В пригородной электричке в субботние и воскресные дни всегда душно и тесно. Не только сидячие места, но и все проходы заняты. В таких условиях люди чаще расположены к обидам: тот того задел, тот потеснился ближе, чем хотелось соседу… Неудобство, как топор, повисает в воздухе, причиняя людям и физические, и моральные переживания.
Подобная ситуация повторялась каждую неделю. Путь к маме в больницу был тяжелым. В дороге, когда нет даже возможности читать, остается одно утешение – наблюдать. Эти дорожные поездки открывают иногда много неожиданного, за мелкими обидами и ссорами часто проглядывают истинные качества вечно куда-то спешащих людей. Взять, например, прошлую неделю.
В вагоне было особенно людно. Говорили, что где-то под Тулой разрушилась железнодорожная насыпь, многие электрички отменили, а те, что ходили, вмещали в себя, наверное, в три раза больше пассажиров, чем обычно.
Я всегда боюсь, что в этой страшной духоте не выдержит чье-то сердце. Так уже случалось не раз. Открытые форточки зимой быстро закрываются. Среди пассажиров всегда находятся ребенок, старушка, запотевшие, мокрые, и люди, жалея их, лишают себя свежего воздуха.
Так и есть. В головной части вагона началась какая-то лихорадочная деятельность. Мое настороженное ухо уловило, что кому-то стало плохо. Как бы туда пробраться? Кажется, это совершенно невозможно. Вот уж меткое у народа выражение, что в тесноте яблоку негде упасть. Так и здесь. Напряжение в вагоне быстро нарастало.
Говорю стоящим рядом: «Пропустите, я врач». Какое-то чудо, как можно было мгновенно образовать такой широкий коридор, что я прошла, почти никого не задев. Милые люди, как вам удалось так сжаться?
Молодая девушка в обморочном состоянии. Поняв, что ее состояние не опасно для жизни, успокаиваюсь. Даю необходимые лекарства, которые на всякий случай всегда вожу с собой.
Успеваю разглядеть окружающих людей. Вот перепуганный мужчина, который держал ее голову, еще не отошел от потрясения, и живые капельки пота покрывают его лоб. Глазами успокаиваю его. Пожилая женщина все пытается подложить свой пуховый платок под голову девушке. Платок ослепительной белизны покрывает потертую, не очень чистую скамейку. Даже, наверное, не подумала, что испачкает. Столько самоотверженности и тревоги в глазах стоящих рядом людей. Кажется, они бросятся делать все, чтобы я им сейчас не сказала, чтобы помочь этой девушке.
Растроганная, я не выдерживаю, и говорю им: « Какие же вы молодцы, как все правильно и хорошо сделали!». Понимаю, что девушка сейчас не в состоянии все это оценить.
Она уже открыла глаза, медленно приходит в себя. Ей уже лучше, и она начинает чувствовать смущение от случившейся с ней потери сознания. Помогаю ей привести себя в порядок. Откуда-то сбоку передали ее нарядную сумочку и шапочку. Вот уже достает зеркальце. Значит, все в порядке. Я уже здесь не нужна.
Спасибо вам, люди! Как вы умеете собраться в беде, прийти на помощь своему случайному попутчику. За многие поездки я не раз была свидетелем таких сцен, и от этого наблюдения спокойнее: «Если вдруг что-то случится со мной, помогут и мне». Вот так, наверное, плечом к плечу помогали друг другу в трудные годы войны.
Пока отходила от случившегося, глаза постоянно возвращались к одной паре. В вагонной толчее они были одни, никого не видели и не замечали вокруг.
Он – молод, строен, высок. Достоинства молодости сочетались в нем со сдержанностью, обычно ей не свойственной. Но когда слушал свою попутчицу, становился очень добрым, нежным.
Она - гораздо старше его, просто одетая, в платочке, из-под которого выбивались пряди волос. На коленях – авоська с продуктами. По лицу трудно определить ее возраст, но видно было, что чуть больше за сорок.
Ее руки без конца порывались обнять его. Они гладили его лоб, брови, просто рукав пальто.
От этих беспрерывно движущихся рук исходила такая нежность, что становилось неловко.
Но вместе с тем, хотелось понять, что объединяет их так воедино? Вот ее глаза натолкнулись на мои, и я ужаснулась, сколько в них пряталось боли.
Между тем на очередной остановке в электричку втиснулась новая волна пассажиров. Нас, старожилов, потеснили, и я оказалась рядом с этой парой.
«Знаешь, - невольно слышала ее слова, - я даже никому не звонила эти годы. Как мне было трудно без тебя! Но теперь все будет по-другому. Ты так редко писал. Расскажи, расскажи о себе», - без конца теребила она его.
«Ну что ты, мама, я же писал тебе каждую неделю. О горах рассказывал. Про Кольку писал, и про старшину нашего. Помнишь?», - мягко возражал он и тут же начинал что-то охотно рассказывать, успокаивая ее.
«Вот оно что. Мама», - говорю себе. «Сколько же они не виделись, мать и сын? Год, два, а может быть, и больше? Как тяжело было ей ждать, какими долгими оказались эти дни без него».
Было видно, как рады они своей встречи.
Став случайно свидетелем их встречи, которая еще хранила грусть и боль расставания, я невольно прикоснулась к чему-то очень высокому, важному, к самой жизни.
Тому, что было доступно этим людям. За ним стояло их прошлое, которое они прошли рядышком, их доверие друг к другу, переживания в разлуке, радости встречи.
Поражала и трогала эта непередаваемая нежность, взаимность.
«Сыночек ты мой родненький!». «Мама ты моя единственная» - этими невысказанными вслух словами был насыщен воздух вокруг них.
Мне тогда подумалось: «Какая она счастливая мать. Счастливая, потому что дождалась его домой, живого, невредимого. Сколько же должны перенести матери, провожая детей на войну, теряя их, если столько пережила она, дождавшись и встретив своего сына?».
Хотелось, глядя на них, молиться и просить: «Да будет всегда мир на земле!
Помоги, Господи! Пусть все матери на свете всегда дожидаются возвращения своих сыновей!».
И колеса поезда шептали мне в такт: «Всег-да, всег-да, всег-да».
Москва, декабрь 1983 года.