да! Во мне жадности вот столечко, - показала кончик мизинца.
 - Не понимаю, Мотя, почему ты стыдишься своей природы?
 - Но он же слышит, зачем ты при нём говоришь?!
 - Пускай. Если он слышит, как я говорю о земном притяжении, разве это освободит его от гравитации? Притяжение мужчины к женскому телу ничуть не слабей. И это единственное, что даёт нам возможность управлять.
- Поэт не освобождён от гравитации. Его мысли освобождены, - пробормотал Сава.
- Бабушка, ты при госте произносишь такие цинизмы!
 - Женщина имеет право быть циничной, а мужчине следует быть доверчивым, тогда брак будет прочным. Ты не церемонься, мужчина - это ресурс.
 - Простите, у меня другие планы, - снова приподнялся гость, которому надоела женская философия.

 - Ты настойку пил? Молодец. Мускус кукареки очень возбуждает мужской организм. Если ты сейчас выйдешь отсюда, через полчаса вернёшься, и моя внучка покажется тебе самой желанной и прекрасной женщиной в этом подлом подлунном мире.
 - Возможно, подлым делаете его как раз вы, - Сава наконец отступил от стола; к нему подбежала Мотя.
 - Не уходи без меня!
 - Погоди, зятёк. Я тебе покажу твоё царство-государство. Коли женишься на внучке, ты станешь супералигато… олигархом, - прошамкала Яга, жуя дёснами размоченный финик и с причмоком обсасывая его.
 - Каким ещё олигархом?
 
Яга взяла клюку и сошла с высокого крыльца. Обогнув дом, она поковыляла в сторону скал. Здесь возле мраморной скалы росли стройные кипарисы. Приближаясь к реликтовой роще, Мотя всё теснее прижималась к Саве, всё смелее потискивала его.
 
Войдя в сень деревьев, бабка пояснила, что в этой роще проживает многочисленный трудолюбивый народ, которого никто покамест не грабил, у которого нет правителя.
 - Гляди на чудные владения свои, зятёк!
Они втроём стояли над муравейником.
 - Но это же муравьи! – воскликнул Сава, полагая, что старуха сумасшедшая.
 - Они под своим домом собирают золотой песок уже сотни лет. У них бездна золота.
 
Мотя вцепилась ему в плечо, уверенная, что именно сейчас решается её судьба. Он приблизил глаза к странному чужому государству, к округлой пирамиде, по которой бегали бронзовые мураши. Один из них остановился, поднял голову, потом встал на задние лапки и передние протянул наверх к нему.
 - Они разумные! Это маленькие люди! – воскликнул Сава.
 - А ты их не жалей. Ты напоминай себе, что это всего лишь муравьи, и богатей без зазрения совести.
 
Толкучка мыслей не умещалась в его сознании. Сава, отрицательно качая головой, поспешил к морю. Мотя за ним, догнала, переживает, не понимает.
Он ответил, что ему ничего ненужно.
 - Ты не думай, насчёт семейных отношений я с бабушкой не согласна. – Мотя поймала тему единомыслия. – Только спорить с ней бесполезно. У тебя в жизни была любовь?
 - Не знаю, - ответил с раздражением и отвернулся к морю.
 
Море утешало его. Море – носитель мировой души. Вечно живое, переменчивое, овеянное ветрами, просвещённое светилами, вызывающее восторг, ужас, поэтическую меланхолию, сейчас оно было тихое, с маленькими прозрачными волнами, рождающими блёстки.
 - Что вы сказали? – спохватился он, обратившись от моря к Моте.
 - Я сказала, что это неправильно. Мужчина должен любить женщину.
 - Никто любить её не обязан.
 - А давай поедем вместе учиться на континент? – предложила задорным голосом.
 - Что за континент?
 - Лемурия.
 - А мы где находимся?
 - Мы? В Атлантиде, - она посмотрела на него с недоверием. 
 
Вдруг размышление над словами показалось ему скучным. Близость Моти стала наполнять его желанием. Он посмотрел на неё с удивлением. Она приблизила к нему лицо.
 - Что, кукарека действует? Или я сама тебе нравлюсь? – прошептала в ухо.
 
Сава стал озираться, ища место для соития. Он понимал, что долго такое вытерпеть не сможет. Мотя забежала домой за покрывалом и повела Саву на берег, завела в щель между валунами.
 - Здесь я часто лежу и мечтаю об интимной любви. Мечты сбываются, - расстелила плед, обняла Саву.
 
Вожделение и обладание Мотей долго не позволяли ему даже задаться вопросом о побеге. А когда он освободился от страсти, тогда снова не мог помышлять о побеге, потому что не было сил. Мотя спала, свернувшись калачиком. Он накрыл её платьем, оделся и вышел из укрытия к воде. Ничто не радовало его. Странное, несвойственное Саве равнодушие заполнило его сердце. За спиной берег и женщина, впереди море. Ну и что?
 
Если бы он Мотю любил, не приуныл бы. Сперма – трудное вещество, для её производства требуется много телесных и психических сил; потеря спермы приводит к опустошению. При полной её растрате нагие женские прелести уже не прельщают, но отвращают, и сам простор мира видится докучным. Только любовь не позволяет случиться унынию, потому что потерю телесной силы она восполняет сердечной радостью.
 
Он смотрел в даль и понимал, что ведьмы поймали его. Они забрались к нему в кровь, они его химически изнасиловали. Он пошёл в воду.
 - Ты ещё вернёшься! – за спиной раздался голос Моти.
 Но Сава не оглянулся. Он бросился в воду, а когда вынырнул, увидел то, что давно требовалось увидеть - избушку. Витя поливал его из ведра.
 - Живой?
 - Чуть не пропал. Ведьмы…  – Сава отплёвывался.
 - Я тоже едва не сгинул в пещере. Клад пошёл искать, представляешь, и заблудился, потерял все силы и упал, уснул , а потом вспомнил, что надо мужиков искать, и очнулся вот здесь.
 - Где Роман? Так и не вернулся?
 - Видать возвращался… за нашими сумками. У пиво проклятое!
 - Ну да, «ласковый солод». ЛСД.
 
Сава вспомнил Мотю, свою с ней слитную близость, их смешанный шёпот, свой обет вернуться. Она ведь тоже была искренней, правда? Или не была? Наверное была, потому что гормоны управляют не только мужчинами. Саве стало жаль её. Быть может, она уже скучает по нему и томится в общении с коварной старухой.
 
В избушке и вокруг вечерело. Идти куда-то поздно. Они насобирали дров, набрали в ручейке воды, затопили печку. Молчали и слушали тихий сбивчивый рассказ огня, пока не наступил окончательный час Малевича.   
 
Глава 11
Послушав печку и немного успокоившись, они устроились ночевать на мокром полу. Погоди, надо вылить остатнее пиво, а то не дай Бог… Сава поднялся с пола, взял две полные банки и вылил за порог. Пустые бросил в печь – пускай обгорают. Снова улёгся: где искать мужиков? Ха, мужиков! Тут себя потеряешь.
 
Витя уже спал. Ночь затекала в микроотверстия, в поры, хотела бы затечь и в ум человеку, но туда не пускает встречное давление света и мысли. Савелий тронул своё сердце ладонью и зачем-то залез пальцами в нагрудный карман рубашки - там что-то тоненькое – что? Волос! Чей? Моти, чей же ещё. Она поди нарочно положила ему в сердечный карман. Когда успела? Успела! В таких делах женщины ловкие. Значит, всё это было на самом деле. Сава намотал Мотин волос на палец - поступок нежный, но опрометчивый. Он вновь оказался в тёмном чулане и услышал их голоса.
 - Почему он от тебя ушёл, как ты допустила?
 - В море пошёл. Из жидкости явился - в жидкость ушёл.
 - Но он вернётся? Мотя, роди мне младенчика! Я страсть как их люблю, они сладкие!
 - Вот уж придумала, не отдам.
 - Ну тогда Савушку твоего съем, он симпатичный. Нет, мы лучше сделаем из него мумию… эх жаль, что население пропало, а то могли бы заняться могильным туризмом.
 - А я мечтала стать актрисой.
 - Ой, гляньте, актрисой! Дырка от бублика. Порноактрисой. Здесь талантов не надо, и роли не зубрить. К тому же, занятие тебе по нраву.
 - Тебе что ль было не по нраву? Расскажи наконец о романе с Кощеем, не скрытничай!

 - Любовь – это кровь, Мотенька. Да, именно так оно и случилось. Он писал музыку для ветра, для черепов и полых костей в степи. Талантлив был, чертяка! А я хороша была собой! Сама прям себя обожала и заласкать могла въусмерть. Но он меня опоил бузиной и оприходовал. К тому дело шло и без бузины, только мне не хотелось так вот просто; хотела, чтоб добивался. В общем, я не особо-то обиделась, однако получила козырь против него. Как приятно, как удобно быть обиженной! Все вокруг виноватые, все мужики! И ты, Мотька, считай мужиков завсегда виноватыми, даже если ничего плохого тебе не сделали; все они – гады.

 - Бабушка, мужиков больше нет! Опять склероз?
 - Да помню я, не перебивай. Ох, как я заставляла Костеньку ползать предо мною! Какие слова говорила ему о тяжести совершённого им греха! Только жизнью своей он может искупить развратное своё преступление против чистой, прекрасной девочки. Я трижды была не девочкой, но это мелочи. Важно иметь козыри. Однажды я сильно расчесала в себе обиду против него, сердце настропалила прям до ненависти. А причина была простая: он где-то пьянствовал, где-то мял девок, а я томилась в одиночестве. И когда он заявился домой поутру, шаткий, вялый, пахнущий девками, я тюк его кочергой по виску и быстро съела. Хотя бы так он расплатился со мной за всё хорошее, за верность мою драгоценную, за то, что я была ему не только музой, но была ему бабой! В то памятное утро уж так оно сложилось, я шибко распсиховалась перед менсами, да к тому же нестерпимо хотела есть. И с тех пор я людоедка. Можешь звать меня Людой. 
 
 - А потом что?
 - Плакала потом, каялась. Мне задним числом показалось, будто не был он уж таким чудилой, не был записным алкашом. Косточки его собрала, проволокой соединила, заклинание произнесла, чтобы ожил. Правда, некоторые косточки перепутала местами, ну да ему всё равно. Шастает потихоньку, свистит костями на ветру, музыкант.
 - Ты только Савушку моего не ешь. Я ещё с ним не натешилась.
 - Ладно, обожду.
 
И Сава опять выступил из чулана к ним в горницу. Бабка лежала на подушках. Мотя сидела перед зеркалом и наводила красоту. Обеденный стол был усыпан баночками, кисточками, тюбиками, тампонами. Зеркало на откидной ножке стояло и смотрело на Мотю, но искоса поглядывало и на Саву. Мотя улыбнулась, показав белые крупные зубы. На её лице живого места не было. Он вздрогнул от розово-синих, палево-малиновых красок. Она только зубы и глазные яблоки не покрасила. Лоб густо закрашен белилами, брови и ресницы - тушью, губы – алой зарёй, всё остальное - согласно богатой косметической палитре и разгулявшейся фантазии.

 - Я знала, что ты придёшь, но прямо сейчас не ждала, Савчик.   
 - Пришёл, соколик. Мы тебя добрым словом поминали как раз, - проворчала бабка.
 - Да уж слышал, съесть меня хотите.
 - Это шутка, милый. Мы так играем. Порой бывает скучно, а тебя всё нет и нет.
 - А ты не подслушивай! Когда жениться будешь? У девки время скоротечное, а ты его тратишь попусту, му-му тянешь за хвост, – прокаркала бабка.
 - Да, милый. Потом поздно будет. Сегодня утром над берегом орёл пролетел, у него в клюве большой портфель - знаешь, к чему? Завтра День чиновника. Глазастый орёл всё доложит кибер-правительству, они внесут наш муравейник в госреестр – и прощай, золото. А мы тебя на основании брачного договора прописали бы и прирезали бы кипарисовое урочище к нашей земле. Слыхал о проекте «гектар Атлантиды»? Думай быстрей.   
 - Мне и думать нечего, я не женюсь.
 - Ты что, монах? – спросила бабка.
 - Нет, просто я впечатлительный. Там, где я родился, человечество разделилось на две партии: на вагинальщиков и анальщиков. Это самое принципиальное разделение за всю историю. Вопрос «куда совать» оказался политическим.
 
Женщины засмеялись, Мотя добавила к его словам анекдот:
 - Проктолог даёт совет гинекологу: «Приуныл, коллега? Если надоело смотреть в одно и то же местечко, переходи в проктологи!»

Смех усилился, бабка забулькала, Мотя закрыла рот ладонями, но Сава, как заведённый, продолжал объясняться. Ни суть его мысли, ни стиль изложения не подходили к этим двум ведьмам, однако он отменил в себе стилистическую деликатность.
 - Озабоченность путями члена стала доказательством бездарности нашей цивилизации.
 - Понятное дело, если что-то продолжается очень долго, оно превращается в дерьмо. Или в алмаз. Но, значит, в алмаз не пошло, - вставила бабка.
 - Я брожу по свету, ища тихий уголок, я к этим партиям не принадлежу.
 - А как же мы с тобой… - начала Мотя и так прыснула смехом, что от её лица отслоилась косметическая маска; тонкая, словно мыльная плёнка, она состояла из нездешних цветов косметической радуги. – Ты в одну партию очень даже крепко вступил и мог бы вступить и во вторую, Савушка!
 - Да, я согрешил против своих правил, - чётко произнёс он, с холодком следя, как радужный портрет Моти плывёт над столом и далее в его сторону.
 
Маска чуть подёргивалась, показывая неровности воздуха и собственную нервозность; она приблизилась к нему, и вдруг он резко дунул на неё, как на того паука, - она упала комочком, он наступил и размазал её, изнывая от ужаса.   
 - И что ты думаешь, справился? Рыцарь - с женщинами! Согрешил и сразу отрёкся, молодец! – бабушка приподнялась над подушками, чтобы голос её звучал направленно. - Ты отрекаешься от Адама - праотца твоего. Ты земное счастье собрался отринуть. Мотя себе другое лицо нарисует, а где ты возьмёшь другую сладкую девушку, другую мудрую бабушку, золото под кипарисами - где?
 
Сава направился к выходу, ему лишь надо сбежать с пригорка и погрузиться в море.
 - Куда ты? Я беременная, – бросила ему промеж лопаток.
Остановился у выхода, развернулся к ней.
 - Да как такое может быть? Времени прошло-то всего… и я старался, чтобы…
 - Старался он! – извернула к нему ядовитую голову бабка. – Она брюхатая. Непонятно разве? Умел засунуть – умей нести ответственность. Совратитель.
 - Я понимаю, ты оберегал меня от зачатия, но сперматозоиды, они такие маленькие, такие шустрые! Я сразу почувствовала. Нет, правда. Как ты меня теперь оставишь? И что мне делать?
 - Аборт я делать не дам, - заявила бабка. – Я детей люблю.
 
Мотя сняла со стола скатерть с косметическим добром, усадила Саву и сама величаво села рядышком.
 - Чего ты меня разлюбил так быстро? Всё хорошо будет. Бабушка не станет нам мешать. Я счастья хочу, оно в крови у меня течёт, но без тебя у меня не получится. Оставайся. И тебе хорошо будет.
 
Савелий окинул взором комнату и увидел окно: решётки не было на окне, однако он увидел его именно так - тюремное окно и вид из камеры на далёкую просторную волю.

 - Ты ему главное скажи, про мужские обязанности, - не унималась Яга, скрипя деревянным голосом. – Ты ему скажи, что его задача – приспособить окружающую среду к твоим желаниям и потребностям. А что ему ещё делать? Он матерью стать не может, пускай становится отцом, кормильцем, инженером, создателем удобств. Ты руками будешь посуду мыть? Руками одёжки детские стирать? Кругом полезные устройства должны быть и транспорт - чтобы жену за покупками возить, и мобильная связь, и отопление. Ни одна женщина не согласится на рай в шалаше. Ей комфорт нужен, ей самоуважение требуется. Но в моём тереме я вам долго наслаждаться не позволю; я конечно добрая, но в меру. Стройте свой теремок.

 - Нет, Савушка, ты не стремайся: не своими руками ты всё должен делать. Умные муравьи пускай работают. Ты им скажи: такую-то задачу выполняйте или я заберу ваше золото и найму сторонних работников. Не забывай, мы теперь богатые. Киберплотников и каменщиков наймём. Чего хмуришься? - она взяла его руку в свои.

 - Видишь, Мотька верно подсказывает! А насчёт воздержания – это ты напрасно. Послушай историю про папашу твоего Адама.
 - Ой, расскажи, бабуля!
Бабка перебралась к столу. Савелий бросил взгляд в окно.

 - В некоторые времена в землях райских жили-были парень с девушкой. Ничегошеньки не знали и всему удивлялись. И приполз к ним тамошний змей, чтобы обучить плотским утехам. И прилетел к ним ангел, чтобы научить летать. Но всё не просто: Адаму следовало выбрать одного учителя и только один дар из двух. По змеевой науке жить – надо Адаму иметь яйца, желательно тяжёлые, налитые семенем. По ангельской науке жить – надо иметь крылья и тяжёлых подвесков не иметь. Надо быть лёгким. Змей шептал о прелестях секса. Ангел рассказывал о просторах вселенной. Адам начал склоняться к ангелу, но Ева пообещала ему любовь и верность, милоту и ласку, мёд жизни семейной, от слова «семя». Что крылья тебе, какая в них польза? А если ты с яйцами, ты – мужчина, а я – женщина. Адам соблазнился прелестями подруги, и ангел улетел прочь. Пара зажила семейной жизнью и вкушала любовь и размножалась, пока в их сад не пришла зима. Вместе с нею голод, нужда, работа, недуги, смерть. Но выбор не исправить и прошлого не вернуть. Так что не подпрыгивай: крыльев у тебя нет. А яйца есть., и ты навсегда привязан к земле, к бабе, к смерти. Совокупляйся, больше ничего приятного тебе не осталось в этой мрачной жизни. Люби женщину и душу свою влагай туда же, куда влагаешь отросток. В общем, она теперь твоя.
 
Мотя захлопала в ладоши. Савелий тупо вышел из терема, посмотрел на море. Мотя вышла следом.
 - Не гляди. Отныне море-океан тебе не помощник: бабка заклятие наложила. Здешний ты, нашенский, Савелий Лохович. Можешь поплакать в морскую воду.
 - За что же вы меня? Зачем зельем опоили?! – вскипел он, ощутив горячие слёзы на глазах.
 - А за то, что ты не смотрел на меня как на женщину. Где любовь? Ты, чистенький, да? В сторонке отсидеться хотел, да? А мне что делать с моим бюстом точёным, с горячей промежностью?! Мы тебя законно окрутили. Да ты не кручинься: пускай бабка - людоед, зато я - просто Мотя. Отправляйся-ка лучше на охоту. Ты отныне добытчик, а я зайчатину страсть как люблю! Рыба надоела.
Мотя оправила жёлтый сарафан на круглом заду и пошла в дом.
 
Он заметил, что ступни у неё широкие, крупные, ставит она их на землю прочно и носками немного внутрь, по-медвежьи. Он только поднялся на крыльцо, как дверь ему навстречу отворилась, и оттуда Мотя ружьё ему в руки сунула и заплечную сумку для дичи. Что ж, он теперь подневольный человек, раз она беременная. Обойдя группу скал и рощу, он увидел широкую степь - ковыль, мятлики, вдали бугры и складки, поросшие кустарником, что напоминало Мотин лобок и промежность в разных модификациях.

Ступал не чуя ног, ибо горевал о своём поведении, о беде, в которую попал – впрочем, попал не впервые в жизни, ибо дураки не соблюдают простого правила: не суй хрен в шестерёнки! Гормоны снова обхитрили меня и оставили в дураках, - сетовал Сава, давно облюбованный и обкатанный судьбой-насмешницей.   

Но что это? Кто это? В десяти метрах перед ним сидел крупный заяц и смотрел ему прямо в глаза. Когда Савелий снял ружьё с плеча, он закрыл голову лапами и перестал дышать. Савелий медлил. Заяц из-под лапы выглянул одним глазом. Савелий сказал ему «пока», закинул ружьё за спину и потопал обратно. Оглянулся – заяц на отходе тоже оглянулся.
 Вернулся домой и сказал жене:
 - Я ухожу в степь, хочешь, пошли вместе.
 - А как же дитя?
 - Оно родится и будет с нами.
 - Нет, ребёночку нужен комфорт и прививки, и чтобы игрушки фирменные. Ты про степь раньше думал бы, муженёк, до нашей близости. …А где заяц? …Ясно всё с тобой, горе-охотник, - она спрятала ружьё за шкаф. - Ой, тихо! Машина! Должно, землемер из БТИ приехал твой брачный гектар вносить в план.
 - Уже? - Сава тоже услышал скрежет камешков под колёсами легковой машины.
 - Мы должны спешить, если администрация пронюхает о золоте - заберёт рощу как с добрым утром.
 
Она весело сбежала с крыльца. Из кургузого авто вылез высокий землемер в синем комбезе с надписью БТИ на спине, только не было у него ожидаемой головы, была у него на плечах голова кузнечика - зеленоватая, жёлто-серая, глазастая, со всеми космическими подробностями строения. Саранча. Голос у него был шелестящий, как у листвы на ветру. В руку он взял из багажника землемерный циркульный метр и затем свободной рукой шлёпнул Мотю по ягодице.
 - Давно не виделись. Я слыхивал, ты замуж выходишь?
 - Да.
 - Поздравляю. Только совсем-то недоступной не становись. На этом берегу и так развлечений нет.
 
Савелий завороженными глазами смотрел на хитиновый затылок землемера и ненавидел это страшное существо. Он придержал Мотю и шепнул ей в ухо:
 - Что у тебя с ним?
 - Потом расскажу. Ревнуешь? - ей доставляло удовольствие обжигать его душу и становиться предметом переживаний.
 
Дальнейшие действия в кипарисовой роще прошли мимо его сознания. Сквозь тоску он беззначно смотрел, как Мотя что-то вымеряет ногами, как землемер откладывает по сторонам рощи оборотные шаги своего циркуля, как делает замеры крошечным теодолитом с красным индикаторным огоньком – всё совершалось перед ним в полусне, а реальностью была тоска, доходящая до отвращения к жизни.
Всё, завершили. Землемер на прощания шлёпнул Мотю по другой стороне зада и скрылся в машине. Отъезжая, гуднул.
 - Ты что такой злой, с ним нельзя ссориться. Можешь себя и нас поздравить: мы теперь богачи.
 - Ты имела с ним связь? – он сам не верил в произносимые слова.
(Господи, связь – это религе!)
 
- Строго по необходимости, давно. Ты ничего такого не думай. Просто, бабушка попросила, мы Кощееву дачу тогда на себя оформляли. Видишь, как он быстро приехал? Он хотел долгих отношений, я так ему понравилась, но я отказала. У него знаешь какой член? Можно землемерить. Нет уж, я за соблюдение природных пропорций. Вот у тебя мне всё нравится.
 - Сейчас… - прошептал Сава и не знал, как продолжить… - меня вырвет.
 - Да что с тобой, Сава? На тебе лица нет! Погоди, сядем сюда, – она притянула его на завалинку и села впритык. – Поверь, я не такая. Но что делать: невозможно подставлять ласковое сердце колючему ветру. Над открытыми и доверчивыми все смеются. Когда-нибудь с меня слезет змеиная шкура циничной, развязной девицы, тогда ты увидишь нежную личинку человека и будешь знать, что эта ранимое существо – твоя жена. Только мне надо в тебя поверить, мне надо полюбить тебя безоглядно. Ты не подведёшь? А пока знай, что это всё игра в молодую бабу Ягу. Доверься мне. Люби меня.
 
Она скрепила свои слова мокрыми печатями губ на его лице. Он хотел ей верить, но маленький голос внутри него пел и стонал, что это всё враньё, «искренняя ложь», в которую Мотя сама даже верит в данную минуту. И всё же ему трудно было вытряхнуть из памяти очарование Мотиной речи, мучительный трепет её дыхания. При этом он понимал, что бесстыдство приобретается раз и навсегда и что его невозможно примерить на один разок, то есть про змеиную шкуру она солгала. И, наверно, про беременность тоже.   
 
 - Погоди, - остановил её в дверях и посмотрел ей в томные очи. – Скажи правду, Мотя. Скажи, иначе прокляну, слово даю. Навсегда прокляну.
 - Правды хочешь? А не тяжела ли правда? Не для мужских она ушей. Да, милый, не от тебя я залетела. От одного загорелого парня, он тренер по катанию на дельфинах; красавец, альфонс и, как баба, решает свои задачи за счёт внешности и анатомических достоинств. Он-то не предохраняется, как ты, он баб использует по своей прихоти и при этом считает, что каждый сам отвечает за своё тело. Будь я мужиком, я тоже их всех на хрену бы вертела - но тебе же надо совесть включить. Включил? Майся теперь.   
 - Я тоже тебе честно скажу. Если встречу ту, которой смогу верить и которая будет сердцу мила, я все свои правила, все страхи отброшу и создам семью. Но не с тобой.
 
Мотя что-то переваривала тяжёлыми глазами, затем включила запасное женское оружие – зловонную речь. Она быстро заговорила о том, что сразу раскусила его ничтожность, ни на что не годность, что он в мужчину никогда не превратится, что она его завлекала по приказу бабули, которая Савелия назначила в пищу и будет запекать с пряностями, дабы отбить русский дух, который всем цивилизованным покойникам противен; что без кукареки он будет в постели никакой; что она выйдет замуж за того тренера, которому кукарека не нужна, ибо тот сам самец; что золотом она сама прекрасно воспользуется и будет вести красивую жизнь.
 
Тошно было слушать её слова и дышать с ней одним воздухом - но выход нашёлся, вдруг, вмиг. Он вспомнил о приёме одного ушлого уголовника: надо всё делать с невероятной скоростью. Сава прыгнул в комнату, швырнул Мотю на старуху, обеих сгрёб в охапку, закинул себе на закорки и давай дёру к морю. Они колотят его по спине – пустой номер, вбежал в воду, остановился.
 - Значит, так, барыни, или море мне поможет отсюда исчезнуть - или мы трое на дне.
Шагнул в глубину.
 - Дай слово молвить! – выдохнула Яга.
 - Молви, но пощады не жди, коли обманешь.
 
Сделал ещё шаг, потому что всякое промедление шло им на пользу, а ему во вред. И вот три головы торчат над водой под разными углами. Яга произнесла заклятие на языке, звуков которого Савелий никогда не слышал. Когда заклинание завершилось, он оттолкнул обеих и ступил под воду.
 
Случилось! Избушка. Витя, приподнявшись над полом, вертел головой, словно тоже откуда-то прибыл.
 - Ага, Сава, ты здесь! А то мне всю ночь две акулы снились, они гоняли по морю одинокую треску…
 - Я был той треской, Витя.
 
Глава 12
Они продолжили путь в прежнем неизвестном направлении. Болото кончилось: таволга, аир, вех ядовитый, калужница, вахта, чахлые осинки остались в прошлом. Начался бор – сосновый зеленомошник. Прострекотал вертолёт. Вряд ли под кронами леса их можно было с неба увидеть, но прятаться всё равно хотелось по велению социального инстинкта.
 
Витя и Сава наконец вышли на тропу и пошли по ней направо, на юг. Вскоре тропа выскочила на бетонную трассу, вероятно, военного назначения, поскольку никаких знаков тут не было. Ширина дороги метра три, на случай строгой необходимости.
 
Они потопали по серым и шершавым, как будни в казарме, плитам, уложенным ровно по штабной линейке. В лесу благодаря дороге получилась просека. Если долго смотреть в узкую даль, в точку схода, оттуда появится «чёрт его знает кто» и двинется навстречу глядящему. (Перспектива сходится в точку или в некую неразборчивость, чтобы там притаился тупик либо «чёрт его знает», которого интересует исключительно человек; если туда воззрится поросёнок или собака, тот не отреагирует.)
 
В данном случае оттуда показалась военная машина. Играя бегущими по стеклу тенями листвы, к путникам быстро приближалась обновлённая «шишига» (Газ-66): машина для перевозки грузов средней тяжести и малых групп военнослужащих. Тёмно-зелёная, глухо урчащая.
 - Стой, стой! – закричали путники.
 
Водитель остановил машину, выключил музыку.   
 - Вы как попали на секретную территорию? – искренно удивился этот круглолицый парень с мускулистыми щеками.
 - Мы через болото шли, ограды никакой не было, - оправдался Витя.
 - Ясно, - кивнул солдат. – На болоте ограда не впервой пропадает. Не знаю, тонет, что ли?
 - Мы ищем наших мужиков из деревни Ойки.
 - Ага, слышал про такой эксперимент: очищают память от прошлого негатива. Лёшка их привозил дня четыре назад, ага.
 - Где они?
 - Мне не докладывают. Может, они достигли нирваны, ага. У рыб такое настроение получается, когда их кладут в морозилку. Вы у Лёшки спросите, он их привозил. А лучше бы вам обратно шлёпать. А то вас тоже на эксперименты пустят, ага.
 
 - Слушай, солдатик. Два вопроса: где этот Лёшка и где деревня Новый фактор?
 - Лёшка на КПП, откуда я еду, ага. А Новый фактор – деревня, куда я еду за самогоном.
 - Ты случаем Романа Повидлова не знаешь? Козихинский.
 - Страховой агент из Леонарды?
 - Да, мы его тоже ищем.
 - Полчаса назад они с Лёшкой резались в карты, - водитель с лёгким скрежетом воткнул вторую передачу, врубил музыку и помчался далее.    
 - Крепкая молодёжь. От ихнего рэпа фанера расслаивается, а им хоть бы что, - заметил Виктор.
 
Пустая дорога ровно стелется под ногами и способствует мерности шага. Вроде бы жить легко. Но это так кажется. Савелий, когда ум свободен, что-то вспоминает. Чаще – плохие свои поступки. Причём один и тот же проступок он вспоминает многократно, не в силах освободиться от горькой досады на себя. Сейчас он поведал Виктору, как заставил свою бабушку купить марку; ему нестерпимо захотелось её приобрести в почтовом магазине. Бабушка умоляла обойтись без марки, иначе денег на лекарство не хватит, но мальчик был неумолим. Без этой марки жить невозможно и незачем, поэтому он заставлял бабушку, сам злой, ибо она сопротивлялась. Потом сдалась. Он без жалости взглянул на её мелкие слёзы и тут же обратился к марке, чтобы глазами и сердцем обожать её. Чтобы владеть. (Он прибавил горя бабушке. Сколько страданий она вынесла в своей жизни! 19 лет сталинской каторги, ужасы власти, массовые мерзости и предательства, лагерные болезни, неизлечимые!) Но тогда он любил только марку. Потом оправдывал себя, дескать ему было 8 лет, но совесть оправданий не принимала: это был всё равно он, пускай маленький, но он. Сава понял, что такое внутренний плен и как человек подстрекает себя сдаться какой-нибудь страсти. Понял… хотя понять грех ещё не значит одолеть его.    
 
