Четверо музыкантов уставились на меня. Как только прозвучал последний аккорд, зрители в зале как-то неслышно рассосались и исчезли, и только я одна осталась перед ними. Известная группа прославленных музыкантов в гостях в этом уединенном доме. Все молоды. Их четверо. Соло-гитара, с несколько седоватыми волнистыми волосами до плеч, с печальными, бледно голубыми глазами, меня спросил, чтобы мне хотелось еще услышать, но я твёрдо знала, что мой поезд меня ждать не будет и времени у меня совсем нет. Они смотрели на меня вопросительно, и я пролепетала что-то там из их шлягеров. Мне было ужасно неловко, стыдно и жаль музыкантов, но больше ни секундочки у меня не было. Чувство вины перед ними в этой пустой светлой комнате усиливалось, но поезд ждать не будет. Как можно так быстро покинуть зал? Я твёрдо знала, что они безмерно знамениты. Как важно чтобы слушатель тоже был талантлив, иначе любой талант мечет бисер, а его не понимают и не ценят, и нет пророка в своём отечестве. Они на секунду отвернулись и заиграли. Мелодия медленно вползла во все углы комнаты. Я бесшумно проскользнула в полуоткрытую дверь и побежала на поезд. Стыд и угрызения совести захлестнули моё сознание. Мой поступок, побег последнего зрителя из зала, жёг меня огнём. Я изнывала от жалости к музыкантам. Узкая тропинка, протоптанная в снегу, упёрлась в заснеженный перелесок с редкими ёлками. Освещенные фонарями со стороны станции, они оставляли причудливые тени на желтом от электрического света снегу. Новорожденный ребёнок у меня на руках, маленький, красненький с множеством петехиальных кровоизлияний на лице, которые местами превращались в геморрагическую пурпуру, и в глазах, залитых кровью, молча смотрел на меня. Моя свекровь, глянула на него и сказала, что он пошел в ту родню, то есть не в её. Я-то знала, что мой мальчик станет красивым, умным и талантливым. Это последствие тяжёлых родов минет и канет в Лету. Я уже слышала далёкий шум поезда. Мне нужно было подбираться к платформе и как можно быстрее.
- Подождите, вы забыли это! - все четверо музыкантом стояли передо мной и опустили на снег мою сумку с документами и баул с фотоаппаратом и видеокамерой. Как я могла забыть?! Меня же просили передать эту страшно дорогую фото и видео технику! Волосы музыкантов развевались от ветра и покрывались крупными редкими снежинками.
- Сегодня поезд здесь не останавливается совсем, он только притормаживает. Вам нужно успеть вскочить на подножку! По средам так всегда! – бас-гитарист, высокий и очень худой, с прозрачной кожей. Мне казалось, я вижу движение его крови по сосудам.
Поезд шумит всё громче. Я понимаю, что не успею вскочить на ходу. Я не могу взять все вещи, не хватает моих рук. Шум нарастает. Молниеносно мелькают огни поезда, он не притормаживает, а наоборот. Я жду, что сейчас, вот сейчас, он притормозит, и, я прыгну. Кровь бушует в моём сердце, оно бьётся как бешеное, жар накрывает всё моё тело, ноги тонут в снегу, и из последних сил я делаю рывок к платформе и … выныриваю из сна.
+++
Знаменитая в прошлом актриса празднует свой юбилей. Я не была её поклонницей, но то, как она говорила с аудиторией, оттенок голоса, интонация, искренность, и еще те мысли и чувства, что остались в её памяти, сопровождавшие её на протяжении всей жизни, они все вместе остановили меня около экрана. Я присела на кресло, на самый краешек, очень неудобно, но не заметила неудобства, так как была поглощена этой талантливой глубокой женщиной, пока не затекла спина. Стало понятно как мы с ней похожи. Трусиха, осторожно делающая шаги в пространство и время будущего, она увидела и почувствовала ничтожность человеческой особи в огромном городе потому, что приехала из маленького. Так точно и я. Хоть не сказать, что мой город, где я родилась – мал, полмиллиона тогда уже было, но у меня почему-то было ощущение, что моя жизнь важна не только мне, именно в этом городе. Мегаполис с многомиллионным населением, куда меня забросила судьба, у меня, двадцатилетней студентки, наивной и глупой, ехавшей в электричке на экскурсию в Мытищи, вызвал чувство ничтожности человека, полного отсутствия в данном мире ценности человеческой жизни. Разверзнись земля и поглоти всю электричку битком набитую народом, сомкнись – и никто не вспомнит об исчезнувших – завтра. И она, эта когда-то знаменитая актриса, и я, которой когда-то было двадцать лет, пришли к одному и тому же: где миллионы людей, там жизнь – копейка. Быть может, чтобы осознать своё ничтожество не требуется вокруг снующая толпа. Быть может, именно в эти минуты пришла капелька понимания жизни, осознание одиночества, присутствующего в каждой судьбе с разной долей мажорного или минорного звучания, приемлемого одними в изрядных масштабах и нуждающихся в нём постоянно, или тех, кто не выносит его, и любая капля одиночества кажется непомерной, невыносимой махиной и тяжким испытанием.