 - А какой у тебя самый лучший поступок? – поинтересовался Виктор.
 - Курить бросил.
 - У меня такой же, - согласился Виктор. – А плохих много, и вспоминать не буду. Как от прошлого избавиться?
 - Бог простит. Главное – не причинять никому беды. Самое страшное на свете – страдание невинных, - медленно проговорил Сава.
 - Мы любым движением, любым словом кому-то что-то причиняем, - возразил Витя.
 - Если не нарочно, Бог простит. Мы ведь не сами сюда припёрлись, в эту прихожую ада, в эту гардеробную.
 - Данный вопрос ускользает от понимания, - серьёзно сказал Витя и посмотрел на лес по обе стороны бетонки; в листве светились янтарные пятна осени.   
 
- Заметь, Витя, у Бога всё добровольно, везде свобода. У дьявола - обман и насилие. Стало быть, наше рождение не от Бога, ведь мы не по своей воле родились, какие-то незнакомые люди нас бросили в это подневолье. Нам надо выбираться.   
 - Как?
 - Внутренним светом.   
 - Да где его взять, глянь ты на нашу деревню! Глянь с голубиной высоты! Копошение пленников...
 - Можно копошиться с надеждой и верой.
 - С надеждой на что?
 - На лучший мир. Желающие выбраться из ямы выбираются; желающие остаться в яме – остаются. И не только надежда зовёт нас: мы от рождения знаем о лучшем мире. Этим спекулировали политики, обещая лучший мир вот здесь, на земле - скоро, завтра. Все эти «завтра» быстро оказывались «вчера». Только светлому сознанию дано пройти в светлое завтра, и только через смерть.
 
Дежурный по КПП, солдат срочной службы, открыл окно и лениво высунулся к визитёрам.
 - Чего ходим?
 - Привет, Алексей. Нам водитель сказал, что здесь находится агент Леонард-Банка Роман. Позови, будь другом, - Савелий передал интонации водителя шишиги.
 
В окне появился Роман. Витя позвал его на выход.
 - Не бойся, не убьём. У нас дело. Да не гляди так: не померли мы, не спятили. Мы за вещами пришли, которые ты забрал.
 - Я не брал. Меня банк в обиду не даст.
 - Мы в полицию даже не сообщим, что ты продаёшь наркотики под видом пива, – взялся вести переговоры Витя. – Я просто скажу козихинским ребятам, что ты помогаешь банкирам скупать живые сёла. Тебя обложат негашёной известью и польют водой. Лучше верни что взял, запеканка.
 - Они в лесу.
 - Ну дак пошли, мы ж без тебя не найдём.
 
Агент пропал в окне и вышел из двери. Он крепко молчал. Пройдя немного вдоль ограды, нырнул в кусты. Здесь под кустами расположилась некая вытянутая постройка из веток и тряпок - судя по всему, корабль. Конечно пиратский, детей не интересуют грузовые и пассажирские суда. Но откуда же дети? Оказывается, до вируса некоторые учёные тут проживали с жёнами и детьми. Сейчас ребят уж нет, а корабль остался, он остался «в порту», ветер задаром треплет его паруса.
 
Роман вытащил из-под кормы украденные сумки. Агент Повидлов постарел за эту ночь, вместо сна он прикидывал, сколько запросить с банкиров за эти сумки с документами. Он верил, что всё имеет свою цену (встречаются такие верующие), он даже уверовал, что вытащил билет бинго, хотя вот сейчас получился облом. Что ж, утрись, на то и лотерея, вся жиссь – лотерея. Дорога, усеянная билетами.
 
Он печально отдал вещи хозяевам, его глаза уныло уставились в землю из опухших мешочков.
 - А теперь веди к нашим.
 - Вчера их увезли.   
 - Куда?
 - Не знаю. Может, обратно в Ойку, - пожал плечами. - Программа закончена.
 - В чём она состояла?
 - В том, чтобы мужиков подольше тут задержать, пока бабы там подписывают документы. Вот эти документы, которые бабы подписали, потом вы украли, а потом я у вас. 

Роман потупился. Сава промолчал, не зная, стоит ли возмущаться. Виктор поступил иначе: он отшагнул, как для футбольного пенальти, после чего врезал агенту ногой под зад со всей силы.   
 - Веди нас коротким путём в Ойки, - приказал Витя.
 - Через болото?
 - Да. Не тупи, - Виктору надоел этот расчётливый недоумок, наивный предатель.
 
Тронулись в путь. Сошли с бетонки на лесную тропу.
 - Ну признайся, где взял пиво?
 - Мара дала. А чего? Она сказала, что ввели налог на отказ от пива. Каждый гражданин обязан выпивать хотя бы 30 литров в год.
 - Тридцать литров отравленного пива? – переспросил Сава.
 - Да не знал я ничего! На войне как на войне. У меня приказ.
 - Для чего ты прислуживаешь врагам деревни?
 - А что я могу? Они всё равно захватят и деревню, и лес, и речку Большая речушка. Прогресс нельзя остановить, мы живём как на войне.
 - Складно говоришь, только это не рассуждение, это брызги золотистой мочи в писсуаре. У тебе совести нет, - заключил Сава.
 - Я не знаю, что такое совесть, - угрюмо возразил Роман и пожал плечами.      
 
 - Давай убьём его, - предложил Витя.
 - Вы обещали! Я бы не вышел! – воскликнул Роман.
 - На войне обещания не дорого стоят. И тебе же лучше: помрёшь без лечений-мучений, - разъяснил Витя. – Хотя в болоте… Сава, ты не знаешь, в болотной жиже быстро отдают концы?
 - Смотря с какой скоростью погружаться, - отреагировал Сава и ощутил какой-то непорядок, продолжение пакостей от Романа. Недаром у того глаза близко посажены, как у енота, и носом всё время шмыгает, морщится, чтобы напрасной мимикой отвлечь внимание от продажности своего лица.
 
Сава проверил содержимое рюкзака и кофра – не было там планшета, мобильника, флешек. Через два Витиных пинка выяснилось, что они остались в лаборатории. Стройно двинулись обратно.
Возле ограды понадобился пинок, чтобы выяснить, где дырка в ограде.
 - Вам не надо заходить, я вынесу, просто я забыл про них, - лепетал Роман.
 - Нет, вместе пойдём. Тебе уже веры нету.
 
 Запас пинков у Виктора был огромный, и потому они втроём оказались на задках секретной территории.
 - Где?
 - У меня девчонка тут, лаборантка, - он махнул рукой в сторону пятиэтажного панельного здания.   
 - Повадливый ты, Повидлов. У тебя жена имеется в Козихино, - укорил Виктор.
 - Ну жена там, а я здесь, - ответил тот находчиво.
 - Слышь, Савелий, у него два хрена.
 - Знамо дело, результат мудической мутации, - поддакнул Савелий.
 - Да ладно вам полицию нравов изображать! - возмутился Роман, за что получил внеочередного пендаля.
 
Комната лаборантки была закрыта – подёргали, глянули на Романа строго – тот извлёк из кармана собственный ключ. В бедной комнатке две кровати, две пары тапочек на коврике, на стене девчачьи постеры. Роман вытащил из стенного шкафа спортивную сумку и вскоре вернул Савелию гаджеты, впрочем, не все: не было среди них sd-карты с местными видеокадрами - маленькая, плоская такая… Роман долго копался в сумке, расходуя время и терпение публики. Витя не выдержал и отвесил ему крепкий пинок, но тут уж Романа разобрало, словно ему осточертело такое грубое обращение. Чего пристали! Издевательство! Он выбежал из комнаты - двое за ним. Роман бросился вбок и дробно по лестнице вниз – двое за ним.
 
Коридор длинный, пустой, потом лестница вверх. Уже некогда переговариваться, дыхалка не справлялась, подлецы бегают лучше, они легче, у них совести нет, но даже такую догадку Сава не смог высказать Виктору, одолевая ступеньки. Пора остановиться. Роман исчез, подло применив знание здания. Они побрели по научному этажу, тяжело дыша.
 
Чудеса генетики смотрели на них со всех сторон. Стены увешаны стендами с фотографиями людей и монстров. Бросилась в глаза фотка огромной чёрной лягушки и смуглого учёного с длинным крючком, как у погонщика слонов. Ростом лягушка была чуть ниже учёного, но значительно крупней и мордатей: «Ашрам Хушрам с лягвобыком Брахманом».
 
Рядом фотка женщины, выгуливающей на поводке кузнечика величиной с овчарку: «Сара Флюк и саранчовый пёс Упс». По соседству изображалось другое творение науки: огромная собака с двумя головами, с оскалом двух клыкастых пастей. Подписано: Кербер.
 - Они сближают явь и навь, - сказал Савелий, припомнив землемера, того что с Мотей водил дружбу.
 - Бессонный разум рождает чудовищ, - заметил Витя.
 
Младенческий пчеловек с тремя парами членистых рук и ртом, похожим на клещи, сложив на спине прозрачные крылья, сидел толстым ворсистым задом на руке доктора наук Спаржевой О. Б. Если бы не подписи, Витя и Сава не разобрались бы в этих тварях.
 
Учёные тоже выглядели загадочными существами. Их фантастическая деятельность внушала им не ужас, но кураж. Иные фотографии были подписаны в духе студенческой стенгазеты или кривлячьего дневника.
 
Роза Чернодырова и Сафьяна Наждачкина обнимают Самсона Фекалина. Стурбр Блха (Пражский институт «Нови чловек») вручает диплом почётного члена Ларисе Бедрум – та сияет. Ефим Ушас, Трупомир Воскресенский, Рем Висельчук, Наталья Безбожок, Илья Василискин, Карл Гадючиц, Храниил Домоклов, Лев Бумагин, Семён Лифчик, Захар Перчик, Самуэль Дримкин, Зундина Благодырь, Домиля Кримозова, Стяба Крантыкин танцуют лезгинку. Фигуры танцоров на чёрно-белой фотографии напоминают иероглифы; наверное, их танец метафорически изображает ажиотаж гормонов.
 
Также о триумфе гормонов, победивших совесть, метафорически сообщал стенд «Вечеринка с нашими спонсорами из Леонард-Банка» - на фото чарующий вальс. Дамы похожи на фужеры, кавалеры - на бутылки.
Наукосмешной, мудронелепый Умшик Виздом вылавливает сачком золотую рыбку из аквариума и ухмыляется нам, высунув толстый язык.
 
Чуть строже: «Завотделом клонирования Сракофил Попаракис в гостях у Сержио Туалетти и Диджоппе Мимосортири в Милане» – узкие бородки, узкие бокалы (бледный сон Эль-Греко).
 - Вон он! – закричал Витя, указав на полморды Романа в коридорной перспективе.
 
Тот из-за угла высунулся с целью оценить позицию и вектор движения своих преследователей. Невозможно (в квантовой физике) узнать одновременно положение в пространстве и вектор объекта. Роман тоже не решил эту задачу, поскольку Витя побежал прямо к нему, а Сава бросился в противоположную сторону, окружая.
Корпус (по латыни «труп») был изъеден мыслью архитектора таким образом, что коридоры стыковались в лабиринт. Зато по стенам светились аквариумы с гадами, а если не светились, то гады в них сами светились. Хлопнула дверь. Где, кто? Сава прочитал «кастелянская» и вбежал в помещение. Остановился в загромождённой темноте, ожидая чего-то. Стал пробираться между горбатыми вещами в сторону тонких полосок света. Пробираясь, холодел от ужаса, ибо трогал мешки и натыкался на бочки в известном ему чулане. Явь и навь тут сошлись - Тридевятое царство и Смоленская область.
 
С дурацкой мыслью «что тут у вас?» он выступил из чулана в горницу ведьм. А здесь разгром, все предметы разбросаны. Сундук распахнут и в нём бездвижный кот оскалился напоследок. Подушки сброшены с кровати. Также на полу оказались ваза, вода, цветы, газета - Сава поднял печатный орган «Сон в руку» - отбросил. Вышел на крыльцо, то есть начал выходить и остановился на полшаге, потому что крыльца под ногой не оказалось. Его доски валялись неподалёку. Здесь кто-то выказывал ярость, не-истов-ство-вал – вероятно, бульдозерист. Вон бульдозер неслышно тарахтит, удаляясь вдоль берега меж морем и Атлантидой, выпуская сизый дымок. Саве надоело провожать его далёким взором, он повернул голову направо. Здесь, под кустом сирени, были видны следы от легковой машины. Поблизости никого.
 
Он спрыгнул на землю, обошёл дом и заметил ребристые отпечатки тракторных гусениц. Вероятно, бульдозерист хотел сковырнуть стены, но справился только с крыльцом. Также Сава нашёл на земле несколько коралловых бусин, затем, озарённый догадкой, бросился в кипарисовую рощу к муравейнику. Роща на месте, а муравейника нет, вместо него - яма. Сава пригляделся и увидел снующих растерянных муравьёв, отдельных граждан великого общества. Но ни крупиночки золота.
 
Вернулся к дому и услышал знакомый голос. На него из продушины смотрела Мотя частью лица.
 - Сава! Савушка, они далеко уехали? – испуганный голос из подпола.
 - Далеко. А что случилось?
 - Иди в дом, сейчас вылезу.
 
Он вскарабкался в дом по огрызкам крыльца, Мотя была уже в комнате - отряхивала платье, смотрелась в зеркало, поворачивалась туда-сюда перед шкафом. Обернулась к нему и стала разглядывать. В полу зиял незакрытый люк – Савелий вернул отворило на место. Мотя открыла помаду, изготовилась красить губы и стала их разминочно выпучивать.
 - Да погоди ты с художествами! Что с муравьями случилось?
 - А… тебя муравьи интересуют, - отвернулась к зеркалу, принялась верхнюю намазывать.
 - Может, сначала расскажешь?
 - Рассказать? Я накрашенными губами и не накрашенными по-разному рассказываю.
 
Сава с постылым удовольствием и тревогой разглядывал её ладную фигуру, её красивое наглое лицо с маленьким шрамом на брови, кудрявые густые волосы, живущие собственной буйной жизнью. (Именно в таких волосах заводятся гадюки, по утверждению древних греков.)
Покрасила верхнюю и села на кровать отдохнуть. Вздохнула.
 
 - А случилось вот что. Давеча приехал землемер, ему любить приспичило. Я отказала, у меня месячные в разгаре и вообще, я про тебя думала, так он, представь, на бабку воззрился. А, - кричит, - она тоже прекрасного пола! Как накинулся на неё и давай шмурыгать. Она в приливе ответной страсти проболталась ему про золото; наверно хотела умаслить и настроить на дальнейшие свидания, дура старая. Он тут же отвалил от неё и прыг в таратайку. Я за ним, кричу «стой!» - куда там! Муравейник лопатой расшвырял, потом зарылся в землю по самые плечи – и не нашёл ничего, ничегошеньки! Ох, он рассвирепел! Уехал как бешеный и вернулся уже на тракторе. Я кричит срежу ваш дом с лица земли, если не отдадите мне обещанное золото. Видишь, крыльцо снёс. Потом решил меня похитить и держать в плену, покуда бабка меня не выкупит. И чего им далось это золото?! (Единственная человечная мысль Моти.) Я стала бегать вокруг дома, он догнал, я ему в пах ногой удачно врезала. Пока он корчился, я в подпол забилась. Тогда он бабку запихнул в трактор и увёз. Теперь я должна ему выкуп. Сава, помоги.
 
Она подошла к зеркалу, напомадила нижнюю губу. Сава залюбовался её рукой - сочетанием силы и грации, нежности и проворства. Перевёл взгляд на её лицо и ужаснулся.
Мотя послюнькала безымянный палец, подправила кромку нижней губы, снова повернулась к нему.
 - Помоги. Ты же мужчина всё-таки.
 
«Всё-таки» она произнесла с той уязвительной кислотой, в которую окунают слова маленькие важные дуры. Сава застрял между словами и смотрел на Мотю, словно из другого сознания. В этот остановленный миг он увидел не Мотю, но её жизнь.
 
Годы назад Яга, основательница публичных домов на Атлантиде, подобрала беспризорную девочку; ей захотелось поиграть в доброту. Яга-воспитательница вложила в ребёнка своё понимание жизни: проститутское, грабительское, колдовское, могильное. Мотя всё равно полюбила бабку: не забыла она, кто её приютил, кто выкормил. К тому же бабка не заставляла девочку учиться или что-то сложное стряпать. Мотя сама наловчилась ловить рыбу, запекать крабов. А то, что Яга по ночам летает и собирает с кого-то дань, так это хорошо.
 
Однажды она сама в юном порыве решила устроиться в бордель, но бабка отговорила. Трудна жиссь проститутки: опасная работа, клиент психованный, и не пожалуешься никому, даже бабушке, ибо никто на эту «работу» силком не тянул. Как смерть находит себе причину, так и панель находит себе девицу, была бы готовность. (И правда, не штукатурить же идти. Не поваром у плиты жариться. Не подтирать задницы в детском саду - лучше свою подставить, и вином ещё угостят. Благо, природа снабдила женщину всем необходимым.) Нет, Яга, зная нелёгкую правду, настраивала Мотю на замужество. Для семейной жизни у Моти тоже всё в наличие, плюс муравейник. А пока мужа нет, Мотя заваривала ей корешки и читала на ночь сказки, которые бабка сопровождала людоедскими комментариями.
 
Помимо бытовой рутины, Мотя проходила рутину «личной жизни»: землемер, объездчик дельфинов, Савелий. Раньше были туристы, оставлявшие за «любовь» ценные подарки, но туристы пропали, когда по стране ударил вирус. Опустела Атлантида, не помогло ей ни золото, ни мирный атом, ни прививки, ни противогазы, ни жрецы Посейдона - вирусологи.
 - Сава, очнись! Женщине помощь нужна, ты слышишь меня?
 
Он очнулся.
 - Времена мужской помощи миновали, Мотя. Женщина кругом сама. На крайний случай обратись к наезднику дельфинов, зачинателю моего как бы сынишки.
 - Не знаю, где он, понимаешь, на дно залёг. А ты испугался, да? – ощерилась, ноздри раздула.
 - На слабо не бери меня. Когда всё хорошо – ты повелительница. Когда пахнет бедой, говоришь о том, что ты женщина и мужчина должен тебе помочь.
 - Ты злопамятный, да?
 - Не хочу, чтобы меня использовали.
 - Хорошо, если бы мужчина попал в беду, ты помог бы?
 - Да.
 - Почему?
 
 - Он меня кукарекой не опаивал, с кузнечиком не совокуплялся, на меня чужое отцовство не навешивал, позорными словами не бесчестил. Мужику помог бы.
 - Какой же ты негодяй, трус!
 - Бабка твоя за тыщу лет столько награбила денег, что ты можешь откупиться от любого землемера. Надеюсь никогда с тобой не увидеться.
 
Слов не найдя, она принялась швыряться предметами, лежащими в удобном для бросков беспорядке: будь у неё шесть рук, предметов хватило бы, только Сава спрыгнул с порога и пошёл прочь. Ладно, погоди, Мотя отыскала ружье, вспомнила про патроны, зарядила, высунулась из дверного проёма – вон он, гад!
Сава был уже далеко, он быстро шагал по берегу, уменьшаясь в значении. Всё равно она пальнула в него из двух стволов и застонала от боли. (Приклад следует прижимать к плечу удобно и плотно, ибо выстрел сопровождается отдачей.) Сава оглянулся на сумасшедшую, но не разглядел.
 
Он шёл тракторным следом по крупному хрустящему песку и пришёл наконец к старому бедному строению. Тут приютилась некая казённая обитель на урезанном финансировании. От забора остался один щит, на коем написано «Станция морского мониторинга и борьбы с водорослями» (одно слово зачёркнуто, вместо него подписано «манитыринга»). Домик, сарай, маленькая баня говорили о жилье. Пахнущий соляркой двор, синий облезлый бульдозер, лежащие на земле колёса и аккумуляторы говорили о хозяйственной деятельности.
 
Из дома приглушённо доносилась гитара. Сава, пригнувшись, вошёл туда с намерением вызволить бабу Ягу, но ничего такого не потребовалось. Двое сладко сидели напротив друг друга - бабушка в кресле, кузнечик с гитарой на стуле. Бабушка впилась очами в его хитиновое лицо, на миг обернулась на Саву и снова занялась любованием. Кузнечик смотрел в пол, он тоже глянул на вошедшего и отрешённо вернул очи долу. Угрюмый, весь в музыке, он гитару терзал жёсткой рукой: трень-дзи-брень, трень-брень-дзинь-зи-брррынннь.
 
Яга помолодела чуток, лет на двести. Снова ягодка, снова мужским полом востребована. Довольная, счастливая, верхним зубом нижнюю губу прижала невзначай, в блеклых глазах блуждает мягкий свет полового чувства. Долгие волосёнки растрепались и торчат наэлектризовано по сторонам вселенной.
 
Савелию надоело стоять без действия.
 - Слышь, ты, саранча, езжай обратно, крыльцо поставь.
 - Соляра кончилась.
 - Ха, он тебе не плотник, он землемер! – с пафосом заступилась за него бабка.
 - Ты вот что мне скажи, где люди? Неужто вирус так всех прибрал? – Сава решил всё выяснить у Яги.
 - Списали на вирус грехи олигархов, мэров, губернаторов, министров. Море отравили ртутью, свинцом, пластиком. Землю - пестицидами, формальдегидами, нитратами. Людей потравили дурной пищей, нищетой, нервотрёпкой, ложью. Сначала мужики потеряли функцию... вот землемера ничто не берёт, но ведь он же не человек, он киборг! Затем по народу мор прошёл. Гибель-то бояре заложили, а вирус только завершил. От сердца прошу, останься, поласкай Мотьку-то. Новое человечество зачали бы. Я бы внучат нянчила, берегла бы, не ела. Я же тут смертью работаю, а кушать некого. Надо новые поколения выращивать, чтобы в человеке образ был человеческий. Останься, не губи. Ну, Мотя - она ж славная! 
 
 - Погоди, бабка, ей пузо кто соорудил?
 - Да не ревнуй, то не человек вовсе, он тритон! Верхний торс как у человека, а всё прочее морского происхождения. Сейчас людей стопроцентных может всего двое на земле - ты да Мотя. И вообще, не залетевшая она. Ты баб слушай больше. Ты сам думай и на себя главную роль бери.   
 - Нет, - затряс головой Савелий. - Атлантида всего лишь остров. Там вдали другие острова, континенты… кругом людей полно!
 - Ты не ври старухе! Кругом жадность и власть поработали. Выжили одни монстры. Спасибо генетикам, а то совсем никого бы не осталось.   

Савелий вышел от них на воздух. Стал небесным простором и морской ширью лечить свою душу. Свет кругом, свет и простор. Но как жить? Повертел головой и заметил движение над берегом – тёмное что-то летит, быстро летит, большое… то Мотя летела в ступе. Бабкину ступу, значит, освоила. Метлою перед собой рулит, волосами дикобразно вздыбилась по ветру. Савелий метнулся прочь. Не поверил он, что людей нигде нет. Проверить необходимо. А ведьмы не пропадут. Им его помощь не нужна.   
 
Глава 13
Не хочу с тобой видеться, мы простились, Мотя, - бормотал он, поднимаясь береговым склоном, озираясь по сторонам и дивясь отсутствию следов цивилизации. Где дороги, здания, столбы электролиний? В небе пусто, это понятно: авиатранспорт без людей не летает, но дома должны стоять… пускай с выбитыми окнами.
 
Оглянулся. Техника не летает, а ведьмы летают. Потому Атлантиде жить осталось не долго. Впрочем, авиация сокращает век общества сильнее магии. Есть пороговый уровень цивилизации, перейдя который она (циля) идёт вразнос, пожирая собственных граждан быстрей, чем они плодятся, и природу пожирая быстрей, чем она восполняется.
 
Моти в небе след простыл. Волшебное освещение объяло научный хутор и море. Полоса пляжа и водяная пустыня освещались в расчёте на фотографа (или того, кто запоминает).
 
Сава запомнил береговой пейзаж в дымчатом висящем свете и пошёл дальше на горб земли, дальше от моря. Когда оглянулся, увидел, что море отодвинулось от него и стало ярче, блистая, как безумное зеркало.
 
Хрустела под ногами сухая чахлая растительность – сезон засухи. А Сава был мокрый. Пот разъедал глаза. Он читал о том, что пот кому-то разъедает глаза, но сам такого не испытывал, наверно пот был другой. А теперь и вправду разъедает. Умыться бы.
 
Тень, тень упала ему на голову, он поднял взор. Над ним висела Мотя в ступе. Рот у неё открыт – беззвучным криком кричит; глаза выпучены. Ступа и Мотя излучают жуть, или это шум, какой-то звук, неуловимый для ушей, но поражающий мужество. Ступой служила узкая бочка, обкрученная верёвкой; метла смотрела пучком вперёд, на Савелия; возможно, страх исходил из метлы. Савелий вибрировал, мысли его пребывали в панике. Мотя глядела на него, но говорить не могла, ибо управление ступой требовало полной самоотдачи, как пение недоступной ноты.
 
Вон палка длинная валяется на пути – Сава схватил, чтобы от ведьмы отмахнуться - Мотя выше поднялась. Он подпрыгнул и палкой махнул – Мотя засмеялась. Нота, управляющая полётом, при этом оборвалась, и метров с десяти ступа упала на землю. Раздался хруст, в бочке образовалась трещина, откуда выглянули Мотины коленки.
Она застонала громко, дабы оказать на Саву моральное давление, но он снова пошёл вверх по долгому склону - туристы применили бы слово тягун». Она бросила ему в спину проклятия, которые не достигли его сердца, не пробились через рубашку и рёбра - маленькие, дохлые проклятия.
 
Вся земля была холмом. Он шёл и шёл. Остановился, оглянулся, чтоб отдохнуть, но никого и ничего не увидел, кроме наклонной степи и морской блестящей полосы у горизонта. Море стало, кажется, красным. Солнечный диск по-прежнему не был виден, и лишь по театру освещения Сава догадался, что вечереет. Если это страна загробная, то солнца вообще не должно быть, однако у Савы появилась мутная тень, она текла впереди него по ворсистой земле. Когда-то в детстве Сава сидел на корточках над лежащей собакой и выбирал сор из её пыльной шкуры - так же выглядела земля (если ту шкуру увеличить, зуммировать). Сухая низенькая полынь хрустела под ногами. Лишь невысокий переливчатый ковыль оставался беззвучным и ласковым, несмотря на засуху.
 
Растительность в угнетённом состоянии, - произнёс в уме Сава, чтобы что-то сказать. Он устал от безмолвия; мысли теснились и мешали друг другу одеться. Он ощущал только невнятные смысловые напряжения, их толчею.
Вдруг сзади его настигла мольба.
 - Сава, помоги, я ногу сломала!
Оглянулся. Как это может быть?! Она вдруг оказалась рядом, а ведь он отшагал с места аварии не менее часа. Она возлежала на земле в позе русалки, облокотясь на левый локоть; пряди волос живописно разложила, грудь как бы случайно приоголила, глаза напитала липким, знойным требованием. Ноздри тоже смотрели на Саву, полные тьмы.
 
Он подошёл, ощупал указанную ногу.
 - С ногой у тебя всё в порядке, это нервный каприз.
 - Принеси мне воды. Пить!
 -  Где ж я возьму воды?
 - Все мужчины – эгоисты.
 - По матушке и сынки. Не нравится - рожайте других.
 - Что?
 - Матка – дизайнер человечества, говорю. Матка свои помыслы в детях воплощает.
 - А что, отцы не при чём?! У них нет помыслов?
 - Отцы тоже маткой сделаны. В начале было яйцо - курица потом. У людей так же: яйцо обросло чувствительным организмом и стало женщиной. И пошло-поехало. Матери создали сыновей, сыновья создали цивилизацию. Если матери - стервы, каков характер цивилизации? Праматерь Ева была стервой с проблесками души; она любила силу, секс, лукавство, надменность, выгоду – потомки у неё такие же. Так что ничем хорошим эта «линия развития» закончиться не могла. И ты не соблазняй меня. От лица не рождённых, от имени всех возможных и невозможных потомков говорю тебе: нам не нужна такая праматерь!
 - Чтоб ты сдох!
 
Сквозь зубы произнесла и вдруг обрела адскую подвижность. Она стала выплясывать лёжа, колотясь пятками, плечами, головой, задом, локтями, кулаками о землю, со стоном скалясь и вертясь, чтобы избавиться от излишков злобы.
 
Сава отвернулся и потопал далее, спиной ощущая омерзение. Ступал без оглядки. Он поверил, что людей и вправду нигде не будет. Фиаско цивилизации. Но о ней не сожалел. Но вот проживало на земле другое человечество, малое: отшельники, молитвенники, восходители в небеса, духовные космонавты, светолюбцы. Вот о них стоит кручиниться.

Они-то конца мира вряд ли убоялись, ибо и до всякого конца пренебрегали своей жизнью. Чего ж хотели они? Ради чего избавлялись от вожделения? Они хотели стать – эти слова медленной поступью прошли по его уму - сподвижниками вселенского зодчего, соратниками космического полководца в его борьбе против несокрушимого Ничто.
 
Непомерная служба, страшный путь. Лучше прожить и скончаться так, чтобы Господь не приметил. Меня и сейчас как бы нет. Я не хочу биться против исчадий ада, отпрысков разбуженного Ничто. Нету меня.

Чтоб ты сдох! - раздалось у него в памяти. Вот это мне по силам, - ответил Сава примирительно и продолжил размышление. Наследие праматери Евы надоело не только отшельникам, но и похотливым её сынам. Те заметили, что записанная в генах жизнь - это движение к смерти. Надо, значит, жить как-то по-новому. Революция извращенцев и трансгендеров повела народы опять же к смерти, только под гордыми знамёнами сумасшедшего дома. А самые умные придумали трансгуманизм. С той поры продвинутые жильцы двигались к смерти не через пошлый зоопарк матушки-природы, но через технопарк наукоёмкого и похабного ада. Всякую революцию побуждал некий смысл, быть может и здравый, но всякую революцию подхватывал бес и превращал в глумление над разумом.

Разум в человеке всё-таки был. Всем поколениям, начиная от Евы, разум привносился божественным внушением. Бог транслировал разумное – кто-то откликался. Бес транслировал безумное – кто-то откликался. Последних было больше. В этом ответ.

Парадоксально, понимание (даже трагическое) помогает Саве избавляться от страха… чуть-чуть помогает. Шаг, шаг, выдох, вдох, вздох. Нет, не помогает. Вечер наступает. Сава на всякий случай обернулся, но моря уже не увидел. И никого. Страх густеет, как сумерки. Душа человека вопит в небеса на одной ноте, гудит, как пароход посреди пустынного моря.
 
Наконец он вышел на завершение подъёма, на равнину. В дальних сумерках виднеются городские строения – тёмные кубики цвета льда и пепла. Кое-где там тлеют искорки фонарей. Дак может насчёт конца и опустения это враки? Однако, было очень тихо, словно воздух сумрачный и прозрачный был никому не нужен.
 
Темнело быстро, до города, который неизменно реял вдали, Сава днесь не добрался. Темнота и усталость уложили его на землю. Земля была тёплой.   
 
Глава 14
Сава проснулся на первой заре, отлежал бок, немного озяб, но росы не было. Сухой ветерок овевал его. Он смотрел на город - издали было видно, что город пуст.
Вскоре Сава достиг его окраин, подгоняемый жаждой, голодом и желанием разгадать, что здесь произошло. Окна и витрины пребывали в целости. Тротуары и дороги были чистые, чего не могло быть, если население убегало. И не было трупного запаха, чего не могло быть, если население здесь погибло. Голубей, ворон, воробьёв, кошек он тоже не приметил нигде.
 
Городская архитектура не хвасталась разнообразием: трёх и четырёх-этажные здания были сделаны из голубоватого бетона и стекла, слегка отражающего что-нибудь и пропускающего темноту помещений сквозь себя на улицу.   
 
Много рекламы, всюду вывески, выполненные с поразительным техническим совершенством. В них что-то двигалось, летало, вертелось и пропадало в иллюзорной глубине 3d-мониторов. Однако витрины работали уже не все, более половины померкли, в них не поступала живительная энергия, лишь мутно отсвечивал тусклый поликарбонат.   
 
Слова и образы ещё светящихся рекламных изделий показывали интересы исчезнувших горожан, а правильней сказать, показывали соблазны, которые продавцы и градоначальники старались покупателям привить. Горожане бывают умней своих начальников, поэтому начальникам приходится чуть не силком перевоспитывать подданных и делать из них рекламопослушную массу. (Тут Саве могла припомниться Москва, но не припомнилась, поскольку он был опечатан здешними образами.)
 
Послышалось гудение чего-то, - надежда на встречу с человеком затрепыхалась воробышком в Саве. Побежал за угол и увидел киборга-дворника. У него почти человеческое лицо и прозрачный затылок, позволяющий видеть мелкую мигающую деятельность в голове. Пластиковая метла и дюралевый совок валялись под стеной; работу совершал урчащий пылесос. Работник следовал за пылесосом.   
 
Сава потоптался, покашлял – общение не задалось, и он пошёл осторожно гулять. Из двора, окружённого рядами пустых окон, Савелий вышел на проспект. Его вертикальными берегами-оберегами служили массивные здания - разумеется, апартаменты зажиточных горожан, жильё жулья. Нижние этажи пестрели магазинами.
 
На витрине бутика ночного белья Саву поразили фото мужчин с накрашенными губами и ногтями. Это было невыносимо, но забылось, когда Сава увидел магазин Play Girl. На всю витрину постер: совокупление киборга - точь-в-точь землемера - с девушкой. Та лежала грудью на краю фортепиано, отвернув от нас лицо, и всё же судя по телесному текучему очерку и пышным волосам можно было узнать Мотю. Неизвестно почему, однако из-за этого Саве стало ещё гаже.
 
Ресторан Fried Flies, закусочная Warm Worms. В глубокой витрине магазина "Хэллоуин" киборги изучали труп человека - трёхмерная композиция в стиле уроков анатомии 17-го столетия. Любопытство и ужас карикатурно отражались на их силиконовых мордах; каждому хотелось копнуть в животе покойника. Всё, что выставлялось на продажу или в качестве развлечения, говорило об издевательстве над человеком. При этом всюду висели бумажки с частными предложениями чудо-средства для усиления потенции: корешки «стояк» и хрящи акулы. Меж тем город пробуждался.   
 
На улицах появились невысокого роста электронно-механические граждане, делавшие то, что могли бы делать люди. Здоровались, говорили по телефону, оглядывались в ожидании транспорта. И появилась платформа на светящихся колёсах, на площадке стоят скамейки, там уже сидят киборги и кастрюльными головами читают новости на смартфонах и планшетах. Новые пассажиры ловко поднимаются наверх, и платформа катится дальше, тихо и ладно. Сава догнал её, поднялся по двум-трём ступеням, подсел к пассажирам. Никто не обратил на него внимания. В огромных очках отражаются планшеты; суставчатые пальцы мягко играют на сенсорных мониторах (эти горожане тоже стали приложением к айфонам). Прозрачные склонённые затылки миганием диодных огоньков доказывают и показывают мыслительную деятельность внутри головы, то есть никто не дремал, но всяк размышлял над прочитанным. Сава, скосив глаза, прочитал у соседа на планшете: "наступление водорослей и планктонного киселя".
 
Вскоре проспект, по которому они ехали, втёк в широкую площадь. Здесь Сава покинул флэтбас, и с ним сошли ещё два пассажира, которые направились обратно к стеклянному зданию, а Сава остался стоять, очарованно озираясь. Дальний берег площади едва просматривался: здесь любой диктатор мог зычно обратиться к народу или к мёртвому пространству. И вдруг ахнула, грохнула по ушам городская связь.
 
«Атлантидец, друган, меняй похабную кровь на смузильон, меняй головной мозг на смышлёную липоидную пенку с ферро-напылением! Зачем? А затем что тебе повезёт в лотерею. Почему? А потому что дуракам везёт, а-ха-ха, йо-хо-хо. Ты выиграешь ботинки от Саламандры и наконец-то красиво положишь ноги на стол. Ладно, то были старые шутки АтланидГидроМета. Ровно десять лет назад, я, Стас Чикин, обещал вам не говорить о любви, о погоде, о подобных пустяках. "O, bloody-bloody spring of майн херц!" Какими же мы были идиотами! Мы верили в юность и весну - зачем? На кой хрен, на кой херц?! Ладно, я обещал говорить о важном, но кто мог тогда подумать, что деньги станут голыми цифрами и заживут без нас? Мы им больше не нужны. Это намёк? Разумеется! На все вопросы лучший ответ - делит. Безболезненней, чем жить. Решайтесь, господа! Смелые давно делитнулись, оставив свой ник, аватар и банковский счёт социальным сетям - пускай гражданская игра продолжается без нас. Show must go on. Бренному телу незачем обременять городские службы, да и на работе вы - ходячий балласт. Киборги делают всё лучше вас, при этом не устают и не требуют компенсировать инфляцию. Так что пользуйтесь люстрой... скажу для обывателей: люстра Стрижевского хороша тем, что освобождённое астральное тело не сможет бродить по окрестностям. Оно уйдёт в кабель питания и далее в накопитель, в общежитие пси-оболочек. Кому непонятно, тому и дальше будет непонятно, поэтому я прочту стихотворение князя Лядун-Стопкранского... щас, ага, вот оно.   
 
 Отдал концы под Стрижевского люстрой? -   
 знать, не скулил ты истошно, истомно -   
 вспыхнул и всё. Почивай Заратустрой,   
 не колобродь привиденьем бездомно.
 
 Сгинь, человек, не изведавший в жизни
 ни красоты, ни мечты, ни печали.
 И послегробной не будет кафизмы,   
 это напрасно тебе обещали.
 
 Нуль вероломно прикинулся яйкой,   
 чтоб наплодить либидят-чилдринятос, 
 но не любовь там гуляет хозяйкой:   
 возле ребят притаился Танатос.
 
«Бай-бай, весёлой кончины, товарищи атланты! Делит-компания работает без выходных. Где? В приёмной губернатора… его самого нет, но приёмная открыта. Напоминаю, вы слушали мой голос отдельно от меня, поскольку меня со вчерашнего дня тоже нет. Пока. Фак ю вери мач! ...Оу, всё-таки не обойтись мне без Гидромета. Месиво из водорослей и медуз окружает Атлантиду. Море, по сообщениям прибрежной станции, стало густым и грязным, оно загноилось. Греки называют гной "благодетельным", но у нас иная ситуация. Прибрежные воды достигли критической кислотности и начали растворять береговой кварц. Сколько времени займёт растворение острова? Не знаю и не хочу знать. Лёгкой смерти вам, если кто меня слышит».   
 
Бодрого Чикина заменила трансмузыка: мерзкий, липкий скрип какой-то кожи под стук молотков, забивающих гвозди в гробы под дребезг консервной банки, катящейся по бесконечной лестнице клавиш синтезатора, на который упала голова музыканта: у него обморок. Музыка могла свести с ума. Если долго такое слушать, впрямь захочется лечь под проволочную клетку, на которую подают грозовой разряд.
 
Сава бросился прочь от музыки и скрылся за домами. Он беспорядочно плутал по улицам и дворам, надеясь найти куст или дерево, увидеть кошку или голубя. Устал, сел на тротуар, прижал спину к бетонной стене. Ощущение безвыходности; даже не тоска - уныние пробиралось ему в сердце. Он глянул в небо и увидел девять перистых облаков, похожих на крылья ангелов, - девять оторванных одинаковых крыльев, одно над другим ровной стопкой. Вроде бы правые крылья.
 
Он опустил голову и заметил маленький предмет, вмиг его разволновавший. Между его ботинками приютился высохший чайный пакетик. Ветер принёс? Или сам пакетик узнал человека и привлёкся. Что-то связывало Саву с этим предметом - давным-давно или далеко-далеко. По его лопаткам что-то забегало, словно пальцами кто-то трогал. Положив пакетик в карман, Сава поднялся и посмотрел на то место в стене, которое сейчас он грел спиной – и как будто здесь бетон оттаял, став голубым и прозрачным, будто стекло. В толще этого стекла виднелась молодая женщина; он видел её выше пояса, она смотрела на него, подняв руки, призывая к чему-то. Это был жест отчаяния. Она смотрела на него не мигая, а потом специально закрыла глаза. Тут же вместо неё показалась глубокая картина: двор и мальчик с мячом. Мальчишка прицелился и ногой отправил мяч киборгу-дворнику. Дворник отбил мяч и пригрозил пацану металлической тонкой рукой. Но ребёнку не с кем было играть, и он вновь послал мяч дворнику. Тогда киборг поймал мяч и разорвал пальцами, затем подошёл к мальчику и тюкнул его в темя – ребёнок упал. Во дворе показалась молодая женщина, она бросилась на кибердворника, но тот подобным приёмом свалил и её. Затем принялся подметать вокруг лежащих.
 
Сава вмиг вспомнил тот двор и побежал туда. Через несколько минут он увидел уже знакомого работника - тот закатил пылесос в угол двора, сверху положил метлу и совок, а Сава не мешкая схватил его за дюралевые лодыжки, отступил полтора шага и крутанулся вокруг своей оси с намерением ударить киборга об стену.

У киборгов быстрая реакция, нечеловеческие боевые способности; между ногами он пропустил мощный электрический разряд, который пронзил Саву - пробежал через руки по грудной клетке, по сердцу. В момент отключки Сава успел заметить, что удар об стену всё же состоялся. Эти два сокрушения совпали по времени. Вспышка.   
 
Слава Богу! Он вернулся в мир вакцин, в кастелянскую комнату научного корпуса той самой лаборатории, где создают киборгов, трансгумов, биомонстров. Оглядеться не успел, как был схвачен Виктором.
 - Ну куда ты пропадаешь! Я тебя потерял! Мне одному страшно. За мной сейчас гнался двухголовый пёс, Я сюда нырь, а ты тут, слава Богу! - Витя проговорил это быстрым шёпотом.
 
В кастелянской пахло спиртом и было темно. Маленький свет проникал из окошка под потолком; оно выходило в коридор. Витя вдруг отпустил Саву, подскочил к двери, задвинул шпингалет – вовремя, ибо в коридоре некая тварь цокала когтями по линолеуму. Тварь остановилась, принялась громко нюхать и сопеть возле замка. Потом царапнула дверь большой лапой. Потом затихла, о чём-то задумалась.
 
Долго никто не дышал. Наконец она пошла прочь, останавливаясь и, вероятно, оглядываясь. Через минуту Сава включил свет. Здесь был склад коробок и ящиков, лабораторного оборудования, каких-то склянок.
 - Я знаю, как погибла Атлантида, - Сава доложил проникновенно Виктору.
 - Да ну их всех в баню! Я домой хочу, в деревню.
Сказав так, Витя обречённо сел на ящик, потому что в деревню идти не получится. Надо мужиков искать.

В коридоре снова зацокали когти.
Саве надоело прятаться.
 - Давай возьмём тут что-нибудь потяжелей: монстру накостыляем.
 - Давай, - согласился Витя.

Глава 15
Сава уложил вещи в рюкзаке аккуратно и полно, поскольку намечается драка; чтобы не бултыхалось. В правую руку взял металлическую скалку. Виктору пришлась по душе некая загогулина вроде кронштейна. Сава левой рукой отворил дверь и выскочил в коридор, подняв холодное оружие. Двухголовый Кербер, виденный на фотокарточке ранее, стоял собственный персоной посреди коридора, он так оскалился и задрал свои головы, будто не мог поверить своему счастью. Прямо перед ним оказался человек съедобный! Бывший начальник, но теперь подчинённый, и что самое радостное – их два, человеков! По числу голов, ибо Виктор выскочил из кастелянской и расположился напротив Савы у другой стены. Пёс ринулся на каждого из них - сразу в обе стороны, но тулово было одно. Собака вздрогнула на месте, вздулась от напряжения: не удалось ей разорваться на две половины, и в этот миг обе головы получили удар железякой. Оба черепа выдержали, но нервы сдали: Кербер бросился мимо врагов по коридору, вновь обретя внутреннее согласие.

- Одна голова – хорошо, а две лучше, - заметил Витя ей вслед.
- Где у них столовая? Учёные не могли ничего не есть, - подумал вслух Сава.
- Почему ты о них в прошедшим времени?
- Тихо слишком. Не бывает умных учреждений, где люди не болтают по мобильному, не дефилируют по коридорам сам-один, сам-два, отбрасывая на пол узкую быстроногую тень. Учёные фразы, смешки беглого флирта, халаты, ароматы кофе и духов здесь должны свиваться во что-то уютное… а нынче тишина.

В глубине корпуса раздался истошный вопль.
- Кажется, человек, - вслушался в полученное впечатление Витя.
«Кровь стынет в жилах», - хотел подсказать ему Сава, но промолчал, ибо не всегда охота говорить правду. Они отправились на крик. Он снова прозвучал и с тем же отчаянием. Этажом ниже они увидели открытую комнату, а когда заглянули, увидели знакомого пса, который стоял на задних лапах, две морды устремив к сидящему на шкафу Роману Повидлову.
- Эта тварь… помогите! - у него тряслось лицо, слезились от ужаса глаза.
Витя и Сава подошли к собаке с двух сторон и снова огрели её железками. Собака с кратким рыком умчалась.

Они умильно смотрели, как шпион слезает со шкафа, полностью забитого толстыми и тонкими папками; шкаф даже не дрогнул. Настрадавшийся Роман оказался на полу - мужчина средних лет среднего телосложения среднего окраса волос, непрестанно озабоченный вопросом: что сделать сегодня, чтобы достичь прибытка завтра? Как настоящий мир поменять на прибыль? (Вопрос типичный для персон, считающих себя реалистами.) Усреднённость и озабоченность означенным вопросом достались ему по наследству. Это был маточный отплёвыш (коего животная страсть отреклась и духовный свет не коснулся).

На миг Саве привиделись Повидловы-старшие: мать, озабоченная прибытком, и усреднённый хозяйственный отец, наделённый, правда, музыкальным слухом и немного владевший художественным свистом, но, поскольку отец-Повидлов был подкаблучник, сыну свист не передался. (Почему? Потому что яйцеклетка матери прочитала спермопослание отца без уважения. Вообще, сын есть плотская проекция подсознания матери.) Зато от матери Повидлову-сыну досталась привычка зорко вглядываться в цифры на кассовых табло и зверски пересчитывать сдачу.
 
- Ты нам ещё одну запись не вернул, - напомнил Сава.   
Роман достал из нагрудного кармана эсди-карту и отдал им, неотвязным.
- Чего ж тогда в сумке рылся, будто она там?
- Растерялся я.
Витя хотел отвесить ему пинка, но пожалел испуганного.   
- Тут есть где перекусить? – спросил Сава.
Роман обвёл помещение глазами, словно искал звезду.
- Не знаю… так-то столовая конечно… только никого ж нету.
- Почему?
- Один биолог, бляха-муха, сошёл с ума и открыл клетки с монстрами.
- Понятно, сумасшедший дарит всем свободу. А ты чего припёрся, убогий?
- Да я про то не знал! Мне Ирка позвонила, я ноги в руки… и нарвался на Кербера.   
- Погодь, а безмятежные хлопцы на КПП? Их оставили как пищу? Они знают, что произошло?
- Может и нет. Народу и без того мало: дистанционка.
- Солдатикам надо сказать: они в опасности, – спохватился Савелий.
- Иди скажи, - скривился Роман.
- Вместе пойдём, - Витя толкнул его в плечо и поухватистей взял железяку.

Так втроём они отправились к безмятежным солдатам. Попутно Роман показывал, что где находится: «В том корпусе химики работают… а может работали, хрен их разберёт; под ними в подвале сидят биологи: всякие цитологи, морфологи… В корпусе, который слева, – компьютерщики, архив, столовая, канцелярия; в дальнем вон позади – хирургическая, виварий, под ними подвал... что там, не имею понятия: строгая секретность. В корпусе, который ближний к воротам, - зал конференций, гостиница, библиотека, ниже - сауна с бассейном.

Они увидели пасущегося Упса, огромного кузнечика; тот не обратил на людей внимания. Однако Роман занервничал, поэтому Витя схватил его за шиворот и отвесил пендаля по короткой дуге.
- Нормальные граждане верят в науку и доверяют науке! Верят, падла, и доверяют! Верят…
- Стоп, Витя! А то у него зад станет вишнёвый, как у павиана.   

Они увидели ворота и дом охраны, только машин и людей никаких тут не было; ворота зияли открытостью - оттуда глядела бетонка, зовущая в даль, в побег. На правой обочине Сава приметил шевелящийся чёрный валун и не сразу поверил, что это лягвобык Брахман. Животное шагом, походкой жабы, удалялось вдоль кромки леса. Роман с горьким чувством втянул в себя воздух через зубы.   
- Ну вот, никого здесь нет, потому с тебя, Рома, спрашиваем: где ойские мужики?
- Не-зна-ю! – взвыл Роман.
- Ты говорил, их куда-то увезли.
- Я не знал, что вам сказать, чтобы вы отстали! – он потряс руками, отчаявшись докричаться до этих тупых и бессердечных людей.   
- Если вернётся Торч, я тебя спасать не буду, - Витя заглянул ему в глаза.
Сказал он это напрасно: Роман вырвался, выбежал за ворота, бросился влево и улепетнул в лесную чащу. В его фигуре читалось безумие.

Друзья зашли в солдатское помещение при воротах, оценили обстановку: брошенные карты на изрисованном телефонами столе, немытую посуду, окурки в консервных банках. Оглядели постеры голых девиц, возбудительно поясняющих ради чего служит солдат и вообще для чего рождается мужчина на этот (бабий) свет.   
- У ребят вагинит головного мозга, - заметил Сава.
- Таков земной порядок, - заступился за них Витя.
Со шкафа звучало радио-FM. Скрипка тонко выводила мелодию любовной тоски с извивами лукавой надежды и кокетства, а перкуссия твердила своё, вколачивая в эту мелодию гвоздильный ритм похоти и смерти (они по ритму совпадают). Музыканты, разумеется, не хотели призывать гибель, они хотели развлечь нас и настроить на танцы, но танцевальный ритм создавал не зайчик с бубном, а мрачный и настойчивый станок раздробления сознания. Сава обесточил музыку.
- Ладно, пошли осмотримся, - обречённо произнёс Витя.   

И вот они оказались вдвоём на выбитой земляной площадке между секретными корпусами. Витя указал на дальний корпус, где должен быть виварий. Сава предложил начать всё же с буфета, чтобы не случилось у него обморока, ибо диабет.
- А чего ты молчал про диабет?
- Забыл. А теперь у меня слабость, и я могу упасть.
Витя оценил его бледное поникшее лицо и направился к тому зданию, где по слову Романа могла быть еда. И да, пахло едой! Ещё на входе они догадались, куда идти, и поднялись на второй этаж. Интересен, особо выразителен длинный коридор с открытыми дверями, словно каждая пустая комната выставила ухо. Да, сейчас эти комнаты услышат шаги двух пришельцев.

Сава и Витя пошли в грязной обуви по лоснящемуся на полу свету – и дошли до слова «Столовая» на стеклянной двери. На кассе никого, денежный ящик – имени Иуды Искариота с несколькими отделениями имени шкатулки Павла Ивановича – выдвинут и опустошён (бегство х бедствие = бегствие). Забытые блюда заветриваются бесплатно, и гости, набрав с витрины того-сего, уселись, почти полностью заставив квадратный акриловый стол на шатких дюралевых ножках. Заставили блюдами... - дикое слово, однако вряд ли связанное с блюющим верблюдом. На тарелках царили зелёный горошек, серо-жёлтая капуста, коричневая котлета, пепельный хлеб, желтоватое пюре, черноватый жареный минтай с проблесками свинца. Сава не поленился прервать едва начатый завтрак и подняться к стене, где был вывешен список работников пищеблока.
 
- Николай Чертышефский - менеджер по персоналу
- Дмитрий Пиписарев - товаровед
- Анатолий Слюначарский - технолог (автор нашумевшего рецепта для чистки ЖКТ: водка с «Белизной» в равных пропорциях)
- Виссарион Кобелинский - специалист по снятию проб и удалению пены
- Кисель Лаврушкин - шеф-повар
- Надежда Кранбалкина - дежурный повар
- Ивас Накойхренов - снабженец
- Гурман Фекалин – дизайнер пищевой палитры
- Мрак Цукерберг - пиар-менеджер
- Петиция Корнюшон-Бурда - дежурный повар
- Файв Оклоков – составитель меню холодных закусок   
- Левон Спермяков - буфетчик (отец поющих поварят)
- Вакцина Вирусенко - санитарная врачиха (должно быть, когда врёт чихает)   
- Нинель Капрофагова - судомойка
- Пуся Бузина - уборщица
- Жеребцов и Кобылкина - коренщики, рабочие по кухне (недавно поженились, им просто ничего другого не осталось)
   
На отдельном листе был указан автор фирменных блюд «Белок багровый куском под кокосовой стружкой» и «Манные клёцки в куриной сукровице». Этим автором оказался артповар и пищеблогер Нюанс Пятиручкин. Также на отдельном листе был добром помянут Пескарий Карпович Сельдюк, научный консультант пищеблока, член-корреспондент РАН, ихтиолог, экстрим-дайвер аральского мелководья.   

Сава сел и снова принялся за еду.
- Надо больше запихать в себя, а то когда ещё выпадет бесплатная благодать, - жевал слова Витя.
- Ну да, - кивнул Сава, что-то проглотив, и задумался. – В скором будущем потребители будут вводить в себя кушанья задним проходом.
- Ась?
- Чтобы освободить пищевую промышленность от заботы о вкусе, понимаешь? Анальное демократическое кормление. Столовская мебель окажется ненужной, только помпа и силиконовый наконечник (у каждого свой). И зубы не надо лечить, сразу все выдернуть… кругом экономия. Пища для рта останется элите. Всем прочим - прививка и питательная клизма.   
- Блеск! – воскликнул Витя и посмотрел на Саву влажными от восхищения глазами.
Не доели они взятую пищу. Поднялись, отряхнули руки, отёрли губы салфеткой, покинули столовую и отправились искать мужиков.

Самый секретный корпус тоже оказался открыт. Из темного глухого коридора несло то ли тюрьмой, то ли моргом. Сава включил фонарик на телефоне. Справа вниз уходил гладкий пандус… для тележек, наверно (поверхность пола исцарапана). Там, куда вёл этот пандус, было ещё темней.
- Куда пойдём? – спросил Витя, которому хотелось пойти наверх, где брезжил небольшой свет.
Но Сава махнул рукой вниз, полагая, что если что-то произошло плохое, то вероятно в укрытии.

Наука! Сколь много в этом слове для сердца русского слилось! Медицина! Медовые вакцины прямо в мозг для воспитания послушания. Прогресс… он ускоряется. Не увернуться. В городе будущего в поликлинике для пенсионеров сделают покатый скользкий коридор с углом наклона в 15 градусов; туда позовёт и стрелка «лечебные грязи», только в тёмном конце коридора будет сделана яма с грязью, из которой невозможно выбраться. Пока ты в коридоре, пускай покатом и скользком, ты всё-таки веришь в закон (твердь гражданского ума) и вообще в твердь под ногами, но если ты заскользишь и вовремя не свернёшь в боковой проход (специально маленький, неприметный), ты уже никакими движениями не избежишь падения в пятиметровую яму. Так в городе будут оптимизировать число стариков, чтобы лучше сводился баланс ПФР. И чтобы освобождалась жилплощадь для новых налогоплательщиков. Нога поехала и всё, прощай, скулящая старость! Причём никто не виноват: они сами убились, не сдав естественный гражданский экзамен (ЕГЭ).

Сава отбросил фьючерсное видение. Он осветил фонариком раскрытые входные решётки, висящий в петле замок, вдохнул воздух страха и двинулся вниз. Друзья стали слышать своё дыхание. В темноте звуки ведут себя ехидней: «Попался ты! Напрасно ты надеешься вернуться домой». Воздух течёт вдоль стены, ища предметы для ощупывания, для тихой сплетни. Блоки подвальных стен сжаты весом здания намертво и создают поле тоски, неволи. Слаб фонарик телефона, потому Саве приходилось рыскать лучом туда-сюда, выхватывая малые пятачки. Потом стали встречаться тяжёлые металлические двери с крупными, как на гаражах, номерами.
- У этого тоннеля будет конец? – обеспокоился Виктор, шмыгая глазами по старым цифрам.
Сава направил на него луч, в коем лицо товарища показалось ему белым. Он вспомнил про свой "наклонный коридор" из поликлиники будущего; получаса не прошло после той мысли, а вот они уже спустились по наклону в низовой коридор - что ждёт их в конце тоннеля, какая пропасть?

Глава 16
Прошли ещё немного, и Сава поднял указательный палец, и посветил на палец, призывая товарища к остановке и тишине. Витя с недоумением посмотрел на ближнюю дверь с номером 11, едва видимую, но за той дверью ничего не происходило. Он ещё подумал: где ж они держат зверей и монстров? А Сава прислушивался к отдалённому звуку - где-то впереди воздух становился ветром.
- Там или выход на улицу или большое помещение с дырками, - пояснил.

Витя, выслушав это сообщение, ощутил лёгкое движение воздуха в той мутной тишине, где они остановились. А может, почудилось? (Можно сказать "почудилось" и не обратить внимания; так мы теряем восприятие тонких предвестников будущего и делаемся тупыми. Или, напротив, можно целиком довериться тонким известиям и сойти с ума, потому что, настроившись на флюиды, чуткая душа теряет общение с толстыми обыкновенными вещами. Если что-то почудилось - надо принять к сведению и прислушаться.)   

Ускорив шаг, они через несколько минут обнаружили в левой стене большой проём - вход в какой-то цех. Сквозняк в этой части подземелья указывал на близость открытого пространства - и верно, в другой стороне за поворотом тоннеля сочился отдалённый свет внешнего дня. От этого на душе у них повеселело, однако ради исследования путники вернулись в цех. Косвенный свет, сюда втекающий через открытые ворота, скромно и потаённо выявлял подробности обстановки. Огромное помещение было заставлено ваннами, чанами, насосами, по стенам и колоннам вились кабели. Цех спал, здесь было тихо, как и повсюду.

Виктор и Сава оставили грозные железяки у входа и углубились в технологическое пространство. Здесь их удивила изношенность и ржавость оборудования, словно всё было оформлено в стиле "трэш-индастриал", привлекательном для продвинутых дизайнеров. Цех не был совсем заброшенным, ещё недавно в этой ванне была кровь, ставшая каплями гематогена. Возле сливной решётки в бетонном полу блестела лужа. На электрическом щитке белела записка, надетая прямо на рубильник: "Не трогать! Ушёл на обед". В коробе щитка газета ещё хранила оттиск бутерброда.
- Это что, наука будущего? - прошептал Витя.
- Не знаю. Может, снимали кино о производстве мыла? - попробовал угадать Сава.
- Не могу понять, чем пахнет, вроде не зверинцем, - заметил Витя.
- Пантокрином? Живицей? Спиртом? - гадал Сава.
- И чем-то неприятным, - добавил Витя.
- Глянь! - Сава склонился над ведром, полным чёрных жуков; посвятил фонариком. - Жуки, дохлые, вымоченные в органическом растворителе.   
- Где-то поди инструкции висят, валяются. Мы разгадаем, что тут происходит, - пробормотал Витя.   

Начали планомерный обход, нашли мощный стеклянный аппарат для получения экстрактов методом вытяжки с последующей дистилляцией растворителя. Возле аппарата на столе технолога распластались под стеклом интересные бумажки, в том числе рекламная листовка: "Мужской усилитель "Расшатай кровать". Эффективней шпанской мушки, сильней античной кукареки, мощней виагры Pfizer. Не спать, вашу мать! Не заснуть, но засунуть! Прилив интимных сил на всю полярную ночь!"
- Я всегда удивлялся копирайтерам: наркоманы. Думаю, их берут на работу по блату, - сказал Сава, а Витя забрал у него луч и близко посветил на листовку с фотографией жука.
Лакированный, как рояль, прекрасный и страшный, как живородящий марсоход.   
- Ясно, это цех нелегального бизнеса. Наука тоже мечтает о коммерции. А что такое кукарека? - спросил Витя.
- Толком не ведаю. Какой-то зверёк с возбудительной железой.
- Бедный зверёк, - заключил Витя.
- Очень даже, очень... если кто попал под каток нашей похоти или моды, он пропал, совсем пропал. Ты видел, как срезают панты, из коих делают пантокрин?
- Нет. А что это?