Как бы то ни было, я сегодня уезжаю. Не скажу этого глупого слова – навсегда. Мне повезло, я могу работать в другом городе. Могу вернуться через несколько лет. Как прекрасно суметь всё начать сначала. Тупиковый период моего не одиночества стал невыносим. Не каждый решится на столь кардинальные перемены. Где-то очень глубоко, под печенью или даже в тонком кишечнике, меня согревает мысль, что я всегда могу вернуться в мой город – знакомый до слёз. Всё организовано, подготовлено в этом еще более северном городе, чем мой. Там меня ждут. Вообще-то очень здорово, что тебя где-то ждут. Часто мы совершенно осознано не ценим, что нас кто-то ждет, потому, что хочется, чтобы ждали именно те, кто тебе необходим как воздух, быть может, гораздо больше, чем ты им, а не кто попало. И, если при вопросе: «Кто тебя ждет?», - ты отвечаешь; «Никто», - при этом забывая, что у тебя есть мать и отец, и они тебя ждут всегда, во веки вечные, аминь! Потому, что в твоём понятии ожидание это любовная тоска по единственному, понимающему тебя человеку, а это не так. Душа ищет душу. Те, кто рядом, которые выпустили тебя в жизнь, они точно ждут, а ты летаешь в поиске гармонии любви, почти не обращая внимания на это бесконечное ожидание тебя. Хватит рассуждать на тему: чего кому хочется. В советское время было веское слово НАДО. Все делали то, что должно, а не копались в чувствах.
Я уезжаю. Хочешь ты этого или нет. Мне всё равно, что ты думаешь о моих переменах. Принимаешь ты их или нет, это уже дело десятое. Мой поезд сегодня в 02.45, то есть завтра, короче этой впереди стоящей ночью, за каких-то 25 часов я доберусь до своего места в жизни. За 35 часов от Москвы до Мурманска «Арктика» проходит 2 091 км, минус 712 км, остаётся 1379. Я практически собралась. Интересно, придёт провожать или нет? Телефон я выключила, не хочу этих разговоров. Он знает, какой вокзал, время отправления и мою решительность. Несмотря на чувство вины, с которым я живу столько лет, я способна на поступки. Могу отрезать тупыми ножницами и всё. Баста! Чувство вины побоку! Это вредное чувство, оно может вызвать болезнь, а я хочу помереть здоровой и красивой! Ура!
Когда я включила телефон, никаких не отвеченных вызовов я не обнаружила. Настроение резко упало ниже нуля, глаза очутились на мокром месте, решительность развеялась, как сигаретный дым на ветру. Отъезд из родного города показался абсурдом. Вызванное такси просигналило СМСкой и я вышла в ночь с чемоданом на колёсиках.
Пустынные улицы города непривычно летели навстречу. Иллюминация фонарей освещала старинные здания. Я впитывала эти отблески и мерцания, прощаясь с таким сейчас любимым, неповторимым и родным моим городом. Вот они мегаполисы – могут перемолоть в муку, но и осчастливить навсегда, забрать сердце, пленить мозг и заставить всегда возвращаться. Мой сон, что заставил меня пробираться по заснеженной целине к убегающему поезду, вдруг спазмировал ритм моего сердца и утро, зыбким светом слабо начертало мою понуро бредущую фигуру в сумеречном зеркале. Пронзительное одиночество как рыболовная сеть, наброшенная на старую лодку для просушки, обняло мои поникшие плечи. Зачем? Куда? Эти мысли раннего утра сейчас опять вернулись и пригвоздили меня к сидению такси.
- Ладожский вокзал! – в очередной раз повторил свои слова таксист.
- Спасибо – я перешагнула через грязную лужу, машина молниеносно уехала. Я медленно побрела к сверкающим окнам вокзала к этому городскому шуму и нелепым надеждам. На часах было ровно два ночи. Впереди только сорок пять минут и я покину свой город. На табло я почему-то не нашла своего поезда и его времени отправления. Мой затертый электронный билет, распечатанный на небрежно заправленном принтере, приоткрыл завесу на реальное время отправления, и я с величайшим удивлением обнаружила, что не в 02.45, уходит поезд, а в 00.45, и, что он уже давно ушёл. Под табло стоял квартет музыкантов, с инструментами, упакованными в кофры и чехлы, почти такие же, как в моём сне. С ними беседовал ты и, обернувшись ко мне с радостной, ослепительной улыбкой пошёл навстречу.
- Если она, в конце концов, не станет твоей, можешь называть меня кургузой лошадью! – крикнул тот, что держал скрипку.
- Этого не может быть! – я захлёбывалась от эмоций и рассказывала, как этой ночью опаздывала на поезд, как мне было плохо и стыдно перед музыкантами, как я опоздала и не поехала никуда. Моему монологу не было конца. Ты слушал, молча улыбаясь, тащил мой чемодан, вызывал такси, мы ехали домой, мне было легко. Я была счастлива. Плакала и смеялась вся от кончиков пальцев ног до протоптанной мурашками макушки. Я рассказала про младенца из этого тревожного сна. Ты целовал меня в мокрые щеки. Дома, глубокой ночью, я вдруг вспомнила слова скрипача и спросила, причём тут Шекспир, акт II сцена 3? А ты сказал, что Шекспир всегда с нами и не только он, «Кургузый мерин» - это кличка Саши Говорова – скрипача из квартета «The Jungle Quartet 01». Спи, а то завтра трудный день. Нужно размотать накрученную проволоку!»
- Какую проволоку? – спросила я сквозь сон.
- Которую ты наматывала вот уже целый год. Вон сколько намотала, хоть родителям скорую вызывай. Видишь, какой сон тебе приснился? Сон в руку. Поезд мимо. Музыканты по своим делам. Спи. Никто не виноват.
Я держала его за руку. Так крепко как в эту ночь я давно не спала, как в детстве.