- Средство для мужской потенции. Марала выгоняют из стада и криками, палками направляют между заборами в узкое место, где его ждёт станок. Здесь его зажимают и рога у него спиливают. Кто-то пишет на рекламных листовках, мол срезают панты безболезненно. А ты представь, что тебе зажали руку и отпиливают ножовкой пальцы. За год у тебя новые пальцы отрастут, и операция повторится, потому что из них делают зелье для сексуально озабоченных. Мужская горделивая похоть и бабская мандариновая приятность не стоят адских мучений безвинного существа. А, впрочем, всякий сюда родившийся – мученик: амёбу взять или кита, изюбра или Иван Иваныча, - Савелий выдыхал слова, всех жалея какой-то бесчувственной, умственной жалостью.
- Пирамида жизни опирается на трупы, - тихо заметил Витя.
- На похоть и страдания, - уточнил Сава.

Витя открыл тумбу стола и замер. Сава заглянул туда же и увидел группу гранёных стаканов и три пустых водочных бутылки.
- Стаканов одиннадцать, - посчитал Витя и чуть не расплакался.
- Ойцы?
- Наши! - произнёс Витя треснутым голосом.   
Стаканы выветрились, бутылки почти высохли изнутри; значит, пили здесь пару дней назад. Витя заметался по сумрачному цеху, а Сава, сорвав предупреждение электрика, с хрустом поднял рубильник. И вспыхнул свет. Открылось гадкое зрелище. Безжалостная наука состоит из насилия над реальностью, из умной жестокости. (А как ещё, если изучать мир как труп?)
Сава заметил полную ванну убитых жуков, противных... но не для тебя, не для тебя они были сделаны!   
- Айда! - Виктор поманил друга в неприметную дверь.

Они оказались в металлическом сводчатом тоннеле - словно в газопроводе или в подводной лодке. Дежурные 12-вольтовые лампочки освещали толстые стальные листы, крашенные охрой и сшитые корабельными клёпками; здесь косы кабелей и проводов тянулись по правой стене. Краска на металлическом полу стёрлась, голый металл поблескивал. В конце короткого тоннеля друзья уткнулись в несгораемую бункерную дверь на поворотном засове. Отомкнули засов, отворили тяжёлую дверь и вошли куда-то - батюшки! Перед ними объявилась просторная персидская курильня, застеленная коврами и подушками, заставленная кальянами, столиками с шахматными фигурами... но здесь была ещё одна дверь, прикрытая висящим ковром, и вот за нею открылось нечто совсем неожиданное: металлическое глухое помещение с чёрными керамическими бочками. На постаменте отдельно расположился проволочный колпак, по форме похожий на юрту.
- Люстра Стрижевского, - объявил Сава.

Целое семейство кабелей к ней подсоединялось: силовой спускался к ней с потолка, а две дюжины соединяли эту "люстру" с бочками. В каждую бочку через герметичное отверстие входил кабель; другой конец этого кабеля был прикреплён к ребру "люстры" затяжным хомутом. Всё было собрано в единый контур.
- Это не бочки, - прошептал Сава.
- А что?
- Калебасы! Сосуды для хранения живой тайны. Их заливали воском или свинцом. В нашем случае, видишь, свинец, и тут надпись... нет, я не сумею перевести: санскрит. И знак: паук в треугольнике.
- Или в пирамиде, - предложил Витя.
- Возможно дело не в свинце, а в этом знаке: он опечатывает сосуд.

Сава оживился, потому что разгадка исчезновения мужиков была где-то рядом.
- Если бы я лёг под эту люстру и получил большой электрический разряд, моё сознание отстрелилось бы по кабелю в этот калебас. А калебас быстро запечатали бы.
- И что?
- Моя душа осталась бы в нём.
- А тело? Где тело?
- Не знаю. Тело может какое-то время жить по привычке.
- Слушай, Сава! А такое тело может подписать документы, пройти вакцинацию?
- Наверное может, - прошептал Сава.

И они насчитали одиннадцать опечатанных калебас и десять открытых, пустых.
- Наши! – с восторгом и страхом произнёс Витя.
- Откроем?
- Не знаю, вдруг навредим? Где тела?
- Может, ушли? Или их увезли.
- А вдруг закопали?
- Тогда не нужна была бы эта люстра, эти дорогие бочки. Закопали бы и всё.
- Ты куда? – испугался Витя.
Сава не ответил, потому что свесил голову в пустой калебас. Его потянуло туда, его поманила волшебная красота внутри.   

Глава 17
Сава ради удобства положил калебас и попытался вползти в него, но застрял в плечах; так и затих, лежа на животе, головой погрузившись в иное. Прошло сколько-то минут. Витя провёл это время в соседней курильне: он тщетно и тщательно искал рабочий журнал, какие-либо записи, поскольку в комнате с калебасами их негде спрятать.   
- Сава, ты где? – спросил Витя, вернувшись.
Нет Савы. Ах вот он! Эвона куда забрался! Виктору пришлось вытащить безответного Саву за ноги. Освобождённый товарищ немо смотрел на спасителя, не в силах его припомнить.
- Сава, очнись, это я! - Витя придал другу сидячее положение и потряс.

Сава пробуждался долго, будто выныривал из летаргического сна.
- Там интересно, - произнёс бледным голосом.
- Что там, Сава? Что?
Сава задумался, потом поднял глаза на Виктора.
- Выпустим их, откроем, найди отвёртку, стамеску… в цехе где-нибудь, - сказав так, снова откинулся на спину.
Витя вскоре вернулся с обломком ножа и плоской отвёрткой. На выковыривание свинцовых крышек у них ушло много сил и времени. Несколько раз вялый Сава резался ножом. Свинец был около сантиметра толщиной.
- Витя, внутрь не смотри, просто скажи себе, что там пусто, - дал указание Сава.

Но так уж не смотреть не получалось. Беглым взором Витя всё же заметил в одном калебасе туман и озёрный блеск под ним. В другом - звёздное небо.
 - Закрой глаза, если что-то увидишь, отвернись, а то приманит, - настаивал Сава.
 - Мы правильно делаем? - беспокоился Витя.
 - Надеюсь. Рано или поздно эти души выйдут отсюда и найдут свои тела. Если захотят.   
 - Найдут? Как найдут?
 - Как слово и его смысл находят друг друга в нашем сознании? Они символически совпадают. Лишь бы не прошло много времени, лишь бы тело не исказилось. В любом случае, оставить их здесь взаперти мы не можем, - подбирал объяснение Сава.
 - Надо было сначала отыскать их тела и притащить сюда, - посетовал Виктор.
 - Я не уверен, что мы вообще сюда попадём в другой раз.   
 - Но они точно выйдут отсюда? Уверен? - Витя сковырнул последнюю свинцовую пробку.   
 - Откуда мне знать. По крайней мере, у них появился выбор, правда, за ноги их оттуда никто не вытащит, - Сава с благодарностью посмотрел на Витю.

Пройдя через курильню и биоцех, они ближним выходом покинули подземелье. Выход на свет не означал приволья: где-то в окрестностях гуляют монстры. Саве припомнилась фауна древних мифов: кентавры, грифоны, русалки, горгоны и прочие комбинированные исчадия воображения, которые нынче стали реальными чадами науки. Слово не пропадает, оно воплощается, независимо от того, веришь ты в это или нет.

Всё тот же Упс был ими замечен - он сидел на газгольдере и смотрел на людей тёмными пузырями глаз. Пролетел пузатый волосатый пчеловек, неловко, тяжело; он из последних сил поднялся над оградой и канул в лес (некоторым свобода нужна, чтобы погибнуть).
 - Я понял, почему в средней полосе нету ангелов: трудно с большими крыльями летать по лесу, - пошутил Сава.
 - Зато бескрылым чертям удобно шнырять, - откликнулся Витя.
 - Чертям везде удобно, кроме неба, - прикинул Сава.
 - Почему?
 - Там нет теней.
 - Мы тоже нырнём в лес, - Витя нервно озирался и заметил Кербера, который катался гладкими боками в цветочной клумбе, как положено игривым кобелям и жеребцам.

Друзья покинули территорию через потайной лаз. Прощально посмотрели на детский ветхий корабль, собранный из палок и ветоши. (Корабль - от слова кора, вероятно осиновая, ибо ею обшивались остовы лодок.) Сей детский бриг давно не выходил в море пацанской мечты.

Отсюда прямым ходом друзья углубились в чащу. Над лесом то и дело курсировали громкие вертолёты и тихие дроны - ангелы слежки. Путники замирали, прижавшись к дереву, потом снова топали по хрустящей лесной подстилке, навострив слух, посматривая через ветки в небо. На тропу не рискнули выходить, двигались вдоль неё.
Быстро темнело: к вечернему астрономическому процессу прибавился погодный хмурый процесс - волнами по лесным верхам прокатывался ветер и дул в мир, как в печную трубу.
 - А вдруг души наших ребят летают где-то рядом? – Витя с болью посмотрел на Саву.

Снова над лесом застрекотал вертолёт.
 - Что им надо, уже темно! - воскликнул Витя.
 - А если у них тепловизор? - предположил Сава.
 - Не дай Бог, цивилизация-курва! – посетовал Витя.
- Люди - мухи в паучьих сетях цивилизации. Всю свою научно-техническую мощь она обратила против человека. Ладно, лес нам поможет, авось прорвёмся; тогда заночуем в избушке на краю болота.
 - И кипяточку попьём вдоволь, - поддержал Витя.
 - Мы дрова там оставили?
 - ...

Сквозь кроны стали пробиваться тяжёлые капли, резко потемнело. Они перестали прятаться и зашагали по тропе. Где-то неподалёку полыхнула гроза.
В избушку они вбежали изрядно мокрые. Дров у печки было мало, они разожгли что есть и натаскали с опушки мокрых сучьев - ничего, в огне высохнут. Котелок с водой поставили на печь и принялись ожидать кипятка. Одинокий чайный пакетик лежал между ними посреди стола. Сава вспомнил сухой чайный пакетик в городе киборгов... и отбросил воспоминание, специально открыв печку, чтобы всмотреться в огонь. А "за бортом" лилось и бушевало. Гроза подступила впритык, небо трещало по швам и чудом держалось над землёй (само так себя истязало, напоминая сумасшедшего).  Маленькое чёрное оконце вспыхивало ослепительным светом и звякало от близких раскатов.

Часть 2
Глава 1
Пока Витя и Сава вершили обратный путь, в Ойках царила сумятица. Жёны, вернувшиеся домой первыми, подготовили мужьям трудный вопрос: где ты шлялся? Мужья, когда вернулись, мирно отвечали «не помню», при этом сами ни о чём не спрашивали. Покорность мужчин сильно озадачила женщин. Наверно, мужья там, где провели шесть суток, чем-то отравились. Они словом не вспомнили о выпитой водке, не задали жёнам ни одного вопроса, молча перекусили и отправились на боковую. Женщины созвонились: покорные, тихие мужья напугали их. Жёны постановили ни о каких половых своих проделках никому ни слова, а также о документах, подписанных по настоянию Мары и слава Богу потерянных.

- Значит, Зеус тоже зря время не терял, - признали женщины. - Обработал мужиков до тупости, до сонливости. Не слишком ли?
- А чё, авось пить бросят, по дому станут всё делать, жён будут слушаться, - прозвучало оптимистическое мнение.

А в это же время с одров уже мужики поднимались, будто из летаргического сна. Недоумение не мешало им становиться злыми и требовать от женщин объяснений. Слово «падла» крутилось в сознании, пусть и не находя себя конкретного обоснования, однако звучало в уме и в избе всё настойчивей.

Женщины заранее, ещё когда возвращались в деревню, обсудили меж собой линию поведения, линию самооправдания и встречного обвинения мужей, если те вернуться позже хотя бы на час. А если мужья вернулись бы раньше, тогда женщины сказали бы, что ходили искать своих алкашей да заблудились и чуть не сгинули в болоте. Где находится то болото женщины тоже обговорили, чтобы всем одинаково рукой показывать. В любом варианте мужья были обречены оказаться в дураках.

Однако в первые сутки после возвращения ни один муж не подставился под этот обжигающий вопрос. Невозможно бить спящего, невозможно проклинать пустого недотёпу, робкого и послушного как старый плюшевый мишка. Трудно было в такое поверить, но такое случилось: пришедшие мужья молчали. Никто из них ни слова не пролепетал в своё жалкое оправдание, никто и матерного слова не посулил гулящей супруге. Будто волшебник вырезал несколько суток из жизни мужиков, вырезал и велел забыть. Бледные, тихие, вернулись они неизвестно откуда и даже не спросили выпить.   

На следующий день перепуганные женщины встретились в клубе, чтобы обсудить ситуацию. Их собрание затянулось до темноты, и пока длилось это собрание, мужики пробуждались, обретая память и злость. Где бабы? В сердце гремел дизельный движок, а в доме стояла пещерная тишина. Даже мыши за предыдущую неделю околели в подполе, а кошки-собаки ушли в чужие сёла искать себе новый приют. Несусветная, невыносимая повисла в домах тишина. Только висела недолго.   

Витя и Сава пришли в Ойку днём позже – как раз тогда, как души мужиков, освобождённые из калебасов, вселились в родные тела. И сразу процесс деревенской жизни вошёл в естественное русло. У кого-то в доме звонко гремели разбиваемые об пол тарелки, там же раздавался острый женский голос, в коем страх и ярость смешались в равных долях. Визгу контрапунктом вторил на низких нотах мужчина, которому казалось, будто он сейчас узнает правду.   
- Как ты смеешь допытываться, где я была?! Ты на себя посмотри! Где ты был, ирод? – встречно язвила его жена.

На слух было понятно, что правды муж не добьётся, потому что жена принципиально не любит правду (с нею часто связаны неприятности), но мужу казалось, что он способен узнать правду. Увы, главная правда состояла в том, что жена начала его обманывать ещё до свадьбы и что эту форму отношений он принял на веру, одобрил, окольцевал, и посему не по чину ему сейчас до правды докапываться. (Ну а коли докопается, то сам же в ту яму и свалится, а жена туда не свалится, потому что давно научилась мягко подменять правду самооправданием, так давно и привычно, что сама эту работу не замечает.)   

Не в одном доме топал и кричал скандал, ревел и визжал. Что ж, степенные люди умеют на время сойти с ума, чтобы оппоненту стало страшно.

Под старой ветлой они сели поговорить. Крамольные видеозаписи решили отдать женщинам, чтобы те их уничтожили сами. Документы бумажного характера решили показать мужикам. О себе подвели итог: свою миссию Сава и Витя выполнили, ибо документы и мужики спасены.

Сава задумался о бытовых вопросах: например, где ему ночевать? (Он сильно устал за эти дни и удивлялся выносливости Виктора.) Витя с удивлением посмотрел ему в глаза и велел идти вместе с ним.
- Нет, у тебя там наверно Галочка, ты с ней будешь разбираться.
- Да ладно, пошли!
Сава понял, что Витя жену всё-таки побаивается, однако наотрез отказался от приглашения.
- Почему?
- Потому что в присутствие посторонних люди говорят не то, что сказали бы одни.
- Ладно, к Любке иди, она тебя пустит.

Люба смущённо обрадовалась ему и усадила чай пить. Разговор не клеился, Люба стыдилась того, что с ней произошло, прятала глаза в чашку, находила предлоги покопаться в буфете. Вскоре ей позвонили, и она ушла, дав гостю наказ доесть картошку в толстой сковороде. Убежала. Вид у Любы нынче был уже не такой хворобый, как четыре дня назад. Телом она ожила, но совесть Любу не отпустила, держала в ущемлении. Сава прилёг на диване, даром что ещё светлый час, и сразу уснул богатырским сном, но вскоре очнулся. Витя склонился над ним - лицом усохший, губы исчезли, в глазах мучение.
- Сава, Сава!
- Что такое?! - продрал зенки.
- Она драться лезет. Она специально так делает, чтобы я ударил её, чтобы полицию вызвать. Видишь, как шею расцарапала?

На Витиной шее кровавыми царапинами отметились четыре когтистых пальца.   
- Молодец - убежал!   
- Поди ты к ней, скажи мол ты адвокат. Напомни, что у неё нету прав на моё жильё, растолкуй по холодку, а то она меня нарочно не понимает, вишь драку затевает, чтобы посадить, - он дышал тяжело, как боксёр между раундами.      
- Вить, она слушать меня не станет, - Сава мялся.
- Я тебя за ноги с того света вытаскивал? Теперь твоя очередь, - категорично произнёс Витя.
Сава поднялся, несчастный.
- Всякие дураки женятся - ни себе покоя, ни людям! – не удержался от ворчания.
- Иди уже, выгоняй лису. Пригрози, мол я видеозаписи обнародую. Ступай, я тебя здесь обожду. Куда Любка-то смылась?
- Не знаю, кто-то ей позвонил.
- На сходку, стало быть. Мара опять нарисовалась, хочет заново документы подписывать. Иди уже, Сава, иди! – в спину подтолкнул и перекрестил.

Кое-какое представление о Галине Сава имел по видеокадрам, но теперь особое внимание обратил на враждебность этой крепкой, круглоголовой, упрямой женщины. От неё несло жаром битвы. Большие ноздри были наполнены глубинной чернотой.
- Вот он, адвокат моего обормота! Зачем пожаловал? Я не приглашала, я тут хозяйка.
- Давайте поговорим, я войду, можно? - Сава сел на знакомую скамеечку. - Людям порой нравится мучить друг друга. Или уж так привыкли, что перестать не могут. Галина, вы законных прав на этот дом не имеете, согласны? Раньше вас наделял этим правом супруг, но больше не наделяет. Вы хотите здесь проживать против его воли?

Она долго подбирала ответ, и гость ей напомнил, что у неё хороший дом в Поповке, где матушка живёт.
- Адвокат! – обратилась к нему с вызовом. – Ты мне не указывай, где жить. У нас тут все порядки переменились. У нас тут командует женская община. Про ЭнЖэЖэ слышал? Мне Витя слова поперёк не скажет. Я его сама отсюда выселю. А если надо и посажу. Ясно?
- Если придерживаться буквы закона… - начал возражать Сава.
- Да какая буква! - перебила Галина и руку в бок упёрла, чтобы локоть выставить. -  Я его три года назад на измене застукала: сама видела, как он к поварихе козихинской в дом заходил. Вечером дело было – зачем вечером к бабе ходят, а? Если же говорить о букве закона, то мы с ним в загсе расписывались и про супружескую верность клялись. Было такое?   
- Наверно было, – посмотрел ей в глаза и ощутил такое к ней отвращение, что отбросил гендерную деликатность, которая отныне уже неуместна (при феминизме многое из мужских привычек следует отбросить). – Галя, на занятиях по отработке многократного оргазма вы запасались верностью наперёд, про запас?   

- Да ты… ты откуда взялся, шпион?! Я тебя сейчас убью!
- Лучше убейте себя, ибо не я тут – корень проблемы.   
- Он их видел? – спросила тихо.
- Мы с ним вместе ходили забирать эти записи, причём ради вас, чтобы вас потом не шантажировали. И документы выкрали, чтобы вы свои избы не потеряли.   
- Странно, слова мне не сказал, - прошептала.
- Вы для него более не жена, ему безразлично чем вы занимаетесь. Я уговорил его дать вам время до завтра, потому что он хотел избавиться от вашего присутствия нынче. Однако вечер на дворе... Галина, расскажите, как так получилось, что он предложил вам руку и сердце? Как это произошло? Мне просто не верится.

Сава давно мучился этим социально-сексуальным вопросом: как мужчина отваживается засунуть свой интимный орган в тело, в котором, кроме отверстия, нет ничего женского, ничего нежного? Разумеется, прямо так в лоб он свой вопрос не мог задать.      

Она прошлась по комнате, что-то рукой тронула, погляделась в зеркало. Какое ему дело до их знакомства! И тут же ей захотелось рассказать что-нибудь злое, с обвинением и вызовом. Она прижалась лопатками к окну, чтобы изъянов её лица "адвокат" не рассмотрел в контровом освещении. Голову подняла, ноздри раздула, выражая брезгливое сожаление о существовании таких вот, как Сава, адвокатов.

Сава тотчас разгадал её психическую болезнь. Галине везде мерещились биологические нечистоты: сопли, какашки, пот, неприятные запахи… Она их присутствие подозревала всюду, но не сторонилась их, а напротив - с приготовленным жадным отвращением принюхивалась, присматривалась. Вероятно, эта брезгливость, которую Галя называла чистоплотностью, происходила от надменности, поскольку к себе она так не принюхивалась. Женщины, взрастившие в себе эту болезнь, оценивают людей со своей секретной, нюхательной стороны, словно крысы. И к Саве она сразу принюхалась по своему автоматическому обыкновению. Вероятно, густая тьма в её ноздрях произошла от потёмок её души, настроенной обнаруживать в людях неприятные черты, чтобы иметь повод сказать о них: «Фу!» Для чего такое говорить? А для того, чтобы обозначить своё превосходство. С той же целью она привычно и постоянно делает своим ближним всяческие замечания, указания, упрёки, чтобы опять же обозначить своё превосходство.      

«Зачем я с ней разговариваю? Зачем время трачу? Но вопрос о начале их отношений был уже задан.

- А я расскажу! И ты ему, дурачку, слова мои передай. Без любви я за него пошла. Залетела я. Был у меня в ту пору ухарь - красавец, животное, но… ясное дело, такой жениться не станет. Послал он меня подальше: прощай, Галочка! А мне горько, меня злость берёт аж спать не могу, и тут Витя в Поповку приехал по шофёрским делам. Такой тёплый, смирный, и я решила, что он мой спаситель.
- Вы не так рассказываете, вы углы срезаете, - перебил Сава. - После слов «такой тёплый, смирный» вам следовало произнести: «Как же было не обмануть его!» Ибо женщины легко распознают мужчин, из которых удобно сделать заплатку для своей репутации. Но он свою заплаточную роль уже исполнил, так что оставьте его в покое.
- А мне куда прикажешь деваться? Я что, смазливая девочка заново начинать?!   
- Возвращайтесь на территорию мечты, а Витя пускай в этом грустном доме останется. Измучили вы его.

Она сняла со спинки стула платок, вышла, волоча цветастый угол по ступеням крыльца.   

Галина! – он обратился ей в спину. – Сейчас-то вы куда на ночь глядя?! Завтрашний день будет.

Глава 2
Когда Савелий вернулся в Любин дом, Витя ходил по светёлке из угла в угол.
- Ну что, объяснил?
- Объяснил, хотя… ей кажется, что она имеет все права согнуть тебя в бараний рог.
- Нету у неё таких прав!
- Она знает, что она сволочь, но это её не огорчает. Я, дескать, женщина и мне всё позволено, а ты всего лишь мужчина, поэтому ты ей всегда должен.
- Теперь понимаешь, каково мне приходилось?
- Я не понимаю, зачем ты на неё жизнь угробил. Ты женился во время запоя? Тебя силком тащили в ЗАГС, как бычка на бойню? – повторно высказал своё недоумение Сава.
- Сам не пойму, сам! – Витя схватил себя за голову жестом отчаяния.

Досадно человеку, если он не понимает собственных поступков. Горько сознавать, что семья, предназначенная для сердечного согревания, для родства и поддержки, оказалась полем вражды и самоутверждения. Очень досадно, просто жить не хочется.   

В прихожей раздались чьи-то шаги. В комнату вступил храбрый мужчина, Витя подскочил, чтобы с ним поздороваться. Они бурно здоровались, будто после военной разлуки.
- Генка!
- Витька, живой!
- Ты как здесь, чего не дома?
- Моя ушла на женсобрание, перед уходом заявила о разводе, потому что у неё нынче иное мировоззрение. Ну коли так, мне можно к Любе в гости… не могу я без бабы, физически не могу!

- За влагалищами ещё не набегался, – заметил Витя с укоризной. – Гуманизм велит пристреливать таких мучеников. И что тебе жена сказала, где она провела недавние дни?   
- Ничего не сказала. Перевела стрелки на меня: с кем любезничал, с кем развратничал? А я, верьте, братцы, - Генка перекрестился на стенные часы, – в каком-то гипнозе находился, всякие чудеса наблюдал… но без разврата… за исключением крошечного развратика, дак там даже не баба была, а фея с ушами на макушке. Правда ведь, это не считается? Потому я к Любе за утешением пришёл, пузырь вот взял, а тут вы, замечательно! - Генка пристраивал водку ровно посредине стола.
- С Любаней роман закрутить?
- Если даст.   
- Допустим, она принципиально спросит…
- Не-е, жениться не буду.
- Ты дослушай. Допустим, спросит она тебя: Гена, с какой целью ты стремишься овладеть моим телом? Что ты ей ответишь?

Птица врезалась в оконное стекло со стороны сада, наведя среди говорящих гулкую паузу.   
- Савелий, - Сава протянул Геннадию руку.
- Генка, - ответил тот не глядя, снова схватил бутылку и с хрустом открутил на ней шапочку.
Это был вёрткий, лукавый, симпатичный парень, привыкший верховодить в малых коллективах. Говорил он ясно, двигался уверенно и с отменной координацией. А Витя всё маячил по комнате, шаркал ногами, кивал сам себе.   
- Гена, тебе Сава кино покажет про то, где была твоя Натуля и чем твоя кралечка занималась. Покажь ему, Сава, секретные материалы.
- Витя, мы ж решили, женщинам отдать и никому не показывать.
- А это мой друг. Если я от него буду секреты заводить, значит я предатель.
- Вы о чём? – Генка замер с бутылкой в руке.
- Потерпи маленько. Только стулья не ломай, ты не дома.

Сава включил видео на планшете, выложил из рюкзака папку с документами и вышел за порог. Как будет Генка реагировать на увиденное, Сава знать не желал, и тягомотина с Ойскими женщинами ему надоела. Вскинул на плечо свой полупустой рюкзак и вышел за калитку поглазеть на вечереющую природу. Навстречу ему шла Люба. Она тоже заметила его и ускорила шаги, покачивая бёдрами. Она была взволнована.

- Мара уговаривает женщин восстановить утраченные документы на продажу деревни. Я заявила, что ничего подписывать не стану... в общем, они меня выгнали.
- Люба, давай прошвырнёмся до почты, пока Витя с Геной смотрят видеозаписи.
- Что?!
- Каждому человеку за что-то стыдно, Люба.
- Хорошо бы найти способ изменить прошлое согласно велению совести. Вот было бы здорово! Но невозможно. И Бог не простит.
- Простит, - пообещал Сава щедро, как с барского плеча. – Бог не брезгливый.
- Откуда знаешь?
- Ниоткуда. Не знаю вовсе, но так полагаю, Люба. Я так верю. Давай всё же до почты…   
- Она по вторникам и четвергам работает. Сейчас вообще поздно.
- Меня интересует почтовый ящик.
- Ты ещё почту хочешь ограбить?!
- Нет, кое-что хочу вернуть.

Возле почты Сава достал из рюкзака женские паспорта и, обернув руку платком, опустил их в синий ящик. Люба захотела изъять свой паспорт, но Сава посоветовал ей не отрываться от коллектива.
- Не вызывай подозрений, иначе бабы догадаются, что ты - наша сообщница.
- Ох, - она по-детски покрутила глазами по Саве.
Сава засмеялся от сердечного умиления.   
- Давай, Люба, ещё прогуляемся, проводим ко сну эти розово-серые облака.
Так Сава нашёл приятный предлог задержать Любу на улице, ибо ей уж точно незачем наблюдать реакцию мужиков на видеозаписи Мары.
- Давай, - она скомкала в пальцах голубой платочек, извлечённый из рукава тонкой белой кофты.

Безмолвие. Маленькие слова подлетали к ним, но словам не хватало энергии для рождения. Саве на память пришла встреча с Любой в лесу, когда она блуждала в ночной сорочке… он скорей отвернулся от этой картины, потому что она была нарисована не столько памятью, сколько похотью.   
- А ты почему не с ними? Или ты уже всё видел? – наконец произнесла Люба, преодолев онемение горла.
- Я вообще не при чём. Они решают семейные проблемы, а мне что: я холостой.
- Ты решил поселиться в Ойках?
- Рядом где-нибудь, в лесу. У меня была детская мечта - жить в глуши и слушать шёпот растущих корней.
- Серьёзно? – она впервые посмотрела ему в глаза внимательно.
- Теперь мечта возродилась, ибо лес близко. И я тороплюсь, потому что мечта, подобно влюблённости, не терпит отлагательств.   
- Знаешь, есть подходящее место, - она коснулась его локтя. – Возле Поповки дубовая роща на красивом холме, там ещё родник, с него берёт начало ручей.
- Да-да, Витя про него говорил.   

- А чем ты будешь заниматься, ты ж молодой! Какая у тебя профессия?
- Знахарь, - сказал опрометчиво.
- Слушай! – она шлёпнула его по плечу. - У моей старшей сестрёнки трофические язвы на голенях. Врачи ей твердят про операцию - ты можешь помочь?
- Постараюсь.
- Вот здорово! Я позвоню - Ленка примчится, - Люба воскликнула оживлённо.
- Пока что по телефону передай Ленке совет.   
Он оглянулся в широкий сумеречный коридор улицы, уже лишённый мелких подробностей. Провёл очами по небосклону, где сиреневые облака смиренно гасли, растворяясь в сумраке; лишь над самым горизонтом догорал тонкой полоской прожитый день.   

- Пускай капустный лист перетрёт в блендере и налепит на поражённый участок. В качестве обёртки хорошо использовать газету, а поверху обкрутить бинтом. Примочку пускай держит часа четыре, потом обмоет больное место перекисью и сделает перерыв, чтобы кожа подышала. В примочку неплохо добавить аптечный порошковый стрептоцид. Стафилококки, стрептококки особенно любят поселяться в сладком эпителии диабетиков, их оттуда сложно выкурить. Капустную кашицу желательно чередовать с картофельной с добавлением сырого желтка и опять же антибиотика. Примочка не должна полностью высыхать, чтобы ломкой корки не получилось. Дело муторное, потребует много бинтов и терпения. Да, пускай из рациона исключит жареный жир, острые приправы и алкоголь. Запомнила? Есть ещё один волшебный рецепт. Живёт на свете маленькая трава мокрица - надо сорвать пучок, помять пальцами и полученную мочалку прижать к язве. Это самое сильное средство, только не знаю, где твоя сестра найдёт мокрицу в городе.
- У меня растёт возле компостной ямы! Я всё Ленке перескажу.

Сава и Люба вернулись в её дом и увидели не двоих, но уже четверых друзей, сидящих перед потухшем планшетом. В комнате пахло водкой. При виде хозяйки они смутились. Витя посетовал, де планшет отключился: зарядка нужна. Люба вышла на кухню поставить чайник, но мужики поднялись на выход, чтобы продолжить просмотр в ДК. (Не получится у них просмотр, потому что Сава нарочно замешкался в прихожей и спрятал там зарядное устройство: хватит мужикам душу себе травить.)   

По дороге Виктор представил Саву ещё двум своим старинным друзьям: Пашке и Столяру. Столяр был почти ровесник Виктору, лет пятидесяти, а Пашка выглядел Генкиным ровесником: он ещё хранил запальчивость юности… но скорее по велению природы, нежели радости. В нём уже прописалась усталость.
Чтобы сменить семейно-половую тему, Сава обрисовал свою задачу – построить жильё в лесу. Этот информационный вброс пришёлся кстати, ибо к той минуте меж друзей начался диалог-психоз и размышление о создании вооружённой группы. Услышав Саву, мужики с облегчением сменили тему. Сава услышал от них массу полезного. Кроме того, Паша обещал горбылём поделиться, а Столяр обещал «связать» в избушке отшельника окно и дверь. Когда заговорили о деревянной работе, у Столяра голос погустел и усы растопырились – густые, седые усы, вроде тех пенных отвалов, которые порождает судно, стремительное бороздящее морскую зыбь.         

Глава 3
В Ойках нигде никто не спал, окна горели, голоса звучали. Они звучали по большей части склочно. Со стороны клуба тоже доносились надсадные женские голоса; тут на крыльце в свете единственной на всю деревню уличной лампочки расположилась группа активисток.
- Эй, Витя, колись: ты наши документы спёр? – обратились к нему.
- Ваши документы находятся в женской консультации, а документы на домовладения принадлежат тем, кто эти дома строил. Дайте пройти.

Одна из активисток пронзительно посмотрела на Виктора, по Саве глазами проехала и снова свела тяжёлый взор к Виктору, которого рассматривала заново – бывшего мужа, помазанного желтушечным светом сиротской лампочки. Досадно, как раз перед его появлением Галина бросила товаркам: «Вы в самом деле про Витьку моего думаете, будто он у Мары чемодан спёр?! Не смешите, он в собственных штанах ничего найти не может!» Сказала и осеклась, потому что не было уже на свете «Витьки», и слово «мой» к нему не относилось, и тема его штанов стала для неё нелепой. Об этом и напомнил ей Витя, самолично выступив из темноты. Галя заново приглядывалась к нему, ничего не понимая. Шум у неё в душе поднялся несусветный: злость и вина боролись в ней, причиняя страдание. Пора побыть одной, да и бабы стали раздражать её своими бравадными матюками.   

Поправив платок, она угрюмо пошла в дом, про который давеча могла сказать "иду домой". Оказывается, он был для неё родным, он был её вторым телом – добрым и умным, в отличие от ближнего, мясного.

Вошла, погуляла по комнатам, вспомнила, что в буфете припрятана четвертинка – выпила стопку, встряхнулась. Ей бы только совесть унять - ярость пускай растёт. Опустошила четвертинку: так-то лучше. Она не умела проигрывать. Мать-хабалка приучила Галчонка последнее слово оставлять за собой непременно и всегда. Но в этот раз не получилось. Где муж раздобыл видеозаписи? Может, блефует, берёт на понт? Неужели это лопоухий Витёк обчистил хитрозадую Мару?! Ладно, речь о другом, ей надо решить, какую стратегию выбрать: нападение или гордое молчание? (Ох как не хочется уходить поджав хвост!)

Идея пришла, эврика! Не каждого мыслителя, не каждого большого художника так ярко освещала идея. Галя его проучит. Витя, он пентюх, он в глубине души всё же не верит в её подлинную подлость. В нём прочно сидит гендерный миф, который женщины закладывают в мужчин сызмальства (при поддержке куртуазных лжецов и галантерейных поэтов) - про священную маму, добрую тётю, про девушку-фею-русалочку-ангела. Витя остался наивным, несмотря на длительное проживание с Галиной Захаровной. Ничегошеньки он от неё не спрятал, цыплёнок! И она сожгла в печке документы на владение домом, участком и, до кучи, план БТИ, страховку, электрические счета…
- Есть! - произнесла в печку, глядя в пепел, по которому бегали алые лёгкие искры.   

На радостях позвонила подруге, любительнице развивающих тренингов, мастеру гендерных споров, ибо находила в них пищу для самоутверждения и злорадства. Собственного мужа у Насти нет (не попался такой мазохист), но в чужие отношения Настёна влезала активно, точно хорёк в утиное гнездо, и везде пыталась ввести матриархальные порядки. «Есть же такие мужчинки негодяйские! Денежку заработает – и не отдаёт! Он должен все деньги отдавать женщине, а он себе оставляет, эгоист махровый!» Селянки обращались к ней за подсказками и слоганами.   

- Настён, вы там закончили собрание?
- Да твою же мать, сколько ж можно! Обзаканчивались уже!
- А я, прикинь, Витькины документы в печке сожгла!
- Какие документы? – осторожно спросила Настя.
- На дом.
- Ох и дура же ты, - воскликнула подруга с удовольствием. - Он дубликаты возьмёт в МФЦ, у них электронная база. Ох и тёмная ты, Галка! Ну хоть легче стало? …Ну тогда спокойной ночи.
- Спокойной, - машинально ответила Галя.

Из печки в это время донеслись быстрые звуки, будто крыса в дымоход попала и там бьётся, мечется, ища выход. Ей стало страшно… потому что одна. Тишина зевнула бездонным, как эта ночь, ртом. Одиночество. Хоть бы рыжая кошечка пришла, но и кошечки не было.

Легла. Главный вопрос: «Что со мной за эти годы произошло?» - не решалась в уме произнести, а вопрос напрашивался вкупе с ответом. Галочку подвело второе существо, которое в ней поселилось. Как бы его назвать? Не надо называть. Это оно, второе существо, повело Галочку следом за Марой. Это оно издевалось над мужем-Витей. Это оно вело Галю по стандартному пути в бессмыслицу - в депо одиночества, запретив отвлекаться на дела бескорыстные. Второе существо подчинило Галочку, создав из неё матёрую хитиновую самку.

Теперь в ночной тишине вопрос о себе показался ей слишком страшным, да и поздно его задавать. Второе существо выросло в ней, питаясь её умом и чувствами. Оно внушало ей потребность в самоутверждении, зависть и мстительность, постоянное недовольство тем, что есть. Второе существо изгоняло из Галочки исконную первичную душу, но до конца с этой задачей не справилось: подвально, бледно душа в ней как-то ещё жила. Увы, процесс умаления своей души Галя упустила из виду. Почему? Потому что следила не за собой, она следила за мужем, следила за всеми, кто снаружи. Себя она встречала только в гордых формулах: «Я так хочу! я права! я самая-самая! ты мне должен!» И в эту неприятную ночь второе существо опять не позволило ей покаяться, напротив, повелело жалеть себя, несчастную, мужем обманутую. Галя послушно заплакала. Не жалобные были эти слёзы, но злые, как щёлочь.

Почему обманутую? Потому что муж завладел видеозаписями; если б не эти чёртовы записи, она сказала бы ему, что ничего «такого» не было, и задала бы острые вопросы, заранее содержащие упрёки, и оставила бы мужа в дураках. Она разозлилась не на себя, а на записи. Их надо уничтожить.

Так она увильнула от вопроса о причине распада семьи. Глубинный ответ про второе существо - про гордыню - был ей не по силам. Упрямая гордость подставила ей примитивный вопрос: "На кой хрен эти дурацкие тренинги снимала эта подлая Мара?!"   

С другой стороны, а что в этих записях ужасного? Ничего! Всего лишь проявления природы. А если поконкретней: мужики во всём виноваты. Лучше бы жён удовлетворяли, не было бы таких тренингов! Оправдавшись так умело, она крепче сомкнула веки. На границе сна к ней стал приближаться поезд: он мчался по зимнему полю, вырастая из мглы, окутанный снежными вихрями.

Утром позвонил Витя, поинтересовался, как идут сборы. Она бросила трубку, но всё же начала готовиться к переезду. В чём она прокололась? Где в искусстве манипуляций она совершала ошибку? Не видно ошибки. Похвалить мужчину, подзадорить на решение хозяйственной задачи, уколоть мужскую гордость булавкой насмешки, поощрить лаской, испортить настроение хмуростью, приготовить вкусненького, отдаться беззастенчиво, отказаться от близости сославшись на усталость или боль головного мозга, в нужный миг обидеться или учинить скандал, зарыдать... Несложными приёмами жена загоняет мужа в нужный поведенческий коридор. Когда у него останется единственная степень свободы – алкоголь, тогда запретить самовольное употребление алкоголя, но иногда разрешать во имя добрых отношений и благодарности: "Что вы, она не стерва, она у меня добрая!"

Какие формы воздействия она упустила? Всё у неё шло по женской науке управления мужчиной (ЖНУМ) ради пользы в хозяйстве, ради самоутверждения, ради крепкого брака и управленческого удовольствия. Что было не так, что?

Среди бумаг наткнулась на письма, которые писала Виктору из больницы. Тогда пребывала в тоске, и Витя помогал ей верить в жизнь. Тогда вечерами она писала ему жалобные письма, хотя они виделись почти каждый день. Здесь же ей попались проспекты НЖЖ - она сунула их в печь. Следом отправились фото Зеуса и листовка про счастье в шаговой доступности. Подожгла, смотрела в огонь, где прошлое горело. Надо в будущее собираться, да нету сил. Хоть бы жёлтая кошечка явилась… ах да, нету жёлтой кошечки.

Как собирать вещи, во что? А вдруг он успокоится и простит? Нет, не простит, она это в голосе расслышала. Всегда считала его размазнёй, порой мечтала, чтобы стал крутым, сильным, и вот он таким стал - и всё закончилось. Нет, это плохая формула «всё закончилось». Живи заново! – такая нужна формула.      

Глава 4
Мужики расположились в клубе, чтобы смотреть без помех откровенное видео с участием своих благоверных, но через минуту планшет разрядился и перестал работать. Сава демонстративно вывалил всё из рюкзака, дескать сами видите: нету зарядного устройства. Ладно, перешли к бумажным документам, полистали договоры... Витя шёпотом спросил у Савы, где паспорта женщин, и одобрительно кивнул, услышав ответ. Мужики вчитывались в документы с неверием: не могло такое произойти, не могли бабы такое подписать, их подписи кто-то подделал! Однако Виктор заявил, что подписи настоящие. Документы потрясли мужиков сильней тренингов. Витя, опасаясь бунтарской ярости, напомнил друзьям, что утро вечера мудреней, и предложил сыграть в карты. На стене за картиной Васнецова «Алёнушка» хранилась колода карт. Если семья обрушилась, это не значит, что надо бегать из угла в угол и с визгом прыгать на стены.

- Гена, как ты кепку на болоте потерял? - спросил Сава, отвлекая мужиков от ярости, ибо дышали они с тяжелой, крайней сдержанностью.
- Кончик сучка зацепился за кепку, я шаг сделал, сучок спружинил - кепка улетела. Сразу можно было догадаться, что мы отправились в дурной поход. Нормальные кепки с головы не улетают.         
- Слышь, Сава, как хорошо, что мы этих ребят отковыряли из калебасов! – напомнил о своём скромном подвиге Витя.
- Откуда?! – переспросил Столяр с неприязнью к новым словам.
- Из колдовских кувшинов, которые называются калебасами. Он сейчас растолкует. Сава, не спи! - Витя принялся раздавать карты.

Сава лежал на стульях вдоль стены, готовый уснуть, но пришлось рассказывать про их с Витей путешествие, про электрошоковый аппарат Стрижевского, про запечатанные калебасы. Витя не преминул добавить, что Сава тоже туда залезал, но Витя вытащил его, аки репку.
- Гена, поведай про фею ушки-на-макушке, - обратились к нему грустные товарищи.
- Вспоминать неловко. Наваждение…
Тем временем Сава подумал о том, что когда-нибудь, из другой жизни оглянувшись на эти посиделки в пустом клубе, Генка тоже назовёт их наваждением.      

- Иду я, значит, по лесной дорожке…
- Погоди, Геннадий, ты сперва скажи, как ты на лесной дороге оказался, - Витя решил придать Генкиному рассказу историческую достоверность.
- Ну как! Зеус уложил меня в железную клетку, а мне плохо, мутит, спасу нет. Водку пили поганую, а Зеус обещал вылечить меня и как шарахнет электричеством! Потом я оказался на лесной дорожке. Лес такой дремучий, ветки огромные, стволы такие необъятные! Но главное, похмелья нету. Глянул под ноги, а передо мной жаба сидит – сидит и снизу смотрит на меня. Ну посмотрела и поковыляла раскорякой. Только слышу голос её дребезжащий: «Кля-я-вь, кля-я-вь». Я понял так, что она зовёт меня следовать за ней.   
Мужики за столом засмеялись, партия в дурачка прервалась.

- Клявь это навь на языке земноводных, - тихо предложил Сава, на что игроки не обратили внимания.   
 - Она, быть может, решила отблагодарить меня за то, что я не наступил на неё. А чем чёрт не шутит. Через некоторое время пришлёпали мы в дубовую рощу, а роща та, братцы мои, особая: заместо листьев на ветках растут доллары.
- Какого номинала? – спросил Стол с финансовой разборчивостью.   
- Генка, ты не забудь, что у дубов листья по краю волнистые, - напомнил Пашка.   
- А вы слушайте: на нижних ветках они волнистые, но чем выше - тем ровней. На самом же верху – совсем ровные, – Генка показал для наглядности игральную карту.
- Ну и дела, настоящие прям, шершавые? - воскликнул Стол.   

- Доллары я всего раз в жизни видел. Может, настоящие. А может, фальшивые. - Генка пожал плечами. – Забрался я наверх, натолкал целый ворох долларов за пазуху, а жаба торопит: «Клявь, клявь». Ну слез я, иду за ней, а сам воображаю, как буду перед Наташкой хвастаться. Прежде-то одни насмешки: лопух я бесполезный. А жаба: клявь, клявь... А вдруг ещё какие сокровища покажет? – подумал я, губёнки раскатал уже. Чтобы ускорить наше движение, сажаю жабу на ладонь и говорю: показывай, куда идти. Она лапками шевелит, и мне понятно, куда идти. Вышли мы таким способом на поляну мухоморов.

- Я давно про неё слыхивал, только не видел ни разу, - подал голос Пашка.   
- Я тоже. Бабка сказывала, что с той поляны всякие чудеса начинаются, не вынимая. Только домой оттуда никто не возвращался, - добавил Стол.   
- Кто же тогда про чудеса рассказал, если никто не возвращался? – подковырнул Витя.
- И с того света никто не приходил, однако все рассказывают, - парировал Генка и продолжил рассказ. – Поляна усеяна мухоморами, я гляжу на них и такой словил аппетит, аж слюнки потекли.
- Они ядовитые, – ехидно напомнил Пашка.
- Я ж говорю, это морок. Ну, гипноз, по-научному.
- Ладно, рассказывай, не вынимая, - утомился ждать Стол.
 
- По вкусу они оказались как бананы, только смолистые. Настроение моё подпрыгнуло, и даже подумал я остаться там навсегда. Хватит печень печалить в родном селе, хватит сердце кручинить в родном дому! Легко стало у меня на душе, то есть мне впервые без водки стало хорошо. Однако всё обернулось иначе, други мои. Пребывая в удовольствии, лежу так я в траве, перед глазами лён луговой, незабудки, крупный такой сочный мухомор кажет мне исподние белые свои рёбрышки… Оказывается, я за всю жизнь не отдыхал ни разу, всё волчком, а тут впервые по-человечески! Разомлел я, разморило меня так, что растеклась медовая дремота по организму.   

В этот самый момент, на словах «медовая дремота», вбежала к ним в комнату завклубша Зося. Голос у неё резкий, как у бензопилы.   
- А вы чего тут? За электричество кто платить будет? А ну пошли отсюда! Накурили!   
- Ты кто такая? Твою должность упразднили, не вынимая, - ответил Столяр, бережно принимая карты и осторожно в них заглядывая.   
- Не вякай, стружка! Лучше посмотри на себя: рубашка несвежая, сам небритый, нечёсаный… корова тебя жевала!
- Я со шлюхами свой облик не обсуждаю, - Столяр даже не обернулся к ней.   

Завклубша подбежала к нему, чтобы наотмашь ударить, но Стол уклонился и вытолкал её взашей. Вскоре прибежал запыхавшийся Зоськин муж с двустволкой.
- Кто оскорбил мою жену?
- Я, Боря. И ты поди к ней и добавь от себя, что она шлюха б/у. Но если ты правду не уважаешь, тогда застрели меня. Стреляй не вынимая! - Стол похлопал себя по гулкой груди.   
- И меня, - кивнул Гена.
- И меня. Патроны есть? - кисло поинтересовался Паша.
- Чего стоишь, к бабе идти боязно? Злая, да? Поди, недолюбил. Обычная мужская задолженность, как перед Леонард-Банком. Иди, исправляйся, не вынимая. Когда бабу недостаточно огуляешь, тогда непокой у неё в промежности и злоба в сердце, - объяснил обстоятельный Стол, оценивая карты в большой своей лапе.
- Чего застрял?! Стреляй или вали отсюда! - разозлился Генка, которому оборвали рассказ, а рассказ был ему дорог, потому что по ходу рассказа он стал ясней и ясней вспоминать свою одиссею.
- Нет, пускай сперва за водкой сбегает, – предложил Витя, уже отменивший свой сухой сезон и готовый пить без меры.      

Боря люто выбежал от мужиков и тень тревоги за собой оставил. Вскоре прибежала на всех парах Настя.   
- Мужики, Борька жену убил и сам застрелился.
- Ладно, помянем, - сказал Генка, тасуя колоду.
- Завтра, - дополнил Стол и махнул ей рукой на выход.
- Мужики, я больше так не могу, я за самогоном сбегаю. А то бабы как явятся – так вся душевность насмарку, – Генка выскочил за порог, юный, легкий на ногу.   

- Ноне в каждой семье драмы да ссоры. Может, ещё кого убьют, не вынимая, - заметил Стол, попусту разглаживая скатерть.
- Если мужики и бабы окончательно друг от дружки отвернутся, всем хана, - как бы издалека произнёс Паша.
- Не отвернутся. Бабы найдут на ком ехать. Генка вон без дырки жить не может, - Стол кивнул вослед убежавшему.   
 
Генка был тот вариант мужчины, которому необходимо флиртовать с новыми женщинами и совокупляться с ними. Женщины – его призвание, хобби, азарт, витамин, беда, война, праздник и болезнь. Отнюдь не любовная ненасытность делает его бабником, но суетливость, любопытство и самоутверждение. Разумеется, женщины такого охотника азартно бранят, но это нормально, это «входит в пропись», потому что бабы рожают бабников себе на потеху.               

- Зачем же без дырки? – приподнял голову и с опозданием встрял в беседу Сава. – Напротив. По новым правилам нету проблем: дырка нужна - арендуй. Ухаживать не надо. Хочешь стать папой? Оплати осеменительную встречу и внеси предоплату. Когда феминистки придут к власти, они обяжут всех женщин стать простиматками. Только интересно, что они будут делать, когда у мужиков пропадёт желание?
- Песен про любовь не будет, - посетовал Витя, мастер игры на свадебном баяне.   
- Хрен с ними с песнями. Любви не будет - вот скукотища! А с чего этот сырой бор загорелся? Откуда прилетела сия пошлая революция? Скажи нам, городской-начитанный, ответь, не вынимая, – с упором обратился к Саве Стол.
- Феминистки признались, что ненавидят нас, и дескать любви с женской стороны никогда не было, был вынужденный розыгрыш, мы их, несчастных, к любви принуждали.      
- Да ну! Откуда же в дамских стихах эта воющая тоска, эти стоны раненого сердца? - заметил Витя и щёлкнул в досаде пальцем по королю треф, ибо в прошлый кон был нужен бубновый, а пришёл вот этот.

- В стихах мечтательная дама переносит себя в индийское кино, в трагическую восторженность, чтобы там собою любоваться. А в реальности - критиканство и двойные стандарты: себе – лесть, мужчине – укор. Сама согрешит – ошибка. Он согрешит – предательство.   
- Пора точку с ними поставить, – заметил Витя, мнящий себя авторитетным холостяком, который свою семейную вахту отстоял.   
- Бабы – агенты дьявола, - Паша собрал карты, принялся тасовать их заново. – но, поскольку мы ихние дети, придётся уживаться, желательно - мирно.
- Очень даже мирно! - ворвался Генка, быстро поставил бутылку на стол и сел на своё место, потирая ладошки.
 
- Мне на фиг не сдалось уживаться. Вам ещё дурака тут валять и выкобеливаться, а мне к дембелю готовиться, - важно произнёс Витя.
- Жених и невеста – из одного места, - весело перечеркнул все доводы Гена.
Он сиял, он улыбался чему-то в глубине своего воображения. Быть может, он улыбался мечте о Любе, а может непосредственно о женском отверстии, чтобы зря не отвлекаться на предметы необязательные, однако прилагаемые к отверстию в качестве «нагрузки». Правда, встречаются женщины столь милые и невредные, что не в нагрузку они идут к отверстию, а как душевное наполнение и приятное оформление отверстия. Генка был уверен, что Люба именно такое необременительное сокровище. А почему нет? Она хорошая.      

В окнах клуба предутренний свет повис, как туман или дым далёкого лесного пожара. Лампочка под потолком в голубом абажуре начала напоминать о всеобщем шизофреническом заболевании, вошедшем в мир. На правой стене выше человеческого роста торчал из стены крупный загнутый гвоздь, на котором висели по очереди вожди в рамках; теперь всё это гвоздю надоело, и он торчал сам по себе.

Но пузырь уже на столе - пора что-то делать. Принялись искать вспомогательные предметы: стопки, ножик (ибо Генка зацепил где-то длинный огурец), тарелку, газету-самобранку (под кусочки хлеба, также захваченные расторопным Генкой). Набрали по полкам четыре стопки различной конфигурации, кривую солонку (в памяти о солонке из трактира, что возле поместья Ноздрёва), нож с побитой ручкой, бумажную салфетку. Наконец Пашка разлил, а Генка подхватил свой прерванный рассказ. Он рассказывал воодушевлённо, ибо артистическое воодушевление в нём подпитывалось благодарным вниманием слушателей.

- Очнулся я в грузовике среди спящих вповалку мужиков. Я их будить, а сам думаю: зачем? Пускай спят. Но мне же одному скучно. Проснулись они кое-как, чего-то бурчат, в глазах ещё сон. Привезли нас в Ойку, мы медленно слезли, как мертвяки, и послушно разошлись по домам. Все находились в каком-то зомбическом состоянии, никто ничего не помнит, ничего нас не колышет, жена докричаться до меня не может – вот ей досада! Но следующим утром я очнулся по-настоящему. В сердце меня горячая волна как толканёт! Я у Натахи спрашиваю, где я был, что со мной было? Она говорит, ей самой интересно об этом узнать. И руки в боки и вся дёргается, точно кобра. Тогда я к ней впритык: а ты где была, где гуляла? Она лицом испугалась: на экскурсию, говорит, ездила. Ха, в лес на экскурсию! Куда конкретно? - интересуюсь. На территорию мечты, - отвечает. И вот сейчас, когда Витя рассказал про калебасы, когда я увидел кино про эту их «экскурсию», когда посмотрел на земельные договоры, мне впору спросить вас, комрады, что страшней: дураки на димедроле, похотливые бабы или новое крепостничество от Леонард-Банка?

- Молодцы Витя и Сава, удачно вы записи и документы стырили, - сказал Столяр и выпятил губу в сторону рюмок, ибо те стояли наполненные, просто стояли, округлённо и смутно отражая комнату, что выглядело нелепо, несуразно, а, впрочем, в истории человечества подобные паузы случались. Так воины, осаждавшие Трою, обменивались торжественными речами во время полёта стрелы. (Должно быть, Афина Паллада задерживала ход солнечных часов.)   

Выпили по первой, покрутили головами; каждый взял двумя толстыми грубыми пальцами тонкий, полупрозрачный кружок огурца, присыпал крупинками грубоватой соли, быстро темнеющей на влажном срезе.   

- А я вообще не помню, где был, - угрюмо признался Паша.
- Умение вспомнить – сугубо индивидуальное свойство, – заговорил Витя. - Мне, когда операцию делали, тоже казалось, будто я в отключке, а на самом деле я стихи читал. Да! Значит, я помнил их. За десятки лет не стихли во мне те школьные стихи! Подобно тому и вся жизнь человека не прекращается, даже когда ему кажется, будто его нет.   

- А я вот помню, только вы мне договорить не даёте, - осерчал Генка.
- Всё, молчим в тряпочку. Рассказывай не вынимая. Только насчёт грузовика ты куда-то в конец перепрыгнул, - заметил Стол.
- Да-да, путаете меня. Итак, нажравшись мухоморов, лежу я в ароматной траве, как будто светлое будущее наступило. Балдею… но тут раз меня дёрнули, второй толкнули… ну я злые вежды отворяю, а на поляне танцует какая-то шатия-братия, группа ненормальных, штук двадцать. Наряды - пакля, тюль, шарфики, панталоны кружевные. Музыку исполняют лягушки и кузнечики. Наверно, добрая сотня лягушек наяривает в чапыжнике. Подходит ко мне девица с позолоченным носом, глаза красные, грудь голышом в горошек расписана – прижимается ко мне. «Как тебя звать?» – спрашиваю из вежливости. Она мне прокуренным голосом: «Снегурия». «Да?! А где же Дед Морозий?» «А Морозий, говорит, поменял мужской пол на женский. Теперь именуется Мразой. Только таких вот грудей, как у меня, у неё быть не может», - при этих словах она свои сиськи руками взвешивает. Если баба на комплимент нарывается, надо что-то сказать. «Ну да, - говорю, - такие на дороге не валяются». «А у меня, - говорит, - всё натуральное, ну… маленько силикона для округлости. А Морозий, - говорит, - стал смешной, когда от гормонов у него борода клочьями стала вылезать!» «Да где же он? – вопрошаю. - Где авторитет моего детства?» «В больнице, - говорит. - Ему член успешно отрезали, но когда формировали влагалище, внесли инфекцию. Прикинь, бабой не успел побывать, а уже заразили!» «Как неосторожно!» - сокрушаюсь. «А потому что нету – говорит – стерильности в больницах ни хрена. Санитарок поувольняли на хрен, потому что оптимизация. Вот гнойная зараза и расцвела махровым цветом. Зря Морозий мешок бабла эскулапам отвалил». «Откуда ж у него столько?» – спрашиваю для поддержки светского разговора. «Оттуда! – отвечает вызывающе. - На подарки детям родители скидывались, так он половину забирал себе в бездонный мешок. Олигарх! А признайся, - говорит, - натуральные девушки приятней пластических». «С природой не поспоришь», - отвечаю покорно. А что сказать? Хрен её знает, на что она захочет обидеться.

- Обижаться они любят, - заметил Паша.
- Обида помогает женщине ощутить, сколь она себе дорога, - пояснил Витя.
- Стоп, мужики, пора выпить не вынимая! А тот, который лежит, совсем не пьёт? – Стол посмотрел на Саву.
- Я пас, - отреагировал Сава, не открывая глаз. - Мне хорошо, я слушаю.

Под звуки рассказа он задремал так сладко, так мирно, что сознание осталось открытым, как забытая дверь, и туда входили Генкины слова сказочными фигурами.

Мужики выпили, их лица разгладились. Водка придала им храбрости. В перспективу непрерывно наступающего будущего мужики вновь посмотрели с надеждой. Про будущее столь много врут и на подходах к нему такие расставлены капканы, что трезвый человек верить в будущее категорически не согласен. Исключительно пьяный. (И вообще, опьянев, человек забывает о том, что несчастлив.)
Мужики похрустели огурцом и вновь свели на Генку преданное внимание. Тот и рад продолжать.   

- "Пойдём, я озябла". Снегурия схватила меня за руку холодными пальцами. "Лучше мы с тобой уединимся, пока они в очередь не выстроились. Пойдём, голубок! Согрей меня изнутри». Она потащила меня в заросли, и тут я заметил, что у неё уши на макушке торчат среди взбалмошных волос.
- Погоди, - встрял Виктор. – Это на самом деле что ли было?
- Да откуда я знаю! - раздражился рассказчик. – Даже вон умный спящий не скажет, что такое «на самом деле». Просто было и всё.
- Ну рассказывай! Потащила тебя в кусты… - напомнил Пашка.
- А лягушки заливаются, хохочут над нами. И здесь оно случилось, моё развратное действие, скромный развратик на полвсуника. Не мог я на мужской задаче сосредоточиться, понимаете! Слишком всё чужое, противное.
- Погоди совокупляться! Доллары-то где? – спросил Пашка.
- Так она их забрала, когда раздевала меня. Говорит, чтоб не шуршали. Забрала и в травку отложила. Про них я вообще забыл. «Хочу свежую страсть, хочу крепкий тык-тык!» - Снегурия шепчет мне в ухо, а мне какое дело, хочешь и хоти. «Погодь, говорю, мне без водки трудно жене изменять, меня вообще страх пробирает». «Отчего тебя страх пробирает?» - участливо спрашивает. «Чего непонятного! – говорю. – Вами командует чёрт, а я его не люблю, прям с души воротит, и за это он мне жестоко отомстит». Она давай хихикать. Я ей: чего?! Она мне заявляет, что единственный чёрт среди них это я. Ну не падла?! Я даже не знал, как возмутиться, я просто обозвал её потаскухой. Она и не спорит, она говорит, что вся шутка юмора в том, что Великая Ложа собиралась недавно в Лондоне и постановила каждому черту присвоить звание «человек», а каждому человеку называться «чёртом». «Да за что же?!» - «А за то, что люди сами исполняют свои фантазии, черти лишь на свадьбах подрабатывают. Айда, приглашает, познакомлю тебя с нашими интересными людьми. Не робей, ты же чёрт! – смеётся. – И примечай, что у них на беджиках написано. Облик они меняют легко; лишь в имени хранится неизменная суть. Ладно, ты не тушуйся, говорит, я тебе водки достану, и тогда уж мы устроим с тобой близость».

Не успел Генка завершить эту фразу, как на пороге появились Мара и с ней незнакомая врачиха в белом халате. Обе оглядели брезгливо четверых за столом и одного лежащего на стульях.
- Сразу говорю, мы знаем, кто стащил документы и записи тренингов, так что верните по-хорошему. Если не вернёте, возбудим уголовное дело по статье 158, - отчеканила Мара.
- Ты сначала представься, - обратился к ней Столяр. – Полморды в помещение всунула - уже статьёй грозишь не вынимая.

- Не грубите, как вас там! – подала дерзкий голос медицинская дама. - Я уполномочена Департаментом вакцинации выполнить рекомендации ВОЗ и довести уровень вакцинации по вашему району до ста процентов. В ином случае Росстрах откажется от страховых обязательств, Росреестр лишит вас регистрации, Роспотребсоюз перестанет считать вас гражданами, и вы лишитесь права на медпомощь, на приобретение пищи, авиабилетов...   

Пока медичка произносила эту заученную тираду, Мара кривила фиолетовые губы и суетилась радужным лицом. Не могла Мара держать своё лицо в покое.

Как и всем врунам, ей казалось, будто спокойное лицо разоблачает её, поскольку спокойное лицо доступно прочтению. Оттого она всегда кривляется, пуская в пространстве оптические волны. Так многие делают вполне невольно. Так девушка с большой чёлкой всё время убирает чёлку с глаза (для того и чёлка), а девушка с боковыми прядями постоянно заводит их за уши, чтобы снова и снова этим заниматься, уничтожая статуарный покой. Так очкарик поправляет очки, чтобы снова их поправлять. И даже художник суетится на своём полотне и старается заполнить мелочами большие монохромные участки, поскольку на таких площадях он рискует обнаружить в себе маляра. И в мире звука мы боимся вопросительной тишины и заглушаем её покашливанием, словами. Так ветер дует на воду, чтобы скрыть предметы на дне. Всем помогает суета избежать разоблачения.

- Друзья, мы этих дам не переспорим, они крепче литого утюга. У нас нету цели в жизни, мы живём абы как, а вот они знают свою цель и каждый день приближаются к ней, чтобы закончить свой путь в роскошном гробу, - приподнялся лежащий.
- Позволь тебя поправить, друг, - сделал умное лицо Витя. - Завтра не будет гробов, их заменят спортивные кубки с прахом.   
- Я не могу представить её в порошковом виде: этакое роскошное тело... - заметил Генка, разглядывая Мару на предмет оголения.

Тем временем белая гостья кому-то звонила и что-то объясняла в позолоченный телефон.

- Слушайте, я ж главного не рассказал! - опомнился Гена. – Когда я очутился между чертями на мухоморной поляне, я заявил им, что я в них не верю, что они узоры моего сна, и тогда они обещали явиться ко мне наяву. Так вот гляньте, они явились! Это они! – Генка прокуренным пальцем указал на двух посланниц Леонард-Банка.   
- Мы не черти, мы иконами печь не топили, - заявила Мара с намёком на колхозников-богоборцев, некогда породивших всю эту линию лоботрясов.   
- А чего с ними объясняться, их вакцинировать надо, – бросила ей врачиха и обратилась к мужикам. – Немедленно разойдитесь по местам проживания!
- Не обессудьте, ребята, мне и вправду пора домой: посмотреть на сборы моей благоверной, а то забудет чего, - Витя поднялся на выход.   

Глава 5
...Галина кое-как собирала вещи. Не получалось. Руки стали тяжёлые, вещи казались ненужными. Складывать их было некуда. Вспомнила: год назад Витя притащил домой пять или шесть пластиковых мешков, положил в сарай, она тогда назвала его барахольщиком - теперь эти мешки пригодятся. Ей на миг показалось, что она в каждом слове была неправа... нет уж, такого не может быть, не дура же она! И тут Витя глянул на неё из глубины зеркала. Она похолодела, присмотрелась туда – в зеркале Галя и комната, больше никого, нервы шалят. И услышала его шаги на крыльце, сердце от невнятного страха сжалось. Ну не убьёт же он её. Да и вообще, он всегда был робкий. Чего это развоевался? Значит, видеозапись так на него подействовала. Мужчинам такое не следует видеть, оно им душу обжигает. Вспомнила наказ матери: «Ты, девка, юбку-то укорачивай, но полностью дразнилку не показывай, соблюдай интригу». Мать Галчонка иной, неправедный смысл в такие наказы вкладывала, дескать, не держись от греха подальше, но цену греху набивай. Она ощутила, что заблудилась в простых вещах, не с тем багажом, не с той путевой картой в жизнь отправилась. Как-то Витя ездил на своём автобусе в другой район и вернулся без лица, рухнул не раздеваясь. «Что такое? – Заплутал, не по той дороге поехал». Вот и она долгонько не по той дороге ехала, только признаться в том самолюбие не позволяло. Самолюбие погубило её. Взять бы да придушить... но что же тогда останется?
   
- Привет, Галина Захаровна, – он дохнул в комнату водкой, словно змей-горыныч (снова запил - посмотрим, к чему это приведёт).
Он показался ей весёлым. Пригляделась – то было особое мужское веселье, когда преступление совершить легко. Развязно-куражное веселье на мужика находит, когда ему становится всё недорого, всё «по барабану».      
- Чего, Галя, вертишь своей титикакой в моём доме? Вещи собрала?

Издевается, гад. Легко ему, паразиту, жить с чистой совестью, а ей каково?! Галя порой запоздало жалеет, что расходится с мужем, но в основное время ненавидит его, ибо предатель ненавидит кого предал. (Так подлые граждане ненавидят свою родину, а глубинные подлецы ненавидят саму совесть.)
- Не радуйся, алкаш. Опять к бутылке присосался, вонючка! Вовремя я ухожу.
- Не путай, ароматная, причину и следствие. Не меняй местами верх и низ. Я спрашиваю: вещи собрала?   
- Я… я ухожу, но у меня есть условие: ты мне отдашь видеозаписи, после этого я уйду, - она села на стул возле обеденного стола.
- Они у Савы. Мой ближайший друг.
- Уже ближайший! Быстро. Надеюсь, вы копии не сняли?
- Быстро, медленно - тебя это не касается. Копии? Кому нужны ваши копии!      
Она оглядела его, затем заглянула в глаза, прикидывая, какое чувство, какое отношение к нему выбрать: презрительное? покаянное? (не выбрала в сумятице чувств).

Какой-то зуд в ногах. Галина встала, подошла к печке, пальцем потрогала побелку (сама белила перед Великим постом), прогулялась по комнате. Тем временем Витя беседовал по телефону с приятелем, и голос у него был такой светлый, чуть не счастливый. Попросил товарища отдать видеозаписи, чтобы женщины сами их уничтожили. Она слушала, и при этом в уме рассуждала: если исчезнут записи, эта история с ходом времени померкнет и станет туманным преданием, а потом и вовсе развеется. Факты без документальной поддержки - всего лишь слухи, а слухи растворяются в воздухе. (Иначе было бы жить на земле невозможно.) Когда улик нет, женщина любой упрёк отвергнет; сама упрёков накидает кому хошь полную пазуху.   

В горницу вошёл Сава. Она попыталась разглядеть в его лице осуждение, но осуждения не нашла - простое, спокойное лицо. Сава извлёк из рюкзака носок, вытряхнул из носка флешки: «Вот!»

Глава 6
На следующее утро настроение было у друзей светлое. На улице вдруг за ночь берёзы пожелтели, и весь воздушный свет показался им драгоценным и грустно-радостным. Солнце светило мягко, и так же было у них на душе, ибо ночь в деревне прошла мирно. Сава ночевал в доме Виктора. Галина и вправду вечером ушла, забрав компромат. Но договоры Витя ей не отдал, поскольку не женское дело распоряжаться домами свёкров.
 
Кошки в эту ночь по одиночке стали возвращаться, Витя на ночь оставил им открытое окно, и к утру собрались почти ещё.
- Сава, у тебя деньги остались? Пойдём купим еды котам и нам.

Сходили в лавочку за фаршем, покормили зверей, сами перекусили наспех, потому что не терпелось отправиться к месту отшельничества. Сунули в мешок топор, пилу и разную всякость: рулетку, верёвку, чайник для начального обустройства в лесу.   
- Спальник пока не нужен. Ночевать всё равно будешь сюда приходить. И вряд ли успеешь до зимы. Ничего, перезимуешь у меня, а в новое лето в дубраве обустроишься… эх, глянь, какая деревня красивая!

Полюбовались на кружево солнечно-жёлтой листвы, на веснушчатые склоны крыш, на воздушную даль, пропитанную светом неба, и бодро двинулись в путь.   

Через полчаса друзья подошли к дубравному холму. "Вот оно, искомое место, малая родина моя", - ощутил Сава.
- Нравится? - спросил Виктор.
Сава кивнул. Витя показал ему родник, и здесь они простились до вечера. Неслышными шагами Сава обошёл ближнее дерево, словно боялся кого-то спугнуть или хотел этому дереву понравиться своей уважительной осторожностью. На склоне холма дубы росли часто, почти касаясь друг друга ветвями, под склоном стояли просторней. Вот здесь и надо поселиться, возле родника. Игривый холодный родник журчал, выбиваясь на волю из темноты.   

Возле родника новый отшельник долго сидел на земле, думая какую-то безмолвную, созерцательную думу (так в люльке размышляет младенец сразу обо всём, слишком о многом, потому и нет слов). Развёл костерок для закрепления родства с этим урочищем. Посредством рогульки и косой палки подвесил над огнём чайник. Пока вода закипала, подыскал наилучшее место, заточил четыре колышка, вбил по углам будущей постройки, натянул по ним шнур, и вот уже стало отрадно. Чёткий прямоугольник в исполнении белой верёвочки весело смотрелся под сенью дубравы. Затем попил чай и просто гулял, постигая характер места.

Так и день пролетел - не столько в делах, сколько в переживании местности. Освещение стало косое, вечернее; сквозящий свет смешался с тенями, которые вышли из леса и принялись блуждать в лёгком воздухе, как тёмные феи.   

Сава терпел надежду и радость, не позволяя им перейти в ликование, потому что закипевшая надежда может заменить собою факт. Не поедет паровоз, если из его котла весь пар уходит в большой свисток. Так же преждевременный восторг отменит реальное событие, выпив его энергию раньше срока. Надо успокоиться, надо свои чувства удержать в равновесии, будто ничего особенного не происходит. (Однако произошло, да, произошло! И вкус жизни изменился.)

Набрал номер Виктора, чтобы сообщить о том, что останется ночевать в дубраве, но Витя сам показался перед его глазами; Витю сопровождали товарищи, обременённые поклажей.
- Вот-те раз, а я звоню!   
- А мы идём! - откликнулся Витя.
- К ужину боялись опоздать, - Стол положил наземь грузный мешок.   

Мужики принесли ему спальник, одноместную палатку, провизию, лопату, посуду. Оглядели выбранное место, немного поумничали насчёт утреннего холодного тумана, однако в целом одобрили. Генка постелил клеёнку на мураву, вытащил из рюкзака хлеб, огурцы, помидоры, соль, водку, варёные яйца - красиво расположил.
- Да уж начинание следует обмыть! – заметил Пашка с уважением.
- Почин! – прибавил словцо Витя и приложил к яствам плавленый сырок.      
 Генка торопился разлить, но сдерживал себя, чтобы суетой не нарушить певучий покой заката. Он тоже в себе что-то сдерживал, некую новость; так терпит мальчишка, хранящий тайну, острое желание своей тайной похвастаться. Мягко выпили, и тут Генка решил, что хватит - пора! Он расчистил среди ужина пятачок на клеёнке и выложил туда штук двадцать беджей.

- Я тоже зря время не терял. Вспомнил одну примету возле той мухоморной поляны – берёзу, расщепленную грозой. В детстве я эту берёзу видел, и, представляете, я нашёл её! Да, там неподалёку та самая поляна с мухоморами, а вокруг неё на ветках висели вот эти штуки. Я уж вам рассказывал про чертей, только вы не верили! Это их беджи. Я ж говорил вам!   

Горка пластиковых карточек притягивала взгляд; на лицевой стороне беджа имя и мордочка, на тыльной стороне персональная роспись.

Повздорий, - прочитал Сава и на всякий случай оглянулся: по ту сторону леса краснеющее солнце коснулось горизонта; свет заката, летя на землёй издалека, в брызги разбивался о тёмные стволы. Однако здесь, на опушке, воздух смягчал драму заката, светясь умеренно и уютно.

- Быздун, - прочитал Пашка. – Ну и рожа!
- Они тут все красавцы, правда? - голосом самодовольного экскурсовода проворковал Гена. – К тому же полны идей. Вот этот Дон Гуано предложил отрезать мне голову. Я говорю: для чего? Он сказал, что для моей пользы.   
- Важноговн и Важновздор - сиамские близнецы что ли? - прошептал Витя, разглядывая парный бедж.   
- Нет, просто близнецы. Обидчивые страшно, когда их путают.   
- Три Махабатки, имя-то какое... а на фотке одна девица, правда, с тремя сиськами!
Беджи двигались по кругу. Никто даже не обратил свой слух к тонкому голосу зяблика.

Мудияр, Арагупег, Катафаллос, Грешный Каш, Чморфий, Тлетвор, Переглюч, Гробс, Пукла, Охмох, Дырянь, Гаремчик, Вульча, Беспользяк, Иносран, Члендр, Кукумля, Пронырь, Ништяк, Брюхокрыл, Мрот, Ликуйя.   

Дойдя до кривозубой Ликуйи, Сава отложил карточки и закрыл глаза. Ему хватило портретных впечатлений. Особенно испугал его Мрот с лицом черепа.      
- А ты доллары в траве не поискал? – спросил Пашка.
- Ох нет, забыл я про них! - спохватился Генка.
- Ну вот, про главное забыл.
Пашка с усмешкой покачал головой. (Возможно, он относится к тем людям, которые при виде чего-то необычного, полагают, что это розыгрыш. Среди всех церквей самая нетерпимая - церковь рассудка.)   

Пока друзья закусывали и обсуждали своё димедрольное путешествие, Сава наполнился благостной мыслью. После второго тоста за благополучие отшельника (тоста похожего на чувствительные поздравления «херсонского помещика», собравшегося перевезти мёртвые души из энской губернии в южные земли) Сава предложил друзьям подумать об очищении души и примирении всех. Вот что он сказал, глядя в рюмку:
- Мы виноваты друг перед другом, и груз вины отравляет жизнь каждого. Но не себе надо искать оправдания, а простить надо тех, на кого держишь обиду, включая тех, кто по-настоящему перед тобой виноват. Обиды разъедают нас, поэтому необходимо простить обидчиков. Тогда настанет мир в семьях.
 
Сказал и осёкся. Минуту назад новоявленная идея казалась ему хорошей, однако во время произнесения, она раскрыла таящийся в ней подлог. Для проверки он попытался вообразить, будто Витя и Галя преодолели взаимную неприязнь – и не смог. Галя сменить гнев на милость не согласится нипочём. Значит, Савин рецепт спасения семей в деревне Ойки – всего лишь акция прекрасномыслия. Напрасно он ловил восторг в своём сердце и трепетал крылышками надежды. Нехорошо получилось: бесплатная туфта.
- Стоп, друзья, за это мы пить не будем. Напрасно я наболтал.   
- Кто его знает, может и не напрасно, - промычал Стол.
Однако Сава расстроился, обиделся на свою мысль за то, что его подвела. Благо, разговор переметнулся на другие темы. Витя похвастался освобождением дома. Стол собрался купить у какого-то знакомого подержанный токарный станок. Пашка молчал, с омерзением разглядывая фотки на беджах. Сава придумывал стишок про семейную жизнь в Ойках.

Горбатые дремлют стога
в сиянье ночной красоты.
У месяца тоже рога -
напрасно печалишься ты.   
Напрасно взываешь: Галюнь!   
На то они травы-кусты,
на то она музыка… плюнь,
рога ведь ещё не кранты.

Ужин длить не стали: темнело. Друзья пожелали ему доброй ночи и оставили одного. Солнце, ушедшее за горизонт, выбросило в небо тающий венчик ауры. Взвыла загробным голосом далёкая выпь. Пламя костра стало ярким, и его красноватый свет смешивался с темнотой в невыразимо-текучих пропорциях.

Сава слышал своё сердце как отдельное тревожное существо. Оно пульсировало: такова была его поступь сквозь время. Загадку собственной жизни и мира Сава ощутил ярко, ясно. Он смотрел в огонь и в некий миг увидел в пламенных углях горящий город будущего. Он уснул, но вскоре его тронуло чувство тревоги. Открыл глаза. Костёр едва дымил, вещи на траве лежали как забытые. В предрассветную липкую муть, заменявшую свет, Сава отправился в деревню, сердцем чуя, что там что-то произошло, оттуда дуло тоской.   

В деревня бушевал пожар. Ещё на выходе из леса он увидел зарево. Горела изба Виктора. Соседний дом народ поливал из вёдер. Шум огня и голосов, сливался в гул, застилающий слух. Витя непричастно и неприкаянно сидел поодаль, опустив голову. Под его торчащими коленками лежала двустволка.
- Почему не едут пожарные?
Витя оставил вопрос без внимания. Он забормотал о своём.
- Еле выскочил. Всё уж было в огне, от дыма проснулся. Только зря наружу я выскочил, надо было остаться. Надо было. Струсил. Зачем-то ружьё схватил… чтобы исправить ошибку.

Человек устаёт от неудач, обманов, разочарований. Каждому отпущена своя выносливость. Когда видна светлая цель, козни судьбы ударяют нас не так сильно. Когда светлой цели нет, всякая беда выглядит как неоправданная, бессмысленная жестокость.
- Я думаю Галка подожгла.
- Может, кто-то из Леонард-Банка, - сказал Сава наобум, но в звучании этих слов угадывалась правда.
Витя с благодарностью посмотрел на Саву и поднялся на ноги.
С воем сирены примчалась пожарная машина. Людей отогнали, рукава размотали - ударили водой в сияющее пекло.

Сава и Люба встретились в толпе глазами. Она подошла на расстояние голоса, то есть вплотную.
- Веди Витю ко мне, ему необходимо отдохнуть. У меня самогонка есть.
Но Витя не согласился уйти, он не мог бросить в беде свой пылающий дом.
Пожарные сделали всё возможное, но дом не спасли. Они лишь купировали огонь и защитили соседние строения. Людям стало нечего делать… но тут новая волна ярости пробежала по ним и теснее сплотила: грибник Вова силком привёл сюда Романа Повидлова. По утверждению Вовы, Роман пытался поджечь ещё один дом на краю деревни.

Стали вершить суд над поджигателем. Солнце взошло, пожарные уехали на пруд за водой. Поджигатель стоял перед людьми со связанными за спиной руками. Чуя скорую смерть, он страстно докладывал о причинах своей подлости. Он взывал к сочувствию: кто не хочет улучшить жилищные условия? Кому жена и тёща не проели плешь насчёт сытой жизни и отдыха на курортах – кому?!
- Вы гляньте на него, кругом у него бабы виноваты! – вскипела среди народа баба Вера. - Ты зачем слушался?! Порядков не знаешь: баба просит – не делай! Ишь, повадились жалобиться. Чем тебе Витька-то не угодил, жалобщик?
- Мне Мара велела поджог устроить, потому что он документы у ней выкрал, - ответчик с ненавистью и страхом кивнул в сторону Вити, который стоял перед ним, глазами впившись.   
- Она, что, за руку его поймала?
- Я самолично документы у них видел. Вон с другом…
- Ну и твоё какое дело?! Зачем ты на поджог согласился?
- Она сказала, что уволит меня с работы, а у меня работа престижная. Сами знаете, какая на селе безрабо…

Витя вскинул двустволку и застрелил его прямо в сердце, в упор. Затем переломил ружьё и вставил два новых патрона, стряхнул с правой ноги тапочек и большим пальцем ноги в дырявом носке нажал на курок, предварительно опершись подбородком на стволы. Грохнул второй выстрел, Витина голова дёрнулась назад, и он повалился, держась за ружьё. Никто не успел даже мысленно что-то изменить в его поступках. Он один действовал, все другие застыли. Когда быстрая трагедия завершилась, вновь зашумели голоса, вновь задымил догорающий пожар и местами воскрес рдяными сполохами.   

Сава стоял нем и пуст. Он так и стоял, пока не прибыли полицейские. Тогда Люба взяла его под руку и повела послушного куда-то прочь.
Сава поглядел вокруг и увидел, что всё стало мёртвым, включая солнце. Повернулся к Любе – она была живая, и нестерпимая жалость огнём схватила его сердце.
Часть 2
Глава 1
Пока Витя и Сава вершили обратный путь, в Ойках царила сумятица. Жёны, вернувшиеся домой первыми, подготовили мужьям трудный вопрос: где ты шлялся? Мужья, когда вернулись, мирно отвечали «не помню», при этом сами ни о чём не спрашивали. Покорность мужчин сильно озадачила женщин. Наверно, мужья там, где провели шесть суток, чем-то отравились. Они словом не вспомнили о выпитой водке, не задали жёнам ни одного вопроса, молча перекусили и отправились на боковую. Женщины созвонились: покорные, тихие мужья напугали их. Жёны постановили ни о каких половых своих проделках никому ни слова, а также о документах, подписанных по настоянию Мары и слава Богу потерянных.

- Значит, Зеус тоже зря время не терял, - признали женщины. - Обработал мужиков до тупости, до сонливости. Не слишком ли?
- А чё, авось пить бросят, по дому станут всё делать, жён будут слушаться, - прозвучало оптимистическое мнение.

А в это же время с одров уже мужики поднимались, будто из летаргического сна. Недоумение не мешало им становиться злыми и требовать от женщин объяснений. Слово «падла» крутилось в сознании, пусть и не находя себя конкретного обоснования, однако звучало в уме и в избе всё настойчивей.

Женщины заранее, ещё когда возвращались в деревню, обсудили меж собой линию поведения, линию самооправдания и встречного обвинения мужей, если те вернуться позже хотя бы на час. А если мужья вернулись бы раньше, тогда женщины сказали бы, что ходили искать своих алкашей да заблудились и чуть не сгинули в болоте. Где находится то болото женщины тоже обговорили, чтобы всем одинаково рукой показывать. В любом варианте мужья были обречены оказаться в дураках.

Однако в первые сутки после возвращения ни один муж не подставился под этот обжигающий вопрос. Невозможно бить спящего, невозможно проклинать пустого недотёпу, робкого и послушного как старый плюшевый мишка. Трудно было в такое поверить, но такое случилось: пришедшие мужья молчали. Никто из них ни слова не пролепетал в своё жалкое оправдание, никто и матерного слова не посулил гулящей супруге. Будто волшебник вырезал несколько суток из жизни мужиков, вырезал и велел забыть. Бледные, тихие, вернулись они неизвестно откуда и даже не спросили выпить.   

На следующий день перепуганные женщины встретились в клубе, чтобы обсудить ситуацию. Их собрание затянулось до темноты, и пока длилось это собрание, мужики пробуждались, обретая память и злость. Где бабы? В сердце гремел дизельный движок, а в доме стояла пещерная тишина. Даже мыши за предыдущую неделю околели в подполе, а кошки-собаки ушли в чужие сёла искать себе новый приют. Несусветная, невыносимая повисла в домах тишина. Только висела недолго.   

Витя и Сава пришли в Ойку днём позже – как раз тогда, как души мужиков, освобождённые из калебасов, вселились в родные тела. И сразу процесс деревенской жизни вошёл в естественное русло. У кого-то в доме звонко гремели разбиваемые об пол тарелки, там же раздавался острый женский голос, в коем страх и ярость смешались в равных долях. Визгу контрапунктом вторил на низких нотах мужчина, которому казалось, будто он сейчас узнает правду.   
- Как ты смеешь допытываться, где я была?! Ты на себя посмотри! Где ты был, ирод? – встречно язвила его жена.

На слух было понятно, что правды муж не добьётся, потому что жена принципиально не любит правду (с нею часто связаны неприятности), но мужу казалось, что он способен узнать правду. Увы, главная правда состояла в том, что жена начала его обманывать ещё до свадьбы и что эту форму отношений он принял на веру, одобрил, окольцевал, и посему не по чину ему сейчас до правды докапываться. (Ну а коли докопается, то сам же в ту яму и свалится, а жена туда не свалится, потому что давно научилась мягко подменять правду самооправданием, так давно и привычно, что сама эту работу не замечает.)   

Не в одном доме топал и кричал скандал, ревел и визжал. Что ж, степенные люди умеют на время сойти с ума, чтобы оппоненту стало страшно.

Под старой ветлой они сели поговорить. Крамольные видеозаписи решили отдать женщинам, чтобы те их уничтожили сами. Документы бумажного характера решили показать мужикам. О себе подвели итог: свою миссию Сава и Витя выполнили, ибо документы и мужики спасены.

Сава задумался о бытовых вопросах: например, где ему ночевать? (Он сильно устал за эти дни и удивлялся выносливости Виктора.) Витя с удивлением посмотрел ему в глаза и велел идти вместе с ним.
- Нет, у тебя там наверно Галочка, ты с ней будешь разбираться.
- Да ладно, пошли!
Сава понял, что Витя жену всё-таки побаивается, однако наотрез отказался от приглашения.
- Почему?
- Потому что в присутствие посторонних люди говорят не то, что сказали бы одни.
- Ладно, к Любке иди, она тебя пустит.

Люба смущённо обрадовалась ему и усадила чай пить. Разговор не клеился, Люба стыдилась того, что с ней произошло, прятала глаза в чашку, находила предлоги покопаться в буфете. Вскоре ей позвонили, и она ушла, дав гостю наказ доесть картошку в толстой сковороде. Убежала. Вид у Любы нынче был уже не такой хворобый, как четыре дня назад. Телом она ожила, но совесть Любу не отпустила, держала в ущемлении. Сава прилёг на диване, даром что ещё светлый час, и сразу уснул богатырским сном, но вскоре очнулся. Витя склонился над ним - лицом усохший, губы исчезли, в глазах мучение.
- Сава, Сава!
- Что такое?! - продрал зенки.
- Она драться лезет. Она специально так делает, чтобы я ударил её, чтобы полицию вызвать. Видишь, как шею расцарапала?

На Витиной шее кровавыми царапинами отметились четыре когтистых пальца.   
- Молодец - убежал!   
- Поди ты к ней, скажи мол ты адвокат. Напомни, что у неё нету прав на моё жильё, растолкуй по холодку, а то она меня нарочно не понимает, вишь драку затевает, чтобы посадить, - он дышал тяжело, как боксёр между раундами.      
- Вить, она слушать меня не станет, - Сава мялся.
- Я тебя за ноги с того света вытаскивал? Теперь твоя очередь, - категорично произнёс Витя.
Сава поднялся, несчастный.
- Всякие дураки женятся - ни себе покоя, ни людям! – не удержался от ворчания.
- Иди уже, выгоняй лису. Пригрози, мол я видеозаписи обнародую. Ступай, я тебя здесь обожду. Куда Любка-то смылась?
- Не знаю, кто-то ей позвонил.
- На сходку, стало быть. Мара опять нарисовалась, хочет заново документы подписывать. Иди уже, Сава, иди! – в спину подтолкнул и перекрестил.

Кое-какое представление о Галине Сава имел по видеокадрам, но теперь особое внимание обратил на враждебность этой крепкой, круглоголовой, упрямой женщины. От неё несло жаром битвы. Большие ноздри были наполнены глубинной чернотой.
- Вот он, адвокат моего обормота! Зачем пожаловал? Я не приглашала, я тут хозяйка.
- Давайте поговорим, я войду, можно? - Сава сел на знакомую скамеечку. - Людям порой нравится мучить друг друга. Или уж так привыкли, что перестать не могут. Галина, вы законных прав на этот дом не имеете, согласны? Раньше вас наделял этим правом супруг, но больше не наделяет. Вы хотите здесь проживать против его воли?

Она долго подбирала ответ, и гость ей напомнил, что у неё хороший дом в Поповке, где матушка живёт.
- Адвокат! – обратилась к нему с вызовом. – Ты мне не указывай, где жить. У нас тут все порядки переменились. У нас тут командует женская община. Про ЭнЖэЖэ слышал? Мне Витя слова поперёк не скажет. Я его сама отсюда выселю. А если надо и посажу. Ясно?
- Если придерживаться буквы закона… - начал возражать Сава.
- Да какая буква! - перебила Галина и руку в бок упёрла, чтобы локоть выставить. -  Я его три года назад на измене застукала: сама видела, как он к поварихе козихинской в дом заходил. Вечером дело было – зачем вечером к бабе ходят, а? Если же говорить о букве закона, то мы с ним в загсе расписывались и про супружескую верность клялись. Было такое?   
- Наверно было, – посмотрел ей в глаза и ощутил такое к ней отвращение, что отбросил гендерную деликатность, которая отныне уже неуместна (при феминизме многое из мужских привычек следует отбросить). – Галя, на занятиях по отработке многократного оргазма вы запасались верностью наперёд, про запас?   

- Да ты… ты откуда взялся, шпион?! Я тебя сейчас убью!
- Лучше убейте себя, ибо не я тут – корень проблемы.   
- Он их видел? – спросила тихо.
- Мы с ним вместе ходили забирать эти записи, причём ради вас, чтобы вас потом не шантажировали. И документы выкрали, чтобы вы свои избы не потеряли.   
- Странно, слова мне не сказал, - прошептала.
- Вы для него более не жена, ему безразлично чем вы занимаетесь. Я уговорил его дать вам время до завтра, потому что он хотел избавиться от вашего присутствия нынче. Однако вечер на дворе... Галина, расскажите, как так получилось, что он предложил вам руку и сердце? Как это произошло? Мне просто не верится.

Сава давно мучился этим социально-сексуальным вопросом: как мужчина отваживается засунуть свой интимный орган в тело, в котором, кроме отверстия, нет ничего женского, ничего нежного? Разумеется, прямо так в лоб он свой вопрос не мог задать.      

Она прошлась по комнате, что-то рукой тронула, погляделась в зеркало. Какое ему дело до их знакомства! И тут же ей захотелось рассказать что-нибудь злое, с обвинением и вызовом. Она прижалась лопатками к окну, чтобы изъянов её лица "адвокат" не рассмотрел в контровом освещении. Голову подняла, ноздри раздула, выражая брезгливое сожаление о существовании таких вот, как Сава, адвокатов.

Сава тотчас разгадал её психическую болезнь. Галине везде мерещились биологические нечистоты: сопли, какашки, пот, неприятные запахи… Она их присутствие подозревала всюду, но не сторонилась их, а напротив - с приготовленным жадным отвращением принюхивалась, присматривалась. Вероятно, эта брезгливость, которую Галя называла чистоплотностью, происходила от надменности, поскольку к себе она так не принюхивалась. Женщины, взрастившие в себе эту болезнь, оценивают людей со своей секретной, нюхательной стороны, словно крысы. И к Саве она сразу принюхалась по своему автоматическому обыкновению. Вероятно, густая тьма в её ноздрях произошла от потёмок её души, настроенной обнаруживать в людях неприятные черты, чтобы иметь повод сказать о них: «Фу!» Для чего такое говорить? А для того, чтобы обозначить своё превосходство. С той же целью она привычно и постоянно делает своим ближним всяческие замечания, указания, упрёки, чтобы опять же обозначить своё превосходство.      

«Зачем я с ней разговариваю? Зачем время трачу? Но вопрос о начале их отношений был уже задан.

- А я расскажу! И ты ему, дурачку, слова мои передай. Без любви я за него пошла. Залетела я. Был у меня в ту пору ухарь - красавец, животное, но… ясное дело, такой жениться не станет. Послал он меня подальше: прощай, Галочка! А мне горько, меня злость берёт аж спать не могу, и тут Витя в Поповку приехал по шофёрским делам. Такой тёплый, смирный, и я решила, что он мой спаситель.
- Вы не так рассказываете, вы углы срезаете, - перебил Сава. - После слов «такой тёплый, смирный» вам следовало произнести: «Как же было не обмануть его!» Ибо женщины легко распознают мужчин, из которых удобно сделать заплатку для своей репутации. Но он свою заплаточную роль уже исполнил, так что оставьте его в покое.
- А мне куда прикажешь деваться? Я что, смазливая девочка заново начинать?!   
- Возвращайтесь на территорию мечты, а Витя пускай в этом грустном доме останется. Измучили вы его.

Она сняла со спинки стула платок, вышла, волоча цветастый угол по ступеням крыльца.   

Галина! – он обратился ей в спину. – Сейчас-то вы куда на ночь глядя?! Завтрашний день будет.

Глава 2
Когда Савелий вернулся в Любин дом, Витя ходил по светёлке из угла в угол.
- Ну что, объяснил?
- Объяснил, хотя… ей кажется, что она имеет все права согнуть тебя в бараний рог.
- Нету у неё таких прав!
- Она знает, что она сволочь, но это её не огорчает. Я, дескать, женщина и мне всё позволено, а ты всего лишь мужчина, поэтому ты ей всегда должен.
- Теперь понимаешь, каково мне приходилось?
- Я не понимаю, зачем ты на неё жизнь угробил. Ты женился во время запоя? Тебя силком тащили в ЗАГС, как бычка на бойню? – повторно высказал своё недоумение Сава.
- Сам не пойму, сам! – Витя схватил себя за голову жестом отчаяния.

Досадно человеку, если он не понимает собственных поступков. Горько сознавать, что семья, предназначенная для сердечного согревания, для родства и поддержки, оказалась полем вражды и самоутверждения. Очень досадно, просто жить не хочется.   

В прихожей раздались чьи-то шаги. В комнату вступил храбрый мужчина, Витя подскочил, чтобы с ним поздороваться. Они бурно здоровались, будто после военной разлуки.
- Генка!
- Витька, живой!
- Ты как здесь, чего не дома?
- Моя ушла на женсобрание, перед уходом заявила о разводе, потому что у неё нынче иное мировоззрение. Ну коли так, мне можно к Любе в гости… не могу я без бабы, физически не могу!

- За влагалищами ещё не набегался, – заметил Витя с укоризной. – Гуманизм велит пристреливать таких мучеников. И что тебе жена сказала, где она провела недавние дни?   
- Ничего не сказала. Перевела стрелки на меня: с кем любезничал, с кем развратничал? А я, верьте, братцы, - Генка перекрестился на стенные часы, – в каком-то гипнозе находился, всякие чудеса наблюдал… но без разврата… за исключением крошечного развратика, дак там даже не баба была, а фея с ушами на макушке. Правда ведь, это не считается? Потому я к Любе за утешением пришёл, пузырь вот взял, а тут вы, замечательно! - Генка пристраивал водку ровно посредине стола.
- С Любаней роман закрутить?
- Если даст.   
- Допустим, она принципиально спросит…
- Не-е, жениться не буду.
- Ты дослушай. Допустим, спросит она тебя: Гена, с какой целью ты стремишься овладеть моим телом? Что ты ей ответишь?

Птица врезалась в оконное стекло со стороны сада, наведя среди говорящих гулкую паузу.   
- Савелий, - Сава протянул Геннадию руку.
- Генка, - ответил тот не глядя, снова схватил бутылку и с хрустом открутил на ней шапочку.
Это был вёрткий, лукавый, симпатичный парень, привыкший верховодить в малых коллективах. Говорил он ясно, двигался уверенно и с отменной координацией. А Витя всё маячил по комнате, шаркал ногами, кивал сам себе.   
- Гена, тебе Сава кино покажет про то, где была твоя Натуля и чем твоя кралечка занималась. Покажь ему, Сава, секретные материалы.
- Витя, мы ж решили, женщинам отдать и никому не показывать.
- А это мой друг. Если я от него буду секреты заводить, значит я предатель.
- Вы о чём? – Генка замер с бутылкой в руке.
- Потерпи маленько. Только стулья не ломай, ты не дома.

Сава включил видео на планшете, выложил из рюкзака папку с документами и вышел за порог. Как будет Генка реагировать на увиденное, Сава знать не желал, и тягомотина с Ойскими женщинами ему надоела. Вскинул на плечо свой полупустой рюкзак и вышел за калитку поглазеть на вечереющую природу. Навстречу ему шла Люба. Она тоже заметила его и ускорила шаги, покачивая бёдрами. Она была взволнована.

- Мара уговаривает женщин восстановить утраченные документы на продажу деревни. Я заявила, что ничего подписывать не стану... в общем, они меня выгнали.
- Люба, давай прошвырнёмся до почты, пока Витя с Геной смотрят видеозаписи.
- Что?!
- Каждому человеку за что-то стыдно, Люба.
- Хорошо бы найти способ изменить прошлое согласно велению совести. Вот было бы здорово! Но невозможно. И Бог не простит.
- Простит, - пообещал Сава щедро, как с барского плеча. – Бог не брезгливый.
- Откуда знаешь?
- Ниоткуда. Не знаю вовсе, но так полагаю, Люба. Я так верю. Давай всё же до почты…   
- Она по вторникам и четвергам работает. Сейчас вообще поздно.
- Меня интересует почтовый ящик.
- Ты ещё почту хочешь ограбить?!
- Нет, кое-что хочу вернуть.

Возле почты Сава достал из рюкзака женские паспорта и, обернув руку платком, опустил их в синий ящик. Люба захотела изъять свой паспорт, но Сава посоветовал ей не отрываться от коллектива.
- Не вызывай подозрений, иначе бабы догадаются, что ты - наша сообщница.
- Ох, - она по-детски покрутила глазами по Саве.
Сава засмеялся от сердечного умиления.   
- Давай, Люба, ещё прогуляемся, проводим ко сну эти розово-серые облака.
Так Сава нашёл приятный предлог задержать Любу на улице, ибо ей уж точно незачем наблюдать реакцию мужиков на видеозаписи Мары.
- Давай, - она скомкала в пальцах голубой платочек, извлечённый из рукава тонкой белой кофты.

Безмолвие. Маленькие слова подлетали к ним, но словам не хватало энергии для рождения. Саве на память пришла встреча с Любой в лесу, когда она блуждала в ночной сорочке… он скорей отвернулся от этой картины, потому что она была нарисована не столько памятью, сколько похотью.   
- А ты почему не с ними? Или ты уже всё видел? – наконец произнесла Люба, преодолев онемение горла.
- Я вообще не при чём. Они решают семейные проблемы, а мне что: я холостой.
- Ты решил поселиться в Ойках?
- Рядом где-нибудь, в лесу. У меня была детская мечта - жить в глуши и слушать шёпот растущих корней.
- Серьёзно? – она впервые посмотрела ему в глаза внимательно.
- Теперь мечта возродилась, ибо лес близко. И я тороплюсь, потому что мечта, подобно влюблённости, не терпит отлагательств.   
- Знаешь, есть подходящее место, - она коснулась его локтя. – Возле Поповки дубовая роща на красивом холме, там ещё родник, с него берёт начало ручей.
- Да-да, Витя про него говорил.   

- А чем ты будешь заниматься, ты ж молодой! Какая у тебя профессия?
- Знахарь, - сказал опрометчиво.
- Слушай! – она шлёпнула его по плечу. - У моей старшей сестрёнки трофические язвы на голенях. Врачи ей твердят про операцию - ты можешь помочь?
- Постараюсь.
- Вот здорово! Я позвоню - Ленка примчится, - Люба воскликнула оживлённо.
- Пока что по телефону передай Ленке совет.   
Он оглянулся в широкий сумеречный коридор улицы, уже лишённый мелких подробностей. Провёл очами по небосклону, где сиреневые облака смиренно гасли, растворяясь в сумраке; лишь над самым горизонтом догорал тонкой полоской прожитый день.   

- Пускай капустный лист перетрёт в блендере и налепит на поражённый участок. В качестве обёртки хорошо использовать газету, а поверху обкрутить бинтом. Примочку пускай держит часа четыре, потом обмоет больное место перекисью и сделает перерыв, чтобы кожа подышала. В примочку неплохо добавить аптечный порошковый стрептоцид. Стафилококки, стрептококки особенно любят поселяться в сладком эпителии диабетиков, их оттуда сложно выкурить. Капустную кашицу желательно чередовать с картофельной с добавлением сырого желтка и опять же антибиотика. Примочка не должна полностью высыхать, чтобы ломкой корки не получилось. Дело муторное, потребует много бинтов и терпения. Да, пускай из рациона исключит жареный жир, острые приправы и алкоголь. Запомнила? Есть ещё один волшебный рецепт. Живёт на свете маленькая трава мокрица - надо сорвать пучок, помять пальцами и полученную мочалку прижать к язве. Это самое сильное средство, только не знаю, где твоя сестра найдёт мокрицу в городе.
- У меня растёт возле компостной ямы! Я всё Ленке перескажу.

Сава и Люба вернулись в её дом и увидели не двоих, но уже четверых друзей, сидящих перед потухшем планшетом. В комнате пахло водкой. При виде хозяйки они смутились. Витя посетовал, де планшет отключился: зарядка нужна. Люба вышла на кухню поставить чайник, но мужики поднялись на выход, чтобы продолжить просмотр в ДК. (Не получится у них просмотр, потому что Сава нарочно замешкался в прихожей и спрятал там зарядное устройство: хватит мужикам душу себе травить.)   

По дороге Виктор представил Саву ещё двум своим старинным друзьям: Пашке и Столяру. Столяр был почти ровесник Виктору, лет пятидесяти, а Пашка выглядел Генкиным ровесником: он ещё хранил запальчивость юности… но скорее по велению природы, нежели радости. В нём уже прописалась усталость.
Чтобы сменить семейно-половую тему, Сава обрисовал свою задачу – построить жильё в лесу. Этот информационный вброс пришёлся кстати, ибо к той минуте меж друзей начался диалог-психоз и размышление о создании вооружённой группы. Услышав Саву, мужики с облегчением сменили тему. Сава услышал от них массу полезного. Кроме того, Паша обещал горбылём поделиться, а Столяр обещал «связать» в избушке отшельника окно и дверь. Когда заговорили о деревянной работе, у Столяра голос погустел и усы растопырились – густые, седые усы, вроде тех пенных отвалов, которые порождает судно, стремительное бороздящее морскую зыбь.         

Глава 3
В Ойках нигде никто не спал, окна горели, голоса звучали. Они звучали по большей части склочно. Со стороны клуба тоже доносились надсадные женские голоса; тут на крыльце в свете единственной на всю деревню уличной лампочки расположилась группа активисток.
- Эй, Витя, колись: ты наши документы спёр? – обратились к нему.
- Ваши документы находятся в женской консультации, а документы на домовладения принадлежат тем, кто эти дома строил. Дайте пройти.

Одна из активисток пронзительно посмотрела на Виктора, по Саве глазами проехала и снова свела тяжёлый взор к Виктору, которого рассматривала заново – бывшего мужа, помазанного желтушечным светом сиротской лампочки. Досадно, как раз перед его появлением Галина бросила товаркам: «Вы в самом деле про Витьку моего думаете, будто он у Мары чемодан спёр?! Не смешите, он в собственных штанах ничего найти не может!» Сказала и осеклась, потому что не было уже на свете «Витьки», и слово «мой» к нему не относилось, и тема его штанов стала для неё нелепой. Об этом и напомнил ей Витя, самолично выступив из темноты. Галя заново приглядывалась к нему, ничего не понимая. Шум у неё в душе поднялся несусветный: злость и вина боролись в ней, причиняя страдание. Пора побыть одной, да и бабы стали раздражать её своими бравадными матюками.   

Поправив платок, она угрюмо пошла в дом, про который давеча могла сказать "иду домой". Оказывается, он был для неё родным, он был её вторым телом – добрым и умным, в отличие от ближнего, мясного.

Вошла, погуляла по комнатам, вспомнила, что в буфете припрятана четвертинка – выпила стопку, встряхнулась. Ей бы только совесть унять - ярость пускай растёт. Опустошила четвертинку: так-то лучше. Она не умела проигрывать. Мать-хабалка приучила Галчонка последнее слово оставлять за собой непременно и всегда. Но в этот раз не получилось. Где муж раздобыл видеозаписи? Может, блефует, берёт на понт? Неужели это лопоухий Витёк обчистил хитрозадую Мару?! Ладно, речь о другом, ей надо решить, какую стратегию выбрать: нападение или гордое молчание? (Ох как не хочется уходить поджав хвост!)

Идея пришла, эврика! Не каждого мыслителя, не каждого большого художника так ярко освещала идея. Галя его проучит. Витя, он пентюх, он в глубине души всё же не верит в её подлинную подлость. В нём прочно сидит гендерный миф, который женщины закладывают в мужчин сызмальства (при поддержке куртуазных лжецов и галантерейных поэтов) - про священную маму, добрую тётю, про девушку-фею-русалочку-ангела. Витя остался наивным, несмотря на длительное проживание с Галиной Захаровной. Ничегошеньки он от неё не спрятал, цыплёнок! И она сожгла в печке документы на владение домом, участком и, до кучи, план БТИ, страховку, электрические счета…
- Есть! - произнесла в печку, глядя в пепел, по которому бегали алые лёгкие искры.   

На радостях позвонила подруге, любительнице развивающих тренингов, мастеру гендерных споров, ибо находила в них пищу для самоутверждения и злорадства. Собственного мужа у Насти нет (не попался такой мазохист), но в чужие отношения Настёна влезала активно, точно хорёк в утиное гнездо, и везде пыталась ввести матриархальные порядки. «Есть же такие мужчинки негодяйские! Денежку заработает – и не отдаёт! Он должен все деньги отдавать женщине, а он себе оставляет, эгоист махровый!» Селянки обращались к ней за подсказками и слоганами.   

- Настён, вы там закончили собрание?
- Да твою же мать, сколько ж можно! Обзаканчивались уже!
- А я, прикинь, Витькины документы в печке сожгла!
- Какие документы? – осторожно спросила Настя.
- На дом.
- Ох и дура же ты, - воскликнула подруга с удовольствием. - Он дубликаты возьмёт в МФЦ, у них электронная база. Ох и тёмная ты, Галка! Ну хоть легче стало? …Ну тогда спокойной ночи.
- Спокойной, - машинально ответила Галя.

Из печки в это время донеслись быстрые звуки, будто крыса в дымоход попала и там бьётся, мечется, ища выход. Ей стало страшно… потому что одна. Тишина зевнула бездонным, как эта ночь, ртом. Одиночество. Хоть бы рыжая кошечка пришла, но и кошечки не было.

Легла. Главный вопрос: «Что со мной за эти годы произошло?» - не решалась в уме произнести, а вопрос напрашивался вкупе с ответом. Галочку подвело второе существо, которое в ней поселилось. Как бы его назвать? Не надо называть. Это оно, второе существо, повело Галочку следом за Марой. Это оно издевалось над мужем-Витей. Это оно вело Галю по стандартному пути в бессмыслицу - в депо одиночества, запретив отвлекаться на дела бескорыстные. Второе существо подчинило Галочку, создав из неё матёрую хитиновую самку.

Теперь в ночной тишине вопрос о себе показался ей слишком страшным, да и поздно его задавать. Второе существо выросло в ней, питаясь её умом и чувствами. Оно внушало ей потребность в самоутверждении, зависть и мстительность, постоянное недовольство тем, что есть. Второе существо изгоняло из Галочки исконную первичную душу, но до конца с этой задачей не справилось: подвально, бледно душа в ней как-то ещё жила. Увы, процесс умаления своей души Галя упустила из виду. Почему? Потому что следила не за собой, она следила за мужем, следила за всеми, кто снаружи. Себя она встречала только в гордых формулах: «Я так хочу! я права! я самая-самая! ты мне должен!» И в эту неприятную ночь второе существо опять не позволило ей покаяться, напротив, повелело жалеть себя, несчастную, мужем обманутую. Галя послушно заплакала. Не жалобные были эти слёзы, но злые, как щёлочь.

Почему обманутую? Потому что муж завладел видеозаписями; если б не эти чёртовы записи, она сказала бы ему, что ничего «такого» не было, и задала бы острые вопросы, заранее содержащие упрёки, и оставила бы мужа в дураках. Она разозлилась не на себя, а на записи. Их надо уничтожить.

Так она увильнула от вопроса о причине распада семьи. Глубинный ответ про второе существо - про гордыню - был ей не по силам. Упрямая гордость подставила ей примитивный вопрос: "На кой хрен эти дурацкие тренинги снимала эта подлая Мара?!"   

С другой стороны, а что в этих записях ужасного? Ничего! Всего лишь проявления природы. А если поконкретней: мужики во всём виноваты. Лучше бы жён удовлетворяли, не было бы таких тренингов! Оправдавшись так умело, она крепче сомкнула веки. На границе сна к ней стал приближаться поезд: он мчался по зимнему полю, вырастая из мглы, окутанный снежными вихрями.

Утром позвонил Витя, поинтересовался, как идут сборы. Она бросила трубку, но всё же начала готовиться к переезду. В чём она прокололась? Где в искусстве манипуляций она совершала ошибку? Не видно ошибки. Похвалить мужчину, подзадорить на решение хозяйственной задачи, уколоть мужскую гордость булавкой насмешки, поощрить лаской, испортить настроение хмуростью, приготовить вкусненького, отдаться беззастенчиво, отказаться от близости сославшись на усталость или боль головного мозга, в нужный миг обидеться или учинить скандал, зарыдать... Несложными приёмами жена загоняет мужа в нужный поведенческий коридор. Когда у него останется единственная степень свободы – алкоголь, тогда запретить самовольное употребление алкоголя, но иногда разрешать во имя добрых отношений и благодарности: "Что вы, она не стерва, она у меня добрая!"

Какие формы воздействия она упустила? Всё у неё шло по женской науке управления мужчиной (ЖНУМ) ради пользы в хозяйстве, ради самоутверждения, ради крепкого брака и управленческого удовольствия. Что было не так, что?

Среди бумаг наткнулась на письма, которые писала Виктору из больницы. Тогда пребывала в тоске, и Витя помогал ей верить в жизнь. Тогда вечерами она писала ему жалобные письма, хотя они виделись почти каждый день. Здесь же ей попались проспекты НЖЖ - она сунула их в печь. Следом отправились фото Зеуса и листовка про счастье в шаговой доступности. Подожгла, смотрела в огонь, где прошлое горело. Надо в будущее собираться, да нету сил. Хоть бы жёлтая кошечка явилась… ах да, нету жёлтой кошечки.

Как собирать вещи, во что? А вдруг он успокоится и простит? Нет, не простит, она это в голосе расслышала. Всегда считала его размазнёй, порой мечтала, чтобы стал крутым, сильным, и вот он таким стал - и всё закончилось. Нет, это плохая формула «всё закончилось». Живи заново! – такая нужна формула.      

Глава 4
Мужики расположились в клубе, чтобы смотреть без помех откровенное видео с участием своих благоверных, но через минуту планшет разрядился и перестал работать. Сава демонстративно вывалил всё из рюкзака, дескать сами видите: нету зарядного устройства. Ладно, перешли к бумажным документам, полистали договоры... Витя шёпотом спросил у Савы, где паспорта женщин, и одобрительно кивнул, услышав ответ. Мужики вчитывались в документы с неверием: не могло такое произойти, не могли бабы такое подписать, их подписи кто-то подделал! Однако Виктор заявил, что подписи настоящие. Документы потрясли мужиков сильней тренингов. Витя, опасаясь бунтарской ярости, напомнил друзьям, что утро вечера мудреней, и предложил сыграть в карты. На стене за картиной Васнецова «Алёнушка» хранилась колода карт. Если семья обрушилась, это не значит, что надо бегать из угла в угол и с визгом прыгать на стены.

- Гена, как ты кепку на болоте потерял? - спросил Сава, отвлекая мужиков от ярости, ибо дышали они с тяжелой, крайней сдержанностью.
- Кончик сучка зацепился за кепку, я шаг сделал, сучок спружинил - кепка улетела. Сразу можно было догадаться, что мы отправились в дурной поход. Нормальные кепки с головы не улетают.         
- Слышь, Сава, как хорошо, что мы этих ребят отковыряли из калебасов! – напомнил о своём скромном подвиге Витя.
- Откуда?! – переспросил Столяр с неприязнью к новым словам.
- Из колдовских кувшинов, которые называются калебасами. Он сейчас растолкует. Сава, не спи! - Витя принялся раздавать карты.

Сава лежал на стульях вдоль стены, готовый уснуть, но пришлось рассказывать про их с Витей путешествие, про электрошоковый аппарат Стрижевского, про запечатанные калебасы. Витя не преминул добавить, что Сава тоже туда залезал, но Витя вытащил его, аки репку.
- Гена, поведай про фею ушки-на-макушке, - обратились к нему грустные товарищи.
- Вспоминать неловко. Наваждение…
Тем временем Сава подумал о том, что когда-нибудь, из другой жизни оглянувшись на эти посиделки в пустом клубе, Генка тоже назовёт их наваждением.      

- Иду я, значит, по лесной дорожке…
- Погоди, Геннадий, ты сперва скажи, как ты на лесной дороге оказался, - Витя решил придать Генкиному рассказу историческую достоверность.
- Ну как! Зеус уложил меня в железную клетку, а мне плохо, мутит, спасу нет. Водку пили поганую, а Зеус обещал вылечить меня и как шарахнет электричеством! Потом я оказался на лесной дорожке. Лес такой дремучий, ветки огромные, стволы такие необъятные! Но главное, похмелья нету. Глянул под ноги, а передо мной жаба сидит – сидит и снизу смотрит на меня. Ну посмотрела и поковыляла раскорякой. Только слышу голос её дребезжащий: «Кля-я-вь, кля-я-вь». Я понял так, что она зовёт меня следовать за ней.   
Мужики за столом засмеялись, партия в дурачка прервалась.

- Клявь это навь на языке земноводных, - тихо предложил Сава, на что игроки не обратили внимания.   
 - Она, быть может, решила отблагодарить меня за то, что я не наступил на неё. А чем чёрт не шутит. Через некоторое время пришлёпали мы в дубовую рощу, а роща та, братцы мои, особая: заместо листьев на ветках растут доллары.
- Какого номинала? – спросил Стол с финансовой разборчивостью.   
- Генка, ты не забудь, что у дубов листья по краю волнистые, - напомнил Пашка.   
- А вы слушайте: на нижних ветках они волнистые, но чем выше - тем ровней. На самом же верху – совсем ровные, – Генка показал для наглядности игральную карту.
- Ну и дела, настоящие прям, шершавые? - воскликнул Стол.   

- Доллары я всего раз в жизни видел. Может, настоящие. А может, фальшивые. - Генка пожал плечами. – Забрался я наверх, натолкал целый ворох долларов за пазуху, а жаба торопит: «Клявь, клявь». Ну слез я, иду за ней, а сам воображаю, как буду перед Наташкой хвастаться. Прежде-то одни насмешки: лопух я бесполезный. А жаба: клявь, клявь... А вдруг ещё какие сокровища покажет? – подумал я, губёнки раскатал уже. Чтобы ускорить наше движение, сажаю жабу на ладонь и говорю: показывай, куда идти. Она лапками шевелит, и мне понятно, куда идти. Вышли мы таким способом на поляну мухоморов.

- Я давно про неё слыхивал, только не видел ни разу, - подал голос Пашка.   
- Я тоже. Бабка сказывала, что с той поляны всякие чудеса начинаются, не вынимая. Только домой оттуда никто не возвращался, - добавил Стол.   
- Кто же тогда про чудеса рассказал, если никто не возвращался? – подковырнул Витя.
- И с того света никто не приходил, однако все рассказывают, - парировал Генка и продолжил рассказ. – Поляна усеяна мухоморами, я гляжу на них и такой словил аппетит, аж слюнки потекли.
- Они ядовитые, – ехидно напомнил Пашка.
- Я ж говорю, это морок. Ну, гипноз, по-научному.
- Ладно, рассказывай, не вынимая, - утомился ждать Стол.
 
- По вкусу они оказались как бананы, только смолистые. Настроение моё подпрыгнуло, и даже подумал я остаться там навсегда. Хватит печень печалить в родном селе, хватит сердце кручинить в родном дому! Легко стало у меня на душе, то есть мне впервые без водки стало хорошо. Однако всё обернулось иначе, други мои. Пребывая в удовольствии, лежу так я в траве, перед глазами лён луговой, незабудки, крупный такой сочный мухомор кажет мне исподние белые свои рёбрышки… Оказывается, я за всю жизнь не отдыхал ни разу, всё волчком, а тут впервые по-человечески! Разомлел я, разморило меня так, что растеклась медовая дремота по организму.   

В этот самый момент, на словах «медовая дремота», вбежала к ним в комнату завклубша Зося. Голос у неё резкий, как у бензопилы.   
- А вы чего тут? За электричество кто платить будет? А ну пошли отсюда! Накурили!   
- Ты кто такая? Твою должность упразднили, не вынимая, - ответил Столяр, бережно принимая карты и осторожно в них заглядывая.   
- Не вякай, стружка! Лучше посмотри на себя: рубашка несвежая, сам небритый, нечёсаный… корова тебя жевала!
- Я со шлюхами свой облик не обсуждаю, - Столяр даже не обернулся к ней.   

Завклубша подбежала к нему, чтобы наотмашь ударить, но Стол уклонился и вытолкал её взашей. Вскоре прибежал запыхавшийся Зоськин муж с двустволкой.
- Кто оскорбил мою жену?
- Я, Боря. И ты поди к ней и добавь от себя, что она шлюха б/у. Но если ты правду не уважаешь, тогда застрели меня. Стреляй не вынимая! - Стол похлопал себя по гулкой груди.   
- И меня, - кивнул Гена.
- И меня. Патроны есть? - кисло поинтересовался Паша.
- Чего стоишь, к бабе идти боязно? Злая, да? Поди, недолюбил. Обычная мужская задолженность, как перед Леонард-Банком. Иди, исправляйся, не вынимая. Когда бабу недостаточно огуляешь, тогда непокой у неё в промежности и злоба в сердце, - объяснил обстоятельный Стол, оценивая карты в большой своей лапе.
- Чего застрял?! Стреляй или вали отсюда! - разозлился Генка, которому оборвали рассказ, а рассказ был ему дорог, потому что по ходу рассказа он стал ясней и ясней вспоминать свою одиссею.
- Нет, пускай сперва за водкой сбегает, – предложил Витя, уже отменивший свой сухой сезон и готовый пить без меры.      

Боря люто выбежал от мужиков и тень тревоги за собой оставил. Вскоре прибежала на всех парах Настя.   
- Мужики, Борька жену убил и сам застрелился.
- Ладно, помянем, - сказал Генка, тасуя колоду.
- Завтра, - дополнил Стол и махнул ей рукой на выход.
- Мужики, я больше так не могу, я за самогоном сбегаю. А то бабы как явятся – так вся душевность насмарку, – Генка выскочил за порог, юный, легкий на ногу.   

- Ноне в каждой семье драмы да ссоры. Может, ещё кого убьют, не вынимая, - заметил Стол, попусту разглаживая скатерть.
- Если мужики и бабы окончательно друг от дружки отвернутся, всем хана, - как бы издалека произнёс Паша.
- Не отвернутся. Бабы найдут на ком ехать. Генка вон без дырки жить не может, - Стол кивнул вослед убежавшему.   
 
Генка был тот вариант мужчины, которому необходимо флиртовать с новыми женщинами и совокупляться с ними. Женщины – его призвание, хобби, азарт, витамин, беда, война, праздник и болезнь. Отнюдь не любовная ненасытность делает его бабником, но суетливость, любопытство и самоутверждение. Разумеется, женщины такого охотника азартно бранят, но это нормально, это «входит в пропись», потому что бабы рожают бабников себе на потеху.               

- Зачем же без дырки? – приподнял голову и с опозданием встрял в беседу Сава. – Напротив. По новым правилам нету проблем: дырка нужна - арендуй. Ухаживать не надо. Хочешь стать папой? Оплати осеменительную встречу и внеси предоплату. Когда феминистки придут к власти, они обяжут всех женщин стать простиматками. Только интересно, что они будут делать, когда у мужиков пропадёт желание?
- Песен про любовь не будет, - посетовал Витя, мастер игры на свадебном баяне.   
- Хрен с ними с песнями. Любви не будет - вот скукотища! А с чего этот сырой бор загорелся? Откуда прилетела сия пошлая революция? Скажи нам, городской-начитанный, ответь, не вынимая, – с упором обратился к Саве Стол.
- Феминистки признались, что ненавидят нас, и дескать любви с женской стороны никогда не было, был вынужденный розыгрыш, мы их, несчастных, к любви принуждали.      
- Да ну! Откуда же в дамских стихах эта воющая тоска, эти стоны раненого сердца? - заметил Витя и щёлкнул в досаде пальцем по королю треф, ибо в прошлый кон был нужен бубновый, а пришёл вот этот.

- В стихах мечтательная дама переносит себя в индийское кино, в трагическую восторженность, чтобы там собою любоваться. А в реальности - критиканство и двойные стандарты: себе – лесть, мужчине – укор. Сама согрешит – ошибка. Он согрешит – предательство.   
- Пора точку с ними поставить, – заметил Витя, мнящий себя авторитетным холостяком, который свою семейную вахту отстоял.   
- Бабы – агенты дьявола, - Паша собрал карты, принялся тасовать их заново. – но, поскольку мы ихние дети, придётся уживаться, желательно - мирно.
- Очень даже мирно! - ворвался Генка, быстро поставил бутылку на стол и сел на своё место, потирая ладошки.
 
- Мне на фиг не сдалось уживаться. Вам ещё дурака тут валять и выкобеливаться, а мне к дембелю готовиться, - важно произнёс Витя.
- Жених и невеста – из одного места, - весело перечеркнул все доводы Гена.
Он сиял, он улыбался чему-то в глубине своего воображения. Быть может, он улыбался мечте о Любе, а может непосредственно о женском отверстии, чтобы зря не отвлекаться на предметы необязательные, однако прилагаемые к отверстию в качестве «нагрузки». Правда, встречаются женщины столь милые и невредные, что не в нагрузку они идут к отверстию, а как душевное наполнение и приятное оформление отверстия. Генка был уверен, что Люба именно такое необременительное сокровище. А почему нет? Она хорошая.      

В окнах клуба предутренний свет повис, как туман или дым далёкого лесного пожара. Лампочка под потолком в голубом абажуре начала напоминать о всеобщем шизофреническом заболевании, вошедшем в мир. На правой стене выше человеческого роста торчал из стены крупный загнутый гвоздь, на котором висели по очереди вожди в рамках; теперь всё это гвоздю надоело, и он торчал сам по себе.

Но пузырь уже на столе - пора что-то делать. Принялись искать вспомогательные предметы: стопки, ножик (ибо Генка зацепил где-то длинный огурец), тарелку, газету-самобранку (под кусочки хлеба, также захваченные расторопным Генкой). Набрали по полкам четыре стопки различной конфигурации, кривую солонку (в памяти о солонке из трактира, что возле поместья Ноздрёва), нож с побитой ручкой, бумажную салфетку. Наконец Пашка разлил, а Генка подхватил свой прерванный рассказ. Он рассказывал воодушевлённо, ибо артистическое воодушевление в нём подпитывалось благодарным вниманием слушателей.

- Очнулся я в грузовике среди спящих вповалку мужиков. Я их будить, а сам думаю: зачем? Пускай спят. Но мне же одному скучно. Проснулись они кое-как, чего-то бурчат, в глазах ещё сон. Привезли нас в Ойку, мы медленно слезли, как мертвяки, и послушно разошлись по домам. Все находились в каком-то зомбическом состоянии, никто ничего не помнит, ничего нас не колышет, жена докричаться до меня не может – вот ей досада! Но следующим утром я очнулся по-настоящему. В сердце меня горячая волна как толканёт! Я у Натахи спрашиваю, где я был, что со мной было? Она говорит, ей самой интересно об этом узнать. И руки в боки и вся дёргается, точно кобра. Тогда я к ней впритык: а ты где была, где гуляла? Она лицом испугалась: на экскурсию, говорит, ездила. Ха, в лес на экскурсию! Куда конкретно? - интересуюсь. На территорию мечты, - отвечает. И вот сейчас, когда Витя рассказал про калебасы, когда я увидел кино про эту их «экскурсию», когда посмотрел на земельные договоры, мне впору спросить вас, комрады, что страшней: дураки на димедроле, похотливые бабы или новое крепостничество от Леонард-Банка?

- Молодцы Витя и Сава, удачно вы записи и документы стырили, - сказал Столяр и выпятил губу в сторону рюмок, ибо те стояли наполненные, просто стояли, округлённо и смутно отражая комнату, что выглядело нелепо, несуразно, а, впрочем, в истории человечества подобные паузы случались. Так воины, осаждавшие Трою, обменивались торжественными речами во время полёта стрелы. (Должно быть, Афина Паллада задерживала ход солнечных часов.)   

Выпили по первой, покрутили головами; каждый взял двумя толстыми грубыми пальцами тонкий, полупрозрачный кружок огурца, присыпал крупинками грубоватой соли, быстро темнеющей на влажном срезе.   

- А я вообще не помню, где был, - угрюмо признался Паша.
- Умение вспомнить – сугубо индивидуальное свойство, – заговорил Витя. - Мне, когда операцию делали, тоже казалось, будто я в отключке, а на самом деле я стихи читал. Да! Значит, я помнил их. За десятки лет не стихли во мне те школьные стихи! Подобно тому и вся жизнь человека не прекращается, даже когда ему кажется, будто его нет.   

- А я вот помню, только вы мне договорить не даёте, - осерчал Генка.
- Всё, молчим в тряпочку. Рассказывай не вынимая. Только насчёт грузовика ты куда-то в конец перепрыгнул, - заметил Стол.
- Да-да, путаете меня. Итак, нажравшись мухоморов, лежу я в ароматной траве, как будто светлое будущее наступило. Балдею… но тут раз меня дёрнули, второй толкнули… ну я злые вежды отворяю, а на поляне танцует какая-то шатия-братия, группа ненормальных, штук двадцать. Наряды - пакля, тюль, шарфики, панталоны кружевные. Музыку исполняют лягушки и кузнечики. Наверно, добрая сотня лягушек наяривает в чапыжнике. Подходит ко мне девица с позолоченным носом, глаза красные, грудь голышом в горошек расписана – прижимается ко мне. «Как тебя звать?» – спрашиваю из вежливости. Она мне прокуренным голосом: «Снегурия». «Да?! А где же Дед Морозий?» «А Морозий, говорит, поменял мужской пол на женский. Теперь именуется Мразой. Только таких вот грудей, как у меня, у неё быть не может», - при этих словах она свои сиськи руками взвешивает. Если баба на комплимент нарывается, надо что-то сказать. «Ну да, - говорю, - такие на дороге не валяются». «А у меня, - говорит, - всё натуральное, ну… маленько силикона для округлости. А Морозий, - говорит, - стал смешной, когда от гормонов у него борода клочьями стала вылезать!» «Да где же он? – вопрошаю. - Где авторитет моего детства?» «В больнице, - говорит. - Ему член успешно отрезали, но когда формировали влагалище, внесли инфекцию. Прикинь, бабой не успел побывать, а уже заразили!» «Как неосторожно!» - сокрушаюсь. «А потому что нету – говорит – стерильности в больницах ни хрена. Санитарок поувольняли на хрен, потому что оптимизация. Вот гнойная зараза и расцвела махровым цветом. Зря Морозий мешок бабла эскулапам отвалил». «Откуда ж у него столько?» – спрашиваю для поддержки светского разговора. «Оттуда! – отвечает вызывающе. - На подарки детям родители скидывались, так он половину забирал себе в бездонный мешок. Олигарх! А признайся, - говорит, - натуральные девушки приятней пластических». «С природой не поспоришь», - отвечаю покорно. А что сказать? Хрен её знает, на что она захочет обидеться.

- Обижаться они любят, - заметил Паша.
- Обида помогает женщине ощутить, сколь она себе дорога, - пояснил Витя.
- Стоп, мужики, пора выпить не вынимая! А тот, который лежит, совсем не пьёт? – Стол посмотрел на Саву.
- Я пас, - отреагировал Сава, не открывая глаз. - Мне хорошо, я слушаю.

Под звуки рассказа он задремал так сладко, так мирно, что сознание осталось открытым, как забытая дверь, и туда входили Генкины слова сказочными фигурами.

Мужики выпили, их лица разгладились. Водка придала им храбрости. В перспективу непрерывно наступающего будущего мужики вновь посмотрели с надеждой. Про будущее столь много врут и на подходах к нему такие расставлены капканы, что трезвый человек верить в будущее категорически не согласен. Исключительно пьяный. (И вообще, опьянев, человек забывает о том, что несчастлив.)
Мужики похрустели огурцом и вновь свели на Генку преданное внимание. Тот и рад продолжать.   

- "Пойдём, я озябла". Снегурия схватила меня за руку холодными пальцами. "Лучше мы с тобой уединимся, пока они в очередь не выстроились. Пойдём, голубок! Согрей меня изнутри». Она потащила меня в заросли, и тут я заметил, что у неё уши на макушке торчат среди взбалмошных волос.
- Погоди, - встрял Виктор. – Это на самом деле что ли было?
- Да откуда я знаю! - раздражился рассказчик. – Даже вон умный спящий не скажет, что такое «на самом деле». Просто было и всё.
- Ну рассказывай! Потащила тебя в кусты… - напомнил Пашка.
- А лягушки заливаются, хохочут над нами. И здесь оно случилось, моё развратное действие, скромный развратик на полвсуника. Не мог я на мужской задаче сосредоточиться, понимаете! Слишком всё чужое, противное.
- Погоди совокупляться! Доллары-то где? – спросил Пашка.
- Так она их забрала, когда раздевала меня. Говорит, чтоб не шуршали. Забрала и в травку отложила. Про них я вообще забыл. «Хочу свежую страсть, хочу крепкий тык-тык!» - Снегурия шепчет мне в ухо, а мне какое дело, хочешь и хоти. «Погодь, говорю, мне без водки трудно жене изменять, меня вообще страх пробирает». «Отчего тебя страх пробирает?» - участливо спрашивает. «Чего непонятного! – говорю. – Вами командует чёрт, а я его не люблю, прям с души воротит, и за это он мне жестоко отомстит». Она давай хихикать. Я ей: чего?! Она мне заявляет, что единственный чёрт среди них это я. Ну не падла?! Я даже не знал, как возмутиться, я просто обозвал её потаскухой. Она и не спорит, она говорит, что вся шутка юмора в том, что Великая Ложа собиралась недавно в Лондоне и постановила каждому черту присвоить звание «человек», а каждому человеку называться «чёртом». «Да за что же?!» - «А за то, что люди сами исполняют свои фантазии, черти лишь на свадьбах подрабатывают. Айда, приглашает, познакомлю тебя с нашими интересными людьми. Не робей, ты же чёрт! – смеётся. – И примечай, что у них на беджиках написано. Облик они меняют легко; лишь в имени хранится неизменная суть. Ладно, ты не тушуйся, говорит, я тебе водки достану, и тогда уж мы устроим с тобой близость».

Не успел Генка завершить эту фразу, как на пороге появились Мара и с ней незнакомая врачиха в белом халате. Обе оглядели брезгливо четверых за столом и одного лежащего на стульях.
- Сразу говорю, мы знаем, кто стащил документы и записи тренингов, так что верните по-хорошему. Если не вернёте, возбудим уголовное дело по статье 158, - отчеканила Мара.
- Ты сначала представься, - обратился к ней Столяр. – Полморды в помещение всунула - уже статьёй грозишь не вынимая.

- Не грубите, как вас там! – подала дерзкий голос медицинская дама. - Я уполномочена Департаментом вакцинации выполнить рекомендации ВОЗ и довести уровень вакцинации по вашему району до ста процентов. В ином случае Росстрах откажется от страховых обязательств, Росреестр лишит вас регистрации, Роспотребсоюз перестанет считать вас гражданами, и вы лишитесь права на медпомощь, на приобретение пищи, авиабилетов...   

Пока медичка произносила эту заученную тираду, Мара кривила фиолетовые губы и суетилась радужным лицом. Не могла Мара держать своё лицо в покое.

Как и всем врунам, ей казалось, будто спокойное лицо разоблачает её, поскольку спокойное лицо доступно прочтению. Оттого она всегда кривляется, пуская в пространстве оптические волны. Так многие делают вполне невольно. Так девушка с большой чёлкой всё время убирает чёлку с глаза (для того и чёлка), а девушка с боковыми прядями постоянно заводит их за уши, чтобы снова и снова этим заниматься, уничтожая статуарный покой. Так очкарик поправляет очки, чтобы снова их поправлять. И даже художник суетится на своём полотне и старается заполнить мелочами большие монохромные участки, поскольку на таких площадях он рискует обнаружить в себе маляра. И в мире звука мы боимся вопросительной тишины и заглушаем её покашливанием, словами. Так ветер дует на воду, чтобы скрыть предметы на дне. Всем помогает суета избежать разоблачения.

- Друзья, мы этих дам не переспорим, они крепче литого утюга. У нас нету цели в жизни, мы живём абы как, а вот они знают свою цель и каждый день приближаются к ней, чтобы закончить свой путь в роскошном гробу, - приподнялся лежащий.
- Позволь тебя поправить, друг, - сделал умное лицо Витя. - Завтра не будет гробов, их заменят спортивные кубки с прахом.   
- Я не могу представить её в порошковом виде: этакое роскошное тело... - заметил Генка, разглядывая Мару на предмет оголения.

Тем временем белая гостья кому-то звонила и что-то объясняла в позолоченный телефон.

- Слушайте, я ж главного не рассказал! - опомнился Гена. – Когда я очутился между чертями на мухоморной поляне, я заявил им, что я в них не верю, что они узоры моего сна, и тогда они обещали явиться ко мне наяву. Так вот гляньте, они явились! Это они! – Генка прокуренным пальцем указал на двух посланниц Леонард-Банка.   
- Мы не черти, мы иконами печь не топили, - заявила Мара с намёком на колхозников-богоборцев, некогда породивших всю эту линию лоботрясов.   
- А чего с ними объясняться, их вакцинировать надо, – бросила ей врачиха и обратилась к мужикам. – Немедленно разойдитесь по местам проживания!
- Не обессудьте, ребята, мне и вправду пора домой: посмотреть на сборы моей благоверной, а то забудет чего, - Витя поднялся на выход.   

Глава 5
...Галина кое-как собирала вещи. Не получалось. Руки стали тяжёлые, вещи казались ненужными. Складывать их было некуда. Вспомнила: год назад Витя притащил домой пять или шесть пластиковых мешков, положил в сарай, она тогда назвала его барахольщиком - теперь эти мешки пригодятся. Ей на миг показалось, что она в каждом слове была неправа... нет уж, такого не может быть, не дура же она! И тут Витя глянул на неё из глубины зеркала. Она похолодела, присмотрелась туда – в зеркале Галя и комната, больше никого, нервы шалят. И услышала его шаги на крыльце, сердце от невнятного страха сжалось. Ну не убьёт же он её. Да и вообще, он всегда был робкий. Чего это развоевался? Значит, видеозапись так на него подействовала. Мужчинам такое не следует видеть, оно им душу обжигает. Вспомнила наказ матери: «Ты, девка, юбку-то укорачивай, но полностью дразнилку не показывай, соблюдай интригу». Мать Галчонка иной, неправедный смысл в такие наказы вкладывала, дескать, не держись от греха подальше, но цену греху набивай. Она ощутила, что заблудилась в простых вещах, не с тем багажом, не с той путевой картой в жизнь отправилась. Как-то Витя ездил на своём автобусе в другой район и вернулся без лица, рухнул не раздеваясь. «Что такое? – Заплутал, не по той дороге поехал». Вот и она долгонько не по той дороге ехала, только признаться в том самолюбие не позволяло. Самолюбие погубило её. Взять бы да придушить... но что же тогда останется?
   
- Привет, Галина Захаровна, – он дохнул в комнату водкой, словно змей-горыныч (снова запил - посмотрим, к чему это приведёт).
Он показался ей весёлым. Пригляделась – то было особое мужское веселье, когда преступление совершить легко. Развязно-куражное веселье на мужика находит, когда ему становится всё недорого, всё «по барабану».      
- Чего, Галя, вертишь своей титикакой в моём доме? Вещи собрала?

Издевается, гад. Легко ему, паразиту, жить с чистой совестью, а ей каково?! Галя порой запоздало жалеет, что расходится с мужем, но в основное время ненавидит его, ибо предатель ненавидит кого предал. (Так подлые граждане ненавидят свою родину, а глубинные подлецы ненавидят саму совесть.)
- Не радуйся, алкаш. Опять к бутылке присосался, вонючка! Вовремя я ухожу.
- Не путай, ароматная, причину и следствие. Не меняй местами верх и низ. Я спрашиваю: вещи собрала?   
- Я… я ухожу, но у меня есть условие: ты мне отдашь видеозаписи, после этого я уйду, - она села на стул возле обеденного стола.
- Они у Савы. Мой ближайший друг.
- Уже ближайший! Быстро. Надеюсь, вы копии не сняли?
- Быстро, медленно - тебя это не касается. Копии? Кому нужны ваши копии!      
Она оглядела его, затем заглянула в глаза, прикидывая, какое чувство, какое отношение к нему выбрать: презрительное? покаянное? (не выбрала в сумятице чувств).

Какой-то зуд в ногах. Галина встала, подошла к печке, пальцем потрогала побелку (сама белила перед Великим постом), прогулялась по комнате. Тем временем Витя беседовал по телефону с приятелем, и голос у него был такой светлый, чуть не счастливый. Попросил товарища отдать видеозаписи, чтобы женщины сами их уничтожили. Она слушала, и при этом в уме рассуждала: если исчезнут записи, эта история с ходом времени померкнет и станет туманным преданием, а потом и вовсе развеется. Факты без документальной поддержки - всего лишь слухи, а слухи растворяются в воздухе. (Иначе было бы жить на земле невозможно.) Когда улик нет, женщина любой упрёк отвергнет; сама упрёков накидает кому хошь полную пазуху.   

В горницу вошёл Сава. Она попыталась разглядеть в его лице осуждение, но осуждения не нашла - простое, спокойное лицо. Сава извлёк из рюкзака носок, вытряхнул из носка флешки: «Вот!»

Глава 6
На следующее утро настроение было у друзей светлое. На улице вдруг за ночь берёзы пожелтели, и весь воздушный свет показался им драгоценным и грустно-радостным. Солнце светило мягко, и так же было у них на душе, ибо ночь в деревне прошла мирно. Сава ночевал в доме Виктора. Галина и вправду вечером ушла, забрав компромат. Но договоры Витя ей не отдал, поскольку не женское дело распоряжаться домами свёкров.
 
Кошки в эту ночь по одиночке стали возвращаться, Витя на ночь оставил им открытое окно, и к утру собрались почти ещё.
- Сава, у тебя деньги остались? Пойдём купим еды котам и нам.

Сходили в лавочку за фаршем, покормили зверей, сами перекусили наспех, потому что не терпелось отправиться к месту отшельничества. Сунули в мешок топор, пилу и разную всякость: рулетку, верёвку, чайник для начального обустройства в лесу.   
- Спальник пока не нужен. Ночевать всё равно будешь сюда приходить. И вряд ли успеешь до зимы. Ничего, перезимуешь у меня, а в новое лето в дубраве обустроишься… эх, глянь, какая деревня красивая!

Полюбовались на кружево солнечно-жёлтой листвы, на веснушчатые склоны крыш, на воздушную даль, пропитанную светом неба, и бодро двинулись в путь.   

Через полчаса друзья подошли к дубравному холму. "Вот оно, искомое место, малая родина моя", - ощутил Сава.
- Нравится? - спросил Виктор.
Сава кивнул. Витя показал ему родник, и здесь они простились до вечера. Неслышными шагами Сава обошёл ближнее дерево, словно боялся кого-то спугнуть или хотел этому дереву понравиться своей уважительной осторожностью. На склоне холма дубы росли часто, почти касаясь друг друга ветвями, под склоном стояли просторней. Вот здесь и надо поселиться, возле родника. Игривый холодный родник журчал, выбиваясь на волю из темноты.   

Возле родника новый отшельник долго сидел на земле, думая какую-то безмолвную, созерцательную думу (так в люльке размышляет младенец сразу обо всём, слишком о многом, потому и нет слов). Развёл костерок для закрепления родства с этим урочищем. Посредством рогульки и косой палки подвесил над огнём чайник. Пока вода закипала, подыскал наилучшее место, заточил четыре колышка, вбил по углам будущей постройки, натянул по ним шнур, и вот уже стало отрадно. Чёткий прямоугольник в исполнении белой верёвочки весело смотрелся под сенью дубравы. Затем попил чай и просто гулял, постигая характер места.

Так и день пролетел - не столько в делах, сколько в переживании местности. Освещение стало косое, вечернее; сквозящий свет смешался с тенями, которые вышли из леса и принялись блуждать в лёгком воздухе, как тёмные феи.   

Сава терпел надежду и радость, не позволяя им перейти в ликование, потому что закипевшая надежда может заменить собою факт. Не поедет паровоз, если из его котла весь пар уходит в большой свисток. Так же преждевременный восторг отменит реальное событие, выпив его энергию раньше срока. Надо успокоиться, надо свои чувства удержать в равновесии, будто ничего особенного не происходит. (Однако произошло, да, произошло! И вкус жизни изменился.)

Набрал номер Виктора, чтобы сообщить о том, что останется ночевать в дубраве, но Витя сам показался перед его глазами; Витю сопровождали товарищи, обременённые поклажей.
- Вот-те раз, а я звоню!   
- А мы идём! - откликнулся Витя.
- К ужину боялись опоздать, - Стол положил наземь грузный мешок.   

Мужики принесли ему спальник, одноместную палатку, провизию, лопату, посуду. Оглядели выбранное место, немного поумничали насчёт утреннего холодного тумана, однако в целом одобрили. Генка постелил клеёнку на мураву, вытащил из рюкзака хлеб, огурцы, помидоры, соль, водку, варёные яйца - красиво расположил.
- Да уж начинание следует обмыть! – заметил Пашка с уважением.
- Почин! – прибавил словцо Витя и приложил к яствам плавленый сырок.      
 Генка торопился разлить, но сдерживал себя, чтобы суетой не нарушить певучий покой заката. Он тоже в себе что-то сдерживал, некую новость; так терпит мальчишка, хранящий тайну, острое желание своей тайной похвастаться. Мягко выпили, и тут Генка решил, что хватит - пора! Он расчистил среди ужина пятачок на клеёнке и выложил туда штук двадцать беджей.

- Я тоже зря время не терял. Вспомнил одну примету возле той мухоморной поляны – берёзу, расщепленную грозой. В детстве я эту берёзу видел, и, представляете, я нашёл её! Да, там неподалёку та самая поляна с мухоморами, а вокруг неё на ветках висели вот эти штуки. Я уж вам рассказывал про чертей, только вы не верили! Это их беджи. Я ж говорил вам!   

Горка пластиковых карточек притягивала взгляд; на лицевой стороне беджа имя и мордочка, на тыльной стороне персональная роспись.

Повздорий, - прочитал Сава и на всякий случай оглянулся: по ту сторону леса краснеющее солнце коснулось горизонта; свет заката, летя на землёй издалека, в брызги разбивался о тёмные стволы. Однако здесь, на опушке, воздух смягчал драму заката, светясь умеренно и уютно.

- Быздун, - прочитал Пашка. – Ну и рожа!
- Они тут все красавцы, правда? - голосом самодовольного экскурсовода проворковал Гена. – К тому же полны идей. Вот этот Дон Гуано предложил отрезать мне голову. Я говорю: для чего? Он сказал, что для моей пользы.   
- Важноговн и Важновздор - сиамские близнецы что ли? - прошептал Витя, разглядывая парный бедж.   
- Нет, просто близнецы. Обидчивые страшно, когда их путают.   
- Три Махабатки, имя-то какое... а на фотке одна девица, правда, с тремя сиськами!
Беджи двигались по кругу. Никто даже не обратил свой слух к тонкому голосу зяблика.

Мудияр, Арагупег, Катафаллос, Грешный Каш, Чморфий, Тлетвор, Переглюч, Гробс, Пукла, Охмох, Дырянь, Гаремчик, Вульча, Беспользяк, Иносран, Члендр, Кукумля, Пронырь, Ништяк, Брюхокрыл, Мрот, Ликуйя.   

Дойдя до кривозубой Ликуйи, Сава отложил карточки и закрыл глаза. Ему хватило портретных впечатлений. Особенно испугал его Мрот с лицом черепа.      
- А ты доллары в траве не поискал? – спросил Пашка.
- Ох нет, забыл я про них! - спохватился Генка.
- Ну вот, про главное забыл.
Пашка с усмешкой покачал головой. (Возможно, он относится к тем людям, которые при виде чего-то необычного, полагают, что это розыгрыш. Среди всех церквей самая нетерпимая - церковь рассудка.)   

Пока друзья закусывали и обсуждали своё димедрольное путешествие, Сава наполнился благостной мыслью. После второго тоста за благополучие отшельника (тоста похожего на чувствительные поздравления «херсонского помещика», собравшегося перевезти мёртвые души из энской губернии в южные земли) Сава предложил друзьям подумать об очищении души и примирении всех. Вот что он сказал, глядя в рюмку:
- Мы виноваты друг перед другом, и груз вины отравляет жизнь каждого. Но не себе надо искать оправдания, а простить надо тех, на кого держишь обиду, включая тех, кто по-настоящему перед тобой виноват. Обиды разъедают нас, поэтому необходимо простить обидчиков. Тогда настанет мир в семьях.
 
Сказал и осёкся. Минуту назад новоявленная идея казалась ему хорошей, однако во время произнесения, она раскрыла таящийся в ней подлог. Для проверки он попытался вообразить, будто Витя и Галя преодолели взаимную неприязнь – и не смог. Галя сменить гнев на милость не согласится нипочём. Значит, Савин рецепт спасения семей в деревне Ойки – всего лишь акция прекрасномыслия. Напрасно он ловил восторг в своём сердце и трепетал крылышками надежды. Нехорошо получилось: бесплатная туфта.
- Стоп, друзья, за это мы пить не будем. Напрасно я наболтал.   
- Кто его знает, может и не напрасно, - промычал Стол.
Однако Сава расстроился, обиделся на свою мысль за то, что его подвела. Благо, разговор переметнулся на другие темы. Витя похвастался освобождением дома. Стол собрался купить у какого-то знакомого подержанный токарный станок. Пашка молчал, с омерзением разглядывая фотки на беджах. Сава придумывал стишок про семейную жизнь в Ойках.

Горбатые дремлют стога
в сиянье ночной красоты.
У месяца тоже рога -
напрасно печалишься ты.   
Напрасно взываешь: Галюнь!   
На то они травы-кусты,
на то она музыка… плюнь,
рога ведь ещё не кранты.

Ужин длить не стали: темнело. Друзья пожелали ему доброй ночи и оставили одного. Солнце, ушедшее за горизонт, выбросило в небо тающий венчик ауры. Взвыла загробным голосом далёкая выпь. Пламя костра стало ярким, и его красноватый свет смешивался с темнотой в невыразимо-текучих пропорциях.

Сава слышал своё сердце как отдельное тревожное существо. Оно пульсировало: такова была его поступь сквозь время. Загадку собственной жизни и мира Сава ощутил ярко, ясно. Он смотрел в огонь и в некий миг увидел в пламенных углях горящий город будущего. Он уснул, но вскоре его тронуло чувство тревоги. Открыл глаза. Костёр едва дымил, вещи на траве лежали как забытые. В предрассветную липкую муть, заменявшую свет, Сава отправился в деревню, сердцем чуя, что там что-то произошло, оттуда дуло тоской.   

В деревня бушевал пожар. Ещё на выходе из леса он увидел зарево. Горела изба Виктора. Соседний дом народ поливал из вёдер. Шум огня и голосов, сливался в гул, застилающий слух. Витя непричастно и неприкаянно сидел поодаль, опустив голову. Под его торчащими коленками лежала двустволка.
- Почему не едут пожарные?
Витя оставил вопрос без внимания. Он забормотал о своём.
- Еле выскочил. Всё уж было в огне, от дыма проснулся. Только зря наружу я выскочил, надо было остаться. Надо было. Струсил. Зачем-то ружьё схватил… чтобы исправить ошибку.

Человек устаёт от неудач, обманов, разочарований. Каждому отпущена своя выносливость. Когда видна светлая цель, козни судьбы ударяют нас не так сильно. Когда светлой цели нет, всякая беда выглядит как неоправданная, бессмысленная жестокость.
- Я думаю Галка подожгла.
- Может, кто-то из Леонард-Банка, - сказал Сава наобум, но в звучании этих слов угадывалась правда.
Витя с благодарностью посмотрел на Саву и поднялся на ноги.
С воем сирены примчалась пожарная машина. Людей отогнали, рукава размотали - ударили водой в сияющее пекло.

Сава и Люба встретились в толпе глазами. Она подошла на расстояние голоса, то есть вплотную.
- Веди Витю ко мне, ему необходимо отдохнуть. У меня самогонка есть.
Но Витя не согласился уйти, он не мог бросить в беде свой пылающий дом.
Пожарные сделали всё возможное, но дом не спасли. Они лишь купировали огонь и защитили соседние строения. Людям стало нечего делать… но тут новая волна ярости пробежала по ним и теснее сплотила: грибник Вова силком привёл сюда Романа Повидлова. По утверждению Вовы, Роман пытался поджечь ещё один дом на краю деревни.

Стали вершить суд над поджигателем. Солнце взошло, пожарные уехали на пруд за водой. Поджигатель стоял перед людьми со связанными за спиной руками. Чуя скорую смерть, он страстно докладывал о причинах своей подлости. Он взывал к сочувствию: кто не хочет улучшить жилищные условия? Кому жена и тёща не проели плешь насчёт сытой жизни и отдыха на курортах – кому?!
- Вы гляньте на него, кругом у него бабы виноваты! – вскипела среди народа баба Вера. - Ты зачем слушался?! Порядков не знаешь: баба просит – не делай! Ишь, повадились жалобиться. Чем тебе Витька-то не угодил, жалобщик?
- Мне Мара велела поджог устроить, потому что он документы у ней выкрал, - ответчик с ненавистью и страхом кивнул в сторону Вити, который стоял перед ним, глазами впившись.   
- Она, что, за руку его поймала?
- Я самолично документы у них видел. Вон с другом…
- Ну и твоё какое дело?! Зачем ты на поджог согласился?
- Она сказала, что уволит меня с работы, а у меня работа престижная. Сами знаете, какая на селе безрабо…

Витя вскинул двустволку и застрелил его прямо в сердце, в упор. Затем переломил ружьё и вставил два новых патрона, стряхнул с правой ноги тапочек и большим пальцем ноги в дырявом носке нажал на курок, предварительно опершись подбородком на стволы. Грохнул второй выстрел, Витина голова дёрнулась назад, и он повалился, держась за ружьё. Никто не успел даже мысленно что-то изменить в его поступках. Он один действовал, все другие застыли. Когда быстрая трагедия завершилась, вновь зашумели голоса, вновь задымил догорающий пожар и местами воскрес рдяными сполохами.   

Сава стоял нем и пуст. Он так и стоял, пока не прибыли полицейские. Тогда Люба взяла его под руку и повела послушного куда-то прочь.
Сава поглядел вокруг и увидел, что всё стало мёртвым, включая солнце. Повернулся к Любе – она была живая, и нестерпимая жалость огнём схватила его сердце.